Да, я черствый, не живой, Мертв и погребен, Верен только страху. Почему мне не смешно? Чувство радости ушло. Вечная готовность к краху…*
Губы Криса, как всегда, отдавали клубничной жвачкой; клубничное дыхание окутывало Виктора всего: путалось в его волосах, впитывалось в кожу, оседало сладостью на языке. Вкусно. Простонав от удовольствия, Виктор зарылся пальцами в волосы любовника: короткие, немного жесткие… прямые? Он не придал этому значения: торопливо забрался обеими руками Крису под рубашку, словно хотел согреться; пробежался пальцами по ребрам, потом скользнул ими вниз и накрыл ладонями бока. Крис вдруг застыл, плотно сомкнув губы. Виктор лизнул эту сжатую линию (почему-то не поцарапав, как обычно, язык о жесткую щетину над верхней губой), но это не помогло. — Мы сегодня играем в недотрогу, м-м? — тогда возбужденным голосом поинтересовался он. А потом раскрыл замутненные глаза. В его объятиях был не Крис. Юри. Юри замер от его прикосновений, словно статуя, и взгляд его был полон отвращения. А Виктор от этого испытал не удивление — отчаянный порыв извиниться. Или продолжить целоваться. Или извиниться поцелуем. Не знал, что выбрать, но знал, что надо скорее, пока Юри опять не понял все не так! (Хотя как тут можно понять иначе?) Не успел. Юри шагнул назад, сбрасывая его руки со своего пояса; сделал еще шаг и еще. Начал удаляться — и Виктор почувствовал, как рушится под его пятками, казалось, крепкий пол; осыпается, словно… земля? Нет! Он бросился вперед, посмотрел с мольбой, потянулся к Юри — тот ответил антрацитово-черным взглядом, поднял руку… …и быстро, жестко толкнул его в грудь. Виктор помнил, что сзади должна быть кровать, он должен был лечь на нее с Крисом… Но Крис оказался Юри, а кровать — жестким тесным гробом, в который Виктор упал один. Пыль поднялась от бархатной обивки, забилась в горло, резанула заслезившиеся глаза, хотелось чихать, кашлять, плакать; она душила — и ему было душно. Виктор дернулся было наверх, хотел подняться — и стукнулся лбом обо что-то глухо. Один раз, но стук размножился. Тук-тук, тук-тук-тук. Тук-тук! Этот резкий ритмичный звук заставлял вздрагивать каждым ударом, он был ненормально громкий, похож на биение сердца. Но это гвозди забивали в крышку (его) гроба. А сердце у Виктора — больше не билось. А тело у Виктора — больше не двигалось. А глаза у Виктора — навсегда закрылись. — Виктор Никифоров мертв! — услышал он звонкий голос. Не скорбный — радостный, что теперь, наконец, пришло его время. «Юрочка!» — Он был хорошим спортсменом, — услышал он другой голос. — И Витя ушел ярким, непобежденным! Так пусть земля будет пухом одному из лучших моих учеников. «Яков! Но я же еще жив! Посмотри на меня!» Виктор хотел заплакать. Но мертвые — не плачут. Виктор хотел закричать. Но мертвые — не кричат. Виктор хотел выбраться. Но мертвым — место под землей, вдали от когда-то близких, которым эти пустые, отжившие свой срок оболочки уже не нужны. «Верно. И ты — не нужен». Горсть земли на крышку опустилась совсем не пухом: тяжело, грузно, рассыпчатым градом, накрывая плотно — не выбраться. «Ты забыт». «Пустое место». «Тебя больше нет». Нет! — Нет! — прокричал Виктор, казалось, самим сердцем — так оно больно сжалось; дернулся из последних сил, отчаянно, сел — и что-то прозвенело (не в ушах), а плечи и грудь вдруг обожгло. И он проснулся. Первым, кого Виктор увидел, был Юри. Близко, как во сне, смотрел своими темными глазами — вот только сейчас на лице у него было не отвращение, а неподдельный испуг. А чего бояться-то? Виктор жив, здоров и… Тут Виктор перевел взгляд вниз и увидел огромное, расплывающееся темное пятно на одеяле; халат его тоже был мокрым спереди, а там, где он был распахнут, по покрасневшей груди стекали мутно-коричневые капли. Остро пахло кофе, но Виктор все равно задумчиво мазнул пальцем по коже — и облизнул. Хм, и правда, кофе. Ничего не скажешь, бодрящий напиток! После резкого пробуждения реакция Виктора была заторможенной, так что боль от ожога дошла не сразу — лишь когда Юри, что-то слишком быстро пробормотав по-японски, начал промокать его небольшим полотенцем. — Айщ-щ-щ, Юри, не знаю, чем я провинился, но больше так не буду, пощади! — взмолился он, пытаясь перехватить то ли полотенце, то ли руки Юри. Кацуки предпочел пожертвовать полотенцем, а освободившимися руками начал нервно комкать свою растянутую футболку — кстати, тоже с россыпью мокрых капель. — Прости-прости-прости! — казалось, Юри заклинило на этом слове, выдыхаемом им часто и еще чаще, когда Виктор невольно морщился. — Я просто не хотел тебя будить, решил принести завтрак сюда, поставить рядом, а ты вдруг резко дернулся — и вот… Прости! — снова крикнул он, и Виктор отстраненно подумал, что, кажется, сейчас увидит столь знаменитый японский поклон догедза. Хотя простые русские обнимашки в качестве извинения ему подошли бы больше! Больше подошли бы для лечения. Под эти мысли Виктор механически продолжил себя вытирать; чувствуя, как неприятно стягивает сладостью кожу, повел плечами, скидывая мокрый халат — и протянул его Юри. Тот принял, умудрившись не коснуться Виктора и пальцем, а сам совершенно неприлично-пристально уставился на его грудь. Впрочем, не успел Виктор самодовольно ухмыльнуться и принять более сексуальную позу, как Юри затараторил: — Да у тебя же ожог! Если болит — скажи, я сбегаю за льдом и мазью! Ты же не умрешь пока меня не будет? Виктор, пожалуйста, не умирай! — он чуть не плакал, говоря эти слова, и Виктор опешил. — Юри, да все со мной в порядке, правда! — попытался он успокоить своего доктора, который уже всерьез собирался бежать за аптечкой и оказывать ему первую помощь. Хотя, судя по побледневшему от испуга лицу, первая помощь скорее понадобится ему самому. — Не собираюсь