***
Два шага налево, два шага направо… Джакен обеспокоено бегал по полянке кругами и петлями. От его мельтешения у Рин понемногу начинало рябить в глазах. Наконец зеленокожий слуга запнулся о собственный посох и с воплем запрыгал на одной ноге. — Джакен-сама, присядьте уже, а то все лапки себе отспотыкаете! — Молчи, негодная! — возопил Джакен. Потёр пострадавшие пальцы, пошевелил ими, и чуть спокойнее спросил: — Так значит, в той шкатулке цветы сливы были? — А лепесточки у них скрюченные, будто её плохо поливали, — кивнула Рин. — Джакен-сама, а вы четвёртый раз спрашиваете. Вы с утра ещё не проснулись, да? Против своего обыкновения, зеленокожий почему-то даже забыл побраниться в ответ. Он снова бегал туда-сюда, заполошно бормоча: — Тебе-то хорошо, человечья девчонка! На вашу породу оно не действует, вы что крысы, к любой отраве притерпеваетесь… — К какой отраве? Два шага налево, два шага направо… — От ауры этих мерзких цветов самые страшные страхи вспомнились мне. До сих пор волосы дыбом… — Джакен-сама, да у вас волос-то нету! — Да что ты понимаешь, сопливая девчонка! — А вот и понимаю! — поднялась Рин. Памятуя наставления Кагоме-сама, она сидела на узелке с одеждой, а не на камне. — Понимаю зато, что Сещемару-сама ушёл туда, откуда их принесли, цветы эти! — Сещемару-сама и без нас управится с любой опасностью, — Джакен, видимо, считал, что самое действенное средство против страха — напыжиться от важности. — Конечно управится, — кивнула Рин, по мнению которой такое очевидное дело в поминутном повторении не нуждалось. Ей ужасно надоело слушать причитания, она соскучилась по Сещемару-сама, вдобавок в ручье возле их стоянки не водилось ничего съедобного (единственной обнаруженной рыбёшкой, состоящей словно из одних плавников и рёбер, можно было расчудесно подавиться, но никак не насытиться), а она очень-очень проголодалась. — А-Ун, а тебе тоже здесь страшно? — погладила она головы дракона: правой рукой левую, левой рукой правую. Улыбнулась, решив, что новая песенка про лево-право получится забавной. А-Ун скосил на неё две пары глаз и просительно вздохнул. — Ладно, не бойся, я сама поищу еду, а ты меня тут подождёшь, да? Джакен пробежал ещё два круга, прежде чем сообразил. Два шага налево, два шага направо, шаг вперёд… — Не вздумай отходить от лагеря, непослушная девчонка! — Да, я непослушная! Вы сами так сказали, Джакен-сама! — …и два шага назад — в растерянности. Потому что Рин, прихватив и повесив на плечо самодельную флягу из тыквы-горлянки, с неожиданной быстротой подпрыгнула, уцепилась за уступ и подтянулась на скалу, где Джакен не мог её достать. — Рин!!! Сещемару-сама велел никуда не уходить! …Ага, когда всё тихо-мирно, так всякая-разная «девчонка», а как самому влететь может, сразу имя вспоминает! Ох и противный же вы, Джакен-сама!.. — А ещё он велел, чтобы я сама добывала себе еду! — хмелея от собственной смелости, заявила двенадцатилетняя бунтовщица, показала слуге язык и скрылась в узкой расщелине между скал, нахально крикнув напоследок: — Вот помру с голоду, а виноваты будете вы, Джакен-сама! — Стой!!! Рин! Но Рин уже пробиралась боком глубоко внутри гряды, не прислушиваясь к однообразным воплям. Иногда она просто не понимала, как Сещемару-сама терпит этого зануду.***
