Akira Yamaoka — Wounded Warsong.
Предание о Кузнеце и Извечном Драконе
Народ говорил, что кузнец Китэцу проклят, и демон охотится за теми, кто приобрёл или получил в дар оружие его работы, будь то безупречный в своей красоте, остроте и прочности вакидзаси, не уступающая тому катана или не менее прекрасный нодати. И хоть слух, что каждый выкованный им меч приносит смерть своему хозяину, за исключением самого кузнеца, пошёл далеко за пределы родной ему деревни, всё равно находились храбрецы, оценившие его клинки выше собственной жизни, ибо несли они удачу в бою, взамен требуя — всё. Желающих всегда было много, Китэцу не знал нищеты, однако что-то ему шептало без передышки — ты должен оставить своё ремесло. Боги свидетели тому, как кузнец сопротивлялся столь предательской мысли, в каждое своё творение вкладывая все жизненные силы; порой он, казалось, исчерпывал себя до конца, подобно источнику, поившему чистой водой горного отшельника долгие годы. Но отшельником этим оказался Извечный Дракон; люди именуют его Огонь-Изрыгающим — и вот что он говорил: «Я прожил тысячи тысяч лет, Земля была создана, пока я наблюдал за первым восходом солнца, но кузнеца, изящнее богов смерти пресекающего чужую жизнь, вижу впервые. Именитых мастеров на свете много, есть даже лучше, чем Китэцу; но он из единственных. Хочу, чтобы этот муж выковал мне ритуальную катану, что послужит вместилищем для самого увечного и потому самого любимого моего ребёнка». Китэцу вежливо отвечал: «Я почту за великую честь исполнить ваше желание, ведь не каждому выпадает служить опоясавшему Землю сверху, Море обогнувшему по краю, поддержавшему Небо снизу. Но смутили меня, создание с мягкой плотью и ещё более мягким мозгом, слова про ребёнка. Прошу, объясните, владыка — почему самое любимое ваше дитя — самое увечное?». «Ибо в самое увечное дитя вкладывается больше всего родительской любви», — изрёк Огонь-Изрыгающий, и земля дрогнула от удара его редко бьющегося сердца. Китэцу с благодарностью поклонился ему и принялся за работу. Первую катану, что выковал кузнец, Извечный отверг, сказав, что она не подходит духом, хоть и вышла идеальной; мастер молча убрал в сторону трёхнедельный труд и без перерыва на отдых начал ваять молотом. Вторую катану, созданную за шесть недель, Огонь-Изрыгающий тоже отринул; кузнец стиснул зубы покрепче, но продолжил трудиться. На третью обуреваемый злобой муж потратил уже девять недель — и чем сильнее застилала ему ярость разум, тем больше демонов вторгалось в его кузницу, портя всё на своём пути; шестьдесят три дня Китэцу боролся с ними, не выпуская из рук молот и щипцы, а потом и сэн* для полировки. И всё же тёмные поставили своё клеймо: третья катана была намного хуже своих предшественниц, но Дракон выбрал именно её. «Почему? — вопрошал усталый и разбитый кузнец, — почему из трёх именно эта? Первый господин, беру на себя грех указывать тому, кто выше летает: вам стоило выбрать первую, вторая сгодится чуть менее, третья же не заслуживает звания священного сосуда». «Ибо в самое увечное дитя вкладывается больше всего родительской любви», — повторил Дракон. — «Узри же: ты обуздал самого себя — самое увечное своё дитя. Своих демонов ты выплавил в эту катану — я уничтожу их и свидетельство твоей победы сделаю священным сосудом — угадай же, для кого оно?». Сказав это, Извечный Дракон, не дав кузнецу ответить, исчез вместе с третьей катаной. Эта легенда была известна во всём мире, но рано или поздно умирает всё — не только живому отведено своё время. Лишь имя кузнеца и катаны, названные в честь своего создателя, остались в целости, но известные уже в ином свете. Люди — большие выдумщики. *** Едва новое имя Наргиса прозвенело, отдаваясь эхом внутри сознания меча — он внезапно и просто понял, что новородился именно мечом — его крепко взял за горло Отец-Создатель: юноша испытал его уверенную силу и проникся светлым уважением. Такому если завидовать, то не в лицо. Отец взмахнул им так, словно проверял что-то ему одному известное. Наргис ощутил стремительные и лёгкие объятия воздуха, словно двигался не он сам, а окружающий мир. Лишь осязание, будто сталь заросла изнутри нервами — неполноценный отголосок органики в не-органике. — Горд, — раздался тёплый, но твёрдый голос Отца. — Сверх меры. Я потратил много сил и терпения, чтобы гордыня не разъела твою сталь ещё до того, как я начал её обрабатывать, а грех твой превратил в достоинство: возрадуйся. Тридцать шесть раз чёрная ржавчина пыталась изгрызть тебя, семьдесят два раза красная ржавчина пыталась обглодать тебя, сто восемь раз голубая ржавчина пыталась истерзать тебя, тысячу восемьдесят раз — фиолетовая. С последней договориться труднее всего: я вывел её из твоего нутра, но перед тем, как уйти, она облизала твоё лезвие, придав свой окрас узору хамона*. Ты проклят, как и старшие твои братья. Вот что происходит, когда демон посягает на труд честного человека. Ныне я отдам свою жизнь мирным делам, не приносящим крови. А ты, последнее моё дитя, иди в мир и вырежь себе больший его ломоть. Сотвори славу, а добрую или дурную — решай сам. Я прощаю все будущие твои грехи. Судьба кузнеца ковать чужое горе, без смирения с неминуемым злом