я умирать — я мужчина в самом рассвете сил! «Скорее, в самом закате». — Точно? — недоверчиво спросил Юри, прикусив губу. Кожа там побелела от напряжения, Виктору вдруг отчетливо захотелось коснуться ее, как во сне. «Ага, и в гроб тогда ляжет Юри. Вспомни, как он реагировал на прикосновения, Витя!» Виктор хотел бы помнить. Но приступы помогали забыть. — Точно, — запоздало уверил он и тепло улыбнулся. — Мы, русские, закалены баней, нас высокой температурой не испугать. А насчет кофе: я все равно с сахаром не пью, так что не жалко. Ты уже завтракал? Юри, вроде, уже немного расслабившийся (по крайней мере, перестал мять майку так, что Виктору хотелось ее вовсе стянуть — из жалости к одежде, конечно!), покачал головой. — Отлично! Тогда пойдем, поедим вместе. С такими словами Виктор решительно откинул одеяло, а Юри не менее решительно вылетел из комнаты, крикнув: «Я поищу тебе сменную одежду!» Растерянно глядя ему вслед, Никифоров вдруг улыбнулся. Надо же, всего пять минут — а он уже не чувствует послевкусия кошмара, не чувствует себя готовым в любой момент упасть вниз, где страх кружит в мутных водах обреченности, разрезает их, полосует душу острым плавником, словно акула, и мечтает сомкнуть на его горле челюсти. Всего пять минут — и он чувствует себя спокойным. Спокойствие было не нарушить даже глупым тестам. — Розочка. Голубая, — ответил Виктор, уже особо не вглядываясь в карточку в руках Юри. Он не понимал, как разглядывание бесформенных клякс поможет в лечении (доктор в начале объяснил, что с помощью этого теста сможет понять Виктора лучше. Виктор ответил, что и так все сам расскажет, но Юри настойчиво демонстрировал ему эти картинки, на которые кто-то тоже словно кофе разлил), так что даже стараться не хотел. Еще раз глянув на карточку под номером три, где какой-то человек наяривал на свое отражение (да не зациклен он так на себе, глупый тест!), Виктор резко наклонился к Юри и выдернул листок из его рук: — А ты эти каракули всем пациентам показываешь? Кацуки было потянулся к нему с ранимым выражением «Отдай!», Виктор испытал совершенно детское желание забраться с ногами на стул, поднять руку с карточкой вверх и подразниться: «Не отдам! Попробуй забери!» Да уж. С ним все и без тестов ясно. Доктор, вон, был моложе Виктора — но зато намного взрослее его по поведению: не стал устраивать битву детсадовцев, а сокрушенно вздохнул, собирая стопочкой картинки, и тихо произнес: — Да нет у меня других пациентов. Только ты. Я же пока еще не врач, только получаю опыт… Тут Юри умолк, видимо, сообразив, что это не то, что мечтает услышать каждый пациент. Виктор открыто рассмеялся, запрокинув голову. Да уж лучше он будет слушать такое, чем очередное «Вам не станет лучше, пока вы не начнете выполнять все рекомендации опытного специалиста». От такого «лечения» тошнило и возникал упрямый рефлекс сделать все наперекор. Когда Виктор успокоил свой смех и утер невольные слезы, Юри смотрел на него угрюмо и обиженно. С чего? Неужели подумал, что Виктор смеялся над ним? Да нет же, все было не так! То есть, над ним — но не именно над ним… Тьфу! Никифоров помотал головой и решил оставить эту тему. Мозг на льду, конечно, особо и не нужен, но дорог как память и ломать его Виктору (пусть Яков и утверждал, что ломать нечего) не хотелось. — А почему ты пошел на врача? — решил перевести тему Виктор. Вопрос и правда его интересовал: Юри был слишком не похож на лекарей душ с его, как выразился Крис, «тараканами», но тем не менее образование получил. — Это не семейное дело, насколько я понимаю. Юри крепко сжал листы с картинками в руках, потом опомнился и принялся их бережно разглаживать: — Чтобы помогать другим, — он безразлично пожал плечами и быстро перевел тему, перебивая уже было открывшего рот Виктора (Тот сощурился, запоминая. Ложь он чувствовал. Пусть тут она была неполной… но была): — Хорошо, не хочешь картинки — тогда поговорим. Панические атаки не начинаются резко: каким бы быстрым ни казался процесс, в нем всегда есть переломный момент. Моя задача: помочь тебе его нащупать и научить тормозить приступы на этом этапе. «С таким успехом я могу тормозить несущуюся фуру» — мрачно подумал Виктор. Пусть, как и каждый русский, он любил халяву — но бесплатное катание на капоте однозначно было исключением. А то, как на него влияют приступы, и правда можно сравнить с многотонной фурой, наматывающей все его мышцы-чувства на бешено вращающиеся колеса. Какой остановить — он даже отпрыгнуть в сторону не успевает! — Не думаю, что в такие моменты я способен найти тормоз, — натянуто улыбнулся Виктор. Он не думал, что в такие моменты у него вообще был тормоз — все педали становились газом. Лишь чужое прикосновение становилось своеобразным ручным тормозом. Юри понятливо кивнул, словно ожидал такой ответ: — И это нормальное состояние, тебя просто слишком сильно захлестывают эмоции. Я бы посоветовал на первых порах такой терапии прибегнуть к антидепрессантам, чтобы… — Нет. — Виктор отказался даже слишком резко. Юри вздрогнул и замялся, вновь наглаживая эти проклятые листки, но сейчас Виктор не был в состоянии его успокоить. Он пытался успокоить свое раздражение, безотказно приходящее на слово «лекарство», как верный пес на команду «к ноге». Произносить команду «фас» не хотелось. Как и соглашаться на лечение медикаментами — ведь у него не депрессия. У него, блядь, приступы страха, сводящие с ума! Но за всем зыбким и душным раздражением скрывалось твердолобой основой упрямство: Виктор не мог позволить себе заглушать эмоции. Фигурист — не робот, если он не будет чувствовать свое катание, свою музыку, то как это прочувствуют зрители? «Они тебя и так не чувствуют, эмоциональный ты наш! У тебя диапазон теперь как у перегоревшей лампочки. Послушай