Сексопаника

— А сколько стоят твои услуги? — запоздало спросил Виктор. И правда, запоздало: они уже успели не то что выйти из кабинета, а даже добраться до дома. Хм, сколько? О цене Юри как-то не задумывался — больше о том, где бы найти пациента… «Ничего. Отдаст натурой». — Счет я потом выставлю, — поспешно уверил его Юри, отгоняя мысли Эроса. Да уж, как бы потом этот счет не оказался слишком дорогим для него самого… Приводить Виктора к себе домой все еще не казалось Юри хорошей идеей. Даже больше, он был просто уверен, что это плохая идея, очень плохая! Но другого выхода не было. Оставлять пациента без присмотра в незнакомом городе — да что там, в чужой стране! — однозначно нельзя. Так что, тяжело вздохнув, Юри открыл дверь. И вспомнил, что за всем случившимся совсем запамятовал предупредить свою семью о госте. Послышался знакомый топот. Дверь сразу захотелось закрыть. С другой стороны. Юри уже начал невольно отступать, но наткнулся спиной на неожиданно оказавшегося позади Виктора и резко отпрыгнул вперед. Виктор закрыл дверь — с этой стороны — и начал с нескрываемым интересом оглядываться. Через несколько секунд его взгляд остановился на чем-то позади Юри. На ком-то. Сразу поняв причину, Юри собрался, выдохнул — и развернулся со смущенной улыбкой: — Мама, я… — он замялся, украдкой покосился назад, — мы дома. Мама, казалось, совсем не удивилась (и тут Юри подумал, что багаж Виктора, должно быть, уже доставили), обтерла ладони об одежду и искренне улыбнулась: — С возвращением, Юри! — она явно хотела его обнять, но сдержалась перед гостем. На Виктора она бросила полный нескрываемого интереса взгляд и как-то хитро посмотрела на сына: — Представишь нас? Юри снова почувствовал, как смущение жарко опаляет щеки. Неловкая ситуация, непривычная, неуютная… Да уж, ситуацию, когда приводишь домой незнакомого иностранного мужчину и говоришь родителям, что отныне он будет жить с вами, нормальной точно не назовешь! Но можно хотя бы попытаться все прояснить. — Это мой пациент, Виктор, — Юри решил не называть фамилию, которую его мама, конечно же, знала — не хотел сейчас, с порога объяснять всю ситуацию. И потом не хотел тоже, но отсрочка казалась глотком холодной воды в этой пустыне смущения. — И я хотел… хочу попросить: можно он останется у нас на время лечения? — это Юри еще смог произнести относительно внятно, а потом затараторил: — Прости, что все так внезапно, я сам не думал, а оказалось!.. — Ничего страшного! — мама замахала руками. — Сейчас не разгар туристического сезона, так что в нашей гостинице найдется место всем! — она улыбнулась и прижала ладони к пухлым щекам. — И гости — это хорошо, а то меня так пугает одинокий большой дом… Отец! — неожиданно прокричала она вглубь дома. Юри, стоявший на одной ноге, а со второй снимавший ботинок, вздрогнул от крика и чуть не упал. Сзади послышался тихий смешок. — У нас гости! Готовь ужин еще на одного! Ответа не было, но она довольно кивнула себе и снова повернулась к ним. Точнее, больше к Виктору: — Вы же наверняка голодные, да еще и с дороги! Что вы будете кушать? Никифоров вежливо улыбнулся: — Как пациент, я во всем должен слушаться врача. Так что ты мне посоветуешь, Юри? — на полном серьезе спросил он, вот только когда Юри, ошеломленный, обернулся — серьезностью в этом дразнящем взгляде и не пахло. Совета ждет, значит? Кацуки гулко сглотнул. Да что вообще можно посоветовать, когда на тебя так смотрят? «Себя. Политого сливками и с вишенкой на…» Вот. Разве что только это. Но это не подходит! С усилием отведя взгляд от губ Виктора, Юри пробормотал: — Ты любишь кацудон? — Не знаю, но звучит вкусно, — Виктор снял пальто и пожал плечами. — Буду рад попробовать! — Отлично! — мама, слышавшая их разговор, шумно хлопнула в ладоши, подождала, пока Виктор переобуется в предоставленные ему тапочки для гостей, подцепила его под локоток и повела за собой. Тоже не молча: — Кстати, а вы, случаем, не тот ли самый Виктор, который Никифоров? Тот? О, наш Юри ведь так восхищается вами, с самого детства! — Правда? — его удивление было такое искреннее и заинтересованное. Казалось, Виктор не играл — будто ему и правда было интересно узнать, что какой-то японец в детстве мечтал стать не самураем, а Виктором Никифоровым. Но Юри не верил. Потому что это просто не может быть правдой. Даже в то, что в него до сих пор верят родители после всех его многократных неудач, Юри не верил тоже. Хотя эмоции мамы — сейчас — тоже казались настоящими: восхищение пополам с любовью и немножко ностальгией. — Да! У меня и видео есть, как он маленький смотрит репортаж с вашим катанием! Такой милый! А еще есть фотографии… Они скрылись, завернув за стену; голоса затихли, а Юри все еще растерянно стоял на месте. И что… это сейчас было? Так легко и свободно общаться с незнакомыми людьми — Юри бы так не смог, точно. И поэтому в очередной раз он невольно восхитился Виктором. Хотя в кумире его и так восхищало все — и тут он был действительно согласен с Эросом. Поэтому ему рядом с Виктором было находиться вдвойне тяжелее. А ведь Юри теперь будет жить с ним! В одном доме! На