Холодный ветер силы придает... Ты мое несчастье, мой озноб, И тихим вечером вспомни то, что было...
Виктор не знал, сколько должна длиться его терапия. Все предыдущие попытки он заканчивал день так на третий-четвертый: просто выходил из дома на очередной сеанс и как-то совершенно случайно оказывался на катке. Мистика! Яков почему-то в мистику не верил. Виктор же не верил, что разговорчики могут ему помочь: баш на баш, не верю на не верю. Сейчас ему впервые хотелось верить. Да и сам вчера почувствовал, когда шел один к Ледовому дворцу, что работает методика, что представляемый образ прогоняет страх! Осталось добиться того, чтобы прототип этого образа перестал его бояться. И у Виктора даже был план: клин клином вышибают, боязнь прикосновений нужно лечить прикосновениями. «Что-то ты не спешишь свою боязнь одиночества лечить одиночеством». Тут другой случай! Хотя сейчас Юри его, вроде, не боялся. Наверное. Уложил в начале сеанса на кушетку, сказал: «Постарайся расслабиться» («И получай удовольствие?» — хотел дополнить Виктор, но вопреки обыкновению промолчал), — а сам сел за стол и стал что-то набирать в ноутбуке. Молча. Вот Виктор лежал и расслаблялся. Старательно. Когда Юри, наконец, заговорил, он уже почти спал. — А, что? — рассеянно спросил Виктор, привставая на локте, и потер руками глаза. Что-то разморило его под стук клавиш похлеще, чем под нотации Якова. Он хоть не храпел? Неловко, верно, это смотрелось бы на записи диктофона. Юри немного помялся с ответом и сжал в руках диктофон. Красный огонек записи не мигал. «Отключил», — с вспыхнувшим интересом понял Виктор. Это что там Юри не хочет сообщать своему наставнику? Ну-ка, ну-ка. Виктор сел на кушетке, подобрав под себя ноги, и постарался изобразить непугающее внимание. «Как у льва к косуле. Даром что слюни не пускаешь». Виктор отмахнулся от такого сравнения: Юри он съесть не хочет! «Только покусать». — Прости, что катал твою программу, — сказал Юри, не поднимая взгляда. Щеки его покраснели. Оу. Виктор не смог сдержать невольного смешка: так вот что, оказывается, терзало Юри все утро! Так вот как, оказывается, выглядит чувство стыда. «Да, Витя, посмотри, как оно выглядит. Тебе тоже не помешало бы его хоть иногда испытывать». Ему и так мешает другое чувство, оно как-нибудь обойдется без компании. «Потому что компании не место рядом с одиночеством». — Ничего страшного, — отмахнулся Виктор — и от слов доктора, и от своих мыслей. Мысли утихли, а Юри недоверчиво вскинул голову, несмело улыбнулся, так открыто-невинно, что просто нельзя было удержаться: — А вот твои одинарные прыжки не прощу! И что это с тобой произошло на тройном акселе при выходе из кораблика? Это была ужаснейшая попытка! Неужели тебе тренер не говорил, что падать надо на попу? С каждым словом Юри краснел, бледнел, на упоминании места падения заерзал на стуле. — Извини, — глухо пробурчал он. — Я больше не буду. Виктор недоуменно нахмурился. Что не будет? Падать или вообще кататься? «Отлично, так держать, Витя! Сам уходишь с катка — забирай с собой других. Нечего им кататься, когда ты сам не можешь». Нет, он не это имел в виду! — Конечно не будешь, — подтвердил Виктор и добавил с энтузиазмом: — Потому что в следующий раз я научу тебя правильной технике! Юри предпочел промолчать. Словно желая скрыться от взгляда Виктора, он снял очки и начал их протирать тряпочкой: левое стекло, правое, так внимательно их рассматривал на свет, как оценщик драгоценностей не осматривает бриллианты. Виктор же рассматривал его самого. Юри оказался алмазом — неограненным, еще без оправы, но уже манящим. О, вчера он так манил, что был бы Виктор чуть менее искушенным и не общался с Крисом, у него вся сознательность прилила бы с кровью к одному месту. Эрос Юри воистину запретная тема. Виктор спустил ноги с кушетки и оперся спиной о стену, даже не переживая, что она может оставить персиковые следы на темно-синей рубашке. Комната для сеансов была небольшой, так что Юри сидел недалеко и можно было даже рассмотреть его глаза — красивые. Зрачок почти сливается с радужкой, границы заметно только совсем вблизи — как вчера, — ресницы короткие, но такие густые, что, когда он моргал, Виктор мог поклясться: ощущал дуновение ветерка. «Он, видимо, думает, что если сморгнуть — ты исчезнешь. Или что тебя сдует. Вот и пытается усерднее». Сидеть стало неуютно (холодно), Виктор прижал ноги к груди и обнял колени. Нужно поговорить. Да, на сеансах с психологом обычно разговаривают — некоторые даже утверждают, что это помогает (читеры). Но все его мысли затрагивали вчерашний день и явно не входили в список того, о чем Юри хотел бы говорить под запись. О чем Юри вообще хотел бы говорить. «Ты и так его вчера спровоцировал. Он тебе открылся, только чтобы прогнать. Может, даже выдумал все — чтобы причина была повесомее. А ты как сорняк: пустил свои корни в почву под его ногами, разрушаешь все и отказываешься исчезать!» — Расскажи мне о своей семье, — голос Юри так внезапно и вовремя прервал его панические мысли, что Виктор испытал прилив благодарности. Благодарность он предпочитал выражать объятиями, но сейчас сдержался. Пока еще рано. — Мама, папа, я — дружная семья, — коротко отозвался Виктор и пожал плечами. — К чему вопрос? Мы же обо мне говорим, с ними все в порядке. «В семье не без… Виктора». Кацуки ойкнул, поспешно включил диктофон и выронил его на стол. Виктор поморщился от резкого стука. Чего это с Юри? Волнуется? После всего, что было? «Представляешь, кто-то смущается копаться в чужом грязном белье. А кто-то — ты». Но… Ай, ладно, уел. «Интересно, проигрывать споры самому себе — шизофрения?» Боязнь спугнуть собеседника. От себя-то никуда не деться. «Жаль, да?» — Если хочешь — можем об этом не говорить! — тут же пошел Юри на попятную. Виктор только вздохнул и оперся щекой о колено, задумчиво смотря на врача: неужели снова замкнется со своей нерешительностью и сдастся? Но Юри не спешил отступать: — Часто причины психических заболеваний берут начало из детства, поэтому обсуждение может помочь найти путь к лечению. А, ну раз так. Виктор снова поерзал, опустил теперь одну ногу. Крис как-то заинтересовался русским выражением «шило в заднице» — в переводе представлял нечто из разряда секса с посторонними предметами. Когда он предложил такое Виктору в контексте небольшого разнообразия — в тот вечер они валялись в кровати разве что от хохота… Когда узнал перевод, Крис задумчиво отметил, что это выражение характеризует Виктора на все сто: дескать, он такой же неугомонный. Виктор парировал, что Крису лишь бы что-нибудь вставить ему в зад. Сейчас это шило сместилось и старательно делало дыры в его душе. В одну из таких — большую, черную — Юри его толкал. И Виктор не мог отказать: — Ну, меня никто не бил, не грозил отдать в детдом и не забывал на детской площадке, если ты про это. — Хорошо, — Юри кивнул и поправил очки. Виктору захотелось их совсем снять: безвкусные, большие, они