Shiro Sagisu — The Beast II. Shiro Sagisu — EVA-00.
Наргису, как ни странно, снились сны. Он видел высокого худощавого старца, чьё лицо было покрыто частой сетью морщин и оттого напоминало древесную кору. Умудрённый годами взор и натруженные руки выдавали в нём Китэцу. «Отец! Пусть и приёмный, как ты сказал, но такой близкий. Чувствую, знаю этот взгляд — я знаком с ним, кажется, тысячу лет». Следом за кузнецом как в танце кружился стройный, гибкий юноша с длинными волосами необычного цвета, забранными на затылке в высокий хвост. Его богатое, вышитое золотом бело-синее кимоно шелестело волной на каждом движении. Юноша улыбался, махал руками с рубцами заживших ожогов — ему, Наргису. «Это, — сквозь сон догадался клинок, — Акицусима танцует на том свете. Я рад, что тебе хорошо. Наверно, нынче ты летаешь в райском саду, обернувшись не знающей горя озорной стрекозой». После Акицусимы из тени вышел невысокий, но с гордо и благородно поднятой вверх головой старый человек. Он благодушно улыбался. «Широюки, — как само собой разумеющееся, пришло на ум катане, — Я очень рад, что ты рядом со своим юным господином». «Покойтесь с миром. Я ещё отомщу за вас, каким бы ни было Мировое Правительство, каким бы ни было Вано. Месть мне претит. Загубленных не вернуть, даже изрубив виновных. Но душа требует. Месть и правда — ныне мои цели. Я хочу знать, за что умерли Китэцу, Акицусима и Широюки». «Создателю не понравилась бы моя жажда мстить, но его больше нет, потому я могу вершить правосудие, как того пожелаю». «Неблагодарный сын! Испачканный в крови собственного господина! Вырожденный ещё до рождения!». «Проклятый ещё раньше!». «Пусть моё проклятие обрушится гневом сына людей и сына богов на Правительство, на Вано и весь мир, если посмеет выступить против меня, а он выступит, не сомневайся, Сандай Китэцу». «Пусть всё горит в огне!». Тут из-за спины кузнеца вышел паренёк лет шестнадцати, не больше, с круглым, как луна, и столь же ясным лицом и мозолистыми, как у Китэцу, руками. Он глядел весело, будто только что услышал забавную историю. «Акира! Я виновен в том, что ты так бесславно погиб. Прошу — скажи мне, как искупить этот мой грех? Названный брат!». «Как мне искупить свою перед вами вину?». Но четверо молчали, светло улыбаясь. «За тебя, Акира, отомщу всем пиратам этой земли. Знаю — брать всех под одну гребёнку безрассудно, но пиратский люд стал мне ненавистен». «Легко преступить через закон чести во гневе, а я давно это сделал — когда разозлился на Акицусиму». «Я так рад, что ты, Акира, оставался верен мне до самого конца, хоть и отдал меня пирату. Я знаю, ты был вынужден это сделать, я не держу на тебя зла». «Став катаной, я вышел на сложный, извилистый путь — ибо так мне, скорбному духу, повелел мой истинный родитель — Огонь-Изрыгающий. Я чувствую его в своей стали — я разум от разума его, взбешённый, кипящий разум! И то, что врачи посчитали манией величия, оказалось на самом деле огнём познания — всегда знал, что мир перевёрнут, искажён и неправилен. Ныне я на родине своего иномирного мышления, чтобы узнать всю правду, горькую правду о себе, испить её до дна и жить с этим ядом». «Я осознал себя». И, как только отзвенела последняя мысль, из жаркой глубины клинка медленно, величественно тяжело вздымая металлические крылья, взлетел Извечный Дракон. Он напоминал и целиком спаянный из стальных листов-чешуи морской корабль, и железное могучее древо с ветвями-наростами — живыми в нём были лишь наполненное горячей крови сердце и проросшие меж пластинами подвижные мышцы. Мёртвая сталь и заплетённое внутрь, пронзившее её насквозь огнедышащее, жаждущее ощущать и дышать мясо — завораживающее сочетание. Огонь-Изрыгающий ничего не сказал, ибо слова здесь были излишни, лишь прорычал, словно застонала громадная