Заложник обстоятельств

Slipknot — Sulfur.

      В ножнах было уютно, тепло и, наверное, пахло свежей древесиной — Наргис не мог сказать точно. Он желал ощутить её аромат — хоть какая-то, но память о родине, ощетинившейся чёрно-зелёной тайгой — словно волк, учуявший кровь, жёстким мехом на загривке — и столь же непредсказуемо опасной и бездумно красивой.       Делать было нечего, да он и не мог — поэтому занимал себя разными мыслями, что рождались и безболезненно умирали, скользя по лезвию.       «Наргис — «идущая сквозь пламя, огненный цветок, величественная, черноокая». Имя персидское, тюркское и даже индийское. Много значений. Хараханова — с якутского «чёрной крови». Из официального мне нравится только фамилия. Вместе — нет. Раздражает несуразное сочетание далёких культур. Пусть тюркские корни у обоих слов. Сандай Китэцу — куда лучше. Аутентично. На одном языке. Мне нравится. И да, Наргис — женское имя. А Nachname* легко меняет пол. Но Сандай Китэцу определённо лучше».       «Ненавижу тавтологию. В таком случае — найду синоним из другого языка. Как Джойс*. Немецкий, я изучал. Признак ОКР*? Не думаю — это явно перебор. Иногда я glaube*, что Ich bin* ходячая МКБ* — в разделе психических болезней. Не ищи другие. Шизофрения есть самый многоликий недуг. Дочь Джойса, кстати, лечилась от Schizophrenie. Возможно, что и сам Joyce также страдал этой хворью. Слишком эксцентричный. Мой любимый писатель. И Ницше. Das* без сомнений. Трое в одной лодке, не считая шизы — Джеймс, Фридрих и я».       «А теперь переключусь на нормальное мышление».       «Это вряд ли».       «Спасибо гениальному, ха-ха, мне. Нашёл выход из дрянной ситуации, называется. Мыло на шило. Застегнись на все свои симптомы, уж не забудь — да и шизу на голову надень, адекватно же на улице».       «Жаль, что мои ножны не часть меня. Интересно, как бы я чувствовал их? Одежда — если и дальше думать в больном ключе — то без них клинки обнажены. Символичное мышление шизофреника — он ощущает союз меж отдалёнными понятиями. Популярное: что общего у ботинка и карандаша? Ответ — оставляют след. Весьма логично, но для здоровых — вычурно. Мы не виноваты, что вы такие дебилы. Сами говорите: обнажить мечи. Значит: они голые. Следовательно, ножны — одежда. Неужели так сложно?».       «Помню паренька лет двадцати. Показывали на медицинском канале. Сказал, что болен буквой «и». Никто из этих учёных придурков не смекнул, что он говорит о разобщении мыслей. «И» отсутствует, значит — связи нет. Или есть, но наша — ушло здоровье. «Und*» выпал, на его место встал недуг. Почему вы нас не понимаете?».       «Не каждый шизик — гений, не каждый Genie ist der Schizophrener*».       «Nicht jeder Mensch ist ein Genie*, не каждый гений — человек».       «Ну здравствуй, Übermensch*».       Затем мысли издевательски скользнули во мрак. И снова госпожа die Sperrung*. Наргису понадобилось время, чтобы возобновить их поток.       «Я будто один из Paguroidea*. Нет, ещё точнее: Diogenidae*. В честь того самого Диогена, жившего в пифосе*. Бочка — частое заблуждение. В Греции античности таких сосудов не делали — керамика была популярнее. Проще говоря, ощущаю себя раком-отшельником и одновременно — философом в добровольном затворничестве».       «Забавно: сейчас у меня нет мозга, который хранил бы знания, но они в целости. Человеческий фактор уничтожен. Чувствую себя намного лучше — значит, болезнь таилась в теле. Нет, она до сих пор здесь. Так — или так? So oder so?* Син биир*. Посмотрим».       «Акицусима*, я заждался. Даю тебе срок в три шперрунга. Я сказал, что если не сдержишь слово — тебе станет худо вплоть до погибели».       «Заточён в раковине: это всё равно что номер в капсульном отеле, всё равно, что могилка», — усмехнулся парень наконец, пытаясь прислушаться к окружающему миру, но ничего не выходило.       «Разумеется — ни одного органа чувств, окромя псевдо-рецепторов в стали. Сквозь навязанную смерть жди до настоящей. Ха-ха-ха».       Моя жизнь не окончена — для большинства я грешник,       Но для немногих — мудрец.       