одном этаже! А может, даже в соседней комнате! Ну, Юри думал, что в соседней. У Виктора были другие планы. — Вау, какая классическая маленькая комната! — Никифоров, уже переодевшийся в темно-зеленый мягкий халат для гостей, с хрустом потянулся (почти достал пальцами до потолка) и продолжил осматриваться вокруг, кажется, по десятому разу. И не надоело же крутиться! — И мы тут вдвоем поместимся? Юри опустил (выронил) последнюю (он надеялся) коробку и устало вытер пот со лба. Вещей было столько, будто Виктор собрался к нему насовсем переехать, а не максимум на несколько недель. Думать, что это действительно так, он боялся. Потому что — нет, нет и еще раз нет, это невозможно! Да только одно присутствие кумира здесь, рядом, было уже невозможно; где себя ущипнуть, чтобы проснуться? Вот только с каждой минутой этот сон все больше напоминал Юри бред шизофреника. Но где одно заболевание — там и два, верно? Кстати, об этом числе. — Вдвоем? — непонимающе переспросил Юри. Может, Виктор слышал, что в Японии мало места, и теперь уверен, что все спят в одной комнате? Надо его успокоить, сказать, что это неправда! — Эта комната только для вас, я буду спать у себя! Виктор задумчиво хмыкнул, резко наклонился — халат распахнулся на его груди, провис (Юри спешно отвернулся) — и поднял свою подушку с футона: — Тогда и я буду спать у тебя! — с готовностью уже отправиться на боковую произнес он. Кацуки замотал головой раньше, чем осознал сказанное. Да и вообще не хотел это осознавать. Даже думать об этом не хотел! «И не надо. Когда люди вдвоем в одной кровати, они не думают — а отдаются инстинктам и желаниям. Иногда и не в кровати», — научным тоном выдал справку Эрос. Юри крепко зажмурился, снова помотал головой — да так, что чуть очки не слетели; а когда открыл глаза — Виктор уже был близко. Пугающе близко. Казалось, еще немного, и от его дыхания запотеют стекла сползших на нос очков. Еще немного — и Юри сам отбросит очки, чтобы не мешали целоваться. Еще немного — и Юри выбросится сам, чтобы не сорваться. — Раз уж мы будем работать вместе, то расскажи мне все о себе, — попросил Виктор, и голос его в тишине комнаты (и правда маленькой, ужасно тесной!) прозвучал громко, отозвался где-то глубоко внутри. Юри вздрогнул. — Чем лучше я узнаю тебя, тем лучше и ты узнаешь меня. А значит, сможешь вылечить. На это Юри не нашелся, что ответить. Вернее, сказать ему хотелось слишком много — и все стремилось к «нет-нет-нет!»... Но Виктор — и правда его пациент, и узнать его (пусть даже таким странным способом. Это правда работает?) будет не лишним. — Что ты хочешь узнать? — со вздохом сдался он. Ничего, вопросы о любимых блюдах, цветах, футбольных командах или где родился, где учился и прочее — он переживет. В глазах Виктора появился блеск — нехорошо; Юри осознал, что смотрел в них — вдвойне нехорошо. А потом он услышал вопрос: — Скажи, есть ли девушка, которая тебе нравится? У тебя были отношения? Можешь рассказать мне все, давай построим наши отношения на доверии! Застыв в полной растерянности, Юри чуть не пропустил момент, когда Виктор потянулся рукой к его лицу. Воспоминания вдруг накрыли такие острые, будто не были старательно похоронены под слоем скопившейся за пять лет пыли. «Тонкие пальцы коснулись подбородка Юри, чуть приподняли вверх голову — и повернули в сторону. — Вот! Вот так замри — и будешь совсем как Виктор с обложки майского журнала! — звонким голосом выпалил он. Всего лишь короткое прикосновение. Просто поправил позу. По-дружески. Но просто дружеского плеча рядом сейчас было мало, так мало! Раньше чем он отстранился, Юри перехватил его руку. — Ю… Юри? Глаза его были голубые. Как у Виктора. И такие большие от удивления-почти-испуга. — Прости меня…» Все чувства разом взвыли сиреной, Юри быстро отпрыгнул назад, потом невероятным усилием заставил себя не бежать — а просто медленно идти к выходу. Пятиться. Его всего трусило, нервы обожгло так долго подавляемыми воспоминаниями, словно он в горячие источники нырнул. Нет, еще горячее. А в голове бились ошпаренные мысли: «Чуть не коснулся. Он чуть не коснулся меня!» — Юри? Почему ты бежишь? — недоуменно и как-то обиженно протянул Виктор. «Да, почему? Это же просто прикосновение! Невинное, Юри. Не-вин-но-е. Он же не в штаны тебе руку запустил!» — укорил его Эрос. — Да так, вспомнил, что… что… — Юри замялся, лихорадочно пытаясь отыскать причину. Она не находилась, а Виктор сделал шаг к нему. Больше не думая, как будет выглядеть его бегство, Юри выпалил: — Спокойной ночи, чувствуй себя как дома! И оказался в своей комнате даже раньше, чем Виктор успел моргнуть. Да, Юри уже не тот, кем был до отъезда. Да, он контролирует себя намного лучше. Но, оказывается, он все еще боится приближаться к другим. Боится — потому что хочет этого. Просто — хочет. В дверь легко постучали. Юри вскинулся, испуганный, словно грабитель, застуканный на месте преступления. Но он ничего не крал! Наоборот, это у него пытаются украсть, сломав наставленные барьеры, столь драгоценное душевное равновесие. — Юри! Ты, наверное, не так меня понял: когда я предлагал вместе