***
Аяме снова вздохнула, присев на горячий от солнца камень у ручья. Дела шли совсем худо. Некогда могущественный северный клан теперь состоял из всего одной охотничьей команды — и почти полусотни иждивенцев, причём в основном калек и щенков. Суирокибомару дурень твердолобый, всё ему кажется, будто клан может покинуть земли Коги, поискать своё место. Не может. Ничейных мест не бывает. Новые земли придётся брать с бою — а кого вести в этот бой, спрашивается?! Конечно, через пару лет подрастут и окрепнут щенки — но ведь их ещё учить и учить, а родители уцелели меньше чем у трети малышни. Само собой, выжившие взяли на себя заботу о сиротах… как могли — потому что эти выжившие кто без лапы, а кто так и не выздоровел после яда. Яда такого забористого, что оставленные им язвы у многих гноились до сих пор — и это у волков-демонов! Лучшим выходом было бы влиться в клан Коги, тем более, что дед Аяме так и собирался поступить, ещё до нашествия низших демонов. Но… Кога отверг Аяме. И притом принял под покровительство клан! Короче, создал неразрешимое противоречие. Сама Аяме оказалась в положении таком безнадёжно-нелепом, что нарочно не придумаешь. Во-первых, дед готовил её быть не правительницей, а ведуньей. Она и не собиралась когда-либо становиться во главе клана. Но дед погиб, и его наследник — дядя Аяме — погиб тоже. Сражаясь до последнего, воины северного клана полегли все, осталось только несколько калек и случайно уцелевшая охотничья команда Суирокибомару — но они ни по происхождению, ни по способностям, ни даже по демонической силе претендовать ни на что не могли. Единственной наследницей власти оказалась Аяме. …Власти! — губы волчицы горько скривились. — Пока я занимаюсь всякими ежедневными глупостями вроде растаскивания драчунов и разрешения споров — я вынуждена отвлекаться от поисков лекарства, от обучения щенков, от… от всех своих прямых обязанностей! А Кога всё гоняется за Нараку и откладывает окончательное решение. Он мог бы просто принять беглецов в своё племя под вечное покровительство — но тогда северный клан оказался бы в подчинённом положении навсегда. Такой вариант отвергался единогласно. На равных правах слияние кланов было б возможно в случае женитьбы — именно это и предлагал дед Аяме… Но Кога Аяме отверг. Оставался, правда, ещё один выход из сложившегося положения. Волчица скривилась. …Это нечестно!***
Санго медленно подняла голову и перевела взгляд на Мироку. Лицо у неё было, как будто увидала… увидала… А что, собственно, должна увидать истребительница нечисти, чтобы так испугаться?.. Монах замешкался, теряясь в догадках. И даже оглянулся — а вдруг у него за спиной стоит кто? Пока он думал, охотница в три широких шага очутилась к нему вплотную, мёртвой хваткой вцепилась в отвороты косодэ, и, едва не придушив Мироку его же воротником, уткнулась в накрученную на кулаки белую ткань и разревелась. -…жи… жи-и-иво-о-о-о-ой!.. — только и смог разобрать опешивший монах, пытаясь приобнять голосящую навзрыд подругу. Одной рукой за плечи — вторая придерживала косодэ вместо пояса. Кагоме обернулась, и Мироку с ужасом увидел на её лице умиление. Поди ж ты! Тут у Санго истерика нешуточная, а мико смотрит так, словно свадебной церемонией любуется! — Душа мо… я!.. Тиш… е!.. ми-ла… я!.. да что с тобой?! — растерянно бубнил Мироку, то и дело невольно взмявкивая наподобие придавленного кота. Сильные руки охотницы при каждом всхлипе встряхивали его как грушу. — Друзья мои, а что здесь произошло? — возвысил он голос. — Это мы у тебя хотели узнать, — отозвался Шиппо, спрыгивая с Кирары. Приземлился он как раз на растрёпанную голову сидящего в пыли веснушчатого парня. На котором красовалась собственная Мироку ряса! Изгвазданная по самое «не могу»! — Угф! — веснушчатый впечатался носом в землю. — Ой! — лисёнок потёр ушибленный зад. — А ты кто?***
