А может, я не зря в твоей вселенной? И может, буду ценен твоим огненным миром. Взгляни в меня сквозь сон своих желаний И за горстку обещаний разреши мне быть с тобой*
«Конференция назначена на завтра. Там ты либо объявишь, что уходишь, — это если у тебя осталась хоть капля мозгов, — либо расскажешь о планах на новый сезон, если хочешь запомниться не своими победами, а своим провалом. В любом случае твоя задница к двенадцати часам должна быть в России — иначе можешь вообще не возвращаться!» — Да не парься ты! Яков отходчивый, убьет тебя не больно, если вернешься в срок, — утешил его Юра. Слышать их с Яковом разговор Плисецкий точно не мог: под конец программы вращения такие, что уши закладывает и боишься, как бы мозг не выдуло, — но он всегда все слишком хорошо понимал. А может, Виктор просто слишком громко жаловался всю обратную дорогу. В глубине души (настолько глубоко, что и заглядывать-то лень) Виктор понимал, что сам виноват: вместо того, чтобы нормально поговорить, как взрослые люди, он играл в детские прятки, не отвечая на звонки. Потому Яков и решил все по-взрослому: приказал ему «Домой!», как ребенку, и никаких тебе компромиссов. Никаких «Ну еще пять минуточек!». И, при всей своей несерьезности, Виктор понимал: если не вернется в назначенный срок, Яков его и правда исключит из сборной. Запретит выступать. И смысл тогда в этом лечении? Просто Виктор не любил оставлять что-то незаконченным. Просто Виктор не хотел оставлять Юри. Просто… все было совсем не просто. Юри всю обратную дорогу был каким-то нервным. Еще и от него старался держаться подальше; если бы не Юра — Виктор бы подошел, остановил, спросил, в чем дело… Хотя и так догадывался: дело в его угрозе поговорить дома. Как же они в этом плане похожи! Но Яков точно не собирался сделать после разговора то же, что Виктор. Ну, если только в моральном плане — мозг поимеет точно. Глядя на Юри, о чем-то разговаривающего с Хироко-сан, Виктор прикидывал, с чего ему начать. Тут в лоб не заявишь: надо быть деликатнее, чтобы Юри не убежал, не заплакал и не позвонил в полицию с заявлением о домогательствах. Виктор невольно усмехнулся, представив это. Наверное, будет… неловко давать интервью по поводу планов на будущее из камеры-одиночки. Зато потом на свободу с чистой совестью! Юри же его дождется? Ведь не зря Хатико тоже из Японии! — Хватит так лыбиться, мне каждый раз тебе по роже хочется дать, чтобы стереть эту мерзкую ухмылочку! — Юра потер руки, словно снимая с кулаков это желание. Виктор растерянно перевел взгляд на него. Мерзкую? Юрочка жесто-о-окий! — Это не совсем то, что я имел в виду под любовью к близким, но для начала сойдет, — кивнул Виктор. Плисецкий нахмурился, отодвигаясь от него подальше: — Маразм подкрался незаметно? Какая еще любовь?! — Бьет — значит любит! — торжественно заключил Виктор, ожидая признания в челюсть. Или по почкам. Или куда там Юра сейчас дотянется? Не дождался. — Что-то ты своего докторишку не бьешь, — фыркнул Юра. — А течешь по нему, как девчонка по кумиру, смотреть тошно, бе-е! — он сунул два пальца в рот и изобразил рвотные позывы. Весьма натурально: перестарался и засунул пальцы слишком глубоко. Под его надсадный кашель Виктор задумался: влюблен в Юри? Что? Да нет же, это просто… — Он просто мой врач! — отмахнулся Виктор и щелкнул Юру по носу. Едва успел убрать руку: реакция у подростка была моментальная. — Избавь меня от своих оправданий, я даже думать о ваших гомо-сеансах не хочу! — Плисецкий ярился и плевался так, будто только об этом и думал каждую секунду своей жизни. «И еще о том, как надерет твой зад». Ну, это само собой. — Ничего ты не понимаешь, мелочь, — Виктор усмехнулся и облокотился на низкий стол, за которым они пили с Юрой чай. — И вообще, чего ты агрессивный такой? Неужели не соблюдаешь рекомендации врача? Вот что тебе Юри прописал? Плисецкий невольно бросил взгляд на Кацуки, шедшего к ним, и