поспать, я имел в виду именно сон! Так что, ты согласен? «Давай. Только спать мы не будем». — Нет! — Юри прижался спиной к двери, словно боялся, что Виктор ее сейчас высадит плечом. Ками-сама, да он, верно, совсем с ума сошел, параноик! — Но, как твоему пациенту, мне еще многое нужно о тебе узнать… — раздался чуть приглушенный и какой-то обиженный голос. Дверь высаживать Виктор не стал, но от его тона Юри самому захотелось ее открыть и извиниться за свое поведение. Он понимал, что ведет себя как ребенок… но так лучше. Да, лучше уж так, чем открыть — и оказаться прямо напротив Виктора, на котором кроме слишком тонкого халата из мягкой зеленой ткани больше ничего нет. Совсем ничего — Юри это точно увидел, когда Виктор наклонился. Пусть и отвернулся быстро, но… «Не сразу же?» Сразу! — Я все расскажу, только завтра! — взмолился Юри. Завтра! Все завтра! Пожалуйста, уйди, не уговаривай! — И ты оставишь меня одного? Юри, ты жестокий! — Виктор трагично вздохнул. «А ты — нет?» — хотелось обличительно крикнуть Юри. Ведь это жестоко вот так дразнить, жестоко вот так просто предлагать смотреть-говорить-и еще бог знает что делать с тем, о ком он столько думал, на кого равнялся, к кому стремился. Жестоко! «Жестоко отказывать гостю, когда он просит. Тем более, вы оба страдаете. Встань, Юри. Открой дверь. Впусти его, дай, что он хочет — и возьми, что он тебе предлагает. Ты же видел, что он может предложить. Неужели не хочешь теперь прикоснуться?» Нет! «Да!» Юри уткнулся пылающим лицом во вспотевшие ладони. — Уйди! — бессильно промычал он. — Пожалуйста, уйди! И не знал, к кому больше обращался: к Виктору или к Эросу. Сколько просидел так на полу, прислонившись спиной к двери, он тоже не знал. Но Виктор, вроде, ушел. Его мягкие шаги впечатались Юри в уши, было просто физически больно слышать, как он уходит, удаляется. Но универсальное лекарство «так будет лучше» как всегда спасало. Юри невольно продолжал вслушиваться, следить, чтобы Виктор не вернулся… так что от неожиданного звонка телефона сильно вздрогнул и ударился затылком о дверь. Ух… кто это там да в такое время? Потирая голову, Кацуки встал, дошел до мигающего телефона на кровати. И удивился. — Пхичит? Что-то случилось? Друг вместо приветствия тепло рассмеялся ему в ухо. — Разве должно что-то случиться, чтобы я позвонил своему лучшему и такому непутевому другу? — весело спросил он, а Юри внезапно устыдился: он-то сам именно так и поступал. — У меня тут перерыв между тренировками неожиданно выпал, вот я и решил спросить, как у тебя дела, — Пхичит понизил голос до заговорщического шепота: — Если ты еще в этой Японии не забыл английский и написал мне в сообщении все верно, то у тебя появился первый пациент, да еще сам Виктор Никифоров! Юри покачал головой и устало потер переносицу. Голова совсем разболелась к вечеру. Безумно тяжелый выдался сегодня день — так он и ответил другу, вкратце описав, что произошло. Даже слишком коротко: рассказ уместился в «Да, это Виктор Никифоров. У нас сегодня была первая встреча, придется провести еще несколько». — Зато будет весело! — беспечно отозвался Пхичит. Юри несогласно дернул уголком губ: ага, просто безудержное веселье. Как бы не повеситься. В общем, он не хотел пока продолжать эту тему и решил ее сменить: — А у тебя там как дела? Челестино все также забывает включать камеру, когда ты прыгаешь? Эта тема немного поднимала Юри настроение — а у Пхичита вызывала только одну эмоцию: — Да я быстрее коньки сотру по самые брови, чем Чао-Чао перестанет быть таким рассеянным! Естественно, одной фразой возмущение друга не ограничилось. Следующие минут пятнадцать Юри сидел на кровати, слушал звонкий голос Пхичита и чувствовал, как напряжение внутри постепенно отпускает. Но больше он, еще теснее прижимая трубку к уху, вслушивался в другие звуки: звуки катка. Звонкие возгласы, когда кто-то неудачно приземлялся из прыжка, смех, какофонию музыки, что все это не заглушала; шуршание коньков… Юри посмотрел на свои босые ступни: на них уже не виднелось неисчезающих мозолей, его пальцы не были сбиты в кровь от изнурительных тренировок. Он уже не помнил, когда в последний раз бинтовал их, чтобы не пачкать обувь. Теперь на его ногах были лишь редкие синяки. Юри снова подумал, что еще не смирился со своим уходом, скучает, как бы ни пытался убедить себя, что ему плевать и что все равно ничего хорошего не вышло бы. Но как бы сильно ни грызла его тоска — он не вернется. «Интересно, а какие ноги у Виктора?» — неожиданная мысль перебила его депрессивный настрой, и Юри не знал, его ли она была или Эроса. — Кстати, а к какому прыжку ты причислил Виктора? — вдруг сменил тему Пхичит, перестав описывать костюм, в котором будет представлять свою родную страну на чемпионате мира. — Тулуп или лутц? Двойной или тройной? Юри задумался. Про такую классификацию знали лишь трое — он сам, его наставник и Пхичит. Все же совсем расстаться с фигурным катанием для Юри было тяжело (невозможно), поэтому еще во время обучения на психотерапевта он придумал классифицировать тяжесть случая как прыжки. Тулуп — это самый простой