***
Рин огляделась. В темнотище под скалой желтели два светящихся глаза. Бежать некуда, прятаться негде. Почему оно не нападает? Жёлтые огоньки печально мигнули. Потом закачались, приближаясь, словно их обладатель ковылял вперевалку. Рин хотела бы попятиться, но позади была холодная отвесная каменная стенка. Вбок деваться тоже некуда — она стояла в тупичке. Решив, что влипание в стенку всё равно не поможет, Рин выпрямилась и стала ждать, что будет. Существо остановилось перед ней — тёмная кучка, вроде стога сена, только маленькая, даже ниже чем Рин. Жёлтые круглые гляделки скособочились в одну сторону, потом в другую, будто их обладатель по-птичьи крутил головой, рассматривая Рин. — У! — сказало существо, прикрыло глаза-огоньки и обиженно нахохлилось. — Привет! — отважно сказала Рин. — Уи? — один глаз открылся, круглый и страшный, и пополз кверху — видимо, голова наклонилась к плечу… или что у него там может быть вместо плеча. Темнота уже не казалась непроглядной — под светящимися глазами угадывалась лохматая не то шерсть, не то борода. Седая, кажется. — Тебе скучно тут? — выпалила Рин первое, что пришло в голову. — У-кху, — прокряхтело существо и сердито отвернулось, мол, «вот ещё!». — А хочешь, я тебя песенке научу? — жизнерадостно предложила Рин, подумав: «Всё, сейчас-то меня и съедят…» — Иу? — удивилось существо, заморгало и встопорщилось, будто кошка, выставившая вперёд усы. — И танцевать! Хочешь, научу? Ты любишь танцевать? — У? — Ну, танцевать. Вот так! — Рин стала хлопать в ладошки и притопывать, как на деревенском празднике. — Лево — право, лево — право! Шаг вперёд и шаг назад! — Она напевала что-то похожее утром, гладя шеи А-Уна и глядя на нервно бегающего Джакена. — Два шага налево, два шага направо, шаг вперёд и два назад! — У-хух, у-хух! — жёлтые огоньки стремительно приблизились, и Рин в ужасе зажмурилась, сев прямо где стояла, и закрыв руками голову. Ничего не происходило. — У? Ещё не веря, Рин осторожно разжмурила один глаз. Наверное, она ещё больше привыкла к темноте, потому что теперь между светящимися круглыми гляделками и всклокоченной седой паклей различался длинный нос. — Иво-аво, иво-аво! — проскрипело существо, раскачиваясь и, как показалось Рин, перекатывая голову с жёлтыми огоньками с плеча на плечо. — Точно, лево-право… — пискнула девочка. — У! — потребовало существо, уже совершенно по-птичьи поворачивая голову на бок. — Тан-вать!.. ци-тан-вать… э? — и озадаченно заморгало. — Танцевать… тебе понравилось танцевать? — догадалась Рин. — А! — утвердительно притопнуло существо и зашуршало. Стало видно, что на нём нечто вроде соломенного плаща. И они танцевали. Рин вспоминала все песенки, какие только могла, и на ходу придумывала новые. Страх прошёл, ведь носатик никого не пытался съесть, и Рин развеселилась — а кто бы ещё так радовался её песенкам? Противный Джакен-сама всегда бранился, а Сещемару-сама делал вид, что ничего не слышит! Разве что А-Ун… — Я с вами хочу! — прохныкал кто-то за плечом носатика, тот обернулся и вдруг сказал по-человечески: — Чегой-то с нами-то? — голос у носатика оказался тоже птичьим, скрипуче-клекочущим, высоким, и с присвистом. — И тут нельзя, да? — плаксиво возмутился новый голос. — Чегой-то сразу нельзя-то? Рин только хлопала глазами, глядя то на одного, то на другого. Носатик вдруг оказался на голову выше Рин, плащ на нём отчётливо шуршал не то соломой, не то перьями, а