быстренько закатал рукава: — Он посоветовал мне всыпать тебе люлей — и вся агрессия выйдет. Подставляй щеку! — Неправда! — тут же отозвался Юри, не поняв шутки. Хотя Виктор и сам не был уверен, что это была шутка: по такому принципу можно сказать, что в подворотнях каждую ночь стенд-ап и КВН проходят. Как говорится, это Россия, детка,— и Виктор невольно осознал, что уже отвык от ее холодной неприветливости. А вот Япония была приветливой, теплой и пахла вкусно. А еще улыбалась так смущенно-невинно… Ладно, не вся Япония — а Юри. Ладно, Виктор на него смотрел чаще, чем следовало смотреть пациенту на своего врача. Юри же глянул на него мельком, и то чтобы сказать: — Не могли бы вы тут меня подождать? Мне нужно поговорить с одним человеком. Это с кем? Виктор нахмурился. С другом? С… любовником? А может, у них будет сеанс секса по скайпу?! Юра думал в ту же степь: — Ой, да дрочи себе на порно спокойно, я тут посижу: мне здоровье дороже, — громко фыркнул он. — Но только попробуй ко мне со своей гомосятиной пристать — живо на одно образование короче станешь! — Это… не то, о чем ты подумал! — Юри густо покраснел, да так, что Виктор забеспокоился, не хватит ли его тепловой удар. Уже пора вызывать врача для врача? — Мне просто нужно позвонить своему супервизору, потому что диктофон я… — тут он споткнулся и закончил скомкано: — Забыл. Забывчивостью Юри не страдал — иначе не терзал бы себя так из-за случая пятилетней давности. В общем, Виктор с трудом проглотил «Не верю!» (после сытного обеда места уже не осталось), сощурился, хотел было аккуратно выведать правду… — Ага, забыл! — заржал Юра, громко хлопнув себя по коленям. — Совершенно случайно, на асфальте возле окна. А вот я твой меткий бросок уж точно не забуду! Судя по выражению лица, Юри сейчас сам не прочь был из окна прыгнуть. — На асфальте? — недоуменно переспросил Виктор. Опять все веселье без него! — Он просто… сломался! — отчаянно вскрикнул Кацуки, а Виктор вдруг с понимающим смешком вспомнил: диктофон-то был не отключен, пока они «находили общий язык». Интересно, а кушетку Юри, как улику, не выкинул? Если да, то Виктор не расстроится: все равно она была жутко неудобной. Пыточное кресло какое-то! Когда Юра с довольным лицом начал делиться подробностями, Юри не выдержал: резко развернулся и почти побежал к лестнице. Виктор его догнал только наверху — и то потому, что перепрыгивал через ступеньку лестницы. — Можно я поприсутствую? — попросил он немного сбившимся голосом. Юри, уже взявшийся за ручку двери в свою комнату, загнанно вжал голову в плечи. — Тебе будет скучно! — как-то неуверенно пообещал он. «Ага. Развлекать себя приступами веселее. Раз и два, и три, четыре — ты один в целом мире…» — Мы будем говорить непонятными терминами, обсуждать прогресс в моем обучении и… — Юри, — остановил его Виктор, покачав головой. — Я знаю, что вы будете обсуждать меня, и хотел бы послушать. Не переживай, если твой наставник скажет, что у меня запущенная наглость третьей степени и чрезмерно богатое воображение — я переживу! Юри замялся, смотря то на него, то на дверь. «И дверь ему симпатичнее. Особенно с другой от тебя стороны». Виктор тоже хотел бы посмотреть на дверь с той стороны. Только поэтому он и решился надавить: — Ты обещал больше не прогонять меня. Юри выдохнул — как-то обреченно, — и Виктор понял, что победил. Правда, пока не понял, рад ли этому или натворил еще больше дел… но его не оставят тут в одиночестве, а остальное не важно! Только Юри, хотя и открыл дверь, не спешил его пускать внутрь. — Только веди себя тихо. — Разумеется. — Ну хотя бы в кадре не показывайся. — Как скажешь! На каждую его просьбу Виктор с готовностью кивал. Видимо, со слишком большой готовностью: Юри косился на него недоверчиво и явно уже жалел о том, что сдался. — Может, останешься тут? — попросил он обреченно, уже не особо надеясь. Верно, оставь Надежду, впусти Виктора… — Я