глава, в которой она вспоминает, как это работает,
потому что все начинает собираться в картину, в пазл из маленьких частей,
все уже начинает происходить.
♫ Alai Oli — Глава 2
Неужели она бывает — спокойная школьная жизнь? За последний год Исане отвыкла от спокойствия, от рутины, от обычных занятий, от обычных переживаний — по поводу экзаменов, например. Отвыкла, что все стабильно. Но все было спокойно. Дни проходили без происшествий: уроки-дом, иногда — занятия с Уноханой, иногда — встречи с друзьями. Исане узнала Шуухея и Бьякую ближе, окончательно уверилась — ее подругам повезло. Оба парня были без ума от своих девушек, оба были серьезно настроены на будущее — даже смешно, все решили жениться. И ведь… поженятся, думала Исане. Они подростки, но у нее не было ни единого сомнения, что все пары в итоге скрепят отношения официально — такие они по натуре. Хисаги и Бьякуя оказались очень верными — и очень любящими, как и Кира, насчет Укитаке у Исане и вовсе не было сомнений, и Мадараме… Он единственный не говорил ничего про то, что будет у них с Момо после школы, но и она не говорила. Они встречались, выглядели счастливыми, но почему-то Хинамори никогда не говорила с подругами о будущем. Ни о каком. Будто у нее его не было. Иногда Момо пугала Исане — смотрела куда-то вдаль невидящим взглядом, и в черных глазах пылал огонь то ли ненависти, то ли боли. И ее вежливость вкупе с невинными улыбками воспринималась, как маска. Нет, выдумки, глупости. Может, просто ревность? К другу или брату тоже можно ревновать… С Уноханой они трое — Исане, Кийоне и Момо — занимались отдельно. Исане все ждала, когда же соберутся втроем, но нет, ни разу не выходило. Наверное, Унохане было виднее — богам всегда виднее.***
Солнца было много. Очень много — хотя бывает ли много солнца? На уроки спешила, но не опаздывала — хотела как можно скорее оказаться в школе: первый урок — литература! По пути вдруг заметила, что персиковое дерево у дороги расцвело. Странно, раньше не цвело… Или его раньше здесь не было? Или Исане не замечала? Почему это показалось ей важным?***
Вся школа собралась во дворе — с чего бы? Ускорила шаг, и, как только подошла к толпе, по лицу ударили невообразимые слова, невозможные, что за дикость, что за глупая шутка? Даже не поняла, кто это сказал — парень или девушка, знакомый или незнакомый. Услышала и застыла, как громом пораженная. «Айзена-сенсея… убили!» Сначала даже не поняла. Стояла, глядя, как выносят на носилках тело, покрытое белой простыней, грузят в машину скорой помощи — в сохраняющую молчание и не мигающую огнями машину. Не нужна уже никакая помощь, ни скорая, ни долгая… Исане любила Айзена-сенсея. Не так, как Укитаке, но как учителя. Его все любили — добрый, мягкий, вежливый, терпеливо объясняющий материал и ни разу не повышающий голос мужчина располагал к себе одной улыбкой. Кто мог убить его? — Говорят, что это было самоубийство, — шепнула всезнающая Рангику, вместе с Нанао уводя Исане подальше от толпы. — Самоубийство? — искренне удивилась. — С чего бы? Убивают себя от отчаяния, и обычно отчаяние заметно со стороны, а Айзен-сенсей даже грустным не выглядел. Улыбался, как всегда — у него была одинаковая улыбка, вдруг пришло в голову. Всегда одинаковая, неважно, кому предназначалась и по какой причине. И глаза у него никогда не менялись — Укитаке умел улыбаться одними глазами, а Айзен — нет. — Может, из-за возвращения его бывшей жены? — предположила Нанао. — Точно-точно, он же не женился второй раз! — охнула Рангику. — Надо же, и одну женщину потерял, и другую не обрел, а утраченное не вернуть… Вот и остался только один выход… Какая печальная история, — грустно сказала она. — Но почему в школе? — задумалась практичная Исе. — Разве не было бы проще сделать это менее показушно? — Нанао, как ты можешь так о мертвом! — ахнула Мацумото. — Ему уже все равно, что о нем говорят, — пожала плечами Нанао. — Он не слышит. Но в самом деле, почему в школе? Здесь же учится его дочь. Какой отец захочет, чтобы его ребенок видел его смерть?.. Дядя Кьёраку раздолбай раздолбаем, а меж тем, когда недавно умерла дальняя родственница семьи отца — он меня даже на похороны не пустил, сказал, не для моих глаз пока что это зрелище. — Да, странно, — вслед за ней задумалась Рангику. — Может, он таким образом хотел отомстить бывшей возлюбленной, задев ее чувства через общую дочь? — А дочь тут при чем? — хмыкнула