только скрывают его лицо! Лишняя преграда. Лишний способ спрятаться — да так, что не вытащишь. И почему он не хочет понять, что прятки — не выход? Но Юри хотя бы рассказал ему, что послужило причиной его болезни — надо ответить тем же. — Как и у многих мальчиков, у меня были сложные отношения с отцом, — с неохотным вздохом начал рассказ Виктор. Каждый раз, вспоминая об этом мужчине, он чувствовал себя маленьким неразумным ребенком с бескомпромиссным «Хочу» и подозревал, что мало с тех пор изменился. Постоянство — залог мастерства, конечно. Вот только почему это звучит как утешение? — Единственный ребенок в семье всегда отмечен клеймом «наследник», так что отец, мягко говоря, был не в восторге, когда я пошел в фигурное катание. Даже запрещал поначалу, поняв, что я собрался провести на коньках всю жизнь. — А ты что? — не выдержал Юри, когда он надолго замолчал. Виктор незаметно усмехнулся: провоцировать Юри, подстегивать его любопытство было слишком заманчиво. «Хорошее развлечение для пенсии». — А я задерживал дыхание и обещал, что не начну дышать, пока мне не разрешат пойти на каток, — Виктор пожал плечами. Дескать, а как еще ребенок мог добиться своего? Только шантажом. В России вообще детство суровое: игрушки, прибитые к полу, новогодние утренники — как Хэллоуин. — Я был ребенком. Мне виделся только такой выход — потому я и давил, как мог. Но даже не думал, что спустя годы это будет давить на меня. «Думать ведь так скучно, верно?» — И он сдался? — Юри подался вперед, слишком открыто проявляя интерес. Виктору было приятно, что рядом с ним Юри забывается. — Ну я же сейчас дышу, — хмыкнул он. «Пока еще». — Это была моя первая победа, — продолжил Виктор. — Потом побед стало больше, и с каждой отец, вроде бы, даже смягчался. Но на выступления ни разу не приходил. Он просто сказал мне стать лучшим — вот я и стал. Его первая борьба, самая главная в жизни, уложенная в эти несколько слов, выглядела нелепой и слишком легкой. Если задуматься, то все, чем он гордился — выглядит пустым. «Потому что ты сам — пу…» Заткнись! — Вот такие вот дела. С причинами разобрались — давай разберемся с лечением? — попросил Виктор. Хотя он сам вчера уже разобрался с лечением: и, сдавалось ему, Юри оно тоже поможет. Юри точно станет легче. Казалось, доктор только и ждал этой просьбы: он отодвинул ящик стола и достал оттуда кислотно-зеленую тонкую резинку: — Прикосновения к другому — лишь способ сконцентрироваться на чем-то, кроме приступа, способ выйти из зацикленности на панических мыслях, — начал он, растягивая резинку на пальцах. — Но есть еще и другой способ: например, надеть на запястье резинку. Как только почувствуешь приближение паники — помнишь, мы с тобой уже пытались поймать, с чего она начинается? — Виктор кивнул, Юри продолжил: — В этот момент натяни ее и отпусти, чтобы она щелкнула по коже. Вот так, — Юри скатал резинку по кисти руки на запястье, оттянул сантиметров на пять и отпустил. Даже не поморщился. А потом еще раз. Этот звук был таким сочным, таким… двусмысленным, что да — Виктор опять не сдержался: — Юри, а тебе нравится БДСМ? — невинно спросил он, изо всех сил стараясь не рассмеяться от вида растерянного — нет, ошарашенного — лица доктора. Итак, три стадии: непонимание, осознание, смущение — пройдены, теперь четвертая… — Мы говорим сейчас не обо мне! — Юри произнес это строгим голосом и поправил очки. Виктор разочарованно вздохнул, потом опустил с кушетки и вторую ногу, подвинулся к краю. Да почему они такие неудобные? — Не думаю, что мне это поможет, — сказал он. — Во время приступа боль и резкие звуки меня только пугают. Да и пробовал он такой способ — чай, гуглом пользоваться умеет и без посредников. — Тогда попробуем другой способ, — тут же предложил Юри. «Через постель?» — хотел было спросить Виктор, но снова сдержался. Хм, Крис всегда утверждал, что воздержание вредно для здоровья, что бы он сказал в этом случае? «Ебитесь, дети мои». О да, это вполне в его духе. Вот только Юри вряд ли будет в восторге. — Да не надо никаких других способов, — отмахнулся Виктор, лег на бок, попытался принять позу покрасивее. Но Юри был очень неблагодарным зрителем: даже не смотрел; так что он перевернулся на спину, заложил руки за голову и уставился в потолок. Белый. Совсем непохожий на черное, пустое небо тем вечером. — Вчера, когда я шел к тебе в Ледовый дворец, у меня был приступ. Не такой сильный, как обычно — и я смог его подавить, представив образ близкого человека. За тот случай Виктор до сих пор чувствовал лопающуюся пьянящими пузырьками гордость. После череды равнодушия к собственным успехам в катании это было так волнительно! Виктор думал, что Юри его похвалит (и наградит)… «Аж два раза. Когда будешь вставать, смотри под ноги внимательнее. А то раскатал губу, еще наступишь». — Ты ведь рисковал! — Юри ахнул, побледнел и, кажется, разозлился. Реакция три-в-одном и все для него. Виктор даже залюбовался. «И кто это еще любит БДСМ…» — В мире каждый день гибнут люди: все мы рискуем, выходя на улицу. Но я ведь жив, — легкомысленно фыркнул Виктор и вытянул правую руку в сторону Юри: — На, можешь потрогать, если не веришь. Юри в ответ только тяжело вздохнул и заскрипел стулом, отодвигаясь от стола. Виктор с легким интересом наблюдал, как он лезет в нижний ящик и достает оттуда какие-то распечатки. Придвинув стул обратно, Юри постучал кипой бумаг по столу, трамбуя, потом начал их споро перелистывать. Под шорох страниц Виктор уже настроился опять поспать, но не успел. — Давай снова пройдем тест для оценки уровня тревоги: проверим, насколько улучшились твои показатели. То, что ты смог побороть приступ… — Юри замялся, и вся его напряженная поза выражала неодобрение (испуг?). Вслух же он сказал другое: — Это хорошо. Значит, лечение дает плоды. «Гляди, как бы тебя этими плодами, как Ньютона, по макушке не вдохновило». А хоть бы и так! Виктор сел слитным движением и пригладил волосы — спохватился и усилием заставил себя положить руку на колени. Чего это он прихорашивается, спрашивается? Волнуется? Тест как тест. Жизнь спортсмена вообще сплошные тесты, так что он уже должен был привыкнуть. «Пора отвыкать, Витя». — Первый вопрос. Я испытываю напряженность, мне не по себе: а) все время; б) часто; в) время от времени, иногда; г) совсем не испытываю, — начал зачитывать вслух Юри и занес ручку, готовый обвести вариант ответа. — Совсем не испытываю, — выбрал Виктор, не задумываясь. Вообще лучше ни о чем не задумываться. Так жить проще. Так не приходится задыхаться от мыслей, которые толпятся в очереди и хотят смять тебя, как пустой фантик. — Второй. Я испытываю страх, мне кажется, будто вот-вот может случиться что-то ужасное… Над дальнейшими вопросами Виктор тоже не задумывался. Пытался сложить из букв ответов слова, тренировал воображение. Собрал «гав» — понял, что соскучился по Маккачину, задумался, как там его старик, его верный друг, испытал угрызения совести, что