доктора, попей таблеточек. Да побольше — сразу вылечишься…» Виктор горько дернул уголком рта. Он не исключал, что не хотел пить таблетки именно из-за опасения, что не сможет остановиться — в первое время после приступов он часто думал о самоубийстве. И даже тогда хотел все сделать красиво: запомниться не каким-то уродливым пятном из расплескавшихся мозгов и крови под окном и не в ванне, перепачканным кровью, с глубокими порезами на запястьях. А вот так — как спящий принц из сказки. «Вот только целовать тебя никто не будет. Да и вряд ли весь в блевотине будешь смотреться сказочно. Разве что как сказочный долбаеб». — Давай попробую объяснить немного по-другому, — ворвался в его мысли набравший громкость голос Юри. Виктор только сейчас осознал, что ссутулился — и выпрямился, закинул ногу на ногу, всей позой стараясь продемонстрировать «Я вас внимательнейше слушаю». Перестарался: Юри запнулся на середине слова и спешно отвел от него взгляд. Но продолжил: — К паническим атакам склонны люди, которые привыкли контролировать свои эмоции. То есть, заглушают одни, пытаются насильно спровоцировать другие. Это не проходит бесследно, а накапливается, не находя адекватного выхода, и один момент прорывается. Метафорически этот процесс можно сравнить с паровозом. Если что-то сломалось, и паровоз не может двигаться и набирать скорость, пар накапливается, давление в котле растет, и пар вырывается наружу, выбивая предохранительный клапан. Это и есть паническая атака. — Сравниваешь меня с паровозом, Юри? — спросил Виктор с нескрываемым весельем в голосе. Ему показалось смешным, что недавно сравнивал приступы с фурой — а теперь, оказывается, он сам паровоз. Хм, кто же в таком лобовом столкновении окажется целее? Хм, кажется, он задает себе совсем не те вопросы. Хм… Но все же?***
С паровозом? О да, такое сравнение Виктору подходило: промчался на всех парах по жизни Юри, потрепал — и не издал даже предупредительного гудка. И где стоп-кран у этого паровоза? И есть ли вообще? «Ну, если хочешь за что-то дернуть — у него есть. Только нежнее, Ю-у-ури». Юри только раздраженно отмахнулся от таких мыслей. Больше его сейчас волновала реакция Виктора на предложение прибегнуть к помощи лекарств. Боится проверки на допинг? Но ведь он и так не сможет кататься, если не вылечится — к чему упрямиться? Это глупо! Вслух, конечно, Юри этого не сказал. Да и был уверен, что Виктору не раз говорили такое до него. Все не раз делали до него — так что Юри мог дать нового? Почему Крис так в нем уверен? Снова глупо! Юри положил листы на стол и нервно сцепил пальцы в замок. Эх, позвонить бы Крису, сказать, что психотерапия — это не математика, здесь минус на минус — глупость на глупость — плюс в виде умного результата не даст! Особенно если Юри сам даже не знает, как решать такие уравнения, где много неизвестных. Разве что попытаться прояснить неизвестное? — А скажи еще раз, что ты чувствуешь во время приступа? — спросил Юри, снова задумчиво крутя ручку между пальцев. Да, он задавал этот вопрос на первом сеансе, но тогда особо не вслушивался — не верил, что все серьезно. Теперь верит. — Ты… мы можем проанализировать последовательность возникающих чувств и ощущений, чтобы ловить панические атаки в самом начале и не давать им развиваться. Это «мы» вырвалось случайно, Юри даже не сразу осознал, что сказал. И покраснел. «Мы? О, так ты уже представляешь вас вместе, Юри? А что еще вы вместе делаете, а?» «Едим. Спим. Пытаемся доказать всем вокруг, что здоровы», — не поддался Юри на откровенную провокацию. Да, это «мы» — только на время сеансов. Больше у них нет ничего общего, они разойдутся вне зависимости от итога, и лучше бы не тешить себя пустыми иллюзиями. «Иллюзиями чего? Что ты там уже себе нафантазировал, шалунишка Юри, м-м?» Тут ручку ловко выдернули из его пальцев; Виктор взял лист бумаги из стопки и быстрым, вальяжным почерком начеркал список. Пододвинул по столу к Юри — тот с удивлением прочел: «потливость, головокружение, нехватка воздуха, звон в ушах, боль в груди, страх смерти и жалость, что не успел составить завещание». — Просто ты меня не слушаешь, вот я и решил ответить на вопрос письменно — вдруг мы играем в молчанку? — на полном серьезе объяснился Виктор, вот только глаза его насмешливо сощурились. Юри захотелось побиться головой о стол — или спрятаться под ним. Стыд, какой же стыд! — Прости! — повинился он, склонив низко голову. Он не имел права так уходить в свои мысли, он должен был стараться понять своего пациента, чтобы помочь ему! — Так это была не игра? А я уже раздумывал, что ты попросишь себе в качестве награды за победу, — теперь веселье было не только в глазах, а еще и в голосе Виктора. Но прежде чем Юри снова начал растерянно лепетать слова извинений, он продолжил серьезнее: — Так что скажете насчет моих показаний, доктор? Я буду жить? Юри вскинулся: — Конечно! — с пылом ответил он. Нельзя, чтобы пациент подумал, что его заболевание страшное и неизлечимое, если самовнушит себе такое — справиться будет сложнее. А с ним и так непросто. — А какое ощущение является толчком к приступу? В какой ситуации они возникают? Кажется, он нашел нужный вопрос: теперь Виктор, откинувшись на спинку стула, задумался и перестал просто-таки ощутимо колоть его кожу искрами насмешки в пристальном взгляде. Стало легче дышать. — М-м, начинается все с отчаяния и чувства брошенности, когда мне кажется, что от меня отказываются. Когда меня отталкивают, — тихо и размеренно говоря это, Виктор не смотрел на него, но Юри все равно принял это на свой счет и почувствовал укол совести. Да совесть просто сделала из него подушечку для иголок! Но если бы приступ не случился вчера у Виктора — он бы случился у самого Юри, и они пострадали бы оба. Простая