Нанао. — Хотел бы задеть чувства бывшей — убил бы себя поближе к ней. — Хватит! — пискнула Исане. Не выдержала. Они так буднично говорили о смерти! Будто Айзен-сенсей не умер, не покончил с собой, а поехал отдыхать! Унохана отругала бы ученицу, напомнив, что врачи — циники, что смерть не должна выбивать врача из колеи, неважно, кто умирает — старик, ребенок, мужчина или женщина. Важнее не мертвые пациенты, а живые, с мертвыми разбирается врач иной специализации. Ей — богине — легко рассуждать о жизни и смерти. — Ты же медиком стать собираешься, разве нет? — нахмурилась Нанао — как мысли прочитала. — Люди имеют свойство умирать. — Да, но… Но… Решительно встала. В утешении сейчас нуждалась не Исане. Важнее не мертвые… — Пойду найду Момо.***
Момо сидела в пустом классе — не ожидала увидеть ее здесь, но проходила мимо и взгляд зацепился за знакомую фигурку. Она уселась на учительский стол, печально опустив плечи, нахохлившись, как маленькая птичка. Класс принадлежал Айзену. — Хинамори, — позвала Исане. Момо подняла глаза — в них не блестело ни единой слезы. В них горел темный огонь. Если бы она плакала, то было бы понятно, что делать, что говорить, как утешать… а так — непонятно. И почему-то — жутко. Но не уходить же? — Я… я соболезную, — пробормотала, уставившись на носки своих туфель. Момо ничего не отвечала. Ощущение неуместности повисло в воздухе преддверием грозы. — Он был плохим человеком, — проговорила она. — Очень плохим. Никто не знает, насколько. Я рада, что он умер… Я рада! — Хинамори смахнула со стола документы, и они разлетелись веером белых птиц. — Туда ему и дорога — сдохнуть! Он должен был! Исане испугалась — разве можно так говорить о своем отце? Что же такого ужасного мог сделать Айзен, что милая Момо настолько пылает яростью? Она же явно не в себе, ее состояние походило на безумие — утешать ее было невозможно. Утешать — значило нарваться на приступ агрессии. — Момо! Момо! Вот ты где! — в класс ураганом влетел Мадараме, обнял Хинамори, не глядя — наверное, оттолкнет, подумала Исане. Нет, не оттолкнула, прижалась к его груди и разрыдалась. Громко, отчаянно, горько и жалобно, как любой ребенок, потерявший отца. Иккаку гладил ее по спине, по волосам, покачивал в объятиях, целовал в макушку… Почувствовав себя неловко, вышла из класса, к счастью, незамеченной. Момо было не до нее, а Мадараме даже не заметил — и правильно, для него должна быть важнее его девушка. Не ревновала, но ситуация не давала покоя. Внезапное самоубийство без предпосылок, этот взгляд Момо, ее слова «он должен был». Должен был. Почему?***
Пришла на урок к Унохане, думая, что Момо здесь не будет — но Момо уже ждала под дверью кабинета. Хотела заговорить с ней, но тут же подлетела Кийоне и защебетала что-то — Хинамори улыбнулась. Как только Кийоне умеет чувствовать чужие переживания так тонко? Исане бы обязательно ляпнула что-то не то. — Входите, девочки. Унохана, как всегда, заплела косу на груди. Ее взгляд пробежал по ученицам и задержался на Хинамори — знает. Точно знает. Но почему тогда не спасла? Киру же спасла… «Он должен был». Почему-то эти слова рефреном крутились в голове. — Сегодня мы поговорим о случаях, когда в больницу на скорой поступает больной, требующий немедленной помощи. Но не просто пострадавший, например, в несчастном случае или от чужой руки. Пострадавший от своей руки, — жестко произнесла Унохана. — Мы поговорим о самоубийцах. Разве можно об этом сейчас? Чуть не сказала вслух — вовремя замолчала, увидев, что теперь Унохана смотрит на нее. Притихла, опустив глаза — учитель знает, что делает. — Тот, кто убивает себя, психически нестабилен. До самоубийства обычно доводит безвыходное или кажущееся безвыходным положение — большие денежные долги, потеря работы, несчастная любовь. Или же скорбь по уже умершему близкому человеку. Иногда людей доводит до самоубийства кто-то другой, систематически травмируя морально, а иногда и физически. Поэтому таких пациентов должен наблюдать еще и психотерапевт, а когда они придут в себя — их нельзя оставлять наедине с чем-то вроде острых предметов и таблеток. Лицо Момо оставалось непроницаемым все время, пока Унохана говорила. Исане с трудом удавалось одновременно слушать учителя и наблюдать за подругой — конечно, учитель это заметила. — Исане, постой, — окликнула Унохана ее в дверях, когда девушки расходились. Виновато замерла у дверей. Унохана