когда он переступил на месте, послышался стук деревянных гэта. Новенький отчётливо белел в темноте расшитыми мутным серебром одеждами и тёр нос широченным рукавом. — А мне ничего нигде нельзя! — шмыгнул носом новенький и попытался наподдать камешек, но чуть не запнулся за собственную длиннющую штанину. — Всем всё можно, а мне ничего нигде нельзя… — он вдруг зарычал совсем как щенок. — А мама ругается и ругается, ругается и ругается… Он был совсем маленький, и Рин, не задумавшись об опасности, шагнула вперёд, и, присев на корточки, попыталась погладить белую макушку, такую же белую, как богатые одежды. Малыш отшатнулся с уморительной серьёзностью. — Нельзя! — заявил он и задрал нос, но тут же сморщился и хныкнул. — А что можно? — сочувственно спросила Рин. — Можно, чтобы я по-ве-левал, — старательно выпятил губу, явно кому-то подражая, малыш. Но вдруг с неожиданной, настоящей взрослой безнадёгой махнул рукой. — Только никто не хочет, чтобы я пове-левал, и мама не хочет, говорит что хочет, а сама не хочет, и я не знаю, хочу я или не хочу, вот… и я уже ничего не понимаю! — Знаешь, я тоже, — серьёзно кивнула Рин. — А тебе и не положено! — брякнул белобрысый, снова задирая нос. — Ну и как хочешь, — обиделась Рин. — Мы тебя вообще не звали. — Тан-це-вать! — требовательно подтвердил носатик. Рин обернулась к нему — носатик снова подрос. Теперь он был почти как взрослый, плащ на нём точно был из перьев, а ноги в ужасно неудобных монашеских гэта ловко переступали по камням. Мамочки, что же дальше-то будет?.. Рин набрала воздуху в грудь — и рискнула. — Давай поднимемся наверх и там потанцуем, — предложила она. — Там светлее, и танцевать будет интереснее. — Наверх? — удивлённо присвистнул пернатый, будто ему и в голову такое не приходило. — Давай! Он взметнул полами плаща, хлопнувшими, словно крылья, но почему-то жалобно засвиристел, а «крылья» безжизненно повисли. — Наверх! Наверх! — уже как-то совершенно по-другому, взволнованно воскликнул человек-птица. — Лезь! И я полезу. Здесь! — он показал на скалы чуть в стороне, и Рин увидела вполне пригодные для подъёма уступы. Позади раздался рёв. Рин обернулась — мелкий повелеватель тёр кулачонком глаз и рыдал. Не задумываясь, девочка подбежала к нему, схватила в охапку и полезла вверх, подальше от этого мрачного дна с шевелящимися тенями. Малыш затих и повис на ней, как обезьянка. Пусть он и противный, но не оставлять же его там, где темно и страшно!***
Подниматься пришлось долго, а малыш, как казалось Рин, становился всё тяжелее. Ещё и тыква с плещущимися на самом дне остатками воды мешалась у пояса — надо бы допить и выкинуть, но руки заняты, а просто выкинуть — слишком пить хочется. Вскарабкавшись на очередной широкий уступ, Рин огляделась. Сверху на них глазела луна, а внизу, в корявой трещине ущелья, плескался мрак. Будто кто сажи насыпал в чашку с маслом и теперь лениво взбалтывает. Рин даже показалось, что снизу тянутся склизские щупальца. Передёрнувшись, она перевела взгляд на явно подросшего малыша. Ахнула, остолбенев. Нога подвернулась от нарастающей тяжести, и Рин почувствовала, что опрокидывается обратно в пропасть, и теперь уже насовсем, потому что вниз головой… — Держись! — пронзительно крикнул человек-птица, схватив её за руку и изо всех сил хлопая крыльями. Крыльям, наверное, больше ничего не мешало, и пернатый уверенно вернул Рин на твёрдую землю. Рин и… повисшего на