математика — лучше один, чем двое. Но, ками-сама, почему ему так до тошноты противно и больно сейчас от осознания, что сам невольно стал причиной… такого переживания? — Ты должен сначала понять, что физически ты здоров, тебе ничего не угрожает, — хриплым от подкатившего к горлу комка голосом начал Юри. Потом коротко прокашлялся и продолжил: — Все эти симптомы объясняются психологией. Вот, например: возникающее чувство удушья, — Юри провел линию под этими словами на бумаге, — это твоя ответственность перед фанатами. Ты начал чувствовать, что больше не удивляешь их своими программами, что уже многие фигуристы в твоем возрасте заканчивали карьеру. И это буквально душит тебя. А страх смерти, — он замялся, не зная, стоит ли говорить. Это всего лишь догадки — хотя после отказа Виктора от лекарств Юри в этих догадках был уверен. Коротко взглянув на своего пациента, выражающего всей позой ожидание и интерес, он продолжил осторожно: — Страх смерти возникает из-за ухода. Потому что думаешь, что кроме фигурного катания в жизни у тебя ничего нет — и если его не станет, жизни не станет тоже. Юри и сам думал точно так же пять лет назад. Но тем не менее до сих пор жив. Хотя он и не добился того, что смог Виктор — даже близко! — так что, наверное, здесь нельзя было сравнивать. — Неужели я говорил во сне, Юри? — спросил Виктор в своей манере — несерьезной, но Юри понял, что попал. — Нет-нет! — поспешил он успокоить своего пациента, пока тот не решил, что у него бонусом к паническим приступам еще идет сомнамбулизм. — Это я… тоже такое пережил, ведь я был не просто твоим фанатом, как мог рассказать Крис. — О, — удивленно выдохнул Виктор. Юри залип на его губы, сложившиеся идеальным влажным кольцом, и постарался не представлять, как его можно использовать. И как жарко должно быть внутри. Не представлять! — Был моим фанатом? Крис мне про это не рассказывал. Так то, что говорила твоя мама, правда? Дать автограф, или сделаем фото на память, Ю-ури? Виктор широко улыбался, говоря эти слова, а Юри краснел, холодел и все больше хотел побиться лбом об стол с досады… Но в итоге решил продолжить говорить — чтобы не умереть от смущения: — Это… я смотрел твое катание из профессионального интереса! В прошлом я был одним из многих ведущих спортсменов с сертификатами Федерации Конькобежного Спорта Японии. Юри сам не знал, зачем это рассказал. Но… ему просто захотелось выговориться? — Звучит сильно, — отозвался Виктор. Юри снова задержал взгляд на его изогнувшихся губах, подумал, слаще ли поцелуй, когда Виктор улыбается или когда он сосредоточенно-спокоен, а потом с усилием сморгнул. Стало жарковато. Захотелось раздеться. Нет, одеться больше, чтобы Виктор не увидел и края его, покрасневшей от таких мыслей, кожи! — Только звучит, — пробормотал Юри, начиная штриховать ручкой лист. Первый штрих получился с огромной кляксой собравшихся чернил, и Кацуки принялся сосредоточенно его размазывать. Все — чтобы не смотреть на Виктора. И не потому, что он боялся снова зацепиться за его улыбку — не хотел увидеть заслуженное разочарование. — Я попал в финал Гран-при только один раз и занял последнее место. Тогда и решил закончить с катанием. — Но все еще не можешь принять это, — сказал Виктор, и это не было вопросом. А Юри не хотел лгать своему пациенту — так что промолчал. Можно было бы спорить до хрипоты, но то, как он классифицирует пациентов, и то, что минимум раз в неделю он уходит в Ледовый Замок кататься, перечеркивало все старания. Да, принять он не может. Как и не может вернуться. — Так ты поэтому перестал кататься? Из-за неудачи? «Из-за желания, чтобы тебя взяли прямо на льду. Прямо там — под светом прожекторов и камер. И чтобы транслировали это на весь мир. Скажи ему хоть такую правду, Юри, если не можешь рассказать другое!» От своих мыслей ему стало нехорошо. Юри опустил рассеянный взгляд на стопку карточек с кляксами, потом на лист, по которому бессмысленно водил ручкой, и, покраснев, быстро сгреб все это в ящик дрогнувшей рукой. И подумал, что даже под страхом смерти никогда не признается, что там увидел. «Потому что тебе понравилось это. Потому что это — твои подсознательные желания. А подсознание не врет». В такие минуты Юри жалел, что пошел на психиатра.***
Вроде обычный вопрос — но Юри как-то весь сразу зажался; воспоминания явно были не из приятных. — Да, из-за волнения, — подтвердил он хриплым голосом, и Виктор, вопреки обыкновению, придержал всколыхнувшееся любопытство. Кажется, это не та тема, куда можно лезть (пока). Кажется, он все-таки повзрослел, раз это понимает. Виктор перевел взгляд на висящие на стене часы в виде морды Манэки-нэко — японского кота удачи. Стрелки его усов показывали, что прошло уже двадцать минут от сеанса, осталось еще чуть больше часа… Который, судя по всему, они проведут в почтительном молчании. «Слово — серебро, а молчание — золото» — всплыло вдруг в памяти. Виктор, конечно, всегда стремился к золоту, но сейчас предпочел бы россыпь менее драгоценных монет — чтобы хоть что-то заполнило сгустившуюся звенящую тишину. И звон нарастал. «Ты настолько интересный, что с тобой даже за деньги не о чем разговаривать». Виктор резко тряхнул головой — затекшую шею до самой челюсти прострелило резкой болью, от которой занемели зубы. Ух-х… Кажется, разминка не помешала бы: Виктор привык тренироваться каждый день, а тут вчера только в догонялки и прятки по дому с Юри поиграл. Но зато хруст позвонков на время заглушил звон. Только надолго эффекта не хватит, надо бы придумать что-нибудь другое. — А что у нас дальше по плану, Юри? — мягко произнес Виктор, припоминая свои прошлые походы по психиатрам. — Теперь ты предложишь мне порисовать, чтобы раскрыть мое эмоциональное состояние? Если попозируешь мне, то