— Ха-а? — протянул Инуяша, оборачиваясь и подходя ближе. — Да какой из тебя, к чертям, заклинатель-гэндзя? Ты ж простой ямабуси! Из незадачливых вояк ничего толком вытрясти не удалось. Обычные отбросы смутного времени. Поступили на службу к одному князю — плохо платил. К другому — послал в такое пекло, что испугались и дезертировали. Крыс нанял — ничего вроде. Налог с пары горных деревушек выколачивали, пошаливали себе втихаря безнаказанно… да вот беда, как местный силач троих весельчаков отдубасил — началися страхи да ужасти несказанные. Двое убитых исчезли бесследно безо всяких похорон, а за ними и раненый. И вообще чертовщина творится на той горе. И в замке призраки водятся… Устав от всей этой ахинеи, Мироку и Инуяша отпустили дезертиров на все четыре стороны. Бродяга в краденой рясе успел за это время умыться, попытаться сбежать, оказаться снова в пыли под лапами Кирары и снова умыться — уже без неожиданностей. Был он, пожалуй, чуть постарше Мироку, а ещё лопоух и тощ. Короткие волосы топорщились чёрной щёткой. Подвижное выразительное лицо действительно покрывала богатая россыпь веснушек. — Я заклинатель! — Голос у него был гортанный. — У меня и посох свой есть! — Который ты у меня стащил? — вкрадчиво полюбопытствовал Мироку — Не стащил, а позаимствовал! Я бы непременно отдал его при случае. И рясу тоже. И… и я тебе свою одежду и посох оставил, так что я не вор! — Восхитительная казуистика, — иронично заметил Мироку, потирая подбородок. — Чего? — не понял Шиппо. — Хорошо устроился, говорю. Подкинул какую-то рванину, и на этом основании он, видите ли, не вор. — Я не вор, я гэндзя!!! — Заткнись, ямабуси сопливый, или я тебе уши откручу! — Инуяша отвесил крикливому бродяге подзатыльник. — Хватит придуриваться, дитятко из себя корчить. — Вот-вот, обалдуй среднего возраста! — влез Шиппо, горя желанием поучаствовать в «допросе пленного». За что и получил такой же точно подзатыльник той же самой полудемоновской пятернёй. — Ну вот что, гэндзя, отдавай мои вещи да и катись куда хочешь, — махнул рукой Мироку. — Я-то покачусь, — как-то неожиданно спокойно согласился веснушчатый, будто и впрямь передумал комедию ломать. — И вещи твои, хооши, мне без надобы — я их взял затем только, чтоб неузнанным уйти от погони. — От крысюка-то? — фыркнул Инуяша. — Ну и дурак! Он же по запаху шёл. Заграбастал бы и тебя, и того, кому ты свои лохмотья оставил. — Вот как, — нахмурился тощага. — Не знал. Инуяша и Мироку переглянулись, Шиппо нахально захихикал: — А правда, какой же ты заклинатель, если ничего про демонов не знаешь? — Недоучившийся… ладно, ямабуси я, ямабуси, только дослушайте! На той горе и правда чертовщина творится. — А тебя туда каким ветром занесло? — Старой дорогой через перевал пролегал мой путь… — завёл, было, заклинатель явно не короткую повесть. — Слышь, Мироку, а чё, вся ваша длиннорясая братия поголовно без трындежа говорить не может? — буркнул полудемон, и тут же ыхнул сквозь зубы — посох Мироку чувствительно припечатал ему босую ступню. — Да я тебя взгрею, монашья морда!.. — Эй, вы вообще слушаете? — обалдел гэндзя. — Не-а! — охотно подтвердил Шиппо. — А ты взаправду что-то сказать хочешь?***
«Взгреть» Мироку ему, ясное дело, не дали. — Чтоб тебя, Кагоме! За что опять-то?! — возмутился полудемон, отлепляя физиономию от земли. — А ты не слышал, когда тебя по-хорошему просили не шуметь? — так же возмущённо рявкнула Кагоме. — У Санго-чян голова болит, я ей только что успокоительное дала, а вы чего устроили тут?! Собственный ор её определённо не смущал по части «не шуметь». — Друзья мои, поелику Шиппо столь предусмотрительно взял с собою скромные сбережения наши, я осмелился стребовать у хозяев здешних чаю для всех нас, — поспешил вмешаться Мироку, благостно улыбаясь. Инуяша кхекнул и отвернулся от предложенной монахом чашки. Ею немедленно завладел неугомонный кицунэ и принялся громко хлебать из двух посудин попеременно. Полудемон, однако, лишь презрительно сморщил нос на столь мелкую