Сещемару сидел в безукоризненной позе, словно на важном приёме во дворце. Увы, положение дел складывалось для него отнюдь не безукоризненно. А если уж совсем точно — хуже некуда. Мало помалу гнев уступал место отрешённым размышлениям. Он ещё не готов противостоять тысячелетним хитрецам клана — у него, Сещемару, всё ещё нет надёжных инструментов убеждения. Когда-то подобным инструментом ему виделся Тессайга — отцовский меч вполне мог подтвердить его права на привилегии Ину-но-Тайшо, как в смысле статуса, так и в смысле силы. Мог бы — не окажись отец настолько предусмотрителен и искусен в сотворении своих излюбленных барьеров… Впрочем, с тем же успехом можно в миллиардный раз вопрошать в пространство, почему да зачем ему, Сещемару, достался неспособный убивать Тенсейга. Сожалеть бесполезно, увы. …Чему же ты хотел научить меня, отец? — мысленно воззвал он, вскидывая взгляд к неумолимо ползущему за край ущелья солнцу, и поймал себя на том, что сие есть лишь новая форма мольбы. Бессмысленной мольбы — тогда как ему, Сещемару, сейчас так нужно собрать и обдумать все хоть сколь-нибудь весомые аргументы супротив надвигающейся расправы. В чём оная расправа будет заключаться, сложно даже гадать. Во всяком случае, Сещемару давно уже отчаялся понять, за что маменька изволит карать, а за что хвалить — это зависело не столько от поведения сына, сколько от соответствия оного маменькиным мудрёным планам. Кары у Цукико бывали разными, но метили обычно по гордости — единственным спасением от них, да и то лишь в некоторой мере, могло служить разве только бесстрастное лицо при любых обстоятельствах. Едва ли удастся оставить при себе что-либо кроме оружия и ездового дракона, и не оказаться осмеянным и ославленным. Кулак, словно обретя собственную волю, врубился в скалу. Брызнула каменная крошка, Сещемару ощерился и зашипел. «Прям кипячий чайник!» — вспомнилось вдруг высказывание Рин. Это она про возмущённого Джакена сказала. А теперь… Теперь по вечерам не будет пахнущего дымом костерка, от которого мерцает рыжими бликами чешуя А-Уна, не будет нудно-усыпляющего ворчания Джакена под ухом, не будет протянутых к огню маленьких ладошек с тонкими тёплыми пальчиками и восторженно блестящих тёмных глаз… Не будет тех, кто искренне верил в него, Сещемару. Ну ладно, Джакен, положим, всё надеется занять высокую должность при Владыке Западных Земель. А на деле просто-напросто ходит по пятам за сильным демоном, выглядывая из-за сапог которого можно безнаказанно дерзить демонам пожиже. За мелкое удовольствие сие Джакен готов сколько угодно терпеть любые пинки. Рин другая. За всю свою жизнь Сещемару ни у кого не видел такой искренности и бескорыстия. Но самое главное — Рин не только ничего не пыталась получить, она ещё и сама пыталась помогать. Причём чутко улавливала, ко двору ли пришлась каждая попытка её заботы. Она ничего не пыталась урвать от него, Сещемару. Ни к чему не пыталась понудить. Да, она была непоседлива и непосредственна, как и положено ребёнку. Однако, если какое-либо её действие раздражало Сещемару, она сразу это замечала и старалась не повторять впредь. Само понятие «делать назло» было глубоко чуждо Рин. Сещемару поймал себя на выводе, что Рин — полная и абсолютная противоположность Цукико. Рин смотрела на него так, словно он не играл роль божества, а действительно являлся им… Нет, не так. Сещемару чуть нахмурился, силясь подобрать определение незнакомому прежде понятию. Восхищённых мелких демонов крутится под ногами предостаточно, один Джакен чего стоит, но… Кто последовал бы за ним, Сещемару, впервые увидав его не сверкающим Властителем, а раненным и жалким, шипящим от слепой боли и бессилия? Кто стал бы заботиться, где-то добывая для него пищу ценой побоев, сам притом оставаясь голодным — ради него, Сещемару? Кто осмеливался бы снова и снова, каждый раз точно впервые, встречать его радостным смехом и объятием шире целого мира? Она не пыталась втереться под его защиту, не хотела его присвоить, не искала выгод… Рин просто радовалась самому факту его существования.***