я только с радостью! И это он говорил недавно, что повзрослел? Сомнительно. И зачем вообще он каждый раз заставляет Юри смущаться? Виктор не мог ответить себе на этот вопрос — но просто каждый раз, когда румянец ярко окрашивал эти смуглые, немного пухлые щеки, он чувствовал умиротворение. А еще мечтал немного научиться читать чужие мысли (интересно же, что Юри представил!). Впрочем, чаще он мечтал разучиться слышать свои. — Арт-терапия? — прокашлявшись, переспросил Юри. — Нет, думаю, мы попробуем сейчас немного другое. — Вот так сразу? Мы еще недостаточно знакомы… — невинно произнес Виктор, но в его тоне невинности было не больше, чем в монашках из стрип-клуба, куда он приходил посмотреть выступление Криса — это было в межсезонье, они развлекались как могли. Помнится, Виктор тоже тогда взял пару уроков, жаль, Яков отказался ставить на льду пилон. — Панические атаки возникают, когда человек не чувствует внутренней опоры, не может найти внутри себя защищающий родительский образ, который помог бы справиться с давлением внешнего мира, — затараторил Юри, старательно не обращая внимания на его слова. Виктор тяжело вздохнул и зевнул: лекции всегда его утомляли и совершенно не усваивались в голове. Да и не было в них смысла: во время приступа как-то не до размышлений об истоках болезни. Как и не думаешь о строении двигателя той же фуры, когда она наматывает тебя на колесо. — Вот что тебе дают прикосновения? Лекция прервалась слишком неожиданно, и Виктор, погруженный в свои невеселые мысли, отреагировал не сразу. Даже когда Юри, видя его недопонимание, повторил вопрос, все равно ответил с задержкой: раньше как-то больше задумывался, почему приступы возникают, а не почему прекращаются. — Ну, как только касаюсь кого-то, — медленно начал Виктор, машинально поглаживая пальцами тыльную сторону левой руки, — чувствую, что больше не один. Что кто-то есть рядом. Что его — не бросили. Да, в целом именно так можно было описать тот сумбур, что он ощущал. — А чьи прикосновения для тебя предпочтительнее? — задал Юри следующий вопрос, постукивая ручкой по листку. На каждый стук Виктор морщился: то ли он слишком разворошил свой страх попытками анализа, то ли эти звуки и правда были похожи на звук забиваемых в крышку гроба гвоздей. Как во сне. «В сне, где Юри тебя оттолкнул. И даже не пришел на похороны». — Чаще рядом со мной оказывались мужчины, — он пожал плечами. Если так подумать, то с первым приступом ему вообще Яков помог справиться. — А так я не задумывался. Пару раз бывало, что и Мила вправляла мне мозги. Тут Виктор невольно потер щеку: они с Яковом сначала хотели держать в тайне, что с ним происходит, потому его приступ прямо на катке, когда Юра опять выбрал слишком эпатажный (в тигриную полоску и местами порванный, как тигриными когтями) костюм для соревнований, а Яков повел его переодеваться, для Милы оказался сюрпризом. На который она отреагировала неожиданно… радикально: хлесткой пощечиной. Тоже прикосновение, не поспоришь. Как она потом, извинившись, объяснила обиженному Виктору: «затрещина — лучшее средство от бабской истерики!» С тех пор он старался наедине с такой немилой Милой не оставаться. — То есть, тебе важно само ощущение, что ты не одинок, да? — Виктор, немного помедлив, кивнул. Он все еще не понимал, к чему Юри его подводил, а тот воодушевленно продолжил: — Тогда попробуй воссоздать в голове образ того человека, который, как ты считаешь, может тебе помочь. И окутай этот образ ощущениями от прикосновений! — Хм, — только и смог выдать в ответ на это Виктор. Такое казалось… сомнительным. — Это только кажется сложным! — правильно понял его Юри и, забывшись в своем желании его убедить, посмотрел прямо в глаза. Виктор поймал его взгляд как загипнотизированный. — Строй образ постепенно, снизу вверх: ноги, туловище, руки, шея, лицо; уже потом добавляй детали: рот, нос, глаза, волосы… Представь его или ее голос, запах, ощути прикосновение — если представишь достаточно хорошо, чувство одиночества уйдет. «А шиза — придет. Шило на мыло, Витя». Зато хоть какие-то перемены, подумал Виктор и решил попробовать. Не корову проигрывает — всего лишь свое будущее, которое, если не вылечится, и отдать не жалко. С такими мыслями он прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться — хотя солнечный свет все равно давил теплом на веки, и темноты не было. Впрочем, это даже успокаивало. Так, надо бы представить. Вот только кого? Отца? Его вечно начищенные ботинки, идеально выглаженные брюки, рубашку, обтягивающую крепкую грудь, галстук на шее, чисто выбритое лицо, сжатые губы… «Ты должен был стать экономистом и занять потом мое место. Бросай эти свои покатушки, фигурное катание — не мужское занятие!» Виктор тряхнул головой — нет, не то. Якова? Образ тренера представить было легче, даже громкий крик — обычная манера его разговора — тоже представился сразу. «Прекрати ломать комедию и начни уже относиться к своей жизни серьезно, бестолочь!» Виктор цокнул языком — кажется, тоже не то. Криса? Образ любовника рождал первым не чувство защищенности — а совсем другое, а Виктор и так не мог сосредоточиться. Хотя на воображение он никогда не жаловался. «Нельзя жаловаться на то, чего нет. А все, что было, ты уже раструсил. Потому тебя и прогнали, не забыл?» Нет, дело не в этом! Просто они все были далеко — и логика мешала Виктору поверить в их мгновенную телепортацию к нему. Да, именно так! По-настоящему рядом сейчас был только Юри. На этой мысли Виктор медленно сморгнул — и задумчиво уставился на тут же заерзавшего доктора. Точно. Почему бы не попробовать представить его? Да и ощущение его прикосновений самое свежее в памяти. «Как и слова “уходи”». Что там сначала? Фигура? Виктор попытался представить, даже нахмурил