провокацию, и не прогадал — паршивца пожурили все. Не сильно, зато единодушно. Лисёнок скис — правда, ненадолго. — Так ты рассказать чего-то хотел, или по-зу-рува-л только? — пристал он к лопоухому заклинателю. Тот ответил не сразу, видать, ещё переваривал бурное знакомство с такой невероятно дружной, а главное, тихой компанией. — Правильно сказать «позировал», Шиппо-чян, — машинально поправила Кагоме, и спохватилась. — Но зачем ты сейчас употребил именно это слово? Так нельзя, Шиппо-чян, это грубо! Как вас зовут? — поспешно обратилась она к заклинателю. — Моё имя Гомбэй, мико-доно. — А… как вы угадали, что я мико? — Силы мои невелики, мико-доно, но уж ауру я худо-бедно различаю. — По тонким губам заклинателя скользнула неуловимая тень улыбки — вроде слабого отсвета на кромке потайного клинка. — И о чём же вы так настойчиво стремитесь поведать, Гомбэй-сан? — с лица Мироку можно было смело ваять лик Будды Терпеливого. — О непотребствах, творящихся вокруг старинного монастыря на этой горе. — Кажется, перейдя к делу, гэндзя собрался с мыслями и ожил, наконец, от своей оторопи. — Так здесь ещё и монастырь есть? — не утерпел Шиппо. — Есть. Небольшой, но древний, и неплохо укреплённый. Раньше он славился своим святым настоятелем — в деревеньке на перевале говорят, великой силы праведник был. Да вот состарился и вроде бы помер недавно. А кое-кто шёпотом поведал — убили старца, да и немногочисленную братию заодно. — Кто же? — Они называют себя благородным кланом, но больше похожи на разбойников. Говорят, им когда-то принадлежала крепость, которую они передали монахам на время, а теперь вот назад принимают, мол, как настоятель помер, так и монахи разбежались, ан не пустовать же месту… Да только живёт на той горе оборотень семихвостый силы немалой, и хотел бы глава клана от напасти сей избавиться. — Так, погоди, любезный, — скептически прервал Гомбэя Мироку. — Ты о разбойничьем клане говорил. Причём тут оборотень? — Хотел бы я знать! — вздохнул заклинатель. — Во главе клана два брата, Юу и Рю, они-то меня и наняли, как заклинателем назвался… сначала-то и вовсе чуть не прибили под горячую руку. А как услыхали, что я гэндзя, так и заладили — излови да излови оборотня! Да только не с моими силами с такой злокозненной нечистью тягаться, вот ведь какая беда… Словом, натерпелся я страху, да и унёс оттуда ноги подобру-поздорову. Хотел вот одёжу сменить для верности, — (Мироку хмыкнул), — а только догнали меня и узнали всё равно. А Рю-сама ещё и демоном оказался… — Рю-сама? — Ну да, его-то как раз вот этот молодой воин, — кивок на Инуяшу, — победил. Четверо друзей недоумённо переглянулись. — Постойте, Гомбэй-сан, — повернулась к рассказчику Кагоме. — Вы же вроде ауру чувствуете? Как же вы могли не знать, что этот Рю — демон? — Ума не приложу! — развёл руками гэндзя. — Может, сил моих скромных… — А ведь верно, — вдруг сказал Мироку. — Демон во двор этого дома пришёл, но ауры его и я не почувствовал! А ты, Инуяша? Полудемон, всё ещё мрачный и надутый, ответил нехотя: — От него людоедом воняло. Вот я и крикнул… почти наугад. Друзья снова переглянулись — теперь обеспокоенно. — Рю-«Дракон», — невпопад брякнул Шиппо. — Вот так «дракон», взял и крысой оказался! — Так, стоп, ничего не понимаю! — вскричала Кагоме. — Демоны наняли заклинателя, чтобы изгнать оборотня?! — Выходит, что так, — задумчиво согласился Мироку.***