ней… Сещемару-сама!!! Хотя сейчас он больше напоминал подростка, это несомненно был Сещемару-сама собственной персоной. Прямо на глазах изумлённой Рин он сполз наземь, крепко зажмурившись и тяжело, трудно дыша, запрокинул бледное лицо к насмешливой луне и… рос. Становился всё более похожим на себя обычного. И вот, наконец, только дорожки от высохших слёз и соплей напоминали о завистливо ревущем малыше, спотыкавшемся о собственные штанины. — Воды, — скорее попросил, чем приказал Сещемару-сама, не открывая глаз. «А волшебное слово?» — так и вертелось на языке Рин. Вместо этого она молча подала тыкву-флягу, не забыв её заботливо откупорить. От звука глотаемой воды пить хотелось совершенно нестерпимо. — Благодарю, — Сещемару-сама наконец-то взглянул на Рин, и тут же перевёл взгляд ей за спину. Рин обернулась. …Сещемару-сама, оказывается, умеет сказать «благодарю». С ума сойти… — пронеслось в голове девочки. Собственно, после двух таких потрясений сразу, стоящему за спиной высокому тэнгу можно и не удивляться. Длинноносый, желтоглазый, в пернатом плаще до колен и широкополой соломенной шляпой, из-под которой кроме носа и светящихся глаз ничего и не видно. Монашеские гэта на нём совсем-совсем неудобные, ну чисто ходули. — «Благодарю»? — насмешливо повторил тэнгу, присвистнув. — Э нет, пёс, так легко ты не отгавкаешься. На тебе долг. — он неожиданно повернулся к Рин. — А на мне долг перед тобой, человеческая девочка. Рин обалдело глядела, как тэнгу чинно садится на колени и кланяется ей, Рин, касаясь лбом пыльных камней. И как только поместился на краешке?.. — Что сделать с ним? — продолжал тэнгу, выпрямившись. — Ты его раба? Может, скинуть его обратно к его кошмарам? — Нет-нет! — поспешно крикнула Рин. — Сещемару-сама — хороший! Не обижай его, пожалуйста. Ты ведь тоже хороший, правда? Ведь правда же? Тэнгу клекочуще рассмеялся. — Так уж и быть. Когда так солнечно верят в то, что ты хороший, даже не хочется разочаровывать. Вот, возьми, человеческая девочка. Довольно ли этого для уплаты моего долга? — Конечно-конечно, — истово закивала Рин, даже не взглянув на предмет, который тэнгу извлёк из-под плаща и церемонно протянул ей обеими руками. — Только не обижай Сещемару-сама, обещаешь? — Обещаю, — тэнгу серьёзно кивнул. — А веер всё-таки возьми. Подарок. — Ой, правда? — смутилась Рин. — Спасибо! — Мне пора, — тэнгу элегантно поднялся на ноги и развернул крылья, под которыми оказалось облачение отшельника. — Прощай, человеческая девочка! Рин восхищённо глядела, как удаляется тэнгу, выписывая немыслимые кульбиты, танцуя в переплетениях ночных ветров с лунными лучами — ну ещё бы, спасся от страшной и позорной медленной смерти, — а Сещемару глядел на Рин. Воистину, прав был отец, выбрав человеческую самку. Жаль только, Рин не догадалась обменять долг на долг, но это пустяк. С Хитрым Отшельником он как-нибудь когда-нибудь договорится… в крайнем случае — откупится. …Любопытно, сколько на сей раз было пришедших за Лепестками Безумия? И сколько их осталось на дне ущелья, чтобы к утру раствориться в собственных кошмарах и бессилии, сгинуть бесследно?.. Сещемару поднялся на ноги, невозмутимо отряхнул пыль с одежд своих. — Рин. — Да, Сещемару-сама! — слабо откликнулась девчушка. Сещемару отметил непривычную хриплость в её голосе. — Ко мне. Мы уходим. — Да, Сещемару-сама… — повторила Рин, глядя на луну и пытаясь понять, луна это гаснет или просто