На противных пыльных скалах даже ничего не росло! Солнце клонилось к западу. За прошедшие полдня Рин облазила всю округу. Устала, исцарапалась, ушибла локоть и ужасно-преужасно хотела пить — до того, что даже есть перехотелось. В тыкве-горлянке ещё плескалось немного воды, но трогать её было нельзя — иначе на обратный путь не хватит, а ей вовсе не хотелось позориться перед Сещемару-сама, зовя его на помощь. …Нет уж, я сама могу о себе позаботиться. Человек — не домашнее животное. — Рин мысленно в который раз показала язык вредному Джакену. Может, на дне ущелья найдётся ручеёк какой?.. И она принялась спускаться.***
Он так задумался, что даже не удивился радостному воплю «Сещемару-сама!» под боком… Ну ладно, удивился. Сильно удивился, даже вздрогнул. — Ой, простите, Сещемару-сама, Рин вовсе не хотела Вас отвлекать… Удивлённо округлившимися глазами Владыка Западных Земель наблюдал, как она, попятившись, пересекает черту барьера. Не заметив оного барьера вовсе. — Рин! Подойди. — Простите! Рин вовсе не хотела мешать… — Я не сержусь. Подойди. Рин с облегчением на лице шагнула вперёд. И снова не встретила ни малейшего сопротивления, пройдя сквозь барьер так же легко, как, например, окунула бы руку в воду. — Почему ты здесь, Рин? — Властитель Западных Земель обнаружил растерянность в голосе своём. — Рин искала еду, — призналась девочка. — И Джакен отпустил тебя? — брови Сещемару чуть сошлись — он принялся измышлять казни. — Нет-нет! — она замотала головой так, что растрёпанный хвостик дважды стегнул её по носу. — Джакен-сама не хотел отпускать Рин. Джакен-сама не виноват. Рин убежала сама. Она никогда не лгала. Сещемару подался вперёд и неожиданно для себя спросил: — Рин, когда ты увидела меня, Сещемару, впервые… почему ты стала помогать мне? …Неужели она, подобно многим другим, благостно заведёт о «величии» да «красе неземной»?! Проклятье, и зачем только спросил… Однако Рин только смешно вздёрнула брови, и ответила почти возмущённо: — А как же иначе? Разве можно не помочь раненому? А ещё… — она потупилась, засопела и стала возить ногой в пыли. — Ещё мне тогда показалось, что Сещемару-сама остался один, без семьи. Совсем как Рин… Сещемару только и мог, что глядеть на неё во все глаза и моргать чаще обычного.***
Под вечер принесло тучи. По соседней горе ползло большое облако, издали казавшееся пушистым и даже тёплым, будто птичий пух. Однако ж когда оно переползло на склон, по которому пролегала дорога, шестеро путников оказались в плотном сыром тумане, оседающем на волосах и одежде мелкой росой. Кирара поминутно встряхивалась, Инуяша мотал ушами, все остальные старательно смотрели под ноги, чтобы не поскользнуться на влажных камнях. Мироку чихал несмотря на снадобье из будущего. Ещё неизвестно, как бы они устраивались на ночлег, не подвернись им придорожный чайный домик. Безуспешно постучав и покричав, Гомбэй что-то сделал, и отодвинул дверь. — Никого дома нет, а нам только непогоду переждать, — извиняющимся тоном объяснил он. — Благо всё своё с собой, и припасы, и посуда, а ежели хозяева, возвратившись, плату стребуют — и деньга найдётся, — осторожно согласилась Санго. — К тому же мы за собой уберём аккуратно, и никто на нас в обиде не будет! — энергично заверила подругу Кагоме, всем своим видом одобряя действия Гомбэя. — Вы же не сломали запор, надеюсь? — Помилуйте, мико-доно, ни в коем случае! Заново запереть снаружи, правда, не смогу, но в остальном всё цело. Шиппо тихонько подёргал Мироку за край рясы. — Смотри, как бы этот ловкач тебя не обскакал. — Ты о чём это? — тоже шёпотом