Заложник обстоятельств

Kenji Kawai — Kugutsuuta ura mite chiru.

      «Акицусима умер! И... Отец тоже».       Наргис пришёл в себя следующей ночью — он «проспал» целый день. Первое, что он сделал, было ощупывание себя изнутри. Кровь Акицусимы с него смыли. Юноша с надрывной болью вспомнил о человеке, не успевшем стать ему другом. Он будто всё ещё чувствовал его жаркие внутренности.       «Надеялся, что лишусь чувств, став предметом. Но они настигли меня и в облике катаны. От себя не убежишь».       «Ни-ког-да».       Наргис усилил ощущение мира, надеясь хотя бы на краткое время, но всё же забыть о таком человеческом... горе. И сухо констатировал:       «Кажется, я в новых ножнах. Прежние — сгорели дотла. Нынешние — грубой работы — оставили на лезвии пару царапин. Неприятно. Рукоять — тоже другая».       «Значит, либо меня хотят скрыть, либо я попал к бедному человеку — причём бедному вдвойне, потому что я — адское отродье».       И, зацепившись за «отродье», следом пришли иные мысли:       «И верно, что адское. В якутских мифах Огонь-Изрыгающим прозвали короля Нижнего Мира, преисподней. А здесь он является, кажется, высшим божеством. Совпадение наоборот».       «Daemon est Deus inversus*».       «Перевернуть, превратить положительное в отрицательное».       «Когда живое дыхание обращается в хладный смрад мертвеца, небеса взывают к земле, принимая новую душу — откуда мне известны эти слова? Не помню, может, где-то прочитал».       Со временем смерть приходит       даже к базарным марионеткам.       Лишь порвутся их нити,       они с грохотом валятся в пыль.*       «Словно думаю не я, а кто-то думает мной. Это очень... страшно».       Он поёжился внутри самого себя. Стало холодно и ещё более одиноко, и юноша невольно вспомнил тихий хруст в поразительной тишине ночи.       «То был звук смерти. Ещё одна жизнь на моём счету. Всё из-за меня».       Воспоминания о прошлом наслоились на события настоящего, создав отвратительный, желчный комок чувства вины.       «Почему это так горько, так душит и изворачивает сердце, которого у меня больше нет?».       Время от времени он получал лёгкие глухие удары через ножны. Если подумать, его подвесили сбоку. Когда незнакомец ходил, меч бился плашмя о его бедро.       «Трофейный, да?» — зло спросил он у окутавшего его беспросветного мрака, казалось, издевательски тёплого, усыпляющего.       «Он меня всё равно не услышит, сталь безгласна. Последние два слова впору сделать своим девизом».       Когда Акицусима изъял его из пылающих ножен, не боясь обжечься, к мечу вернулся слух. Голоса молодого господина хватило, чтобы понять: его предали. Он сказал это прямо, давая подсказку клинку.       Наргис понимал, что те слова были адресованы не только изменнику, который точно присутствовал на казни, но и ему тоже.       «Подсказку. Но к чему?», — задался вопросом клинок и вдруг осознал, что человек, носящий его, остановился.       «Оставлю огонь на потом — я всегда смогу его использовать. Сначала надо прислушаться к миру. Не плюйся ядом, не подумав. И... как мне больно оттого, что я тогда сказал себе эту пословицу, а потом не держался её. Это я виноват в том, что Акицусима так умер. Ещё... кажется, его звали Широюки. Отец...».       «Невыносимая лёгкость бытия*».       И напрягся, если можно так сказать о клинке. От вершины рукояти до кончика лезвия сталь сдерживала рвущееся наружу гневное пламя.       Его вынули из ножен.       — Сын мой, — раздался вдруг голос Китэцу. — Ты пережил страшную бурю. Мне очень жаль, что твой хозяин погиб.       «Отец! Боже... как я рад, что ты жив!».       — Погоди радоваться, — твёрдо сказал кузнец. — Они меня всё равно отыщут. Я не знаю, о ком говорю. Боги и люди учуяли мою дорогу. Они же и собираются её пересечь. Я подумал: какая разница, кто заберёт мою жизнь, если совесть моя чиста перед летящими выше и ходящими ниже — точнее, станет чиста. Скоро. Сначала нужно решить одно дело.       «Отец, что ты собираешься сделать? Меня пугают твои слова».       — Знай, ты не виноват ни в чьей смерти. Кто может быть виновным в том, что пришёл в мир? Никто из нас не рождается по своей воле. Все мы — дети случайности. Пойми, ты совсем не виноват, что всё сложилось вот так. И простишь ли ты когда-нибудь, наверно, через сотню лет, своего старого и неразумного приёмного отца за то, что он сотворил тебя, а затем бросил на волю богов? Твой истинный смотрит на нас со звёздных вершин, он весьма недоволен моим поступком. Но ты сможешь воссоединиться с ним, ежели я отправлю тебя из Вано на Гранд Лайн. Ты будешь путешествовать по миру, чувствовать его, изучать. Прекрасный клинок никогда не пропадёт — это я отлично знаю. А ты выше всяких похвал, Сандай Китэцу.       Наргис от удивления даже звякнул.       «Гранд Лайн?».       «Я не помню такого места на карте Земли».       «И Вано — тоже».       — Наша закрытая страна станет тебе могилой. Рано или поздно люди узнают, что ты можешь изрыгать пламя по собственной воле, и сочтут тебя опасным. У них будет два выхода — закрыть тебя в каменной усыпальнице клана Тонбо, как старую реликвию, или изничтожить. Поверь, они выберут второе. Если тебя сохранить целым, появится риск, что кто-то соблазнится тобой и выкрадет из склепа. Тогда всё начнётся по новой. В Вано... никто не любит рисковать. Выжги поганое семя. Зри дальше. Таков наш менталитет.       «Как старую реликвию?».       — Да, они выставят новый меч старым. Это для них легко. Но я лучше отправлю тебя в море, потому что изничтожить ещё легче, затем выкинусь со скалы в море, как они и хотели.       Наргис встревоженно-тонко прозвенел:       «Отец, бежим со мной!».       — Нет. Я не могу жить вне своей страны. Умереть в ней великая честь для меня. К тому же я очень стар. Мой срок пришёл. Знай, существует такая поговорка — куда бы вановец не отправился, он всё равно тоскует по своей родине. И раз мне не дают дожить свой век здесь, значит, здесь я и умру.       «Я уважаю твой выбор, но...».       — Простишь ли ты меня за то, что я сейчас бросаю тебя на волю ками и морского дьявола? Конечно не простишь. Я надеюсь, что твоя новая боль не превратится в пятую, зелёную ржавчину. Или же ею станет что-то иное? Тебе решать. Вот мои напутственные слова. И повторю — ты не виноват ни в чьей гибели — ни Акицусимы, ни Широюки, ни моей! Судьба решила, что ты должен был появиться. Ты пришёл в наш мир, и в этом нет твоей вины.       «Не появись я, ничего не случилось бы».       — Если следовать твоей мысли, то больше всех виноват я. Если бы не выковал... Но я выковал. Вот что из этого произошло. Но мне вовсе не жаль, что я потратил свои силы, время и терпение на создание тебя — ибо к тебе воззвал твой истинный Отец. Но мне очень жаль Акицусиму и Широюки. Я не предвидел, во что всё выльется. Вини меня — и Мировое Правительство вместе с верхами Вано, если тебе нужно винить. Только не себя.       «Если я должен был появиться... значит, те две невинные жизни были погублены не зря? И третья тоже?».       «Нет, я виноват».       «Амбивалентность*, будь она проклята».       — Я не знаю, что за слово ты мысленно сказал, но примерно понимаю его смысл. Запомни: ты слышишь голоса только истинных своих хозяев, на каком бы языке они ни говорили. Они тоже поймут тебя, но после того, как научатся слушать дыхание всех вещей. Есть ещё иные — они слышат голос всех вещей. Это совершенно разные понятия. Но и те, и другие могут найти тебя в драконовой стали. Я верю, у тебя ещё будет хороший друг. Теперь же я должен передать тебя. Может, это он им станет.       Умей Наргис говорить вслух, из него вырвался бы истошный крик:       «Отец, не бросай меня! Всё это время я чувствовал себя покинутым — пожалуйста, не дай мне снова утонуть в одиночестве!».       У Китэцу дрогнул голос:       — Я вижу и понимаю, но иначе поступить не могу. Знакомься, это мой ученик. Он, переодевшись воином Тонбо, прибыл вместе с изменниками ко двору Акицусимы. И будь на нашей стороне больше людей, мы попытались бы отбить господина Акицусиму и его верного советника, но, к сожалению, большинство пошло за Карасумару. Да настигнет его воля богов, и морской дьявол разорвёт на части. Я и Акира — все, кто знает правду. Всего двое.       Он вложил его в чьи-то руки.       — Сэнсэй*, — услышал Наргис. — Для меня честь послужить вам.       «Здравствуй, новый хозяин. Надеюсь, ты стоишь того, чтобы я вышел с тобой за пределы Вано».       Ученик удивлённо посмотрел на него. Он почувствовал что-то весьма неуловимое, мимолётное, словно блики на морских волнах — Акира ещё не научился слышать дыхание вещей, но кое-что он уже улавливал.       — Акира-кун, ты точно согласен отплыть на Гранд Лайн? Этим мечом я обрекаю тебя на вечные скитания по миру — без возможности вернуться на родину.       — Я сам вызвался, — невозмутимо ответил он.       «Если господин по своей воле отдаёт меня кому-либо, то этот человек становится следующим хозяином. Но Отец-Создатель иное дело. Он навеки обладает правом распоряжаться моей жизнью. Видимо, всё работает так».       — Вано закрыто пламенной стеной. Много лет назад это препятствие создали лучшие мастера страны — в их числе был и я. Но правивший тогда сёгун предусмотрел потайные ходы. Наверно, для переправки наложниц из других земель. Откуда-то они всё же появлялись.       — Ибо не бывает абсолютно закрытых стран, — завершил он.       «Отец, пожалуйста, послушай меня...».       Кузнец знал, что оставит его и Акиру безутешными сиротами — и это чувство рвало на части его душу, словно бесполезный клочок ткани.       И продолжил:       — Я был молод и любознателен, поэтому меня заинтересовал чертёж моего друга. Он также участвовал в создании барьера. К своему удивлению, я увидел на его схемах тайный проход. Тогда я был ещё и глупым. Не понял, что потом моего товарища по-тихому уберут, чтобы никто больше не узнал про ту тропу, кроме правящей верхушки. Я был обязан предупредить друга — но вместо этого только многие годы спустя понял, почему на самом деле он «скоропостижно скончался от дурной хвори».       Он вздохнул.       — И скоро я увижусь с ним. Акира-кун, иди по этой горной тропе. Я на память зарисовал её вот здесь, — он дал ученику сложенный вдвое листок. — В её конце ты увидишь скалу. Сбоку в зарослях спрятан рычаг. Потянешь — скала отодвинется и откроется проход. Ты выйдешь на мелкий островок за пределами стены пламени. Там причалены старые корабли. Толкаю тебя на дурное дело. Укради один из них и плыви. Говорят, нынче Гранд Лайном правят новые люди — пираты. Присоединись к ним, узри воочию весь мир. Это станет тебе платой за твою верность.       — Благодарю за указания, сэнсэй.       — Не за что меня благодарить, я гублю ещё одну невинную душу. Иди поскорей. Оставь меня здесь. Они всё ближе, я чую. И последнее желание — сделай для Сандай Китэцу новые ножны и рукоять. Как прежние.       — Я запомню, Китэцу-сан.       «Отец!».       — Запомни мои слова, названный моим именем. Запомни и — прости меня. Больше мы никогда не увидим и не услышим друг друга.       Клинок вдели в ножны, и мир снова померк.       Но даже через плотную преграду он почувствовал, как кузнец быстро спрыгнул с вершины скалы. Его сухопарое, но жилистое тело камнем упало в воду. Пенистые волны с рёвом сомкнулись. Наргис не видел, но ведал, что они окрасились в красный. Подводные утёсы, так похожие на протянутые с самого дна острые пальцы, растерзали Китэцу в клочья.       Луна убывает, чтобы засиять следующей ночью,       И ночные птицы кличут в печали.       Когда я обернулся посмотреть,       Все цветы опали.       Это было, словно спокойствие исчезло с этой планеты.       Все боги ушли в новый мир.       Дни уходят,       И ночные птицы кричат,       А цветы умоляют богов:       «Даже если в этом мире       Мы познаём печаль и страдания,       Наши мечты никогда не умрут», —       И опадают с ветвей во гневе.       «Я слышу звуки смерти», — в отчаянии выл в темноте Наргис. — «Я и вправду проклят».       Отцу сказал — почто меня оставил?       А матери — о не рыдай мене.*       Его сердцевину прошил болезненный электрический ток — казалось, сталь затянуло изнутри, она распалась на молекулы, и каждая исполнилась болью, как виноградные гроздья — соком, вот-вот лопнут, перезрелые. Это было невыносимо. Хотелось рыдать — но слезы не шли, ибо глаз у клинков нет. Хотелось биться головой о стены — но ни головы, ни стен у Наргиса не было. Оставалось только терпеть молча, без криков и движений.       «Будьте прокляты те, кто считал, что я бесчувственен».       «Я и сам так думал».       «Но я ошибся».       В прошлом мире — юноша теперь не сомневался, что он попал в иной — когда ему было семь, отец ушёл из семьи, оставив его с матерью, дядей и сводным братом старше на десять лет.       И если помнить, куда привела его жизнь, можно сказать лишь одно — её затопило горестью.       Отец его плоти скитался неизвестно где.       Отец его духа только что разбился о подводные скалы.       Отец его разума был на небесах, где-то далеко, и смотрел на него безо всякой жалости. Наргис должен был найти дорогу к нему, а не Извечный — спуститься с небес. Огонь-Изрыгающий: этим же именем в древней Якутии звали высшую нечисть.       «Это проклятое число меня преследует» — наконец, подумал Наргис, обессиленный, испитый горем до дна и разбитый им.       «Eins, zwei, drei*».       «Значит, этот мир не последний, а всего лишь промежуток между тем и следующим — и отчего мне кажется, что тот будет ещё хуже?».       «Вспоминай. Великое древо Аал Луук Мас — девять небес и три мира, нанизанные на него, плывут сквозь космос. Верхний, Средний и Нижний — в первом живут боги айыы, во втором — люди, третьем — дьяволы. Огонь-Изрыгающий правит Нижним миром, распростёршимся под корнями древа — и оттого он очень зол — многочисленные дети его не зрят неба, не чуют солнца. Иногда он вылезает на поверхность и, звеня стальными крыльями, горячим дыханием сеет пламенные зёрна безумия среди людей».       «А теперь переверни всё с ног на голову».       «Огонь-Изрыгающий — светлый бог, он пролетает среди неразумных людей и сеет пламенные зёрна высшего разума. Дети его живут на небесах, двуногие и мягкотелые — посередине, а внизу живёт морской дьявол — на девяти уровнях океана. Наверное... так».       «И снова Daemon est Deus inversus. Боги и вправду ушли в другой мир, оставив этот на поруки людям и дьяволам».       «Даже с Акирой я всё равно один, в разлуке с тремя отцами».