Санго, всё время разговора просидевшая молча с закрытыми глазами, устроилась в самом тёмном углу на циновке, отвернулась к стене и наконец-то уснула — все живы, все друзья в сборе, а остальное подождёт… Постоялый двор на деле был обыкновенным деревенским домишкой, разве что побольше других. Вроде сенного сарая. Единственная комната с очагом посередине и несколько складных соломенных ширм. Решил переночевать — отгораживайся как хочешь. Завидя у гостей какие-никакие деньги, хозяин стал до отвращения любезен. И конечно, конечно же, охотно-преохотно рассказал почтеннейшему Мироку (который не стал попрекать его трухлявой бочкой, как бы сильно не хотелось) то немногое, что знал о настоятеле монастыря: — Видел я его, господин, вот прямо как вас, вот ентими самыми глазами видел. Давне-енько видел, ышшо батюшко мой харчевней ентой заправлял. Шёл он тогда, значицца, по дороге ентой к перевалу — ещё никакой не настоятель о ту пору, а так, монах перехожий. Попросился-то на ночлег, а вместо платы предложил нарисовать чего-нито на соломенной ширме. Ну отец-то мой и согласился. А монах возьми да нарисуй ворона. Вот прям соломенную сандалию-дзори с ноги снял, в тушь окунул, да в два-три взмаха ворон и получился на ширме — как живой, от с места не сойти, ежли вру! — И что же? — терпеливо подбодрил его Мироку. — А ничего! Явилась поутру соседка, разохалась — мол, чёрен да страшен без меры ворон на ширме, всех гостей распугает. Осерчал тогда отец, говорит монаху, мол, испортил ты мне ширму, плати за неё, сталбыть! А монах только смеётся — енто, мол, дело поправимое. Да как хлопнет в ладоши! Хозяин триумфально поглядел на скептическую мину слушателя, часто моргая старческими веками без ресниц, и наконец подытожил: — А ворон-то и упорхни! — В каком смысле? — скривился Мироку. Видит Будда, всякому терпению есть предел… — А вот на крыльях-то! Взял да и ожил. — Ясно-ясно, любезный, твоя история куда как занимательна… — заверил Мироку, окончательно убедившись, что старый плут просто водит его за нос в надежде на одну-две лишние монетки.***
Громко чихнув, Мироку поплотнее запахнулся в чужую, на время взятую одежду, и пододвинулся поближе к очагу. Его вещи сушились на шесте — повалянные в дворовой пыли будучи ещё мокрыми, они закономерно в итоге оказались вымазаны грязью, и их снова пришлось отдать на стирку, к вящей радости скаредных владельцев заведения. Теперь постояльцев обихаживала старшая дочь хозяина, вся гладкая и округлая, как праздничная пышечка. Увы, в жадности она остальной своей семейке не уступала. Мелочно, видимо, по давней привычке, всё норовила недолить жидковатого чаю, недосыпать рису в миски гостей, да и солений подала мало на грани приличия. А стоило проклятой руке Мироку (ах, почти без его ведома!) погладить роскошную выпуклость пониже крепкой деревенской поясницы, как пышечка, охотно хихикая, наклонилась к нему, и на ухо назвала сумму. Такую, что тот аж поперхнулся. — А что это у вас в котелке варится, красавица? — спросил Мироку больше от неловкости, чем от любопытства. — То доспевает бататовая каша для старосты, — кисло ответила хозяйская дочка, убедившись, что заработка не предвидится. — Бататовая? — обрадовался Гомбэй. — А принеси нам тоже, добрая девушка! — Никак не можно, — злорадно заявила девушка, так и лучась «добротой». — Старостой заранее уплочено! — А-апчхи!!! уф… Ведь врёт же, негодница. Чем они только на плаву держатся? — проворчал Мироку, когда хозяйская дочка унесла котелок студить. — Скоро увидим, — пожал плечами Гомбэй. — Но с кашей они так просто от меня не отделаются, скупцы… …А быстро этот странный тип освоился, — с глухим недовольством подумал Мироку. Чуть в стороне от монахов Кагоме, Инуяша и Шиппо тем временем доедали ужин. Лисёнок, правда, фыркнул невкусным рисом — конечно, в сторону белобрысого товарища, а как же! Кагоме вздохнула и поскорее пересела между ними, пресекая дальнейшие поводы для ссоры. Инуяша, глядя на эти манёвры, кхекнул и ожесточённо почесал запястье — видимо, разбитый им деревянный молот оказался очень сухим и щепистым. — Что там у тебя? — сразу заинтересовалась девушка. — Ничего. — Не обманывай, я же вижу — поранился! — Кагоме беспощадно изловила подозреваемую конечность и развернула ладонью к себе. — Ну, что я говорила! Тут же с-ума-сойти-сколько заноз! — Фех, да ерундень, — бубнил Инуяша, вконец растерявшись — Шиппо вместо привычного ехидства демонстративно отвернулся. То есть, мелкопузого