смотрела не на нее — на лучи солнца. И вдруг сказала: — Это было не самоубийство. Поперхнулась воздухом, но не перебила — замолчала, вся превратившись в слух. Унохана продолжала: — Хинамори — очень скрытная девочка. Возможно, ты замечала, что у ее глаз есть двойное дно? Она улыбается и смеется, а под смехом полыхают пожары… Так вот, у нее есть на то причина. И у Айзена точно так же было двойное дно. Знаешь, как иногда бывает — на людях человек просто идеальный, а дома — тиран? Это тот самый случай. Он жестоко избивал свою жену, мать Момо. Он ломал ее психически, заставлял ее молчать, верить только ему и никому больше, не жаловаться, терпеть… Но у Момо есть двоюродный дядя Хирако. Он что-то заподозрил, но доказать ничего не мог, так что сделал самое важное — начал много времени проводить с Момо. Забрать из семьи он ее не мог, но с пяти лет девочку больше воспитывал он, чем родители. Айзен не мог возражать, когда Хирако уводил Момо к себе — он делал это на улице, при людях, а прилюдно раскрывать свою натуру Айзен бы не стал. Потом Момо подросла, поняла, что происходит в ее семье, рассказала дяде — тогда-то Хирако и решил забрать кузину любой ценой и засудить мучившего ее ублюдка. Но еще раньше о решении уйти узнал Айзен. От Момо. Она вспыльчивая… Глаза Уноханы вспыхнули пламенем. — Он ударил ее ножом в грудь. Дважды, в одно и то же место, и ушел, бросив истекать кровью. — Как же тогда… — не сдержалась. — Я ее вылечила, — объяснила Унохана. — Поэтому Айзена невозможно было засудить за покушение на убийство — за неимением доказательств. Мать Хинамори не хотела обращаться в суд по поводу домашнего насилия, Хирако до сих пор уговаривал ее. Теперь уже, сама понимаешь, не нужно. — Но почему тогда Момо не испугалась отца? Она вела себя с ним мило, говорила, что любит его, — растерялась Исане. — Я стерла ей память, — Унохана произнесла это совершенно будничным тоном. — Иначе боль бы жгла ее изнутри — не физическая боль. Она злилась на Айзена только за то, что он избивал ее мать, и то — она не помнила всех подробностей. Поэтому она смогла снова начать общаться с ним, поэтому она была готова простить его — но ей нельзя было его прощать. Солнце клонилось к закату, и врачебный кабинет освещали красноватые лучи. Как будто кровь — вдруг подумалось. — Иногда людям нужно пройти проверку, которая покажет, справились ли они с окружающей их реальностью, и справятся ли дальше. Вчера вечером Айзен и Момо остались в классе одни — он пригласил ее попить чаю. Конечно, он не хотел наладить отношения с дочерью. Он хотел через нее вновь попробовать подобраться к сломанной жене, и, вдобавок, гордился собой за то, что Момо его, по его мнению, простила — он ведь не знал, что она ничего не помнит. Этот человек… абсолютно потерянная, пустая душа. Он говорил со своим ребенком, как ни в чем не бывало, хотя думал, что убил ее — и не ощущал тогда раскаяния. Но наказание его настигло. По спине Исане побежали холодные мурашки. — Я вернула Момо память. Сказав это, Унохана замолчала. Исане не подумала бы, что можно громко молчать — а оказалось, можно. — Она его убила? — растерянно шепнула. Унохана кивнула. — Она — и я. Она вонзила нож ему в сердце. Тот самый нож, которым они резали пирог к чаю. Он пытался убить ее таким же кухонным ножом… А остальное сделала я. Я выдала эту смерть за самоубийство, и я отправила его душу в ад. — А Момо… помнит? — спросила одними губами. — Помнит. Теперь она помнит все, — в голосе Уноханы прозвучали нотки гордости. — И держится потрясающе. О да, действительно, Исане бы на ее месте с ума сошла, а Хинамори — плакала, злилась, но не больше положенного в ее ситуации. И потом держалась спокойно. Такая внутренняя сила — это поражало. Вот только… — Унохана-сенсей, а почему вы рассказываете это мне? Именно мне? Я, конечно, никому не скажу, но… — Потому же, почему я рассказала тебе сказку на ночь. Ту сказку в больнице, — она прищурилась. — Про девочку-мечницу. Убийцу-спасительницу. Как ее звали, помнишь? Ничего не поняла, и это совершенно не походило на ответ, но другого ждать не приходилось, и, наверное, не нужно было другого. А сказку — или не сказку — помнила в подробностях, каждое слово, пусть слышала в полусне. — Ячиру. Ее звали Ячиру. — Хорошо, — кивнула Унохана. — Ты действительно прекрасная ученица. Я в тебе не ошиблась. — Мне кажется, — сказала Исане, — вы ни в чем не можете ошибаться.