отозвался монах. — О Санго, конечно. — Сверхковарный план по примирению враждующих сторон стартовал. — Ты заблуждаешься, мой юный друг, — хмыкнул Мироку, невольно косясь на то, как Гомбэй почтительно помогает Санго внести в помещение дорожные припасы. — Уснули вы тут? — фыркнул на кицунэ и монаха подошедший Инуяша. — Ща дождь ливанёт, все офуды поразмочишь, блудист! — Буддист я есмь, — с достоинством отвечал Мироку, чуть сощурившись, когда заклинатель и охотница столкнулись локтями и чопорно извинились друг перед дружкой. Ерунда, нет там ничего и быть не может, Шиппо и всегда-то на язык невоздержан, а тут и вовсе приврал. Поди, помирить его, Мироку, с охотницей чает, да не знает как, вот и городит глупости, побуждая к действию… — Фех! Короче, охота торчать тут столбом, торчи. А я за дровами. — У дождя быстрые ноги. Сбегаю-ка я за водой, покуда ещё ручей не мутный, — сказала Санго, достав из мешка котелок и грациозно распрямляясь. Мироку решительно направился следом, наконец-то собравшись объясниться. Глупости глупостями, а поговорить всё равно надо.***
В чайном домике было чистенько и довольно уютно. Пол и деревянные части стен аккуратно отполированы, бумага в раздвижных дверях и ширмах не новая, но целая и незаляпанная. На левой створке одной из ширм красовался великолепный морской рак — Кагоме от неожиданности оторопела, приняв его за фотографию. Но нет, рак был нарисован чёрной и красной тушью, всего в несколько мазков, но так уверенно и ловко положенных на бумагу, что оставалось лишь восхищаться. Но долго восхищаться она не могла, поскольку бытовые вопросы требовали срочного решения. По крыше застучал дождь. — Всё отсырело, — вздохнула Кагоме. — А эти трое сейчас вернутся вообще промокшими до нитки. — Ничего, мы щас быстренько шесты для просушки сообразим, правда? — обратился Шиппо к Гомбэю. — Конечно, — скребя в затылке, согласился заклинатель. — Отлично! — просияла Кагоме. — Тогда я пока очагом займусь. Должны же тут быть какие-никакие щепки, или хворост хотя бы? И вышла. Шиппо решил, что для сверхковарного заговора самое время. — Слушай, Гомбэй-сан, не сердись на Мироку, он хороший, просто они с Санго поругались и он места себе не находит. Гэндзя подозрительно покосился на лисёнка. — Да не сержусь я на него, Шиппо-кун, и не думай. — А раз не сердишься, — пошёл в атаку кицунэ, — помоги мне их помирить! Сделай вид, что тебе нравится Санго! Гомбэй чего-то подобного ожидал. Во всяком случае, ответил сразу и строго, как и должен взрослый отвечать разбаловавшемуся ребёнку. — Нет, Шиппо-кун. — Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!! — Нет, говорю! — спокойно припечатал заклинатель и слегка улыбнулся. — А знаешь, почему? Внутри мальчишки-кицуне пару секунд насмерть боролись коварство и любопытство. — Почему? — любопытство перевесило. Гомбэй улыбнулся уже по-настоящему. — Потому, что друг другу они простят много чего. Но они будут всю жизнь люто ненавидеть любого, кто посмеет влезть в их ссору.***
С тыльной стороны дома свес крыши был сделан довольно широким и опирался на столбики, а под ним, у стены, и правда оказалось сложено немного дров. Кагоме стала выбирать сухие щепки на растопку. Расплескав глубокую лужу, откуда-то со склона спрыгнул Инуяша с охапкой сосновых сучьев. Мотнул тяжёлой от воды чёлкой, взметнув целый веер брызг, деловито сложил свою ношу рядом со скудным здешним дровяным запасом. Оно и понятно — сухие дрова сейчас все на приготовление ужина уйдут, а в придорожном пустом доме не худо бы оставить припас для следующих постояльцев, заранее, чтоб с утра время на это не тратить. Кагоме глядела, как он стаскивает