случай. Даже четверной — все равно решаемый без долгой подготовки к каждому сеансу. Риттербергер — уже сложнее, тут нужно быть внимательнее и сосредоточеннее. Сальхов — значит очень запутанный случай. Четверной сальхов для Юри — это диагнозы, разрешаемые с переменным успехом. Флипом он помечал каждый новый случай в своей практике, с которым еще не сталкивался — и сразу шел просить консультации у наставника. Часто флип превращался в лутц — тоже новый диагноз, но над ним они работали с наставником вместе. Самые сложные случаи Юри относил к акселю. — Аксель. Кажется, четверной, — признался он Пхичиту, осознав, что слишком задумался. Друг удивленно присвистнул, и Юри понимал его удивление: ведь он только что назвал своего пациента прыжком, который еще никто из фигуристов не смог выполнить. Как бы заранее расписался в своем бессилии. Наставник бы сказал, что такой настрой не есть хорошо, но наставник был далеко — а Виктор через тонкую стену. И это было так хорошо, что даже плохо. — Настолько сложный случай? Юри замялся. Может, и не настолько сложный, может, если разобраться, посмотреть поближе… но в том-то и проблема. Как подойти поближе — и не оказаться совсем близко, не сорваться, Юри пока не знал. — Пока еще не знаю, — повторил он свои мысли вслух. И решил признаться: — Мне пришлось взять его к себе домой. Пхичит удивленно воскликнул: — Юри, да это же целая комбинация прыжков получится! Точно, комбинация. Ведь до этого Юри лечил всего один случай под кодом «четверной аксель» — себя. И лечение все еще не было завершено. Если его вообще возможно завершить. — Пхичит, я… боюсь, что не справлюсь, — наконец признался Юри и упал на кровать, рассматривая потолок. Страхи — они всегда были рядом, не оставляли его; пустили корни в самой душе. Страх подвести родителей. Страх сорваться и потерять себя. Страх навредить другим. Страх не справиться был с Юри еще со времен фигурного катания, он сдавливал его голову мыслями «Слабак и позорище. Все вокруг лучше и достойнее тебя!», он сбивал настрой, не давал собраться. Из-за него в глазах, когда Юри выходил на лед в важных соревнованиях, все плыло от глупых слез; из-за него Юри падал и падал, совершал ошибки там, где на тренировках не ошибался ни разу! Порой он думал, что все равно рано или поздно ушел бы из спорта из-за своих страхов — хотя от таких мыслей легче не становилось. Но это было давно. Целую вечность назад! Он уже совсем не тот потерянный подросток с растрепанными чувствами и глупыми слезами по пустякам! По крайней мере, Юри на это надеялся. — Ты сумел не замкнуться в себе, сумел жить с тем, что случилось — и почти смог обуздать свое заболевание. Не говори мне, что ты не справишься — ты самый сильный из всех, кого я знаю, — припечатал Пхичит. Его слова были наполнены верой, он всегда подбадривал Юри, практически в круглосуточном режиме — они были соседями по комнате все эти пять лет. Только благодаря этому светлому, жизнерадостному тайцу Юри смог… смог жить. И за это был благодарен — пусть и не говорил. Так что свести все эти усилия, всю эту поддержку на нет было бы одной из самых худших вещей, которыми он мог отплатить другу. А плохого с него хватит. — Прости, я постараюсь быть сильнее, — пообещал Юри с искренней верой в свои слова. Сильнее — ради родителей. Сильнее — ради себя. Сильнее — ради Виктора. — Вот, теперь узнаю своего Юри! — тепло рассмеялся Пхичит. — А кроме этих новостей, как ты поживаешь? Ответ нашелся быстро. — Хорошо. Плохо. Но Юри пообещал стать сильнее, а жалобы — удел слабаков. Поэтому слова «Я вспомнил его сегодня, Пхичит», которые Юри, казалось, не мог больше держать в себе, которыми хотел поделиться, чтобы услышать «Ты справишься, уже не раз справлялся!», так и остались невысказанными. Да и Пхичит их уже произнес ведь, верно? Если Пхичит и понял, что он солгал, то не подал вида. Они достаточно друг друга знали, чтобы понимать грань между «хочу высказаться, но не могу» и «не хочу об этом говорить». Последнего как раз у Юри становилось все больше и больше — хотя он как психотерапевт и понимал, что слово — лучшее лекарство. А еще знал, что словом можно убить. — Ну и хорошо! Больше уверенности — это залог успеха! — отозвался Пхичит. Вдруг его кто-то окликнул; друг прокричал в ответ: «Чао-Чао, да иду я, иду!» и виновато добавил уже ему: — Юри, прости, мне пора. Я был очень-очень рад с тобой пообщаться! Не пропадай так больше, ладно? И приезжай ко мне в Бангкок, как только расправишься с делами — я покажу тебе тут все, отдохнешь. До связи! — До связи, — пробормотал Юри уже после сигнала завершения вызова. А потом он устало сел, снова потер виски, переносицу — и несмело взглянул на закрытую дверь, словно ожидал увидеть за ней Виктора. А вдруг он и правда там? Он же был так настойчив, так хотел войти… Такая настойчивость сильно пугала Юри — держать себя в руках он с горем пополам научился, но не когда в его сторону проявляют такую инициативу. Внутренние барьеры могут выдержать попытки сноса с одной стороны — от Эроса, — но с двух… Без шансов. Впрочем, Юри только что пообещал Пхичиту быть сильным — а