быстро… — Юри, — Виктор качнул головой, и Кацуки шагнул в комнату, больше не задерживаясь на пороге. Виктор вошел следом и прикрыл за собой дверь. Огляделся. Почему-то ему казалось, что за ночь, пока его не было, что-то должно было поменяться. Ведь это было так тяжело для него, так важно, его отсутствие точно должно было все изменить! Но комната выглядела абсолютно так же. Легкий беспорядок: разбросанные впопыхах вещи (Юри начал пристыженно их сгребать и запихивать в шкаф); ноутбук, заваленный какими-то плакатами, которых не было, пока он спал тут (эти рулоны Юри прижал к себе так быстро, что Виктор даже не успел ничего рассмотреть — а потом они отправились под кровать); кровать, кстати, тоже была заправлена на скорую руку… Ладушки, не легкий беспорядок. Но здесь было так уютно и спокойно, как нигде. Юри с усталым вздохом сел на стул перед ноутбуком. Раскрыл его, включил, нерешительно навел указатель мыши на голубой значок скайпа. Так же нерешительно покосился через плечо: — Если наставник спросит насчет сеансов… — начал снова он, но Виктор перебил: — Скажу, что ты самый лучший врач в мире! Юри невесело улыбнулся: — Лучше промолчи. Ты не умеешь лгать. Виктор считал, что лгал он как раз неплохо. Иначе Яков с ним даже разговаривать не стал бы, узнав, как запущена его болезнь на самом деле. Хм, а может, Юри просто стесняется его показывать? Может, если он будет выглядеть поприличнее, ему разрешат быть третьим не-лишним на этом разговоре? — Если тебе будет спокойнее, я могу переодеться в костюм, — с воодушевлением предложил Виктор. — Стоит как приличный автомобиль, так что не переживай: я тебя не опозорю! — Издеваешься? — как-то обреченно спросил Юри и устало потер лоб. — Тебя вообще не должны заметить, понимаешь? Хоть в халате, хоть в костюме — наставник не должен знать, что я в комнате не один! — Что у вас за приватные сеансы какие-то? — пробурчал Виктор. А потом лукаво улыбнулся: — Кстати, а если вы будете говорить о сеансах — то и о вчерашнем тоже? — Нет! — кажется, Юри вздрогнул. — Не о чем там говорить! — Как не о чем? А как же поцелуй? — невинно напомнил Виктор. — Или то, что было после, когда ты «попросил» меня встать на колени? А может… — Ты меня понял! — воскликнул Юри, поспешно закрывая руками лицо. Виктор тихо рассмеялся, а потом, наклонившись вперед — от кровати до стола было небольшое расстояние, комната маленькая, — быстро поцеловал Юри в тыльную сторону ладони. Тот шарахнулся, видимо, ожидая продолжения, но Виктор лишь подмигнул: — На удачу! — и двойным щелчком запустил скайп. — Набирай своего наставника, я буду сидеть тише мыши! «Ты же мышей-то ни разу не видел». На то и расчет.***
Звук гудков был зловещим. Каждый запускал волну мурашек по рукам Юри и приподнимал волоски — почти пытка. Страшно! Если наставник узнает про их связь с Виктором — про связь, нарушающую все правила! — это точно лишит Юри шансов стать врачом! Хотя сам Юри уже и не понимал, зачем ему это: справляется плохо, даже ужасно. Но психотерапия — все, чем он жил эти пять лет с того… с того случая. Все, что у него осталось — он не мог так просто это перечеркнуть! Четвертый гудок, пятый… А ведь наставник точно все поймет, глупо пытаться все скрыть! Шестой… Может, сознаться самому? За чистосердечное же наказывают меньше? Седьмой. — Надо же! Смотрите-ка, кто почтил старика своим присутствием! Юри постарался не жмуриться со страха и выпрямился. Это всегда был седьмой гудок — счастливое число. Юри уже привык — ко всему. Вот только забыл, что у Виктора привыкнуть не было шанса. — Старика?! — громко удивился тот, забывая про обещание молчать. Увидев, как сощурились глаза наставника, Юри чуть не застонал и едва сдержал порыв спрятать лицо в ладони. Это конец! — А что, старуху? На это Виктор промолчал. Он во все глаза уставился на экран — и Юри с отчаянием понимал, что лучше б Виктор смотрел на него. Ведь видишь ты — видят