с себя и выкручивает насквозь мокрое хаори, затем рубаху… От холодного дождя грудь и плечи парня покрылись мурашками, крепкие мышцы подрагивали отдельными зябкими струнками, маленькие соски потемнели, подобрались и стали совсем крошечными, а в ямочке между ключиц нервно билась жилка. Инуяша резко встряхнул одежду, хлопнув тканью так, что Кагоме вздрогнула. — Ну, чего? — полудемон просто не переваривал пристальных взглядов. — Замёрз, да? — тихо, почти шёпотом, сказала Кагоме, осторожно касаясь его плеча, шершавого от мурашек и холодного точно эскимо. — Да ни фига, — буркнул Инуяша, покосившись на её руку, но пока что не двигаясь с места. Кагоме всей ладонью чувствовала, как от тепла расслабляется его кожа. Она потянулась приподнять и отжать его волосы, тяжёлой массой облепившие инуяшину спину. И даже успела это сделать. Инуяша со сдавленным урчанием прижал её к себе, и Кагоме прикусила щёку, чтобы не хихикнуть — примерно так она дома в детстве кидалась обнимать печку* после зимней прогулки. Бедный парень мелко дрожал и отогревался. — Пойдём в дом, — настойчиво предложила Кагоме, чувствуя, как юбка сбоку начинает промокать от хаори и рубахи, так и зажатых в кулаке полудемона. Однако сама она пока не мёрзла — напротив, ей понравилось ощущение, как навстречу словно бы проступает из глубины, из озябшей скорлупы, его тепло. — У-угу, — буркнул Инуяша, тычась холодным носом ей в шею и судорожно шаря по спине свободной рукой. Безо всякого умысла, просто пытаясь прижаться плотнее. …Или с умыслом? — беззвучно ойкнула Кагоме, когда его дыхание, обжигающе-горячее, особенно по сравнению с пронизывающим горным ветром, пощекотало ей за ухом, а согревшиеся губы осторожно, будто вопросительно, прихватили мочку. В следующую секунду Кагоме аж подпрыгнула от злого рычания прямо в ухо – Инуяша резко развернулся, заслоняя её от неведомой опасности.***
Набрав полный котелок воды, Санго направилась обратно, когда навстречу ей под звон посоха явилась беда неминучая — ведь она так и не решила, как вести себя с Мироку после той дурацкой ссоры. И, поскольку виноватой себя — почти — не чувствовала, никак не могла убедить себя извиниться, несмотря на уговоры Кагоме и Каэдэ. И сейчас нервозность и неуверенность быстро превращались в раздражение. — Санго. Нужно поговорить, — мягко начал монах. Он держался совсем как обычно, однако вместо того, чтобы успокоить собеседницу, эта обыденность возымела прямо противоположное действие. — Все разговоры с вами, господин монах, вечно кончаются щупаньем. Надоело! — поставив котелок возле маленькой, склонённой к ручью кривой сосенки, упёрла руки в боки Санго. — Ладно, — покладисто согласился Мироку, прислонил посох к большому камню, обросшему мхом пышным и мягким, точно густой шерстью. Увы, утех на перине сей покамест не предвиделось. Хотя-а, кто знает, кто знает… Показал охотнице миролюбиво раскрытые ладони. Убрал руки за спину по самые локти, так что пальцы правой руки выглянули из-за левого бока и наоборот. — Так лучше? — И о чём же вы так желаете перемолвиться, господин монах? — до отвращения учтиво пропела Санго. — Не лучше ли нам побеседовать в тепле под крышей? — доброжелательно спросил Мироку, которого под вечер кроме насморка начал донимать и кашель. — Ты, должно быть, продрогла, душа моя? — Это всё, что вы хотите знать? — осведомилась охотница. Она знала, что дальше ласковые слова будут литься рекой, и ей хотелось прервать этот поток в самом начале. Нетушки, хватит голову дурить сладкими посулами! Мироку изменился в лице. Похоже, Санго враждебно настроилась заранее, какие бы доводы он ни привёл — даже на самые простые