вроде как и по башке не за что треснуть, чтобы выкрутиться из такой… э-э… щекотливой фигни. Кагоме почти водила носом по его запястью, явно не подозревая, насколько полудемону хочется сгрести её в охапку… — Давай вот к свету… Так, ну крупные-то без проблем, а вот эта… — Забодала, хорош уже! — Но я же вижу, что тут самая вредная осталась! — Да хрен с ней, сама выйдет… — буркнул парень, но руку пока не отнял. — Деревянные занозы самые опасные, — менторским тоном заявила Кагоме. — От них нагноение бывает, сильное. — Завязывай фигнёй страдать! — Сиди смирно, и вообще! — прикрикнула увлёкшаяся занозоискательница. — Да я быстро… сейчас нащупаю… И ничтоже сумняшеся, наклонилась и провела по запястью парня кончиком языка. Вроде бы, он тихонько зашипел? Ну да, больно же, наверно. Ничего, сейчас-сейчас… — Нашла! — радостно воскликнула Кагоме, аккуратно вытягивая из ссадины тоненькое, почти невидимое волоконце. — Счас-счас, проверю только… И снова тронула языком тонкую кожу, под которой горячими змейками синели вены. Инуяша сильно вздрогнул и так выдернул свою руку из её хватки, будто его прижгли по меньшей мере раскалённым железом. — О-отстань от меня! Дурында! — он вылетел из комнаты, своротив по пути стоящую сбоку от входа сложенную ширму. Монахи, за разговором о каше пропустившие эту маленькую драму, изумлённо поглядели ему вслед. Кицуне шлёпнул себе на лоб ладошку, бормоча что-то вроде: «Ой, дура-а-ак!». Кирара укоризненно мяукнула на всех сразу — Санго поморщилась во сне и повернулась на другой бок. До Кагоме, похоже, только теперь дошла двусмысленность произошедшего, и щёки припекло. Как же так, она же честно искала занозу!***
Вскоре хозяйские дочки явились со двора обе. Уселись поодаль от гостей и принялись толочь варёные корневища в ступках, переговариваясь шёпотом. Видимо, беседа задевала за живое — рябая куксилась-куксилась, и вдруг зарыдала в голос: — Торговец рисом дра-а-азнится! Говорит, я лицом черна, у-у-у-у! — Ну, ну, ну, — принялась утешать её пышечка. — Где ж ты лицом черна, когда у тебя на лице белила в палец толщиной? Белила-то пять изъянов да восемь недостатков скроют. Рябая взвыла громче. — Нет ничего страшнее любящей сестрицы, — громким театральным шёпотом поведал гэндзя. Пышечка покосилась на него, но промолчала. — А ещё говорит, что у меня одна нога на полвершка короче другой… — глотая слёзы, бубнила младшая. — Которая? Эта? Чего только люди не скажут! Да она на вершок длиннее. — Ах ты! — бедная дурнушка, наконец, дотумкала, что старшая издевается, и замахнулась пестом. — Милые девушки, не ссорьтесь! — елейно влез Гомбэй как нельзя вовремя. Зря он открыл рот. В него полетели сразу два песта, перемазанные жёлтой кашей. Сидящие сбоку от него Шиппо, Кагоме и Мироку с любопытством наблюдали, как гэндзя изловил оба снаряда влет, и, быстро мазнув одним себе по лбу, растянулся на полу. Хозяйские дочки взвизгнули хором от испуга и кинулись поднимать гостя. — Ах, простите, простите… — Ох, как неловко получилось! Чем загладить нашу вину, господин? Гэндзя, скорчив подозрительную мину, придирчиво рассмотрел пест со всех сторон, лизнул. — Бататовую кашу, значит, готовите? — Да-да, господин, — обрадовались сёстры. — В этом году дивный урожай. Подать вам? — И не меньше котелка, — подтвердил хитрец. — И послаще. Сёстры переглянулись, но делать нечего. Принесли готовую кашу, щедро сдобрили сиропом — им вовсе не улыбалось получить на орехи от грозного батюшки, коему денежные гости могут и нажаловаться… — И это меня обзывали пройдохой? — возмущённым шёпотом воззвал к друзьям Мироку. Шиппо покатился со смеху.***