тебя! «А хочешь ты — значит, хотят тебя. Так к чему переживания, Юри?» — Юри, познакомь нас с голосом из-за твоей спины. Вот к этому. Кацуки вздохнул, отчаянно желая, чтобы набежали тучи и молния ударила в их трансформатор — хотя и это вряд ли будет для наставника весомой причиной. А потом отодвинулся от экрана: — Виктор — это мой супервизор, Мэдисон Райт, или коротко — Мэд, — от волнения Юри забыл, что обещал Виктору не светить его настоящее имя. Именно поэтому он боялся этого разговора: он совершенно забыл как лгать — Виктор его отучил! — Мэд — это мой пациент. — Приятно познакомиться… мэм, — Виктор довольно быстро взял себя в руки и даже обольстительно улыбнулся. Юри вспомнил, что сам, когда узнал, что его супервизор — тот, кто давал ему консультации на известном форуме анонимной помощи, тот, кто представлялся ему мужчиной — на самом деле женщина, очень долго не мог найти себе места и вообще не представлял, как дальше общаться. Мэд же, заметив его метания, отрезала: общайся как и общались до этого, что ты за психотерапевт, если тебя может вывести из равновесия подобное? Это была первая ситуация, когда Юри почувствовал что-то кроме отвращения к себе и безумного сожаления о совершенном — почувствовал смущение и желание доказать, что он справится. Так и повелось: обращаться к Мэд в мужском роде, несмотря на ее довольно женственный облик (короткое каре прямых рыжих волос, вечно накрашенные красным губы и слегка подведенные черным карие глаза, в уголках которых уже собрались морщинки), стало его первым заданием. Первой привычкой. Эта женщина помогла ему собрать себя после произошедшего — ей Юри, в минуты отчаяния, писал на анонимный форум и к ней подходил днем с просьбами объяснить непонятный материал. И она же согласилась помогать ему собирать других. Мэд, можно сказать, стала его духовной матерью — и Юри отчаянно не хотел, чтобы она узнала, что он лишь вредит пациентам. Не хотел, чтобы она узнала, какой он на самом деле. Как не хотел бы, чтобы эта грязь коснулась и его родной матери. Лучше сбежать, пропасть самому, чем пережить их уход из своей жизни. — Я не получила твоего отчета вчера, — это было сказано без укора — с интересом даже, — но Юри все равно вздрогнул, отгоняя туманящие голову воспоминания. Ему сейчас надо быть собранным и спокойным. Собранным и спокойным. — Извините, я случайно сломал диктофон. «Броском в случайно открытое окно. Просто на нем было записано, как мы с пациентом случайно занялись оральным сексом — но, если хотите, можем повторить сейчас…» Собранным и спокойным! — Вот как, — наставник приподняла бровь. — И как мне оценить твою работу на сеансе? Никак. Юри сам это понимал и готов был понести наказание. Кажется, за такое могут исключить. Или вызвать в университет и заставить проходить практику под контролем. Что из этого лучше — неизвестно. Тут просто нет лучшего варианта. — Юри очень ответственно подошел к решению моей проблемы и подсказал действенный способ борьбы с приступами, — неожиданно донеслось из-за спины. Юри украдкой бросил осторожный взгляд назад. Виктор словно преобразился: стал серьезнее, внушительнее, по нему и не скажешь, что какой-то десяток минут назад он спорил с ним за право присутствовать на сеансе — и выиграл, между прочим, нечестно! — Вот как, — снова повторила Мэд. Говорят, повторение — мать учения, но за годы работы с Мэд Юри понял: повторение признак раздражения. Каждый проявляет его по-разному: Виктор, вон, пальцами (длинными, изящными, восхитительно умелыми!) тарабанит по любой горизонтальной поверхности. Мэд — повторяет фразы. А сам Юри… «Дрочишь в своей комнате. Секс — решение всех проблем и настроение улучшает!» — Вижу, вы спелись, — едва заметно усмехнулась она. «Спелись» — не «сработались». Это сейчас точно был не комплимент его врачебной деятельности. Мэд зацепилась своим фирменным взглядом за Виктора: — Как часто бывают приступы? — В