слова она реагирует вспышками ярости. Однако он решил не терять надежды — случалось ведь убалтывать да заговаривать и не такие беды. А кроме того, ему всенепременно надо прояснить одну весьма немаловажную мелочь. — Разумеется, не всё, — проникновенно улыбнулся Мироку, стараясь не обращать внимания на тяжесть и горячую боль в глубине лба. Благодаря чудодейственному снадобью Кагоме-сама насморк почти не докучал, но привязавшаяся простуда явно решила разыграться к вечеру. — Я хочу знать, отчего ты столь благосклонно отнеслась к ухаживаниям демона-волка. …Или тебе другой по сердцу? — Мироку даже не злился. Ему было грустно. До боли грустно. — Так и знала, что вы меня по себе судите, господин монах. …Ещё смеете меня в чём-то подозревать?! — охотница получила повод узаконить свой гнев и теперь продолжала кипеть с чувством собственной правоты. — А по ком судишь меня ты, душа моя Санго? …Если тебе приятно внимание других мужчин, так и скажи, я пойму. Только — если так! — за что же мне тогда каждый раз бумерангом-то достаётся?! Почему ты стала обращать внимание на других именно после того, как пообещалась мне?! Что за игру ты затеяла?.. — По делам вашим сужу, господин монах, по вашим и только вашим делам! …Думаете, ежли мы с вами пообещались друг другу и даже целовались — так я у вас в поясе увязана да на нэцкэ подвешена и никуда не денусь, а вы блудить со всей округой смогёте по-прежнему?! Не на ту напали! Ветер, налетевший сбоку, хлестнул в ухо одному и другой, словно пытаясь образумить. Куда там. Разговор вихлял по кругу точно кривое колесо, всё больше напоминая вялотекущий скандал. Обоим казалось, что правды от собеседника всё равно не добиться, но оба упорно пытались друг друга «вывести на чистую воду». Из-за этого каждый слышал не столько собеседника, сколько собственные мысли. Туман перерос в мелкую морось, морось — в дождь. Дождевая вода переполнила позабытый котелок и теперь лениво стекала через край. Поверхность дробилась колючими брызгами. Оба промокли и дрожали, объяснение явно заходило всё дальше в тупик, но на сей раз никто не желал отступать. Как будто правота могла зависеть от настойчивости! — Санго, объясни мне наконец, что происходит. …Если просто передумала, так и скажи, я пойму… — Чего вам объяснить, господин монах?! Что врать нехорошо? Так ведь не дитятко, сами знать должны бы. …Ведь вам не надобно ничего семейного и долговечного, вам ведь просто нужон бабий зад поухватистее, и неважно чей… — Санго, Санго, душа моя, ну я же тебе говорил и снова повторяю — ведать не ведаю ни о какой книжице! …И рад бы признаться, что всему виной простое любопытство, так ведь ни за что не поверишь, только взбеленишься… — Нешто у меня глаз нету, господин монах?! Аль думаете, не видала я, как Инуяша краснел, на вас глядючи? Тогда-то вы небось картинки-то срамные и глядели, то-то и вид у вас был, как у мальцов, что хурмы наворовали. …И за кого я, дурища, замуж собралась?.. — Санго накручивала себя почти осознанно, чтобы просто не разреветься. Да, Мироку доверял ей собственную жизнь в каждой битве, но… считал вполне допустимым лгать, честно глядя в глаза. А если подумать, он и жизнь-то свою ценил не слишком-то высоко из-за проклятья… Выходит, болтовня всё?.. — Милая Санго, смею тебя заверить, что ни в коей мере не имею ни малейшего отношения ни к какой книжице и видеть не видывал никаких срамных картинок! …Боги, Санго, далась тебе эта книжонка! Неужто Инуяша проболтался?.. — Тогда каким образом вещь эта оказалась у волков? Не вашими стараниями, скажете? Так я вам и поверила, господин монах! …Выходит, болтовня всё? А я-то поверила? Загляделась редька