планета, сбросил с себя сталь с плотью и, превратившись в бестелесный дух, взмыл в разверзшееся небо; звёзды порхнули листьями в порыве ветра, встали на свои законные места. Щёлкнули невидимые шестерёнки, складывая Вселенную, будто мозаику, в определённый узор, прекрасный в своём сверхчеловеческом масштабе. Всего лишь зрительный образ, но он поразил Наргиса так сильно, что клинок ещё долго не мог прийти в себя. Ему будто вложили в самую сердцевину часть головоломки: «Это случается раз в сто тысяч лет, и скоро истечёт очередной срок — тогда... Я не знаю, что случится, потому что осталось около двух веков — до окончания. Так мало по сравнению со всем циклом и так много для клинка: доживу ли я или проржавею, рассыплюсь пылью? Один Извечный знает, но он молчит. Однако взгляд его говорит: жди — но чего или кого? — не знаю. Я ничего не знаю. Только безумный сможет со всем этим жить». «Я и так безумен, поэтому — живи, Сандай Китэцу, живи быстрее!». «А ведь всё складывалось так хорошо — золотая медаль в школе, ВУЗ в Москве, новый город — нет, мегаполис — новые люди; и мир закружился, завертелся ослепительными всполохами — потом что-то пошло не так, как должно было: я посреди великолепной весны свалился в самую настоящую преисподнюю. Безумие стало ближе кожи, ближе сердца — в глубине, умом не измеренным, оно затаилось ещё когда я был ребёнком — но я до сих пор ребёнок, потому что девятнадцать лет — это слишком мало, чтобы сгорать изнутри без возможности потушить себя. Будто окурок, больше не нужный — истоптанный, тлеющий. И нежданно меня подобрали — подули светлым дыханием, заново зажгли — я превратился сначала в меч, затем — факел. Я вернулся в мир, где был создан мой разум, и требую всей правды о себе». «Хотел бы я снова стать человеком, умеющим видеть, двигать руками и ногами, говорить — но тогда ко мне вернётся первичный диагноз, в этом я более чем уверен — если так и будет, я не смогу что-либо сделать. Однако чувствовать упругость кожи, движение мышц, быстрый ток крови — и ещё быстрее — биение сердца, за такое многое отдал бы. Но я сам выбрал стать катаной. Значит, у меня путь катаны. Я не хочу жалеть о содеянном, не буду жалеть ни о чём. Делай, что должно, и будь, что будет». Не одалживай силу у другого, но полагайся на собственную, отбрось мысли о прошлом и будущем и не живи повседневными заботами — тогда Великий Путь открыт перед тобой.* «Опять мысль извне, чужая светлая мудрость, но весьма кстати, будто во мне поселились мудрые голоса, не злые и ненавидящие, как было ранее, когда я имел живое тело — и они кличут меня из прошлого мира, придавая храбрости. Я всё же благодарен родине моей плоти, теперь пустой навсегда — она стала колыбелью моего разума, наделила знаниями». «Обряд посвящения пройден, теперь я начинаю свой путь на истинно родной мне планете. Если Цунэтомо Ямамото изрёк — с помощью здравого смысла не добьёшься великих целей* — то прощай, здравый смысл, я ухожу в собственный разум. Во второй раз. На его следующий уровень». И время, раньше так медленно тянувшееся, запрыгало, будто в диком первобытном танце: клинок вошёл в его опьяняющий ритм — и через него он чувствовал, как вонзается в чужие тела, будто в разомлевшую на солнце пластилиновую массу, как изжаривается человеческое мясо и течёт наружу растопленный человеческий жир. *** — Горит! — истошно закричал Бёрджесс, только ступив на побережье Виски-Пик. Его одежда запылала невыносимо ясным фиолетовым огнём — и пирату показалось, что его закинуло в самое сердце злой звезды. Языки пламени сладострастно лизали его кожу — та шла пузырями и лопалась, пылала заживо, Бёрджесс оглушительно вопил — ему оставалось лишь вопить — до конца своей жизни, что близился с каждой секундой. Не раз... разжигай... пламя... сейчас. У... утонешь