оставил его у друзей, можно сказать, бросил… — Последний вопрос, — Юри вдруг громко скрипнул ручкой, ойкнул, отложил ее и зачитал: — У меня бывает чувство паники: а) очень часто; б) довольно часто; в) иногда; г) не бывает. И уставился, уставился на Виктора, словно следователь. Пристально — даром что лампой глаза не просветил. Только попробуй соврать! Виктор сморгнул — и ощущение пропало: Юри вообще смотрел над его головой, на часы. Виктор посмеялся над собой: чего это он, в самом деле? Никто его тут не хочет вычислить, никто не хочет прописать ему еще до кучи психо-бонусов, чтобы больше не пустить на каток. Он и сам справляется. А Юри — хочет помочь. — Иногда, — Виктор улыбнулся одними губами и с хрустом наклонил голову к плечу. Потом к другому. Поймал себя на том, что пытается за разминкой мышц шеи скрыть неловкость: ему и правда стало неловко, что он так несерьезно отнесся к тесту, исказил все результаты. Юри ведь для него душу распахнул, а он туда не разувшись. Но сейчас Виктор не врал! Все верно! Приступы иногда бывают — иногда не бывают. «Иногда» — вообще понятие с растяжимой частотой. «Возраст — тоже понятие растяжимое. Просто в один момент время сжимается резко, словно резинка хлопает по запястью — и все. Приходится очнуться от мечтаний молодости». Юри зашевелил губами, подсчитывая результат. Недоверчиво нахмурился: — Десять баллов. В первый раз было семнадцать. — Это же хорошо? — спросил Виктор. Ответ ему был не очень интересен — ему было… стыдно? Немножко. Надо бы потом перепройти этот тест уже серьезно: Юри ведь к нему серьезно относится. — Это означает умеренный уровень тревожности. Еще не совсем излечение, но прогресс налицо, — он несмело улыбнулся. Виктор снова захотел признаться, но признание в небольшом обмане эту улыбку убьет, так что он лучше потом отработает! «Ты уверен, что так будет лучше?» Да, точно будет! «Для Юри?» Ну… в конечном итоге. Юри убрал бумаги: он всегда поддерживал идеальный порядок на столе, словно пытался спроецировать его на свою душу (да, общение с психологами для Виктора просто так не прошло). Потом выпрямился на стуле, поправил очки, сложил руки в замок на столе. Виктор еле слышно хмыкнул: так много суетливых действий — кажется, шило в заднице у них одно на двоих. «Ты так жалок в своих попытках найти общие точки соприкосновения». — Мы все-таки попробуем еще способ, — произнес Юри. Это «мы» прокатилось по коже Виктора шелковистым перышком, вызывая мурашки. Не пугающие — волнующие. — Он лишним не станет, наоборот: поможет прояснить сознание, чтобы было легче представлять тот образ. Тут Виктор подумал, что Юри даже не спросил, кого он себе нафантазировал. Неужели не интересно? Хотя он вряд ли бы поверил, если бы свое имя услышал — в этом Виктор не стал бы обманывать. А может, Юри как раз и боялся услышать именно его? «Боялся? О, в этой комнате только у одного человека приступы паники — и не ты сейчас сидишь в кресле психотерапевта». Хотя оно, наверное, должно быть поудобнее. Виктор снова поерзал на жесткой кушетке, закинул ногу на ногу и приготовился внимать. — Во время прошлого приступа я заметил, что ты неправильно дышишь. Такое заявление оказалось настолько внезапным, что Виктор недоверчиво нахмурился. Эй, между прочим, в навыке дыхания у него стаж побольше, чем у Юри, будет! «Ага, Юри ведь — моложе. А ты…» Да-да, а ему уже пора ездить на автобусе в семь утра и ложиться спать в белых тапочках на случай, если коньки во сне отбросит. — И как же нужно правильно? — поинтересовался Виктор, прищурив глаз. Если так сделать, то Юри занимает больше места в поле зрения, постороннее отсекается. Юри с готовностью поднял руки к лицу: — Сложи ладони горсточкой, как будто хочешь зачерпнуть ими воду, и приложи их к лицу, чтобы они прикрывали рот и нос, — Юри закрыл ладонями лицо, только глаза остались видны, и взгляд их был устремлен на Виктора. Кацуки вообще сегодня смотрел на него гораздо больше, чем обычно. Будто решил после вчерашнего больше не пытаться скрываться и напугать тем, что все это время прятал внутри. Виктор, встречая его взгляд, еле слышно фыркнул — вот еще. Гораздо страшнее, когда на тебя не смотрят. А потом он накрыл ладонями лицо, отзеркаливая действия Юри. — Теперь дыши спокойно, немного удлиняя выдох. Для начала можешь считать про себя: раз-два — вдох, раз-два-три-четыре — выдох. Понял? Виктор-то понял — до четырех считать умел. Не понял только, почему Юри после всего, что между ними вчера произошло, ведет себя так отстраненно и по-деловому. И не только на сеансе — даже за завтраком. Виктор-то думал, что хоть теперь, когда стена разрушена, все будет по-другому! Но Юри, кажется, споро возвел новую. Снова начал подавлять себя, упорно не понимая, что ни к чему хорошему это не приведет: тщательно подавляемое все равно вырывается. Рано или поздно Юри опять может утратить свой хваленый контроль в другой компании — ведь для этого нужно так мало, просто прикосновение! — и в этот раз все может оказаться серьезнее, чем с тем мальчишкой, имени которого Виктор не запомнил. Следующий такой раз может сломать Юри! И не только: его родителей, его друзей. Познакомившись с этими людьми, проникшись их любовью к Юри, Виктор не мог этого допустить. Уж лучше пусть Кацуки сорвется сейчас, и произошедшее не выйдет за стены этого кабинета. Уж хоть ему-то — хоть в этом! — Виктор может помочь. Ведь, словно в насмешку, его болезнь — способ ее лечения — подходит для этого как нельзя лучше. «Подходит, чтобы помочь ему? Скорее, себе, так ведь? Ты же эгоист до мозга костей, Витя, ты о других думаешь, только чтобы узнать реакцию на себя!» Нет. Может быть. Но сейчас он старается это исправить! И Юри ведь сам признался, что после вчерашнего разговора ему стало легче, значит, ему станет еще легче, если он позволит себе раскрыться побольше! Посадить бы сейчас Юри рядом с собой. Если он сам подойдет, совесть за совершенное будет грызть Виктора чуть меньше. «Да она у тебя и так беззубая». Над тем, как связаны недостаток зубов с возрастом, Виктор задумываться не стал. Он отсел чуть в сторону и похлопал по кушетке рядом с собой: — Юри, сядь рядом — послушай, пожалуйста, как я дышу. А то вдруг опять буду делать что-то не так? Нет. Сейчас он впервые хотел что-то сделать «так». Юри его потом поблагодарит! «Он потом тебя прогонит, он тебя точно прогонит!» Улыбка Виктора примерзла к губам, а дыхание он задержал после просьбы. Как в детстве, только сейчас не собирался шантажировать — просто просил. Пожалуйста, подойди. Через пять гулких толчков сердца Юри встал.***