деревенская на молодца мимохожего?! Да я т-тебя, пар-разита брехливого!.. — Но я же верю тебе, душа моя Санго, когда ты говоришь, будто не кокетничала с Когой… — «Будто»?! Да как вы смеете! Тут вдобавок ветер мотнул крону кривой сосенки, и ветка задела Санго по спине. Взвинченная истребительница нечисти крутнулась на месте, размахиваясь в пустоту великолепной оплеухой. От собственного разворота поскользнулась на склоне и едва не упала, удержавшись на ногах только благодаря той же кривой сосенке, за каковую и ухватилась. — Прочь! — зашипела она на подскочившего на помощь Мироку. — Не трожьте меня, господин монах, своими бесстыжими руками! И, быстро выбравшись обратно на тропу, почти бегом умчалась к придорожному домику. Мироку долго глядел ей вслед. Внутри было пусто. Плечи оплёвывал дождь. Санго просто не слышала его — говорил ли он хорошо или плохо, девушка словно ругалась сама с собой. Подбирая свой посох, он заметил забытый охотницей котелок, вздохнул, взял. Что там поговаривают о спокойствии духа? «Будь спокоен, как горное озеро, в котором отражаются снежные вершины, лишь тогда тебе откроется истина»?.. Хм. Поверхность воды в котелке бурлила от дождевых капель — нечего и пытаться углядеть в ней отражение… Мироку закашлялся, шмыгнул окончательно расклеившимся носом и пошёл к дому. К друзьям и к Санго. Которая порой огорчала его безвинно. К милой Санго, к которой он испытывал нежность несмотря на её тяжёлую руку и непреклонный нрав. …Должна же она уняться в конце-то концов? Вот и дом у дороги. А под свесом крыши краснеет широкая штанина и торчит спутанная мокрая белобрысая грива. В гриву, однако, вплетаются неторопливо ласкающие тонкие пальцы, и Мироку ещё через пару шагов замечает отсутствие рубашки. Под сандалией хлюпнула раскисшая земля. Инуяша развернулся с бешеным рыком, привычно и мгновенно затолкнув Кагоме за спину. — Ты чё здесь делаешь, блудист?! — Завидую! — душераздирающе вздохнул Мироку. Полудемон, ожидавший увидеть кого угодно, а может, всю нечисть этой горы скопом, перевёл дух. — Блин, ладно, Кагоме, бери вот растопку и дуй в дом, а я ща выберу дрыны посуше, и приду, — буркнул он, явно смутившись. — Что случилось, Мироку-сама? — выглянула из-за крепкого плеча Кагоме. — Кех! Промок он. Иди огонь разведи, не то околеет, — грубовато спровадил её Инуяша. Краснеющая девушка спорить не стала. Небось, решила-таки внести происшествие в категорию «застукали». Инуяше крайне не понравилось как выглядит, и, главное, как пахнет блудист. Даже сквозь завесу дождя пробивался запах отчаяния, а уж горькая ухмылка возникала на этой елейной физиономии куда как нечасто. Ну, и чего делать? А сделать надо хоть что-то –– всё равно что, любую глупость. Он чувствовал — бездействие опаснее ошибки. — На что спорим, ты опять где-то накобелячил? Бац! — Мироку отвёл душу, двинув друга по маковке и злорадно протянув: — Не угада-ал! — и, не оборачиваясь, пошёл прочь, потирая пострадавший кулак. …Блудист любит сам себе дурить мозги, но сейчас ему явно полегчало, — усмехнулся Инуяша, и чуть расслабившись, занялся отбором «дрынов». От его голых рук и груди ещё пахло Кагоме, и пофигу дождь, и пофигу ветер. Раз уж Кагоме не оттолкнула его, такого синюшно-пупырчатого от холода, а стала отогревать — авось и правда она теперь его, насовсем, и торопиться некуда, психовать незачем?..***