И мои боги лукавят — возможно, я не прав,       Но я лучше вас.       И самые долгие часы своей жизни я провёл,       Ожидая подтверждения своей правоты.       Так что я в безопасности, хотя немного не на своём месте.       Я буду смеяться, когда меня погребут заживо.       Отец ушёл. Наргис чувствовал себя брошенным, но кузнеца не винил. Тот хотел удалиться в глушь. Добрые дела можно творить издали, чтобы не быть распятым ни людской благодарностью, ни равнодушием — ни злыми помыслами. Человек человеку — отрава.       Юноша уважал его и без этого мудрого решения.       Нынче Наргис, насколько он понимал, находился в личной коллекции богача, который почитал себя за искушённого ценителя холодного оружия. «Кажется, я у него уже около месяца. Полгода. Или несколько лет. Не знаю».       «По крайней мере, было шесть шперрунгов. Забавно исчислять время отклонением. Но выбора нет».       Он отлично помнил, как Создатель рассёк им воздух на прощание: его рука дрогнула, и юноша понял — в нём всё же признали живую душу.       — Вот как, — Наргис почувствовал, что кузнец сломленно улыбнулся. — Позор на мою старую голову — собственного сына не услышать в стали! Значит, я должен был оставить своё ремесло, ибо даже самое острое лезвие со временем затупляется, а заточить его заново становится невозможным: с него слез весь внешний слой, и синтэцу* стал виден, хадзими* же не счесть, подобно пятнам на старческой коже. Сын мой, своим промахом лишил тебя знаний о мире, в который ты пришёл. Но я дал слово господину Акицусима, что передам ему катану в этот день. Что делать — сдержать своё слово — и поручить своего сына на руки господину, или оставить, чтобы приготовить к жизни? В любом случае я лишаю себя чести.       «Старый кузнец совсем лишился ума», — зашептались слуги богатого покупателя. И слава Извечному, что Наргис не слышал никого, кроме Отца, иначе лишились бы они если не головы, то дара речи точно — от пугающе живого звона оскорблённого меча.       — Вы правы, Китэцу, старые катаны быстрее расточаются, — спокойно сказал Акицусима. — Но вы как были остры, так и нынче режете мир своим высоким духом. А слуг я лишу ужина — пусть знают, как молоть пустое.       К собственному удивлению Наргис его услышал — это не осталось не замеченным кузнецом. Теперь тот видел сквозь.       «Драконовая сталь раскрылась, и юноша наконец-то привык к своему новому обличью», — с грустью подумал Китэцу. — «Может, я стал плоховат, как говорят, если запамятовал то, что рассказывал мне мой дед».       Оружие, выкованное из этой стали, неизбежно станет вместилищем для чад Извечного Дракона. Никто не может сказать, откуда они приходят и куда потом исчезают. Но в старых трактатах написано, что их влечёт к скелету Огонь-Изрыгающего, внутри которого — в красном костном мозге — их разум был создан. Превратившись в Небо, Извечный посетил все миры, и каждый из них окропил своей кровью, чтобы возрастить в сердцах чужих детей части своей души. Когда-нибудь он соберёт их всех воедино и начнёт новую Великую Эру Земли. Я рассказывал тебе, что всего Великих Эр три — Земли, когда планета была юна, Воды, когда та заполнила собой весь мир, и нынешняя — Неба, когда звёзды окончательно встали на свои места. И раз тебе повезёт поработать над костями Извечного — помни, что через семь дней они раскроются, и ты увидишь Драконово Дитя. И каким оно будет — это знает лишь сам Извечный.       «Отец, не омрачай свою совесть. Отдай меня. Данное слово дорого. А я у тебя ничего не просил — не прошу — и не попрошу впредь».       Сталь безгласна, но кузнец понял, что катана имела в виду.       — Стало быть, господин — твой новый хозяин. И раз ты рассудил так, то поручаю тебя ему, — затем Создатель обратился к Акицусиме, — Вы же, господин, поведайте ему о мире. Сделайте приятно старцу, уважив хотя бы его возраст.       — Из уважения к вам и не менее — вашему мастерству, — согласился Акицусима и с поклоном получил катану из рук Отца.       «Надеюсь, ты сдержишь своё слово, иначе — я рано или поздно найду способ уничтожить тебя».