Юри не знал, сколько еще Виктор сможет находиться у него. День? Два дня? Неделю? Не знал, как планировать способы лечения, когда все, чего хочешь: чтобы пациент как можно скорее уехал. Что Юри знал точно: он зациклился на Викторе. Как-то внезапно понял, что уже ни к кому не прикипает взглядом на улице или в транспорте, что возбуждение не накатывает вспышками, когда он с кем-то случайно соприкасается — или когда замечает на себе пристальный взгляд. Зато каждый раз, когда он взглядом натыкается на Виктора, дышится сложнее и голос хрипнет. «Верно, зачем смотреть на какие-то пирожки, когда дома тебя ждет целый торт? Кстати, помнишь, что Виктор предлагал? Не хочешь его под взбитыми сливками?» Юри совершенно недвусмысленно хотел Виктора любым. И со сливками, и без. «Интересно, заметны ли на белой коже капли спермы?» Юри закусил щеку изнутри и на краткое мгновение зажмурился. Совсем не интересно. Ни капли! Притащенная откуда-то Минако кушетка, которая с трудом влезла в дверь и кабинет, впервые показалась ему короткой. Или просто Виктор занимал так много места? Не в смысле физической формы: в смысле, что его присутствие ощущалось даже на другом конце кабинета, гладило жаром, что уж говорить о таком близком расстоянии? Правильно дышать по своей технике Юри начал еще до того, как уселся рядом. — Тут нет ничего сложного, — заговорил он торопливо, пока голову не заполнили ненужные мысли. Виктор развернулся к нему, подвернув под себя ногу; ладони от лица он убрал, и теперь они лежали у него на колене. Юри захотел их к своему лицу. Огладить ими свои щеки, закрыть глаза, чтобы не видеть смущающий своей открытостью взгляд Виктора, потереться носом и дышать, дышать Виктором… Может, стоит сделать так? Юри ведь все равно решил доказать, что его желания не выдумка, что они навязчивы и опасны! Кацуки напряженно закаменел и побоялся даже свои руки поднять. Побоялся, что коснется ими не своего лица. «Трус». — На вдохе сосредоточься, почувствуй, как воздух наполняет каждую твою клеточку. Ра-аз, дв-а-а, — Юри зажмурился, глубоко вдохнул… И понял свою ошибку. Виктор с утра не принял душ и пах собой: потом от душной ночи, кондиционером, с которым мама стирает постельное белье, утренним быстрым кофе, который Юри у него отобрал на половине кружки — потому что нельзя ему кофе! — и вручил взамен зеленый чай. Запах валерианы и мелиссы, кстати, тоже ощущался… Виктор пах так по-настоящему, не типографной краской, что Юри долго не выдыхал. Потребность впитать этот запах без остатка, принять его как можно глубже в себя, сохранить до конца жизни была даже острее нужды в кислороде. Счет уже, кажется, пошел на девять-десять-одиннадцать… Открыв на пятнадцати глаза, Юри сначала подумал, что у него глюки от кислородного голодания. Но голод у него был один, не по воздуху или еде — а Виктор и правда был так близко, что расплывался перед глазами. — Дыши, Юри, — низким голосом попросил он. А потом и этого ничтожно малого (невыносимо большого!) расстояния между ними не осталось. Первые секунды Юри не то что дышать — даже думать не мог. Только чувствовать. Губы у Виктора мягкие и сухие. Его язык вдвинулся в рот, настойчиво, практически заставляя ответить. Его рука опустилась Юри на колено, сжала. А потом пришли мысли. Виктор его целует. Он целуется с Виктором Никифоровым. Прямо сейчас, в эту секунду, гладит его язык своим, наклоняет голову, чтобы было удобнее, трется носом о нос. Нет, этого просто не может быть! Виктор придвинулся по кушетке, заставил его запрокинуть голову, вжался ртом сильнее, так плотно, что Юри стало стыдно. А еще неудобно, хорошо, жарко, плохо — все одним коктейлем, обжигающим припухшие, онемевшие губы. Нет, этого не должно было быть! Этого не может быть! Это… Заторможенное сознание взорвалось тысячей осколочных мыслей, когда Виктор, не прекращая того самого, первого и безумно длинного, поцелуя, скользнул ладонью по его паху. Юри тряхнуло так, что он столкнулся зубами с зубами Виктора и застонал-заскулил в его губы. Плохо! «Хорошо!» «Как же хорошо эта рука накрывает член, такая широкая с длинными пальцами, идеально по размеру! Вот бы почувствовать ее под одеждой, да, Ю-ури? Да!» Перестань! — В… Виктор, перестань! — Юри вспомнил, как поворачивать голову, и неуклюже разорвал поцелуй. Попытался еще упереться Виктору, такому близкому и настойчивому, в грудь-плечи-хоть куда-нибудь! — и отстранить его. Дать себе уже возможность дышать не им! Виктор, словно не слыша, начал покрывать его лицо короткими жалящими поцелуями. — Дыши, Ю-ури, — снова повторил он, выцеловывая от правой скулы к челюсти. — Дыши, — осело на губах, смятых мельком. — Ровнее, Юри. Спокойнее. Ты можешь это контролировать, видишь? Я помогу тебе, я помогу, верь… только верь… Это «помогу» все больше походило на изощренную месть. Юри дышал, вдыхал запах Виктора, ощущал тепло его тела и хотел плакать от невыносимого желания. Зачем Виктор это делает? Он же просил отпустить, просил!!! Зачем?! «Не проси. Заставь. Не отпусти — опусти его на колени». Нет! «Покажи ему, о чем мечтал все это время». Нет! «У тебя нет выбора!» Да. Виктор не оставил его. Юри пытался все показать словами, правда, пытался! Но Виктор загнал его в ловушку, толкнул, непозволительно ярко улыбаясь, в клетку к личным львам и сам зашел следом. Оставил только один выход: показать, что это не шутки. Немного. Не сорваться, но… чтобы он понял и уехал, пока не стало поздно. Он должен понять! Виктор подался вперед, снова собираясь его поцеловать, но Юри вдруг усмехнулся и качнул головой. Мимолетная растерянность в глазах Виктора чуть не заставила его засмеяться. Юри быстро наклонился вперед, лизнул уголок губ, руками же надавил Виктору на плечи. Еще и еще. Пока тот на колени не опустился. Свое тело ощущалось, как чужое, это пугало, но Юри верил, что сможет остановиться, сможет!.. «А захочешь ли? Чего ты сейчас хочешь, Ю-ури?» Виктора. Так сильно хочет! Юри с тихим шорохом подвинулся к краю кушетки; неторопливо, словно боясь расплескать — выплеснуть — свое возбуждение. На удивление не дрожащей рукой расстегнул пуговицу, ширинку. Затаив дыхание, достал член. — Ты хотел поцелуев, — голос тоже был словно чужой. Да, его голос не такой хриплый, будто сорванный стонами, будто Юри одну за одной курил сигареты после жесткого секса! Не такой властный. — Так целуй. У Виктора губы немного припухли и блестели от слюны. «Твоей, Юри». И смотрел он прямо перед собой. «На твой член, Юри». От простых выводов Кацуки на секунду задохнулся, на вторую закрыл лицо руками, на третью захотел провалиться сквозь кушетку-пол-землю… На четвертую Виктор мягко обнял его, вобрал в руку и медленно скользнул плотным кольцом пальцев по всей длине. На шестой секунде Юри пропал. И остался только Эрос. Рука Виктора ощущалась не так, как своя. Губы у него были горячие — у Юри лицо еще горело-полыхало от их следов, — а вот пальцы ледяные. Сжимали то сильнее, то слабее, чем нужно, двигались настолько откровенно, как Юри никогда себя не трогал. Просто… не мог, это же мерзко и неправильно!.. Виктор никогда не делал ничего мерзкого, и сейчас Юри не знал, как быть. Не знал, ненавидит ли себя больше, делая это сам — или закрывая глаза и отдаваясь другому. «Не другому — Виктору. Своему пациенту. Прямо в кабинете. Как в каком-то дешевом порно — только стонешь ты не