лоб от сосредоточенности — но не получалось: Юри ведь носил мешковатую одежду, не угадать точно телосложение. Да у него даже руки — и те в перчатках сейчас! На ночь он их вроде снимал, но Виктор как-то не обратил внимания… На лице Юри — открытом — никак сосредоточиться тоже не получалось. И дело не в огромных очках и падающей практически на глаза челке: невинная смущенная улыбка почему-то сменялась на порочную; испуганный и загнанный взгляд становился маняще-затягивающим. Виски от усердия прошило болью. — Таким образом, прогнав этот образ несколько раз и как можно детальнее, у тебя появится ощущение, что этот человек реален, он рядом, а значит бояться нечего. Когда станет страшно — просто представь, что можешь его коснуться, почувствовать тепло и мягкость его кожи под своими пальцами… Где-то на фоне реальный Юри продолжал говорить: медленно, делая упор на каждом слове; они отпечатывались у Виктора в голове. Воображаемый же Юри в его голове дразняще закатал рукав мешковатой олимпийки и обнажил смуглую кожу. Виктор помнил, какая она на ощупь: мягкая, сухая и теплая; представляя ее под кончиками пальцев, он потянулся вперед, уже почти коснулся… Воображаемый Юри резко отпрянул — прямо как реальный на первой их встрече. А потом с легким запахом гари рассеялся дымкой по сознанию. «Потому что ты — перегорел. Даже на такое воображения не хватает». — Не могу, — пожаловался Виктор, надувшись, и открыл глаза. Юри сидел на том же месте, вот только оперся грудью на стол, подался вперед, словно… Да нет, вряд ли он его разглядывал! — Он ускользает! Мне нужно что-то более материальное. Более ощутимое. — Как обнаженная кожа под пальцами? — понятливо продолжил за ним Юри. Виктор кивнул. — Эх, чувствую себя Гарри Поттером с его счастливыми воспоминаниями для заклинания Патронуса, — со вздохом признался он. Вот только счастливых навскидку он не помнил. Да, были веселые, были неловкие, были такие, которые стыдно рассказать — и которые Виктор с особым удовольствием рассказывал по нескольку раз, пока его раздраженно не грозились заставить замолчать… Но по-настоящему и безоговорочно счастливых особо не было. Разве что одно: когда Яков подарил ему Маккачина за самую первую победу. От воспоминания о любимце Виктор улыбнулся — и рассказал о нем Юри, когда тот спросил, о чем он сейчас подумал. — У меня тоже был пудель, — сказал Юри после его истории, наполненной эмоциональными замечаниями вроде «Родители говорили, что у них теперь словно два неразумных ребенка стало!» и «Яков, когда у меня не получался элемент, грозился научить Маккачина стоять на коньках — и пускать выступать вместо меня, представляешь?». — Вау. И как его зовут? — Виктор заинтересованно подался вперед — но даже с прежнего расстояния смог бы заметить, как поджались, словно от боли, губы Юри. — Звали, — коротко выдохнул тот. — Его нет уже пять лет.***
Вместе с застарелой грустью от воспоминания о Вик-чане Юри почувствовал некое облегчение: Виктор не стал больше спрашивать его о кличке покойного, так что не пришлось отвечать. Да и как вообще можно сказать человеку, что назвал собаку в его честь? Да Виктор сам ему в ответ посоветует обратиться к психотерапевту и будет совершенно прав! — Ладно, давай попробуем еще раз представить. — Когда в ответ на это Виктор устало вздохнул, Юри попробовал его уговорить: — Представь, что это тренировки! Как в фигурном катании. Ведь с первого раза четверной прыжок не получается — так и тут… — Ну давай, — вдруг послушно согласился Виктор и, хитро сощурившись, наклонился к Юри: — А четверной тулуп у меня сразу получился. Нашел, чем удивить. Юри не сомневался, что его кумир и тот самый непобедимый аксель прыгает, как два пальца об лед — просто не сознается, чтобы ему, как божеству, с простыми смертными соревноваться не запретили. Через минут пять Виктор раскрыл глаза (Юри поспешно опустил взгляд в стол и сделал вид, что совсем-совсем кумира не рассматривал. Даже не косился! И уж точно не хотел разгладить эту напряженную морщинку на лбу большим пальцем, а потом губами) и с обидой, словно уличил в обмане, заметил: — Не получается. Это совсем не так просто, как ты говоришь! Юри в ответ только вздохнул: он и себя порой уговорить не мог, а как уговаривать других и вовсе не понимал. «Есть безотказный способ. Раздевайся». Нет, такой способ ему не подходит! Он сможет уговорить словами! «Можно и на словах. Только голос сделай ниже, с хрипотцой — для большей убедительности, Ю…» — …ри? — Кацуки удивленно сморгнул, а Виктор, щелкавший почти перед его лицом пальцем, удовлетворенно хмыкнул и уселся обратно, подперев кулаком голову. — Может, я принимаю не ту позу, не в ту сторону поворачиваюсь, не ту чакру открываю? О, наверное, надо раздеться, чтобы уж точно все чакры обнажить! — Это делается не так, Виктор! — воскликнул Юри как-то жалобно. Но пациент, уже, кстати, поднявшийся и весьма угрожающе взявшийся за верхнюю пуговицу рубашки, недоуменно глянул на него и уселся на место. Хорошо. Спокойно. Дыши, Юри, дыши. — А может, покажешь, как надо? Вот ты бы кого представил на моем месте? Ну там по схеме «ноги и выше по списку»? Юри перестал дышать. Даже шевельнуться боялся, чтобы растревожить воспоминания. «Нет, попытайся не представлять, попытайся не представлять…» Поздно. «Ноги — крепкие, с синяками от коньков и своих пальцев, Юри закинул себе на плечи — и, поворачивая голову, лихорадочно целовал-лизал кожу рядом с острым коленом. Чужие бедра — терлись о его грудь, голени то скрещивались судорожно у него за головой, неудобно фиксируя шею, то ослабленно падали с плеч, отчего Юри сбивался с ритма. Ягодицы — упругие — приятно было мять руками. Грудь — с отчетливо выпирающими ребрами — рвано вздымалась от каждого вздоха, а вокруг правого соска