с... кораблём. Старпом попытался потушить своего капитана, но его опалило огнём, осмысленно — он вдруг это осознал — метнувшимся из клинка. «Оно хочет сжечь нас всех дотла!», — вбилась в мозги дикая мысль — и похмелье сразу растворилось в крови, уступая страху. — Брось катану! — крикнул старпом, не узнавая собственного голоса. Слишком тонкий и жалкий, словно кричал не он, а кто-то неизвестный ему, вылезший вдруг наружу, раздирая кожу изнутри. Названный брат... отомсти за меня... в лучшее время. — Не могу! — провыл капитан, катаясь по земле. — Оно пригорело ко мне! Отдери его от меня, быстро! Ужас не позволял старпому и остальным помочь сгорающему заживо, корчащемуся от боли Бёрджессу — они просто смотрели на то, как умирает их капитан, боясь и подойти. Прибежавшие на крики островитяне также не могли ничего сделать. В пламени им мерещился сам дьявол. — Будьте вы все... прокляты! — хрипя, закричал Бёрджесс, свалился и затих, скрючившись. Наргис выжег его до хрустящей корки, пахнущей зажаренной плотью, палёным волосом и гарью. А затем вдруг вспыхнул всполохом, обняв стоявших ближе остальных пиратов раскалённым торнадо и не отпуская, пока от них не осталась лишь кучка горелых останков. Мирные поселенцы побоялись приблизиться к телам, и они украсили берег россыпью запутавшихся друг в друге ошмётков мяса и костей. Жёны пиратов долго горевали, не зная, как похоронить мужей, а дети — парни на пороге взрослой жизни — не смели забрать своих отцов оттуда — сатанинская катана мертвенно сияла языками пламени на лезвии. И на кактусовых горах, так горячо любимых пиратами Зеленоглазого, не добавилось их могил. «Бёрджесс связался с самим дьяволом», — говорили вискипикцы. «Он заложил ему свою душу в обмен на несметные сокровища, что он, подлец, притащил сюда. Отныне дьявол будет охотиться за нами всеми», —добавляли старики, сидя по своим лавочкам. «Нет, катана — его посланник, а сам дьявол ещё придёт в эти земли, и тогда-то станет много хуже», — отвечали им старушки с крылечек. Детей пугали ею, и они рыдали, едва заслышав о фиолетовом демоне; потом они выросли и рассказали про него своим детям. Вскоре молва стала новой вискипикской сказкой.О порочном пирате и морском дьяволе
Зеленоглазый долго плыл по Гранд Лайну и, наконец, отыскал самого морского дьявола: тот удивительно походил на человека — только заместо волос на голове у него росли водоросли, а очи горели красным. По приказу свыше, дьявол должен был щедро одаривать каждого, кто сумел его найти в самом глубоком месте Гранд Лайна. Так перед богами он нёс повинность за владение всеми морями. — Требуй, чего хочешь, — зарычал дьявол, глядя на Бёрджесса сверху вниз — он был очень высок. — Я могу подарить тебе всё, что угодно — но с одним условием — ты можешь попросить лишь то, что тебе действительно дорого. «Никто из сынов человеческих не догадывается, что я волен наказать проявившего непомерную жадность», — подумал дьявол. Он был очень внимателен к людским душам. — Я хочу всё золото Гранд Лайна, — глаза Бёрджесса засияли не хуже, чем очи повелителя морей. «Этот — грешен». Дьявол медленно встал со своего кораллового трона, подошёл к нему, решив притвориться, что поражён его удалью, и заговорил: — Редкий человек может найти меня, ты удивил старого дьявола — и потому я тебе подарю собственную катану. Она режет лучше любого меча в мире. К тому же именно она — ключ к моим сокровищам. Хочешь? — Разумеется! — воскликнул возгордившийся собой и позабывший, с кем повёл речь, Зеленоглазый Бёрджесс. — Получи же мой дар, человек! — дьявол отвязал от своего широкого пояса одну из трёх катан — ту, что мерцала фиолетовым огнём на якибе*. — Ими я правлю морями. Первая катана служит мне вратами воды. Вторая же вратами подводного пламени. Третья — врата золота, с её помощью можно