значит, будет. И переживет несколько вопросов от Виктора. Сейчас, уже немного успокоившись, Юри смог заново прокрутить в голове недавнюю ситуацию и густо покраснел от стыда. Ками-сама, каким же глупым трусом он, должно быть, предстал перед своим кумиром! Ведь Виктор не в курсе его проблем — да и не обязан, — не знает, что дело не в нем! Вернее, в нем, но будь на его месте другой — Юри сбежал бы точно так же… Нет, нужно все срочно исправить! С такой мыслью Юри собрался и тихо позвал: — Виктор? Ты там? Если да, то можешь войти! И напряженно прислушался. Это было сложно: сердце быстро-быстро билось в груди от волнения, от того же волнения в животе все стянуло в неприятный тошнотворный узел, но Эрос молчал, не реагировал. И Виктор молчал тоже. Через некоторое время волнение у Юри сменилось растерянностью: комната Виктора была рядом, стены не такие толстые — он бы точно услышал… Но даже когда Юри позвал еще раз — громче и смелее, — Виктор все равно не откликнулся. И вообще никак не подал признаки… жизни? Приступ. Похолодев от одной мысли, Юри выбежал из комнаты.

***

«Совсем сошел с ума?!» Да, Юри не сказал этого вслух, но Виктор и так прочитал это в его испуганном и каком-то обиженном взгляде. Никифоров тогда горько усмехнулся: о, он и сам об этом думал. Чем, как не сумасшествием, можно объяснить его приступы? Но лучше быть сумасшедшим, чем мертвым. И тут Виктор потрясенно охнул. А вдруг Юри не так его понял? Но… но он же не предлагал секс! Нет, не то чтобы Виктор был против, но если Юри не нравятся парни — то настаивать не будет! Когда он предлагал поспать вместе, имел в виду именно сон! Ведь уже полгода Виктор практически не спал один. Боялся. Вот и сейчас паника, казалось, затаилась под самой его кожей: давала знать о себе мурашками, говорила: «Только останься один, и я выйду. Я заполучу тебя, Витя. Всего — и оставлю навсегда во тьме. Никто тебя там не найдет — потому что никто и не будет тебя искать!» И Виктору, ежившемуся от липкого холода, нечего было на это сказать. Никто не найдет — потому что он никому и не нужен. Даже фанатам, которые, казалось, следили за каждым его шагом: никто из них не спросил о причинах его внезапного исчезновения, никто не стал его искать. Разве что Яков грозился достать его из Японии и притащить обратно… Но дальше угроз не пошел, как только узнал, что Виктор приехал к врачу. Который чурается его, как прокаженного. Мысль, что Юри его не так понял, снова закрутилась у Виктора в голове. А может, он просто так отчаянно цеплялся за нее, чтобы не допускать другую — ту, что до тошноты навязчиво шептал в ухо страх. «Он с тобой и так вынужден находиться на сеансах. А тратить еще и свободное время не обязан. Понимаешь?» Виктор понимал даже слишком хорошо. Сердце гулко сбилось с ритма и словно надавило ему на горло; Никифоров подскочил с места, голова его закружилась — то ли от резкости… …то ли в преддверии приступа. Нет, ему больше нельзя оставаться одному! Надо срочно объясниться с Юри, надо… надо, чтобы он понял! Стараясь не сорваться на бег — но быстрее, пока он еще может двигаться, пока тело не сковано сетью ужаса, — Виктор вышел из своей комнаты, завернул к комнате Юри… и застыл перед запертой дверью. Неожиданно. «Неожиданно? А чего ты, собственно, ждал, так напугав человека своими приставаниями? Скажи спасибо, что он тебя из дома не выставил!» Нахмурившись своим мыслям, Виктор постучал костяшками пальцев в дверь. Легко — чтобы не испугать Юри еще сильнее громким и настойчивым звуком. — Юри! — с улыбкой позвал он как можно ласковее и попытался объясниться: — Ты, наверное, не так меня понял: когда я предлагал вместе поспать, я имел в виду именно сон! Так что, ты согласен? Кацуки отозвался сразу. — Нет! — голос его был испуганным и громким. Не так, как если бы Юри кричал, а как если бы он стоял прямо у двери. Виктор, словно пытался ощутить тепло его тела, коснуться, успокоить себя, положил ладони на холодное дерево. Но не почувствовал ничего. Только пустота, от которой застыли в натянутой улыбке губы. Только холод, от которого онемели дрогнувшие кончики пальцев. Отдернув руки, Виктор зябко потер их. Он понимал, что надо уйти, надо отступить — и ничего не мог с собой поделать. Он попытался уговорить Юри впустить себя. А в ответ услышал «Уйди!». И Виктор, вздрогнув, ушел. А что ему еще оставалось? Гордость не совсем была раздавлена приступами, и если он так… противен, то не будет навязываться. Вся уверенность в этом прошла, едва он только опустился на кровать. И так небольшая комната начала сужаться вокруг него, давить, давить, запирая, сковывая все тело. Словно могила. Виктор чувствовал только стены — вокруг него, куда ни глянь, одни стены; а потолок такой низкий-низкий, опускается — вот-вот раздавит! Обреченно зажмурившись, Виктор как никогда остро почувствовал, что рядом нет никого. «Ты один, Витя». «Зря ты сюда приехал». «Искал спасение — но ты пропащая душа. Сломанный. А сломанные вещи не чинят — выбрасывают». Нет, он не сломан! Он еще жив! «Жив. Вот только всем плевать». Отчаяние захлестнуло так остро, что Виктора чуть не стошнило. Он