последнее время реже, — уклончиво ответил Виктор, не прекращая улыбаться. Юри бы поспорил. Хотя а много ли он замечал, больше следя за собой? — На сколько баллов из десяти вы оцените последний? — На пятерочку. Отлично прошел! «Особенно когда вы обжимались прямо в родительском доме, никого не стесняясь». — Что помогает вам справиться со страхом? — Мой прекрасный и внимательный врач! «Точнее, секс с ним. С тобой, Ю-ури». Юри следил за их диалогом, словно за шариком на теннисном корте: вертел головой влево-вправо, на Виктора-на наставника, а Эрос в голове, после каждого обмена атаками, выносил вердикт. Юри мог только радоваться, что наставник так пытает не его. А она ведь специально спрашивает так быстро: своего рода стресс-тест, и Юри в свое время успешно его прошел только потому, что Мэд не знала о его болезни. Иначе вытащила бы каждую черную мысль — а он даже не понял, как это случилось. Виктор, казалось, все понимал — и отвечал так уверенно, как Юри бы и после длительной подготовки не смог. — Было ли у вас ощущение нереальности, отдаленности, бесцветности внешнего мира? А вот этот вопрос явно сбил Виктора с легкомысленного настроя: он впервые задумался. И Юри задумался тоже: такое на сеансах он не спрашивал, сосредотачивался больше именно на предотвращении приступа и не лез глубоко в то, что во время приступа происходит. «Потому что глубоко ты хотел залезть не в приступы — а в Виктора. Правда, он тогда чуть не подавился, но в этом деле главное опыт…» — Можете ли вы сказать, что во время приступа возникали следующие мысли: «дома как нарисованные», «вижу сквозь пелену», «пейзаж как на черно-белой картине», «голос как шепот издалека»? — снова спросила Мэд, когда не дождалась ответа. Виктор, покосившись на Юри, медленно кивнул. Этого хватило: больше она его пытать не стала и тоже перевела взгляд на Кацуки: — Синдром деперсонализации-дереализации. Ты о таком не упоминал в отчетах. Почему не подумал про осложнения панического расстройства? На это Юри было нечего ответить. Не подумал. В голове крутились только пустые оправдания из разряда «Да он!.. Ну… Я просто не мог рядом с ним думать…» «…ни о чем кроме его члена. А там вроде все чисто, без отклонений». — А можно перевод с эльфийского: сколько там мне осталось? — вежливо поинтересовался Виктор. — Молодой человек, я похожа на кукушку? — невозмутимо спросила Мэд. И сама же ответила на свой вопрос: — Не похожа. Так что сколько вам осталась — знать не могу. Но знаю, что, раз пошли такие осложнения, медикаментозное лечение необходимо — а то сами быстро кукукнитесь. Виктор в ответ на ее слова уж очень знакомо сложил руки на груди. Юри поджал губы: ну что за упрямец! — Так от панических атак ведь никто не умирал, — произнес его пациент (надо чаще себе об этом напоминать, как можно чаще!) с ледяной вежливостью. Юри всегда терялся, когда Виктор начинал говорить так. Мэд же и бровью не повела: — Деперсонализация — это расстройство самовосприятия. Длительная деперсонализация является мучительным состоянием, часто приводящим к суицидам. А от суицидов умирают даже чемпионы. Виктор с детской обидой дернул уголком губ — и Юри, неловко засмеявшись, тут же замахал руками в попытках развеять мрачную атмосферу. Ну нельзя же так! Особенно с Виктором, ему и так непросто! Но наставник всегда такая: прямолинейная. Она не ходит вокруг да около, не пытается смягчить картину — она сразу сталкивает людей с внутренними демонами и говорит, что причина в них самих. Только благодаря ее анонимной помощи Юри не сошел с ума, пытается слушать своего демона и хоть немного его укрощать. «О, так тебе нравится играть в подчинение? Думаю, Виктору пойдет роль доминанта…» Юри уже привычно не обратил внимания на свои невольные мысли. Это — пустое. Они развеются как дым — главное не махать истерично руками в их сторону, раздувая пламя. Да, с Мэд порой бывает тяжело, не все могут выдержать