— Инуяша, ты где? Тут твою долю чуть не съели без тебя, — позвала Кагоме, выйдя во двор с большой пиалой сладкой каши в руках. Она не сомневалась, что полудемон услышит. И не ошиблась. — Ну и хрен с ней! — раздалось с крыши хибары. — Терпеть ненавижу батат. — Ты чего, обиделся что ли? — Ещё чего! — Тогда чего сбежал? — Отвали. — Ах так? Ну и сиди там один, — фыркнула Кагоме, развернулась и ушла в дом. — Кех! — парень скорчил рожу в вечереющее небо. Она не догоняет, а ему ни в рог не упёрлось объяснять. Чё там длиннорясые гадали, чем хозяева этой дыры промышляют? Хрена гадать, и так ясно — в холобуде смердит сакэ, потом, свежей древесной смолой и гарью. Лесорубы и углежоги тут гужбанят после дневной работы, сталбыть. Потому и жратва ни к чёрту — под винище подогретое и не такое схарчат с устатку. При таком раскладе Инуяша по-любому на ночь уселся бы сторожить на крыше — чтоб иметь обзор округи. Дохлое дело — драка в притоне, когда не знаешь, кто вокруг ошивается. Ну, а вниз он всяко успеет — загодя выбрал место как раз над углом, где свои спят, тихо поубирал оттуда несколько булыг, которыми стропила прижаты. И если паскуда какая полезет к ребятам, он в два счёта спрыгнет вниз прямо сквозь крышу. А повезёт — сразу на голову гаду. — Твою ж мать, как же я ненавижу всякую пьянь вонючую, — проворчал парень себе под нос.***
Чем темнее становилось на дворе, тем больше посетителей шуршало дверной циновкой. Впрочем, вели они себя спокойно — чинно разувались у входа, спрашивали согретую бутылочку и ужин. Ничего страшного или мрачного Кагоме в них не увидела — обычные деревенские трудяги с чёрными от мозолей усталыми руками. Хозяин достал откуда-то несколько плоских досок, разлинованных, как тетрадь в клеточку и стал «отдавать их ажно на целый вечер всего-то за пол-связки монет». — Э-э, да здесь играют в гомоку, — протянул Гомбэй. — И, кажется, на деньги? Как, Мироку-доно, испытаем свою остроту ума? — Благодарствую, любезный, я предпочту простой отдых пред тайнами дня грядущего, — чопорно заявил Мироку и размашисто зажал нос и губы, чтоб не разбудить Шиппо и Санго очередным чихом. Засыпая, Кагоме долго ворочалась — мысли упорно стремились за дверную циновку, в сгущающийся вечерний мрак. Туда, где остался торчать на холодном ветру один неисправимый вредина.***
Аяме тяжело дышала. Провела языком по разбитой губе, пощупала затягивающиеся царапины на щеках. Выругалась. Сцепившихся волчиц она растащила. Правда, эти дуры махали когтями напропалую, не понимая, что Аяме уговаривает пока по-хорошему. Пришлось по-плохому, и это паршиво. Там где парни, получив по ушам, успокаиваются и принимают к сведенью — девки, наоборот, норовят затаить обиду, озлобиться и пакостить исподтишка. А началось всё опять с детской драки, вернее, с обзываний, перешедших в драку. «Чужак!» да «Сам дурак!». Потом на рёв выскочили из пещеры безмозглые мамаши, горя решимостью отстоять своё бесценное чадо от напастей всего мира — и понеслась! Дети-то что — дети просто выражают настроения взрослых открыто и вслух. …Ух, чтоб вас перевернуло да подбросило! Где я оставила собранные травы, когда посыльный прибежал?! С этими бабами рехнуться можно, хуже охотников. Волчица сплюнула и зажмурилась. Три года. Почти три года она бьётся, и все усилия разбиваются об одно и то же: пока Кога не примет всю полноту власти, его племя не признает северный клан своими. А самостоятельно ошмёткам северного клана не выжить, не встать на ноги. Есть, правда, единственная лазейка в сложившейся западне. Лазейка, против которой восставала не то что вся гордость и весь дух, а даже и вся шерсть на загривке Аяме. Стать не женой, а наложницей Коги. Хотя бы чисто номинально. Пройтись по волчьему лагерю, неся запах его метки. Тогда перед северным кланом встанет выбор — оскорбиться и мстить за честь своей наследницы… или принести присягу её избраннику. Присяга положит конец грызне. Правда, ценой изгнания северным кланом недостойной наследницы… а оставаться при вожде в таком ранге она и сама не захочет. …Что ж. Я уже согласна и на это. Аяме помотала головой, так, что рыжие хвостики больно хлестнули по щекам. …Это просто усталость, усталость и малодушие. Глупо. Глупо и недостойно внучки великого героя.