перегнулся через край кровати, голова закружилась — и он упал. Подниматься уже не хотелось, да и Виктор не был уверен, что сможет — так что он быстро отполз в угол, чтобы прикоснуться хоть к стенам, чтобы не чувствовать себя увязшим в сгустившейся темноте. А темнота смеялась над его беспомощностью звонко, звон этот отражался эхом в ушах; тихо всхлипнув, Виктор притянул колени к груди — чтоб сердце ребра не пробило. Боль давила его грудь изнутри, царапала, кусала — Виктор обнимал колени, царапал бока, впиваясь в них пальцами, и кусал губы, давя позорные всхлипы. Или, что хуже, — крики. И с нарастающим ужасом ощущал стыд за свою слабость и отвращение, что опять не может с этим справиться сам. Но пусть его ломает, пусть от страха хочется выть на одной ноте — он не будет кричать. Это закончится. Да, закончится, надо… только подождать. Потерпеть. А там придет Юри… «Если придет». Эта мысль сковала все тело. Руки уже не разжимались, легкие уже не расправлялись, чтобы сделать глубокий вдох — Виктор дышал мелко, часто и сипло. И чувствовал, что еще немного — и просто упадет в обморок! И это казалось даже спасением. Настоящее спасение вдруг робко коснулось его щеки, потом осторожно провело по волосам. В этот раз приступ был не такой сильный, как в кабинете, Виктор еще не окончательно утратил разум, так что не стал хватать Юри (Юри, он пришел! Пришел!) за руку. Лишь еще крепче обхватил себя, для надежности вцепился пальцами в измятую ткань халата, наверняка оставляя на коже синяки, и впитывал эту успокаивающую ласку. Отпускает… Юри не касался его, как Крис. Крис сейчас стянул бы с него халат — и обнял, прижимаясь всей голой грудью к его, усадил к себе на колени. Потом поцеловал бы в губы — раскрывая их; в шею — разрушая шипастый ошейник страха; в грудь напротив сердца — чтобы оно прекратило биться как сумасшедшее; и ниже, поласкал бы член, глубоко взяв его в рот — чтобы ни о чем, кроме желания разрядки, Виктор больше не смог думать. Юри же касался его кожи не обжигая — а обжигаясь; осторожно, отдергивался, как от огня, выбирал самые холодные участки: волосы, судорожно сжатые пальцы, щеки… И не так быстро, как с Крисом, но Виктор чувствовал, как страх постепенно втягивает впившиеся в его тело когти один за одним. Вот он смог уже опустить руки. Вот он смог поднять голову, посмотреть на сидящего перед ним на пятках Юри — губы того шевелились. Вот отступил звон в ушах — и Виктор услышал. — …сказать — прости меня, пожалуйста. Мне очень стыдно за свое поведение. — Пр… — голос был хриплый и надтреснутый, Виктор прочистил горло и только потом продолжил: — Прощаю. Но только потому, что кацудон и правда оказался очень вкусным. Юри застенчиво улыбнулся: — Только у моей мамы такой, потому что она готовит его по семейному рецепту. — Расскажешь мне его? Виктор раньше не думал, что, сидя на жестком полу в тесной комнатушке и разговаривая про еду, может почувствовать себя… спокойным. Приступ прошел, словно его и не было, но Виктор знал: он затаился и готов толкнуть его в спину в любой момент. Сейчас перед ним сидел Юри — и Виктор почему-то был глупо уверен, что тот сможет его поймать, сможет не дать упасть в пропасть ужаса. «Сможет-сможет. А вот захочет ли?» — Даже покажу. Но завтра, — тем временем пообещал доктор и поднялся. — А сейчас бери подушку, одеяло и пойдем со мной. В комнате Юри от мыслей «больше ни за что не напугаю своим напором!» у Виктора не осталось и следа — слишком большое облегчение он чувствовал. И слишком не привык стеснять себя в чем-то — так что, не дожидаясь особого приглашения, бросил подушку в изголовье совсем не двуспальной кровати, свое одеяло оставил в ногах и лег под одеяло Юри. Сам Юри не спешил лечь рядом. Он застыл в дверях, смотря на Виктора как-то непонятно: глаза у японцев темные, почти черные, тьма — а Виктор боялся всматриваться в тьму. Зато по его скованной позе было заметно, что Юри насторожен. «Трусливый зайчонок. Лови, а то убежит». Виктор невольно нахмурился, сел; одеяло вместе с развязавшимся халатом сползло на его бедра, полностью обнажив торс, но вниманием Виктора сейчас полностью завладел лишь Юри — вдруг дернувшийся и сжавший ручку двери. Будто и правда собирался прямо сейчас открыть ее — и убежать, убежать подальше! Вот только почему-то еще оставался на месте. Виктор счел это хорошим знаком: после всего этого дня ему отчаянно хотелось хоть чего-то хорошего. И все будет хорошо. С такой верой Виктор легкомысленно тряхнул головой — и вытянул вперед левую руку с раскрытой ладонью. Не чтобы схватить — позвать. Да, это просто предложение, он дает Юри выбор! А хищный и болезненный блеск в глазах Виктор постарался скрыть растрепавшейся челкой. Ладонь его застыла в воздухе, непринятая; Юри застыл на месте, недвижимый. Виктору вдруг стало страшно, что Юри так и не придет. Не ляжет к нему. Уйдет и оставит одного. Нет-нет. Пожалуйста. — И чего ты застыл на пороге? Присоединяйся! — мягко позвал Виктор. И добавил, стараясь показать, что в этом нет ничего такого: — Ведь с этого дня я твой пациент, Юри! А между врачом и пациентом не должно быть преград!