ее методы. Но кто выдерживает — излечивается. Юри бы хотел, чтобы она взялась за Виктора. Кто угодно лучше, чем он сам. Но даже наставник не смогла убедить Виктора прибегнуть к медикаментозному лечению. Они проспорили еще с полчаса (почувствовав себя лишним, Юри ушел на кровать и оттуда пытался следить за ходом разговора); Мэд даже повысила голос, до чего ее, вроде, никто раньше не доводил. — Это всего лишь антидепрессанты, а не тяжелые наркотики! — в очередной раз попыталась она донести свою мысль. Виктор невозмутимо пожал плечами: — Попью чаёк с травками. — Там концентрация низкая! — Выпью три чашки, — клятвенно пообещал Виктор, и Мэд, раздраженно хлопнув рукой об стол — даже камера задрожала — сдалась: — Хотите себя гробить — ваше дело. А теперь позовите сюда единственного разумного человека в комнате. Фыркнув, Виктор с шумом отодвинул стул, выругался чем-то вроде «Яков в юбке!» и бросил взгляд на него: — Юри, тебя, — сам же присел на кровать, с нескрываемым интересом ожидая продолжения банкета. Кацуки подошел с опаской тоже попасться под горячую руку. «У тебя на кровати сидит самый горячий холостяк планеты. Неужели женщина, находящаяся в двенадцати часах полета от тебя, может быть горячее?» Юри не знал ответа на этот вопрос. Знал только, что то, как задумчиво смотрит на него Мэд, ему не нравится. Нехорошая это задумчивость. Словно она нашла ответы на какие-то свои вопросы — и они ей совсем не нравятся. — Тебе нужно приехать в Детройт, — сказала она без долгих прелюдий, и Юри так хватанул от неожиданности воздух, что даже закашлялся. Потом заметил краем глаза, как Виктор потянулся похлопать его по спине — и чуть не упал вдобавок со стула, так отдернулся. Но он знал свою реакцию на прикосновения Виктора и не хотел, чтобы об этом узнал наставник! «Пусть посмотрит, как ты проводишь сеансы. Как твой супервизор, она, может, даже даст пару советов. Женщина уже наверняка опытная». Юри отчаянно зажмурился — нет, перестань! — а потом глубоко вдохнул-выдохнул и сел на стул. Полубоком — чтобы и Виктора видеть. — Зачем? — спросил он и порадовался, что голос не дрожал, как его руки. Мэд тихо хмыкнула — а может, это была просто помеха связи: — Последние записи вызвали у меня несколько вопросов. — На этих словах Юри похолодел. Неужели он не вырезал моменты, когда убегал с сеансов? Да нет, он же… проверял, все проверял! — Но о них надо поговорить при личной встрече. «Чтобы твои глаза рассказали всю правду, Юри, маленький лгунишка. Или твое тело — оно тоже не врет, оно показывает, какой ты на самом деле». Это будет конец. — Это касается Виктора? — осторожно спросил Юри. Весь мир не вертится вокруг него самого, наверняка у наставника просто могут быть вопросы по состоянию Виктора, а может, она даже хочет показать Юри, как лечить такие случаи на конкретных примерах. Да, все именно так! — Нет. Это касается тебя. — На этих словах Юри нервно хрустнул сжатыми в кулак пальцами, даже Мэд услышала и неодобрительно покачала головой — вредная же привычка! Потом он беспомощно открыл рот, еще не зная, что спросить, сказать или взмолиться не исключать его сразу, дать еще шанс… Но наставник выставила перед камерой руку с аккуратными накрашенными красным ногтями. Зловещий цвет. — Обсуждать компетентность лечащего врача в присутствии его пациента крайне непрофессионально. Не давай мне повода усомниться в том, что решение отпустить тебя до окончания обучения было верным. Юри пристыженно втянул голову в плечи. — Да, мэм. — А что он еще мог сказать? «Накажите меня, госпожа». Юри почувствовал, как мурашки мерзкой дрожью покрыли кожу — и как знакомо мерзко начало покалывать внизу. Его действительно возбуждают такие мысли? Серьезно? Ками-сама, он сходит с ума и это не лечится. Да ведь уже давно не было такой острой реакции, что случилось?! Наставник сразу все поймет, точно поймет! Но даже от такой мысли легкое возбуждение не