красным горел отпечаток его зубов…» Немного соленый вкус пота с примесью горького дезодоранта вспыхнул на языке Юри, словно этому воспоминанию было от силы пять секунд. Тошнота захлестнула резкой волной, в голове все поплыло, к горлу подкатил не просто комок — казалось, само сердце. Юри резко бросило в пот, он прижал руку ко рту, откинул с грохотом стул и выбежал из кабинета, даже ничего не объяснив. Едва он открыл дверь, на него сразу обрушилась музыка: у Минако шли занятия. Тренер тоже его заметила — окликнула, но Юри все еще чувствовал кисло-сладкую горечь тошноты на корне языка и соленость пота на его кончике и лишь ускорил бег. Быстрее, быстрее, быстрее! Шумно хлопнула дверь туалета. Успел. Юри упал на колени — больно — и склонился над унитазом. Его рвало. Долго, мучительно, пока вкус воспоминаний полностью не смыло в канализацию. Только после этого, прислонившись лихорадочно разгоряченным лбом к прохладной стене, Юри смог немного расслабиться. От липкого пота, выступившего на теле, его знобило, Кацуки понимал, что надо встать с холодного кафеля, чтобы не простыть, надо вернуться, пока Виктор — или Минако — не начали искать его и не нашли здесь, такого жалкого, отвратительного, слабого, больного… Понимал, но продолжал сидеть, вдыхая глубоко запах хлорки, с которой мыли полы, и чувствовал, как его постепенно отпускает. Даже когда перед глазами перестало все кружиться, Юри все равно отчетливо понимал, что не может вернуться в кабинет сейчас. Не может сейчас смотреть на Виктора. Его голос, его глаза — цвет их, — его слова — такие… провоцирующие! Просто невозможно остаться в своем уме. Просто невозможно отбиться от воспоминаний, что раз за разом прорывают все заплатки, обнажают шрамы на душе. Невозможно! Юри от безысходности коротко всхлипнул, но тут же зло прикусил губу. Нет. Он должен. Виктор не виноват, что врач ему достался бракованный, так что ни о чем не узнает. Даже если… Юри сглотнул кислую слюну и поморщился. Даже если ему придется постоянно отлучаться в туалет, чтобы справляться с возбуждением или с другой, такой же мерзкой реакцией, Виктор ни о чем не узнает. Никто не узнает. Тут Юри вспомнил, что, когда выбегал, забыл выключить диктофон. Надо еще отредактировать запись сеанса и вырезать все пробелы, когда он отлучался, иначе наставник сразу поймет, что он совсем не вылечился, и запретит практиковать, а этого нельзя, нельзя допустить! С такими мыслями Юри нажал на смыв и на дрожащих от слабости ногах поднялся. Он вернется к Виктору. Сможет это сделать. Вот только немного попозже: сначала надо зайти к Минако, поговорить; там он заодно понаблюдает за ее учениками — это очень успокаивает… Да, Юри убеждал себя в том, что просто хочет посмотреть на детей — давно же обещал! — а не боится возвращаться в кабинет. Лгать себе получалось до отвратительного легко.***
Юри так внезапно побледнел и выбежал из кабинета, что Виктор, обычно не лезущий за словом в карман, не успел сказать и одного. А когда повернулся с банальным: «Что случилось?» — дверь уже захлопнулась. Хм, не похоже, что Юри позвонили и попросили выйти — или что ему срочно захотелось попить водички из автомата в коридоре. Думать, что это доктор так эффектно ушел (даже убежал) от вопроса, Виктор не хотел. Ну глупо же. Хотел бы — ушел сразу, а так Юри точно раздумывал некоторое время над ответом… Но все же вид у него был болезненный. Виктор нахмурился: не отравился ли Юри часом? Хотя за завтраком сегодня он так ничего и не съел — Виктор почти не отрывал от него взгляда, так что увидел бы… Мысль, что именно из-за его пристального внимания Юри кусок в горло не лез, Виктора не посетила. Потому что — ну как этого можно стесняться? Это же естественно! Виктор привык не стесняться всего естественного. Свое желание резко сменить место проживания он тоже считал естественным. Ну, как птицы на юг. Ну, как животные при пожаре. Ну, как таджики в Москву. И чего Яков только ругается? Просидев еще семь минут и тридцать секунд (Виктор точно замерил время по часам на стене), он встал, походил по кабинету. Дошел до стола Юри — но по ящикам лазить не стал, а на поверхности лежали только чистые листы и мигающий красным диктофон. Записывает? Все еще? Не думая долго, Виктор его отключил: все равно сеанс сейчас, можно сказать, на паузе, так что записывать нечего. Эти минуты молчания в его лечении уж точно никак не помогут — только батарейки разрядят, да память займут. Был, конечно, совершенно детский соблазн начать говорить вслух с самим собой, да еще и голос искажать при этом, но это уж точно лишнее. Он и так уже допритворялся, хватит. Прошло еще пятнадцать минут. Стрелки усов Манэки-нэко совершенно нелепо встопорщились, указывая ей (или ему?) на глаза, зрачки в которых с каждым щелчком секунд двигались из стороны в сторону. Виктору, развлекавшему себя наблюдением за этими часами, уже стало казаться, что у него тоже подобный нервный тик развился. А еще плечи его начало покрывать ледяной коркой подкрадывающегося страха. «Он сбежал — от тебя. Бросил». Нет! Виктор потер плечи, встряхнулся и сел на стул. Юри его не бросил — Юри скоро вернется. Просто… надо дождаться. Не одному. Тут он опустил взгляд на телефон, который машинально достал из кармана брюк, когда садился, и сейчас крутил в руке. Может, и правда позвонить? Узнать, как дела у команды, как дела у Якова, не взял ли он… не взял ли он кого на место Виктора. «Не задавай вопросы, на которые не хочешь знать ответа». Мудрый совет. К таким Виктор никогда не прислушивался. Позвонить самому тренеру он так и не решился: терапия Юри вряд ли вылечит глухоту (а тренер кричать будет громко за то, что Виктор все вызовы от него не принимал вчера весь день, а ночью вообще в черный список закинул). Кого б