Облако медленно всплывало вверх, обнажая склон, но от поросших пышными соснами впадин тянулись рукава тумана, словно корни. Мироку постоял немного, любуясь горой. Ледяной ветер вгрызался в хребет и обгладывал с рёбер последние крохи тепла. Он уже собрался зайти в дом, когда из-за дверной занавески донеслось ласковое: — Ах, Санго-сан, сделайте милость! Мироку застыл, как громом поражённый. Послышался неясный шорох одежды — кто-то привстал и снова сел. Зашуршало снова. Сосредоточенно засопели. — Ох, вы просто чудо, Санго-сан… и как вы только угадали? Шёрох ткани показался ошарашенному Мироку прямо-таки вопиющим. Нет, ну правда, чего там творится, бесы их покусай?.. Раздался сладострастный стон. Мироку, ещё недавно так решительно на всё наплевавший, рывком — в лучших традициях Инуяши — откинул дверную циновку, и… На него удивлённо воззрились блеснувшие при свете разгорающегося костерка глаза Санго. Потому что сидящий по другую сторону очага Гомбэй, зажмурившись от удовольствия… чесал спину кривой веткой-рогулькой. — Мироку-сама! — обрадовалась Кагоме из глубины комнаты. — Заходите скорей, где вы были, там же дождь! — и принялась извлекать из рюкзака махровое полотенце. Гнев разбился, точно упавшая с крыши сосулька, растаял неловким смешком на непослушных от озноба губах, стёк на пол вместе с остатком сил. Чувствуя странное безразличие, Мироку сел. Спиной к двери, разве что не на пороге. Он как-то сразу продрог — казалось, холод шарит под мокрой рясой омерзительными синими лапами. Перед глазами слегка плыло, а ведь надо бы пересесть в угол, подальше от сквозняка… Снаружи послышалось шлёпанье босых ног по лужам, и вошедший с охапкой дров Инуяша капитально споткнулся об монаха, опрокинув того на пол. Чтоб не распластаться лицом в очаг, полудемон был вынужден подпрыгнуть. «Хрясь!» — пожаловалась на несправедливость судьбы потолочная балка, треснув и слегка просев. «…ять!» — охнул больше от неожиданности обладатель крепкого лба, приземляясь на вытянутую к огню мосластую ногу Гомбэя. К удивлению Шиппо и девушек, ногу заклинатель успел отдёрнуть. Инуяша свалил дрова небрежным ворохом, отряхнулся от коры и трухи, и, взъерошившись, точно и впрямь пёс перед дракой, повернулся к Мироку. — Чё расселся тут, блудило, блин! Однако тот вместо ироничного ответа только плотнее обхватил себя руками, подтягивая колени к груди. Хрипло с присвистом вздохнул и сильно закашлялся. — Мироку-сама, что с вами? — вскрикнула Кагоме, вскакивая одновременно с Шиппо. Санго тем временем успела и дёрнуться вперёд, и отскочить обратно, заподозрив очередную каверзу. Инуяше все эти глупости были глубоко по барабану — он просто протянул руку и пощупал монаху лоб. — Э? Мироку, да ты горишь, — отметил он.***
Он всегда был крепок здоровьем, и его решительно не устраивала деловитая суета, затеянная на целый вечер Кагоме-сама. Вот если бы вокруг него Санго старалась… Мироку проснулся среди ночи — редкое дело, он не мог сходу определить время. Кажется, всё-таки скоро утро… В очаге мерцали угли, тусклые блики бродили по одежде спящих — Санго устроилась в обнимку с саблезубой Кирарой, и огромная кошка укрыла её хвостами; Кагоме-сама в своём… как бишь его… спальном мешке, и подросший Шиппо, лишённый привилегии забраться к ней, кутался в собственное новёхонькое одеяло, принесённое из мира за Колодцем. Инуяша как всегда спал сидя, в обнимку с отцовским мечом. Что же касается приблудного заклинателя… — Не пора ли нам поговорить открыто, хооши-сама? — мягко поинтересовался искомый гэндзя, присаживаясь рядом. — Пора, всенепременно пора, оборотень-сан, — с учтивой насмешкой изрёк Мироку, пристально наблюдая за выражением конопатого лица. Лицо было спокойным, а тёмные глаза впервые смотрели прямо в лицо собеседнику, не пытаясь вежливо потупиться. Острые внимательные глаза, никак не подходящие трусоватому тощему нескладёхе. — Оборотень? Хм-м… Ну, можно и так сказать.