темнеет в глазах. Ей вот уже полдня нестерпимо хотелось пить. Только как сказать об этом повелителю? Сещемару присмотрелся. Ну разумеется! Тэнгу не смог бы так быстро прийти в себя, не используй он Рин как своего рода маску — на дне он смотрел её глазами, потому и начал восстанавливаться прямо там. Впрочем, маски — колдовство, присущее только тэнгу… и немного людям. С досадою и печалью Сещемару вынужден был признать, что не попадись им Хитрый Отшельник, демон-пёс и человеческая девочка так и погибли бы на дне Чёрного ущелья. Он — ещё до наступления утра, она — чуть позже, от голода и жажды. Кстати о последнем. Побыв «маской», девочка наверняка нуждается в восстановлении. Восстановлении? Ах, проклятье, ещё как нуждается! Подхватив Рин на руки раньше, чем она окончательно потеряла сознание, Сещемару взмыл вверх и помчался туда, где бросил Джакена и А-Уна. Зеленокожий слуга сидел, привалившись к чешуйчатому боку двухголового дракона. Похоже, он спал, но весьма тревожно. Сапоги Сещемару коснулись каменистой земли бесшумно. — Джакен! А-Ун сильно вздрогнул от хозяйского голоса, и Джакен, разбуженный звуком и толчком в спину одновременно, подлетел вверх с воплем и шмякнулся плашмя, чуть не потеряв шапку. — Воды, — брезгливо потребовал Сещемару, не дожидаясь, пока слуга сделает вид, будто падение было истовым поклоном. В протянутую не глядя ладонь опустилась гладкая округлость тыквы-горлянки. Любопытно, сколько же Рин сделала этих фляг?.. Сещемару влил немного воды в приоткрытые губы девочки. И вдруг понял, что она не глотает. А в следующую секунду она вздрогнула и перестала дышать. Растерявшись, он дёрнулся, и Рин скатилась с его колен на землю — Сещемару не успел бросить флягу и подхватить её единственной рукой. К счастью, Рин закашлялась — не в то горло попало не слишком много воды. Попыталась сесть, пыльной ладошкой провела по лицу, убирая волосы и оставив на коже грязную полосу. — Пить… — умоляюще прохрипела она, почти ничего не видя из-за мельтешащих в глазах тёмных точек. На Джакена надежды никакой. Глухо зарычав, Сещемару зажал флягу под мышкой левой руки, вернее обрубка. Кое-как полил на ладонь и умыл девочку. Неуклюже, зато когтями не задел. Как бы так дать ей пить, чтобы не захлебнулась?.. «Как глупо» — первое, что пришло ему в голову вслед за безумной мыслью. Сещемару отпил из фляги, затем прижался губами к губам Рин и передал ей полглотка воды. Убедился, что дышит и глотает, передал ещё немного. Выражение морды Джакена подняло бы ему настроение в другое время. Сейчас — раздражало. — Собирайся, — бросил ему Сещемару, прежде чем снова приложиться к фляге и повторить поение. И вот они мчатся прочь от Чёрного ущелья, и горизонт являет первые робкие проблески рассвета. Рин спит, уткнувшись в белые меха, и Сещемару придерживает её сгибом локтя, поскольку кисть занята поводьями. В рукаве болтается опасная шкатулка, завёрнутая и завязанная со всеми предосторожностями. Отцовский кинжал безвозвратно утерян, зато удалось сохранить Посох голов. И только теперь Сещемару вспоминает, что не удосужился предупредить жрицу, эту крикливую пару бестолкового брата, о перерыве в занятиях вследствие своего отсутствия. Но тут, увы, ничего не поделаешь. Даже с немалой скоростью А-Уна они будут в окрестностях Гошинбоку только через несколько дней пути — если сюда их нёс и подгонял попутный ветер, то обратно приходится лететь этому ветру наперекор.