найти столько богатств, сколько пожелаешь. Он обманул Зеленоглазого, отдав ему вторую. Бёрджесс, даже не поблагодарив морского дьявола, поспешно отплыл обратно на Гранд Лайн, ибо хотел как можно быстрее получить сокровища. Он смеялся над дьяволом — «Старый комок водорослей совсем уже одурел, раз бросается такими вещами! Нынче я буду править этим морем — золото решает всё!» — и команда радостно и подобострастно ему вторила. А дьявол поплыл вслед за его кораблём и каждый раз, когда Бёрджесс взмахивал катаной, поднимал из глубин то, что пират желал больше всего. И долго смех Бёрджесса летел над волнами. Скоро Зеленоглазый приплыл на свой родной остров. И как только он ступил на побережье, врата подводного пламени разверзлись и взорвались — от Бёрджесса и его команды остались только дымящиеся останки. — Знай, как смеяться над тем, кто древнее, — сказал морской дьявол. — А катану я оставлю здесь, чтобы все наконец поняли — жадность дорого обходится. Он воткнул меч в песок и отправился обратно на дно Гранд Лайна. *** — Хорошая катана, — сказал капитан новой пиратской банды, спустя, наверно, сотню лет отправляющейся приручать непокорный Гранд Лайн. — Нечего ей лежать с мертвецами. Он наплевал на суеверия и выдрал Сандай Китэцу из пятерни скелета — клинок был, как и век назад, остр, красив и прочен. Пират мог поклясться, что он засиял фиолетовым, словно улыбнулся: опасно, но притягательно. Возьми меня с собой, Я покажу тебе изнанку мира. Со мной узнаешь ты, Что значит смерть. — Поднять корабль Зеленоглазого! Посмотрим, что там за сокровища он завоевал! Дни этой команды были сочтены. Пламя пожрало человеческие тела, закусив предсмертными криками: меч покарал ни в чём не провинившихся лично перед ним пиратов — лишь за то, что они — пираты. Его безглазая ярость, казалось, была негасима. Так повторялось раз за разом — менялись только места и сожжённые заживо жертвы — пираты и морские дозорные, простолюдины и знать: все без разбору — для Наргиса это было одним и тем же театром кукол. Марионетки, пылающие в огне. Выбросить его в море никто не мог: он дурманил разум, завораживал, манил к себе, ибо был безмерно прекрасен. Он никогда не затуплялся и сам восстанавливал свои царапины, словно заращивал на себе живые раны — с демонической — или божественной? — быстротой меч восставал из своего пламени, становясь ещё лучше. Всё было для одной цели — Feuer frei!* *** Наконец, его посчитали проклятым и дёшево запродали владельцу — тому ещё пройдохе — оружейной лавки. Наргис к тому времени устал сжигать кого ни попадя — он терпеливо ждал на самой глубине разума, не зная, чего или кого именно. Продавец примеривался к нему, прикидывая, что можно провернуть с таким товаром — долго — и, наконец, сообразил. — Отправлю катану воздушной почтой в Ист Блю. Там никто не знает о её проклятии, — он довольно потёр руки. — В Логтаун, там лавку держит племянничек. И денежки останутся в семье. Меч-то можно перенести через Ред Лайн на орлах, чай, не валун. Срочной посылкой. Его стараниями юноша попал в восточное море — Ист Блю. Но череда несчастливых хозяев продолжилась и далее. Казалось, сама судьба наделила его аурой гибели: люди, обладавшие Сандай Китэцу — все до единого — быстро умирали при загадочных обстоятельствах. Его возвращали в лавку, наверное, сотни раз, а потом вовсе перестали выставлять на продажу. Порой клинок отчаивался ожидать впустую, но ничего не делал — он, одинокий, лишённый возможности слышать чей-либо голос, не знал — где он сейчас и как он. Чувства ушли, угасли, осталась одна лишь скорбь. Сталь молчала, Извечный Дракон тоже, извиваясь измельченным на искры духом среди колючих звёзд. «Однако взгляд его говорит: жди». Наргис постепенно остывал, теряя внутренний жар. Так для него прошёл ещё один долгий век.