на камеру, а на диктофон. Хочешь потом дрочить на эту запись, да?» Диктофон! Юри словно ледяной водой окатило. Он же его не выключил! Надо встать… Открыв на короткий миг глаза, Юри увидел, как Виктор открыл широко рот — и обхватил его влажную от смазки головку губами. — Викта-а-ар, да! — забывшись, протяжно простонал Юри. Все тело свело, хотелось только подставиться больше этому жаркому рту, Юри выгнулся, вцепился пальцами в кушетку. Белый потолок вверху качался, вот-вот рухнет на голову, и Юри боялся рухнуть сам. Но только голову уронил на грудь и прикипел взглядом к пепельной макушке, ритмично двигающейся между его ног. Виктор даже минет делал изящно и красиво. Двигал головой в такт руке так, словно и правда был под прицелом камеры; заправлял периодически выбивающуюся челку за ухо, плотно сжимал губы, посасывал болезненно ноющую головку, только ее, но этого было так… «Мало, да? Войди на полную длину. Хватит полумер. Толкнись глубоко, до основания, уверен, Виктор сможет сделать и королевский минет. Кто, как не он?» Юри открыл рот, собираясь просить, молить, умолять — то ли продолжить, то ли отпустить. Сделать хоть что-то, чтобы это уже прекратилось, больше он просто не вынесет! Но когда Виктор причмокнул, выпуская его изо рта, Юри дернул бедрами, втолкнулся резко обратно. Еще! Еще, пожалуйста! Виктор поперхнулся, но взялся рукой возле основания, чтобы не дать войти глубже, и продолжил. Юри уже не думал. Хотел: взять Виктора за волосы, за это серебряное совершенство, собрать их в горсть — и оттянуть вниз, чтобы Виктор смотрел ему в глаза в то время, как член входит в его рот. Смотрел на него, только на него, неотрывно! «Жаль, что он обрезал волосы, правда?» Вспышкой пронеслись воспоминания юного Виктора, ангела с хвостом длинных волос. Юри болезненно остро вспомнил, как восторгался им тогда без налета этих мерзких мыслей, еще до Эроса, только Виктором, его чистотой, эфемерностью… «А сейчас ты наслаждаешься его ртом». Очередной спазм удовольствия сжал желудок; Юри замутило — от себя. Боясь, что его сейчас вырвет, Кацуки резко оттолкнул расслабившегося Виктора, одернул футболку на пах — и выбежал, пытаясь не запутаться в ногах. Хотелось плакать, кричать, вернуться — и довести все до конца. Вернуться — и окончательно утратить контроль. Что же он наделал? Что же. Он. Натворил?! Зеркало в туалете отражало две выжженные дыры вместо его глаз — зрачки черные, на всю радужку. Юри всего трясло от выступившего лихорадочного пота, воротник футболки был мокрый; свитер он с себя уже стянул — тот душил, душил плотным воротником! И у него все еще стоял. Впрочем, кончил Юри быстро: всего-то стоило обхватить себя мокрыми от воды пальцами, закрыть глаза и представить влажные губы Виктора. Облегчения не было. Было тяжело. Невыносимо! Именно этим словом Юри мог описать свою жизнь с Виктором. Постоянное желание в теле, Эрос в голове — уже как второй голос. Юри вспомнил, как хотел напугать этим Эросом Виктора — но сегодня Виктор доходчиво показал, что не боится. Что будет рад. «Будет рад, если ты зайдешь дальше, если ты сломаешься!» Одна мысль об этом вызывала у Юри настолько сильное отвращение, что хотелось бежать к унитазу и блевать, блевать, блевать. И желание — настолько сильное, что хотелось себя ласкать, ласкать, ласкать… Голова болела от такого раздрая не переставая. Ногу у бедра пронзило вибрацией, Юри позорно вскрикнул от неожиданности — и вытащил из кармана телефон. Звонили из дома. — Да? — спросил он, затаив дыхание. Лицо в зеркале все еще было лихорадочно бледным, только щеки горели, словно от пощечин; но голос, вроде, уже был его. — Юри? — мамин голос отчего-то был растерянным. Юри вдруг с отчаянно забившимся сердцем подумал, что она узнала, чем он занимался с Виктором. Точно узнала! И сейчас она взволнована по этому поводу, расстроена, что ее сын оказался таким неправильным, что… что… — Почему ты не сказал, что к тебе приедет еще один пациент? В первые секунды Кацуки решил, что из-за тахикардии у него поплыло сознание — вот и послышалось не то. — Еще один пациент? — глупо переспросил он. — Да, сынок. Кстати, его зовут, как тебя! И он очень настойчи… Раздался громкий шорох, словно по трубке скользнули ладонью. Юри резко убрал телефон от уха, поморщился — а когда прижал обратно, голос был не мамин. Он был звонким, с уже знакомым русским акцентом и звенящим от раздражения: — Так, Витя у тебя сейчас? — Кто? — снова переспросил Юри. Слова были знакомые, но смысл их не задерживался в голове, они проскальзывали, не впечатываясь в мозг. «Шок», — отстраненно зафиксировал он и подумал, что реакция какая-то запоздалая. По идее, его должно было накрыть еще в кабинете. «Тебя и накрыло. Губами Виктора, помнишь?» Юри резко прижался пахом к холодной раковине — нервы обожгло так, что волосы на голове зашевелились. Он помнил. Даже слишком хорошо. — Ну Витя. Виктор-мать-его-Никифоров. Ты со мной в непонятки не играй! — в трубке фыркнули и потребовали снова: — Выкладывай адрес вашей сходки, пока я тебе к белому халату белые тапочки не оформил! Юри в растерянности назвал улицу, дом, даже этаж и номер кабинета. Голос стал на мгновение приглушенным — «пациент» спрашивал у мамы, как далеко это место, — а потом снова стал четким: — Жди, мозгоправ. Через десять минут буду! Ответа он ждать не стал. Юри посмотрел потерянно на свой телефон, потом на себя в зеркало. Шестеренки в голове крутились так медленно и с таким скрипом, что в области лба поселилась стучащая боль. Но постепенно складывалась картина: русский, знает Виктора так, что называет сокращенным именем, знает, куда Виктор отправился, возраст, судя по голосу, до двадцати лет, да еще и тезка. Имя «Юрий Плисецкий» высветилось в голове под звук фанфар. Юри недоверчиво уставился вниз, на капающий кран. Да нет, не-е-ет, быть такого не может! «У тебя только что исполнилась одна из влажных фантазий — и ты еще чему-то удивляешься?» С крана сорвались две тяжелые капли — кап-кап. Удивляется? Он? Да после произошедшего в кабинете Юри не удивился бы, если б эта вода потекла вверх. Немного помявшись, он вышел из туалета и решительно сбежал по лестнице вниз. К выходу. Нет, он не избегал Виктора, он просто решил проявить радушие, захотел встретить гостя — а то вдруг тот заблудится? «Ты сам уже давно заблудился в своих желаниях. Юри, бедный Юри, иди на свет». Свет — это Виктор Никифоров. А Юри сейчас хотел спрятать его в своих объятиях, впитать в себя, зачернить своей темнотой. Надо же, он не представлял… нет, он забыл, насколько его желание сильно. Насколько он слаб. «Потому что отказываешься принять себя. Принять — в себя». За своими невеселыми мыслями Юри не заметил, как прошел почти половину пути: впереди уже показался пожилой мужчина, что всегда рыбачил на этом мосту. Юри каждый раз хотел его спросить: ловится ли тут хоть что-то, а то ведро рядом с ним вечно пустое. Но боялся нарушить тишину и спугнуть рыбу. Виктор, кстати, об этом не задумывался: когда они утром шли на сеанс, здоровался так шумно, что Юри порой пугался сам — и всерьез подозревал, что старик глуховат, раз даже не дергается. Обычно Юри не заставал момент, когда старик уходил домой. Даже думал, что тот и ночует тут, прямо в такой же позе с удочкой в руках, — но сейчас удочка была смотана, а рыбак нагнулся за пустым ведром. — Уже уходите? — неожиданно даже для себя спросил Юри, поравнявшись с ним. Старик сощурил на него подслеповатые глаза и кивнул: — Да, все равно ничего не поймаю. Тут пацан один пробежал минут пять назад — буйный, громкий. Я сначала думал, что он самоубийца — на мост прыгнул, блаженный, через перила перегнулся и заорал. Виктора какого-то звал — либо что в реке у него утоп кто? Качая головой, старик медленно пошел прочь, а Юри посетили нехорошие подозрения. Хм, какова вероятность, что в Хасецу может оказаться еще один громкий пацан, зовущий Виктора? Вероятность не собиралась подниматься выше нуля, Юри развернулся и побежал к кабинету.***