ему не обойтись. Тебя я выковал из любви к своему, нынче уже бывшему делу. Во что выльется последняя дань этой любви, известно только богам. Юноша жадно впитывал его слова, в то же время пытаясь свыкнуться со своим новым обликом. То, что он по привычке счёл горлом, оказалось на самом деле рукоятью; лезвие осязалось, как открытый рот, полный острых зубов, слегка изогнутый обух казался ему спиной, плоские стороны клинка — боками, гарда — причудливо вывернутыми наружу рёбрами. «Здравствуй, альтернативная анатомия. Ничего лишнего, да?». На его месте другому человеку выстрелило бы адреналином в голову. Может быть, смертельно. Другому и... здоровому. Но ни первым, ни вторым Наргис не являлся. Он был собой, что значит — иного сорта. Иного поколения. Его и раньше трудно было назвать человеком. Сердце-матерь он уничтожил, оттолкнув в сторону ту, что его родила: своей близорукой любовью, больше похожей на арестантские кандалы, она мешала ему жить и созидать себя. Сердце-воздух покинуло его, когда сознание, не выдержав испытания человеческим хаосом, обратилось к последнему средству — сумасшествию. Осталось только сердце-земля. Но и оно иссохло, растратило ресурсы, казалось бы, нескончаемые. И всё равно: когда сходит с поверхности почва, уносимая буйными ветрами, обнажаются твёрдые породы. На них юноша и надеялся — ещё не весь он рассыпался скорбным прахом. Только буйной зелени уже не вырасти из утратившей мягкость души. Он был настолько уверен в этом, что сказал самому себе: nie wieder. Nie wieder und schon egal*. — И хоть Первый со Вторым лучше тебя — прочнее, острее, красивее, ты — из единственных. В тебе больше ненависти, чем в них вместе взятых, и, что странно — очень... осмысленной. Сталь, пошедшая на создание твоих старших братьев, была послушна обработке. Та, которую я избрал для тебя, пузырилась, будто кипела изнутри, змеилась под молотом, и потому он бил мимо. Тогда я разумел, что в мою кузницу невообразимым образом попала драконовая сталь. Последний раз такую видели, наверное, несколько сотен лет назад. В старых легендах говорится, что она была извлечена из скелета Извечного Дракона, когда тот свершил окончательный переход из водного состояния в небесное, став бесплотным духом. В нашем сумасшедшем мире возможно всё. И ты — прямое тому доказательство, Сандай Китэцу. Создатель вновь замолчал. Всё это время он не сводил глаз с Наргиса, внимательно изучая. От его цепкого взгляда не ускользала ни одна деталь. К счастью (или наоборот?) разумность, кажется, не отразилась на внешнем облике меча. — Многие сочли меня сумасшедшим из-за привычки разговаривать с катанами, — задумчиво пробормотал кузнец и внезапно рассмеялся. — Где это видано, чтобы родной отец не общался со своими детьми? «Катана? Неужели... Япония? Быть того не может». Однако реальность происходящего давала о себе знать в виде жарких лучей солнца, приятно скользящих по его стальным бокам, крепкой хватки кузнеца и ясного потока мыслей, ничем не сбитого. Перед тем, как отправить Наргиса в психиатрическую клинику, врачи обследовали его на различные нарушения мозга, но... ничего не нашли. Тот работал, подобно идеально выверенному механизму. Но наличие бредовых идей, слуховых галлюцинаций, навязчивых мыслей и бездонной депрессии это не отменяло. Иные заболевания, которые могли послужить причиной психических отклонений, могли обнаружить только после анализов, проведённых уже в самой клинике, на что обычно уходила первая неделя. Наргис не выдержал даже первого дня. Дальнейшая судьба его человеческого тела отныне была ему неизвестна. Потому что он находился в облике катаны чёрт знает где. «Нет, это снова галлюцинации», — сказал он самому себе. — «На этот раз комплексные. Наслоение проистекающих из подсознательного образов друг на друга. Острый галлюцинаторный психоз. Продлится не более двух недель. При шизофрении встречается крайне редко. Но встречается». «Знаешь же, что на самом деле всё, воспринимаемое твоим чертовски гениальным мозгом, действительно. Прими эту реальность, раз не принял ту. Иного выхода нет. Ты ведь хотел уйти в другое место. Получи посылку, распишись и будь паинькой». Закончив внутренний диалог, Наргис мысленно громко расхохотался: чертовски гениальный, ага. Он слишком поздно понял, что его разум начал увядать. Первый признак — запутанность мышления — парень обнаружил ещё в четырнадцать лет, но должного внимания этому не уделил, списав на особенность своей логики. Роковая ошибка, стоившая всего — возможного счастливого будущего, карьеры учёного или творца, которую прочили ему родители. Родители, что поломали его, требуя больше, чем он мог. «Ты должен», — два слова, звучавшие эхом в голове Наргиса, пока не стали полноценной слуховой галлюцинацией. Императивной — заставляющей делать то, чего сам юноша не хотел. Он отмахнулся от больных, как и он сам, воспоминаний и постарался сосредоточиться на своих ощущениях. Раз уж влип неизвестно куда, стоило хладнокровно обдумать ситуацию и составить план дальнейших действий. Пока план был таков: не отсвечивать и собирать информацию. — Кого или что ты так сильно ненавидишь, Китэцу, едва появившись на свет? «Я не знаю, и именно поэтому я здесь, Отец».