***

Что Виктор имел в виду под преградами, Юри осознал, как только, смирившись, осторожно лег рядом. Во-первых — одежду (халат обратно Виктор так и не надел). Во-вторых — второе одеяло. И был совершенно не согласен с его словами: если врач мечтает откинуть одеяло — и просто накинуться, как оголодавший, на пациента, то можно бы и сохранить парочку преград в целях сохранения врачебной этики. В целях сохранения собственного душевного равновесия. В этих же целях Юри и не хотел ложиться рядом с Виктором. Вот только тот взгляд, с которым кумир протягивал к нему руку, был такой… умоляющий? И пальцы той руки подрагивали, словно от напряжения. Юри не мог отказать. Это причинило бы Виктору боль, а он поклялся больше никому не делать больно! «Тогда сделай ему приятно, Ю-у-ури. Ты же знаешь, как. Можешь и под одеялом, если стесняешься…» Кацуки крепко зажмурился, чуть не застонав вслух. Кажется, эту ночь он не переживет. — Может, ты оденешься? — немного хрипло пробормотал он, стараясь не смотреть на Виктора. Но чувствовал — всей ноющей от желания прикосновений кожей чувствовал! — что Виктор смотрит на него. Недоуменно. — Без одежды удобнее. Попробуй сам, — одеяло чуть натянулось, Виктор, верно, просто пожал плечами, но Юри вдруг показалось, что он хотел одеяло стянуть совсем. Да, сначала одеяло, а потом штаны и футболку — и показать Юри, что без одежды лучше. Лучше — не спать. Кацуки болезненно сильно впился пальцами в тонкое — ками-сама, почему оно такое тонкое?! — одеяло. «Нет-нет-нет, одежда — моя броня, Эрос не выйдет за ее пределы и не причинит вреда. Не разденусь. Ни за что не разденусь!» — Нет, спасибо, — процедил он, невероятным усилием заставив себя остаться на месте. Хотелось встать — и убежать. Хотелось встать — и лечь на Виктора. — Ну хорошо. Не успел Юри подумать, что именно «хорошо», и испугаться вариантов, как Виктор сел, накинул обратно на плечи халат, завязал его поясом крепко; потом наклонился к ногам — взял второе одеяло и накрылся им. От удивления Юри на мгновение забылся — и растерянно уставился повернувшемуся на бок Виктору в глаза. — Вот так лучше? Не бойся, Юри, я обещаю не пересекать половину, — Никифоров снова улыбнулся, только как-то невесело — у Юри защемило сердце. — Можешь даже положить между нами меч! У тебя есть катана? — Только коньки, — прошептал Кацуки, гадая, зачем. Русский обычай? Виктор тихо рассмеялся. — Ох, это не совсем то, но тоже сойдет! Если тебе так будет спокойнее. Юри уже давно не знал, что такое спокойствие. Сейчас он мог только думать, что до Виктора — рукой подать. Что из одежды на нем — только халат, который так просто задрать, всего лишь проведя рукой по молочно-белому крепкому бедру. Что… ему хотелось выбежать. В окно или дверь — неважно, лишь бы подальше из этой комнаты, подальше от искушения, он же не железный! Но Юри — дал клятву и не должен поддаваться своим страхам, идти у них на поводу, он должен быть сильным! Пусть сила эта — показная и готова лопнуть, как мыльный пузырь, всего от одного прикосновения. При мысли о том, что Виктор и сам может его коснуться, у Юри живот свело тошнотой. И не Виктор ему был противен — он сам, своя реакция, свои мысли. Свое ощущение, как член чуть напрягается в штанах; крепнет — как и голос Эроса в голове. «Все-таки ты хочешь его. Меня не обманешь, Юри, ведь я — это ты. Так прекрати уже играть в смущение, тебе не впервой!» И Юри снова боялся. Боялся думать, чтобы не всколыхнуть омут памяти, чтобы с илистого дна не всплыли похороненные там уродливые воспоминания. Замерев, Юри боялся даже вздохнуть — и почувствовать запах Виктора, который так близко! Но дышать надо. От Виктора свежо и сладко пахло шампунем: он перед сном принял ванну. Волосы его были еще немного сырыми, когда Юри в последний раз осмелился на него посмотреть. О, сколько раз Кацуки мечтал, глядя на красочные плакаты, пропустить через пальцы это жидкое серебро, сколько раз прикасался к плоской бумаге, поддаваясь на миг ее обману… Сколько раз! Сейчас волосы Виктора были короче, чем когда Юри с пылом влюбился в фигурное катание (в его катание), но прикоснуться к ним хотелось не меньше. Кстати, Юри почему-то казалось, что они будут жесткие, как платиновые нити, и холодные, как русская зима. Но его пальцы помнили, как мягко