Виктор смотрел на распахнутую дверь, растерянно вытирая губы. Юри что — не… понравилось? Раньше никто не жаловался… Обидно, черт возьми! Кроме обиды Виктор чувствовал растерянность, легкое возбуждение, затекшие колени и онемевшую челюсть. Кхм. Кажется, он планировал немного не это, когда решил поцеловать Юри. «Как будто ты вообще знаешь смысл слова план». Ну, его смысл точно не «минет через минуту после первого поцелуя». «Ну, промахнулся со следующим поцелуем, бывает». Виктор невольно хохотнул от своих мыслей, поднимаясь на ноги. Охнул, когда их закололо иголочками, и опустился тяжело на кушетку. Да уж. С ним вообще все что угодно бывает; если его несет, то во весь опор — на тройке с бубенцами под заводные биты. Гулять так гулять! Но Юри… Виктор ожидал ответа. Да, черт, он и надеялся на ответ! А получил приказ. Такой, что впервые молча послушался. Вспомнив взгляд Юри — темный-томный, с поволокой, такой порочный, словно Виктор перед ним не на колени в одежде опустился — а на спину голый-готовый, Виктор рассеянно пригладил волосы. Кажется, такой взгляд он даже у Криса не видел во время секса. Если бы Юри с таким взглядом сказал: «Не дыши», — Виктор бы, кажется, послушался. Это пугало. Черт, это так пугало, что у него до сих пор ноги немного тряслись, и Виктор чувствовал себя ебаным экстремалом, потому что ему хотелось еще! Хотелось узнать до конца — а на что Юри способен? Хотелось узнать, как будет выглядеть его катание, программа, которую Виктор уже подарил Юри, когда тот перестанет замыкаться и стесняться? «Больной ублюдок!» — голос в голове был восхищенным, и Виктор пожал плечами. Что есть — то есть, все свое, взрощенное. Зато теперь образ Юри в сознании стал четче — осязаемым еще и на вкус. Чуть солоноватый и… Со стороны двери послышался шум, Виктор дежурно улыбнулся, еще не успев толком подумать, как и что сказать Юри… — Похоже, у тебя все хорошо, Витя! Отдыхаешь тут, лыбу давишь! — со злой радостью прокричал Юра и обличительно направил на него палец: — Несчастный симулянт, я был прав, что не верил! К концу его речи Виктор уже взял себя в руки: — Вау, Юра, какими ветрами? — поинтересовался он и деланно нахмурился: — А я говорил, что кушать надо больше — вон, аж из Москвы в Хасецу сдуло! — Маразм крепчал, кретины ликовали, — пробормотал на это Плисецкий, зашел внутрь и плюхнулся на стул. Вроде, мелкий, тощий — плюнуть да растереть! — а стул под ним заскрипел, как сам Виктор зубами. Незваный гость хуже татарина — Плисецкий успешно иллюстрировал эту поговорку. И явился явно не справиться, как у него успехи в лечении. И вообще, разве не положено больных навещать с апельсинами? — Что-то забыл, Юрочка? — ласково поинтересовался Виктор, закидывая ногу на ногу. Он знал, что такой его тон бесит подростка до сжимающихся кулаков, но бесящие люди никогда не переведутся — так что пусть учится держать себя в руках. — Или тоже пришел на прием? С первой части фразы Юра подавился возмущением, со второй — весь побагровел от злости. — Судя по твоему виду, я точно забыл что-то важное, да? — «догадался» Виктор и приложил руку к губам, как бы прикрывая открытый в потрясении рот (припухшие от минета губы, скорее). — А судя по твоему виду, ты охуел! — припечатал Юра и наклонился вперед. — Где моя программа? — Потерял? — сочувственно ахнул Виктор. — А мама разве не учила класть вещи на место? — уголки губ подрагивали в улыбке, но он знал: его улыбка сейчас станет той самой спичкой в сухом лесу. Кое у кого подгорит, в общем. Юра только глубоко вздохнул, чтоб разродиться тирадой на великом и могучем, по которому, оказывается, Виктор немного скучал (ах, это душевное «блядь», которым можно выразить все от огорчения до восхищения!), но тут Никифоров примирительно поднял руки: — Я обещал тебе программу, с которой ты победишь в Гран-при. Да-да, помню. — Юра недоверчиво сощурился и начал в нетерпеливом ожидании отстукивать на острой коленке, выглядывающей из дизайнерской дырки в джинсах, похоронный марш. Ну что за милый ребенок! — Но я сейчас на больничном, так что хотел бы — да не могу, — Виктор извиняющеся развел руками. — Помочь тебе заказать билет обратно? — Заказывай сразу два, — фыркнул Юра. — Яков мне приказал доставить либо тебя, либо твой труп: набьем чучело, и оно по-любому сделает официальное заявление о прекращении карьеры. А еще заверит фанатов, что с ним все в порядке. Крайний срок — послезавтра. А то ты свалил и оставил нас одних разгребать все говно! Не можешь выйти на лед — так сумей достойно уйти! Виктор продолжал улыбаться — лишь руками так вцепился в край кушетки, что не чувствовал пальцев. Он не хотел уезжать. Хасецу — маленький рай, где время останавливается, где он почти излечился! Вот только Хасецу — это не весь мир. Виктор забыл, что ему придется вернуться. И скорее рано, чем поздно. Но лечение еще не завершено, совсем немного осталось! «Время не ждет, Витя». Да его, походу, никто не ждет. Хотят поскорее избавиться, вот только он не даст себя так просто списать! Едва Виктор открыл рот, чтобы сказать, что уезжать не торопится и вообще его и здесь неплохо кормят (и не дают на съедение внутренним демонам), в коридоре снова раздался быстро приближающийся шум. Через секунд пять, принеся с собой запах свежести, дверь открыл Юри. Весь прохладный, как только что с улицы. Виктор нахмурился: он что, выходил наружу? Без куртки? Да, там не так холодно, как в России в это время, и солнце сегодня выглянуло, но все равно надо было одеться! «Он просто не хотел за курткой возвращаться. Не хотел встречаться с тобой». — Прошу прощения за… — слова застряли у Юри в горле, и Виктор понял: резко развернувшись, Юра выдал свой фирменный взгляд «Стой — стрелять буду, не остановишься — стрельба будет по движущейся мишени». Виктор, получая такой взгляд, только посмеивался, прижимал руки к груди и патетично шептал: «Убил». Юри и правда был скорее мертв, чем жив. — Юрочка, познакомься — это Кацуки Юри, мой лечащий врач, — нарушил Виктор затянувшееся молчание. — Юри, а это Юрий Плисецкий, больше о нем ничего знать не нужно — он уже уходит. — Извините, Витечка, но я остаюсь, — оскалился Юра, даже при этом умудряясь выглядеть ангелом. Ему бы к костюму крылья: большие, белоснежные — все бы в бога уверовали. Виктор сделал заметку сказать об этом Якову: выигрышный же образ. — Я записался к доктору Кацуки на пару сеансов — лечиться от агрессии. Сейчас как раз время первого из них — так что это тебе пора уйти. Чего? Виктор не поверил своим ушам. Им, конечно, не было резона врать, но как так? Сначала Юра выпихивает, можно сказать, его со льда, теперь — из кабинета, где он пытался найти помощь. Это вот сейчас серьезно, да? — Я поприсутствую на вашем сеансе! — заключил Никифоров. Нет, не выгоните. Не выгоняйте. — Виктор… — начал было тихо Юри. — Это нарушение врачебной тайны! — торжествуя, произнес Юра. И показал язык, словно сейчас конфетку отобрал — а не опору из-под ног выбил. Виктор беспомощно перевел взгляд на Юри: тот, тоже немало шокированный и смущенный происходящим, только пожал плечами. А потом поднял на Виктора просящий взгляд: — Юрий прав. Можешь подождать меня в коридоре или пойти домой. Я позвоню Мари, она тебя встретит — я вернусь через час, не больше! — Мы, — перебил его Юра, не сводя многообещающего взгляда с Виктора. — Мы вернемся. Это «мы» теплым уже не было. Это «мы» прозвучало с треском льда под ногами — то ли поскользнешься, то ли упадешь в холодные мутные воды. — Пойду домой — не буду вам мешать. Надеюсь, вы подружитесь, — произнес Виктор с ледяной улыбкой и вышел. Выходит, времени у него осталось еще меньше, чем он думал. Что ж, пан или пропал? Все равно, если ничего не сделает, он точно пропал. Не вылечится — не сможет выйти на лед — незачем жить, так что то, что сделал сегодня, Виктор попробует еще раз. Ради себя или Юри? Да какая к черту теперь разница?! Пол вдруг закачался; Виктор прислонился к стене и вытер внезапно выступивший пот. Потом крепко сжал заклацавшие, как от холода, зубы. Нет-нет, ничего еще не поздно! У него остался еще день! «И две холодные ночи…»***
Подружитесь? Судя по взгляду, лучшие друзья Плисецкого — это левый и правый кулак, и он хотел Юри с ними познакомить. Кацуки чуть не застонал вслух от беспомощности, когда Виктор вышел. И на что он подписался? Пока он говорил с Мари, Юрий закончил знакомиться с его кабинетом на глаз и решил начать знакомиться на ощупь. Сначала взял с его стола карандаш, попробовал ногтем грифель — остался недоволен; взял ручку — чирканул на запястье крест, покрутил ее между пальцами, отложил. Больше на столе у Юри ничего не было — только диктофон, к нему-то Плисецкий и потянулся, завороженный красным мигающим огнем, как кот — лазерной указкой. За секунду у Юри в голове пронеслось: если нажать на одну кнопочку — а Юрий их все прожмет, — запись включится с начала; а если промотать немного — то с того момента, как Виктор поцеловал его… Как Юри на его действия… Потом воображение дорисовало запрет на ведение врачебной деятельности, тюрьму и атакованных репортерами родителей. Вопросы репортеров Юри предпочел не представлять. Нет, эту запись никто и ни за что не должен услышать! Схватив торопливо диктофон, Юри вышвырнул его в открытое из-за духоты окно. И глупо уставился вслед. За спиной восхищенно присвистнул Юрий: — Фига ты жлоб! И сам не ам, и другим хуй дам! А если я скажу, что Виктора тоже забрать с собой хочу — ты и его в окно выкинешь? Юри растерянно улыбнулся. Он не знал, что делать в таком случае. Он не знал даже, зачем выкинул этот дурацкий диктофон, когда можно было просто спрятать его в ящик стола! «Потому что боялся сорваться и переслушать свои сладкие стоны, да?» — Значит, вы приехали лечиться от агрессии? — поспешно спросил Юри. Когда не знаешь, как быть, займись делом — вот он и пытался отвлечься. — И когда возникают приступы? — Когда задают тупые вопросы. — Когда был последний? — Только что. Следующий будет последним для тебя, мозгоправ! Кацуки закрыл глаза. Тяжелый пациент. Еще один. Как будто мало одного Виктора! Впрочем, на Виктора не был Юрий похож — скорее, на типичного жителя Детройта. Хотя общежитие, в котором Юри пять лет жил с Пхичитом, было не совсем в том районе, чья атмосфера сейчас вызывающе-угрожающе проглядывала из зеленых глаз. Не подходи — убьет. Не смотри — убьет. Не дыши — убьет. Сплошное «не». Вот только его сильная агрессия была такая… типичная. Подросток в пубертате — как по учебнику. Об этом матом кричал весь его образ: распущенные волосы, длинноватые для парня; небрежно приспущенные на бедра джинсы с массивным ремнем; свитер с оскаленной на груди мордой льва из языков пламени; леопардовые кеды на ногах, закинутых на стол… В общем, лучшее лекарство — время, но над ним Юри не властен. Был бы властен — уже переместился бы в прошлое, чтобы все исправить. «Или повторить еще раз». Юрию не нужно лечиться от агрессии, потому что она у него показная и пройдет сама со временем, когда он научится привлекать внимание другими способами. Да и, сдается Юри, Плисецкий прибыл сюда явно не за лечением. За Виктором. — Что ж, можем посидеть молча, — миролюбиво предложил Юри. — Не хочешь молчать — можешь выговориться, я выслушаю. Ты же не просто так приехал в Японию… Юрий цыкнул, прерывая его: — Не переживай, скоро уеду. С Виктором. Ну вот, говорил же. Юри прикрыл глаза и попытался впитать эту мысль. Виктор уедет. Скоро исчезнет из его жизни, как и не было. Юри так часто думал об этом в последнее время, так… хотел этого, планировал даже пойти на крайние меры, если придется! А тут — все так просто. Раз — и Виктор уезжает, спасибо за гостеприимство, ищите нового пациента, успехов в работе. Юри несмело попытался улыбнуться. Да, он должен улыбаться — радость и облегчение, вот что он должен сейчас чувствовать! Облегчение было — вот только радость осела на душе горькой тяжестью. Виктор уедет. А Юри… — А ты останешься здесь ронять по нему слюни, — неожиданно заключил Юрий, и Кацуки вздрогнул. Нет, он не мог знать о его чувствах, о его давней фанатской любви, не мог… Не знал — но попал. Заметив его смятение, Плисецкий засмеялся и снисходительно посмотрел сквозь занавесившие правый глаз волосы: — Че, втюхался, да? Не переживай, не ты первый, не ты последний, я тебе еще одолжение делаю, что забираю его с собой. Витя хитрожопая сволочь, которая умеет цеплять людей. Надо отдать ему должное: даже я попался на его обещание создать программу только для меня! — на этих словах Юрий скривился, снова схватил со стола ручку и начал её вертеть в руках, разбирая-собирая. Юри отстраненно зафиксировал это как проявление тревожности — хотя Плисецкий на вид был сплошным комком тревог и нервов. — А ты? Тебе он что наобещал? Ему Виктор пообещал верить, что у них все получится — но, кажется, Юрий не это имел в виду. Впрочем, ответ тому был больше интересен на другой