прошло. Закончить бы разговор поскорее, сделать вид, что ничего не было — вот только ему не дадут забыть. К своему сожалению, Юри сам себе не дает ничего забыть. Просто не имеет на это права. Мэд больше ничего не говорила и уже собиралась сама завершить вызов — как вдруг, судя по недовольно нахмуренным бровям, наткнулась взглядом на расслабленно сидящего на кровати Виктора (Юри туда даже смотреть боялся): — А что касается твоего Виктора: накорми эту упертую бестолочь хотя бы аскорбинками. А то коньки откинет быстрее, чем его заставят их на стенку повесить. После этих слов ее изображение пропало, и на экране высветилось общее время вызова: сорок пять минут безвозвратно ушедших нервов (судя по фырканью с кровати — двойная порция). Наставник никогда не здоровалась и отключилась, как всегда, без прощаний. Если бы можно было так легко отключать голос внутри себя! «Она сказала “твоего” Виктора. Твоего! А раз он твой — можешь взять, не спрашивая разрешения». — Она бы с Лилей подружилась, — спугнул повисшую тишину наигранно веселый голос его-нет-не-его Виктора. — С кем? — Юри было не интересно, не важно, и вообще он задал вопрос чисто механически. Даже голос его был сдавленный, но Виктор с готовностью пустился в объяснения: — Ли-ли-я. Бывшая жена Якова. Тоже Яков в юбке и даже страшнее, — поделился он приглушенным голосом, словно по секрету. Что может быть страшнее тренера Виктора в юбке и отчего тот так хочет ему сменить гардероб, Юри не знал и даже думать не хотел, что это тоже какое-то психологическое расстройство. Хватит. Копание в чужих душах его совсем не успокаивает, а лишь сбивает собственный контроль. Просто невозможно сосредоточиться! — Ну что, теперь моя очередь на задушевные разговоры? — спросил Виктор с полуулыбкой, подвигаясь к краю кровати. Халат распахнулся на груди, халат распахивался внизу при каждом его движении, светил белые колени, бедра и, кажется, то, что между ними, тоже светил — в общем, Юри было не до разговоров. У Юри был тремор, почти-эрекция и на горло давил комок, на девяносто процентов состоящий из рыданий и на десять — из «помогите». Виктор, конечно, это заметил. Виктор все замечал. Замечал и как на Юри действуют его прикосновения, замечал — но продолжал его ими мучить! — Что-то не так? Юри не сдержался: рассмеялся глухо, отрывисто, с нотами подкатывающей (накатившей и уже давящей его грудь) истерики: — Мне нужно вернуться в Детройт. А я не могу! Я… я боюсь, что она все поймет — это будет конец, Виктор, понимаешь? Хотя наставник наверняка понял по записям, что я не справляюсь, что я постоянно прерываю сеансы, что я… я… — он болезненно всхлипнул и судорожно обнял себя руками. Надо попросить Виктора уйти, нельзя, чтобы он видел его таким, нельзя, чтобы он был рядом, когда Юри — такой: нервный, бесконтрольный, возбужденный… — Я могу сделать так, что тебе станет легче, — произнес Виктор. Тихо, почти шепотом — но голос прозвучал так громко, словно… Поднимая голову, Юри уже знал, что увидит. И не ошибся: Виктор сидел на краю кровати прямо перед его стулом; их колени почти соприкасались. Юри так и прикипел взглядом к коленкам Виктора, к темно-зеленому халату, доходящему до середины его бедер — а ведь ткань можно сейчас подвинуть, медленно, едва касаясь пальцами кожи (боится ли Виктор щекотки?). Или быстро: рвануть его на груди, до треска ткани — и толкнуть Виктора прямо в обнаженную грудь на кровать. — Нет, — просипел Юри. «Не сможешь. Ты делаешь только хуже, просто находясь рядом!» «Недостаточно рядом». — Ты мне не веришь? — голос звучал мягко, Виктор словно с ребенком разговаривал. А его рука зависла над рукой Юри взведенным капканом. Ее тень ложилась на его запястье полоской наручников — и Юри желал этих оков. Он мечтал весь скрыться в тени Виктора, когда окажется под этим невыносимо дразнящим телом. — Всего лишь прикоснись — и сам почувствуешь! Руки Юри были сжаты в кулаки и лежали