перебирали их совсем недавно (это ощущение въелось в подушечки, не отмыть). Юри помнил, что волосы эти были даже мягче шерсти Вик-чана, пуделя, прикосновения к которому его всегда успокаивали. Но Вик-чан умер. А прикосновения к Виктору спокойствие отбирали. Это хрупкое, словно стекло, спокойствие отбирали, вырывали жестоко, как ни цепляйся, и просто мысли о Викторе. Как сейчас. Больно прикусив губу, Юри осторожно, будто ступал по тонкому растрескавшемуся льду, повернулся к ровно дышащему Виктору спиной и запустил руку под одеяло, под резинку своих штанов и белья. И сжал себя. Тихо перебирая по стволу пальцами, не рискуя даже дернуть запястьем — не то что размашисто, как хотелось, задвигать рукой, Юри молился, чтобы Виктор не понял, что он делает. Этого Юри точно не переживет… Но перестать он не мог. Мог только уткнуться полыхающим смущением лицом в подушку и, остановившись, постараться успокоиться. Постараться представить водопад. Большой, сильный, мощный в своей первозданной силе стихии — все проблемы рядом с ним становятся мелкими. Холодная вода струями падает на его голову, плечи, обволакивает все его тело, смывает всю грязь с тела и души, заливается в глаза, нос, уши; Юри ничего больше не видит, не чует, не слы… — Ты спишь? — тихо прожурчал водопад голосом Виктора. А потом вода — теплая — мягко коснулась обнаженной шеи Юри. И тот почувствовал, как влажно стало в другом месте, когда смазка из головки испачкала его дрогнувшие пальцы. Водопад превратился в горячий готовящийся к извержению вулкан. — Не надо! — обессиленно, жалобно попросил Юри и отодвинулся на край; чуть не свалился с кровати, с головой укрывшись одеялом. Чтоб Виктор не коснулся его снова, заставляя тонуть в желании. Шея Юри горела, в его паху все горело, в голове плыло и не было ни единой мысли о водопаде. Только о Викторе на горячих источниках. Обнаженном и протягивающем в приглашении руку. Сзади послышался тяжелый вздох: — Спокойной ночи, Юри. Последняя капля. Собственное имя в его охваченном жаром сознании превратилось в протяжный гортанный стон, полный наслаждения, и Юри кончил.

***

Не спалось. Да, Юри был рядом — но словно далеко. Заперся в себе, замер, застыл — Виктор даже дыхания его не слышал и до боли напрягал глаза, вглядываясь в темноту комнаты, чтобы понять: Юри еще тут и не ушел через какой-нибудь секретный лаз под кроватью, как настоящий японский ниндзя. Смешно. О, Виктор бы точно рассмеялся своим мыслям, если бы сердце не царапало желанием срочно к кому-нибудь прикоснуться. Хоть на секунду. Просто почувствовать кончиками пальцев тепло чужого тела. Шея Юри маняще белела, не скрытая броней одеяла. Виктор потянулся было к ней… и остановил себя. Нельзя. Нельзя-нельзя, Юри его точно выгонит, еще и из дома — не то что из кровати! Выгонит — если узнает. А как он узнает, если будет спать? Виктор закусил губу, борясь с искушением… Но ведь он не собирается делать ничего плохого! Юри сам его сегодня касался — значит, это не аллергия какая-то или еще что, короткое прикосновение физически он выдержит, а морально — даже не узнает! Вот только сначала надо проверить: — Ты спишь? Если бы Юри ответил, Виктор бы сказал, что просто захотел попить. Или в туалет. Да хоть пройтись под луной, держась за ручки, все равно! Но Юри промолчал, даже не пошевелился. И Виктор решился: осторожно опустил руку на его кожу, тихо выдохнул, чувствуя, как распрямляется сжатая в животе пружина, как отпускает страх и бальзамом его душу омывает спокойствие… А потом почувствовал, как Юри напрягся под его пальцами. — Не надо, — произнес тот так тихо и жалобно, что Виктор почувствовал себя самым мерзким человеком на земле. Но за что? Что он такого сделал?! Юри не ответил на его мысли. Он порывом отодвинулся, верно, на самый край кровати; уязвленно натянул одеяло так, что и макушки не было видно. И снова затих, находясь теперь еще дальше, чем до этого. Виктор болезненно дернул уголком губ. «Молодец, Никифоров, с победой вас, вы полный победитель по жизни!» Наградой за эту победу ему достались душистые (душили) букеты досады и какого-то стыда, но зато страх ушел. Теперь он сможет уснуть! Сможет ли? — Спокойной ночи, Юри, — пробормотал Виктор глухо, а потом зябко завернулся в свое одеяло и невесело улыбнулся. Да уж, спокойной.