набрать… Задумавшись над таким вопросом, Виктор невольно вновь перевел взгляд на часы, и их образ ему подсказал ответ. О, точно. Да и не зря же ему этот… котенок сегодня снился? Через десять щелчков секунд Виктор в ответ на свое радостное «Утра, Юрочка!» услышал в трубке хмурое совсем не мяу: — Хуютра, беженец. Надеюсь, ты траванулся этими японскими сушами и звонишь сообщить, что едешь домой, — голос Юры был раздраженным и сонным. Виктор только сейчас подумал, что там, в России, еще ночь, и Плисецкий наверняка спал, отдыхая от тренировок… Но какое-то глупое раздражение от того, что говорил Юра в его кошмаре, заставило Виктора продолжить еще более радостным тоном: — Нет, тут очень-очень вкусная еда! Вчера меня кормили кацудоном… — Похвастаться звонишь? — голос в трубке стал еще мрачнее. Виктор с трудом подавил смешок. О, если бы он хотел похвастаться — прислал бы фото (которых вчера наделал вдоволь). Вот только не до игр ему фантиком с котенком, когда у самого на душе кошки скребут. И гадят там же. — Почему сразу похвастаться? Я, вообще-то, позвонил узнать, как у вас дела! — обиженно поправил Виктор. — Вы же мне не чужие люди, я переживаю! Юра никогда не сдерживал себя — ни на льду, упорно тренируясь в полную силу, ни в общении. Вот и сейчас громко и обидно заржал: — Ага, и поэтому свалил, даже не попрощавшись, да? — А ты хотел, чтобы я обнял тебя на прощание, Юрочка? — невинно предположил Виктор. И ожидаемо услышал в ответ раздраженное шипение прямо в динамик: — Себя, блядь, обними, дебил озабоченный! Или, вон, Якова можешь полапать — а то он рвет и мечет, явно от недостатка твоей любви! — О, передай Якову, что ему тоже стоит посетить Японию! — воскликнул Виктор, чувствуя, как отпускает было сворачивающаяся пружина страха внутри. Когда тебя, судя по тону, просто мечтают убить — и с особой жестокостью, — одиноким и брошенным себя уж точно не почувствуешь. Юра снабжал его этим лекарством со всей своей подростковой агрессией. — Тут очень красиво, а ему нужен отдых! И ты приезжай! Плисецкий лишь фыркнул еще на части с Яковом, да так громко, что наверняка не услышал предложение, адресованное себе: — Русско-японской войны хочешь? Ты же знаешь тренера: если узнает, что ты не лечишься там, а жрешь и гуляешь, то разнесет все, чтобы добраться до тебя и вправить мозги собственными руками. — Не, спасибо, со своими мозгами я справлюсь сам. — Сам? — Юра снова заржал. — Да ты сам даже коньки зашнуровать не можешь — все тебе зрители нужны! — Юрочка, ты разбиваешь мне сердце, — притворно ахнул Виктор. — Я тебе кое-что другое разобью, если не вернешься сегодня же. Ты мне еще программу должен поставить, не забыл? Загонял, значит, про «Я устрою тебе невьебенный дебют!», сказал найти тебя, если выиграю. Я выиграл. И теперь я тебя найду, слышишь, из-под земли достану! Виктор, невольно отодвинув от уха телефон — громкому крику Юра точно научился у тренера, — удивленно округлил губы. О, точно. Он вдруг вспомнил свое обещание, данное на каких-то юниорских соревнованиях Юре… и предпочел быстренько забыть его обратно. При всем желании и присутствии совести, он не сможет сейчас поставить программу: ведь для этого надо выйти на лед, туда, где можешь быть только один. Наедине с приступами. А Виктор уже больше не в силах это выносить, так что решил не выходить на каток больше необходимого — только чтобы оттачивать свои программы, с которыми хотел откатать последний сезон… Но прямо отказаться от своего обещания он не мог. А значит: — Ой, Юрочка, что-то тебя плохо слышно! — Че? — тут же подозрительно отреагировал Плисецкий. — Слышь, хуепутало, не смей… Виктор посмел и сбросил вызов. А потом и вовсе отключил телефон — только после этого вспомнив, что хотел спросить, не занял ли кто его место в команде. Хотя Юра сейчас, верно, горит из-за его выходки, так что перезванивать не вариант... Виктор невольно усмехнулся. Неужели он сам был когда-то таким несдержанным и порывистым? «Ой, как будто ты перестал таким быть. Даром что старше на десяток лет, а в голове все также ветер и с адекватностью беда». Поспорить с этим Виктор не успел: дверь тихо скрипнула, и, обернувшись через плечо, он заметил Юри. Уже не настолько бледного, только челка разве что была мокрой и прилипла ко лбу, словно он умывался… И на серой толстовке тоже была заметна россыпь неаккуратных капель. Но он был определенно уже нормального, смуглого оттенка. Виктор посмотрел на часы и мысленно сделал пометку после сеанса сводить Юри куда-нибудь поесть. А то уже обед, а тот даже не завтракал, немудрено, что его всего шатает от слабости! А может, Юри пытается похудеть? Виктор нахмурился. Может быть. По его поведению видно, что он в чем-то себе очень сильно отказывает! Юри прошел мимо него и устало опустился за стол. Взъерошил волосы, поморщился, почувствовав влагу, неловко сцепил пальцы — и поднял взгляд Виктору куда-то в район подбородка: — Прошу прощения, что так внезапно тебя покинул. Продолжим? Хм, извинился, но причин — даже выдуманных — не назвал. Виктор постарался не щуриться так откровенно-подозрительно и беспечно кивнул. А потом, спохватившись, добавил, перебивая было открывшего рот доктора: — Я отключил диктофон. Юри удивленно сморгнул — казалось, он вообще забыл про то, что записывает сеансы (или удивился, что Виктор умеет обращаться с такой техникой?), взял диктофон в руки, повертел его, погладил кнопку включения большим пальцем — и со вздохом убрал аппарат в ящик стола. — Тогда, думаю, закончим на сегодня. Пошли домой, — не дожидаясь его ответа, Юри поднялся и начал собираться. И это «пошли домой» стало самой действенной терапией из всех, что они сегодня пробовали. Виктор почувствовал разлившееся по телу спокойствие — и решился: — Юри, а у вас есть поблизости каток?