вопрос: — Как у него хоть успехи? «Давай, Юри, расскажи, чем вы занимаетесь». — Пока… — Юри замялся с ответом. Можно сослаться на врачебную тайну, он имеет право не распространяться о подробностях… — Только не говори, что так же! — набычился Плисецкий и, опустив ноги с его стола, наклонился вперед. Юри поймал себя на том, что неосознанно выпрямился. — Ты заставил его взять отпуск уже на целую важную для него неделю, когда каждая секунда на счету — и ради чего? Лясы точить?! «О, Виктор ртом умеет не только разговаривать…» — Виктор здесь по своей воле и может уехать, когда захочет, — Юри пожал плечами. — Я бы советовал продолжить лечение, — «У другого врача», — но не имею права удерживать его насильно. «А хотел бы, да? Тебе же не впервой!» Юри поднялся и начал собираться домой. Продолжать нет смысла, Юрий наверняка на консультации не записывался, соврал, так что пациент у него один. Вот только нуждается ли он в лечении? Это его «Я помогу тебе» — еще звучало в голове Юри, вспыхивало зудом по коже в тех местах, где касались губы Виктора. И как он собрался помогать? От чего? Зачем ему это? Виктор вел странную игру, и Юри не нравилось, что он не знает правил. «Не прикидывайся непонимающим, Юри. Ты прекрасно понял суть игры, когда ставил Виктора на колени. Хочешь дать ему матч-реванш? Хочешь показать ему, что сам тоже ртом умеешь не только разговаривать?» — Виктор практикует программу на следующий сезон? — вдруг спросил Юрий, следя за его сборами. Сам он тоже поднялся на ноги, как будто не хотел, чтобы Юри смотрел на него сверху вниз. Хотя все равно так получилось, и, кажется, это разозлило подростка еще больше. — Программу? — переспросил Юри, сделав вид, что не понимает. Неужели то, что он украл и катал вчера — это программа Виктора на следующий сезон? До слов Юрия ему казалось, что еще сильнее за кражу совесть грызть его не могла — но у нее вдруг вырос еще ряд зубов. Плисецкий недоверчиво зыркнул на него исподлобья и продолжил: — Короткую в двух вариантах он сочинил еще с месяц-два назад, но до отлета не мог определиться, какую выбрать — был слишком сильно раздавлен своей шизой. — Приступами паники, — машинально поправил Юри. — Один хер, — отозвался Плисецкий. — Если ты по нему фанючил, то в курсе: удивление аудитории всегда было для него самым важным. Но теперь он чувствует, что больше никто не удивляется, что он исчерпал себя — и знает это лучше всех. Юри так удивился, что чуть не уронил куртку, снятую с вешалки. Никто не удивляется? Что? Да Виктор каждую секунду удивлял Юри, беспрерывно заставлял его задавать себе вопрос: «А что будет дальше?», — и Юри никогда не угадывал! Но если это правда… может, в этом причина его порывистых поступков? В этом причина, что он позволил поставить себя на колени и… Вспомнив о случившемся, Юри зарделся и поспешно отвернулся, заматываясь в шарф. Не думать, не думать. — Если у тебя нет вдохновения, то ты словно покойник, — как-то мрачно проговорил Плисецкий за его спиной. — Так его просто нужно вдохновить? — еле слышно пробормотал Юри и обернулся. Плисецкий стоял близко. Настолько близко, что достаточно было шага, чтобы их тела соприкоснулись, но Юри с удивлением понял: он не думал об этом. И Эрос в голове молчал — хотя раньше и в толпе просыпался, а тут они наедине, можно сказать, интимная обстановка! Это открытие было настолько странным, что Юри чуть было не решился взять Плисецкого за руку: просто проверить, на прикосновения реакция всегда безотказная! Но сам ужаснулся этой мысли: а если бы реакция была? Что бы он тогда делал? Не буди лихо, пока оно тихо, не дергай тигра за хвост. Юри отошел на шаг назад — кажется, Плисецкий воспринял это как реакцию на свою угрожающую позу: в его глазах мелькнуло удовлетворение. — Ему просто нужно прописать пиздюлей, — фыркнул он уже доброжелательнее, закинул рюкзак за спину и прошел в открытую дверь. — К счастью для тебя, я здесь именно за этим. Так что закругляй лечение: послезавтра мы улетаем. И шевели-ка булками побыстрее — покажешь мне мою комнату, я устал. — Комнату? — недоуменно переспросил Кацуки, закрывая замок на два оборота. — Останешься у меня? Юрий посмотрел на него так красноречиво, словно тут и не могло быть никакого другого варианта. Юри даже задумался: не указал ли Пхичит на сделанном для него сайте, что в стоимость сеансов входит еще пропитание-проживание? Это бы многое объяснило. «Да, ведь топовые фигуристы такие бедные люди: бомжуют, голодают и просто мечтают приехать к тебе!» Глупо, но отчего-то ощущение, что все именно так. — Конечно, — Плисецкий кивнул и резким движением оттолкнулся от стены, когда Юри пошел к выходу. — Я Виктора без присмотра теперь не оставлю, пока он не выполнит обещание! Так что либо кантуюсь с ним у тебя до послезавтра, либо он со мной улетает в Россию прямо сейчас! Лучше, если прямо сейчас, но совесть требовала довести лечение до конца. И Юри вздохнул, сдаваясь. Кажется, впервые его желание, загаданное на падающую звезду, исполнилось — и прислало Юрия Плисецкого. Так что осталось потерпеть всего один день. «И две горячие ночи…» Очередной звонок нагнал его, едва Юри вышел на улицу. Он с недоумением отметил, что номер снова домашний, успел испугаться, что к нему на прием теперь записался сам Яков Фельцман, тренер российской сборной — после Юрия можно ожидать чего и кого угодно… Не угадал. — Юри, быстрее возвращайся домой — Виктору плохо! — голос мамы был не на шутку встревожен, Юри пробрала дрожь. — Он не дает мне вызывать скорую, только тебя зовет! Пальцы дрогнули, Юри чуть не выронил телефон и обхватил его второй рукой. Да нет же… Как… С Виктором ведь все было в порядке, Юри его не так давно отпустил — полчаса назад максимум! Юри вдруг вспомнил, как выглядел Виктор перед уходом: улыбка напряженная, глаза отводит, брови нахмурены, как от легкой боли… Как в преддверии приступа. Юри шлепнул себя ладонью по лбу (Плисецкий немного растерянно предложил помочь) и постарался убрать панику из голоса: — Мари же должна была его встретить! Что с ним? Мама начала сбивчиво говорить, но тут на фоне послышался другой голос, и Мари взяла у нее трубку: — Я и встретила. А он меня не заметил: шел весь зацикленный, лица на нем нет. Говорить с сестрой было легче: она не паниковала, как мама, и Юри тоже немного успокоился. Вспомнил, что нужно делать: — Мари, слушай, просто возьми его за руку и… — Мы пробовали, — вдруг сказала она. — И я, и мама, и отец. Не помогает. Юри, поторопись. Телефон замолк в руке, и Юри, плохо соображая от растерянности и испуга, выбежал на дорогу перед такси. Водитель едва успел затормозить, после вполне успел выругаться и назначить двойную плату, пока они садились в машину. Плисецкий упирался и кричал что-то про японскую мафию и что живым его не возьмут, но не было времени на объяснения. Юри вообще не мог ни о чем думать, кроме одного: Виктору больше не помогают прикосновения. Что же он наделал? И что ему делать теперь?..