на коленях. Но едва Виктор мягко взял одну за запястье — разжались. Зато сжались легкие — Юри не мог дышать. Но вполне мог смотреть, слышать, ощущать. Возбуждаться. — Знаю, что ты не любишь прикосновения, — начал Виктор, перебирая пальцами выше. Это было почти издевательство при таком признании, но Юри не мог возразить, для этого надо сначала вдохнуть. — Не бойся, я тебя не трону, — он потянул руку на себя, выше. «К лицу», — осознал Юри и наконец сипло, с надрывом втянул воздух, когда кончики пальцев коснулись на удивление гладкой кожи щеки. Виктор ободряюще улыбнулся: — Зато тебе можно трогать меня. Недосказанное «везде» упало внутри Юри камнем — прямо в самый низ, там все потяжелело. Слюна вдруг стала вязкой, а потом испарилась, захотелось пить — вот только Юри знал, что вода не поможет. Жажда у него была другая. Виктор же, словно не замечая, как он горит сейчас, как он умирает, потерся щекой о его руку; воздух из носа обжег Юри большой палец, а длинная челка защекотала остальные. Хватка на запястье чуть усилилась: Виктор потянул его руку вниз. На мгновение, когда большой палец завис над его приоткрытыми губами, Юри подумал — сейчас поцелует. Или возьмет в рот, прикусит костяшку и… Виктор, не задержавшись, опустил его руку себе на грудь. Сначала на мягкую (но не настолько, как его кожа, ничего не сравнится!) ткань халата, потом — под него. Провел вправо легким полукругом; Юри с болезненным спазмом в сердце почувствовал серединой ладони сосок; потом ниже — по ребрам, снова к середине… Пальцы споткнулись о завязанный некрепким узлом пояс халата — и перескочили дальше. Виктор, все также молча, снова завел его руку под ткань, Юри почувствовал тонкую дорожку волосков, уходящих вниз… Нет! Он захотел отдернуться, забрать свою руку из-под этой темно-зеленой клетки, забрать — потому что чувствовать и не видеть было даже невыносимее! «Так в чем проблема? Чуть поверни руку, забери халат в горсть — и увидишь. Не мучай себя, Юри». Когда Кацуки хотел уже попросить Виктора отпустить его — взмолиться, если придется! — его пальцы коснулись голой кожи в паху. Бархатной — особенно после жесткости волосков внизу живота, — горячей, упругой… Не было сомнений, что это — пусть Юри, зажмурившись, и не смотрел. Виктор остановился, так сильно сжимая его запястье (боялся, что отдернется?), что кисть онемела. Но пальцы — чувствовали жар его тела. Пальцы чувствовали, что у Виктора стоит. — Не мучай себя, Юри, — вдруг произнес Виктор слова Эроса — и Юри сначала даже подумал, что это Эрос снова копирует его голос. Но это было наяву. — Не бойся за меня: нельзя изнасиловать желающего. О, его желание Юри и правда чувствовал, неосознанно сжимая кончиками пальцев член. Чувствовал даже сильнее, чем свое! Виктор притянул его руку ближе, чтобы касался всей ладонью — как будто Юри уже не было достаточно! Не думать, не думать, что под рукой, иначе не сможет остановиться, не сможет… Юри не сдержал стона, когда осознал, что белья на Викторе нет. А то, что есть — побольше его ладони. Что Виктор его больше не держит, Юри осознал не сразу. Но даже когда понял — руку не убрал. Пальцы зажили своей жизнью: они, словно примериваясь, осторожно скользнули кольцом по стволу члена, медленно, обжигающе тесно; коснулись головки, почувствовали влажность выступившей смазки… Ощущая в набухших венах под тонкой кожей пульс Виктора даже сильнее, чем свой, Юри через силу раскрыл глаза. Смотреть на Виктора было невыносимо: он сидел, широко разведя ноги, глаза его были полуприкрыты, на щеках легкий румянец. С отстраненным интересом Юри сжал руку внизу — и Виктор трогательно нахмурился, поджал губы. Захотелось услышать его стон. Много стонов. «Как от Виталия? — ядовито уколол Эрос. — О, его ты заставил стонать до хрипа! Только то были крики “Хватит!”». Юри знал, знал, помнил! Но не мог остановиться, уже больше не было сил — он же не железный! Он не может бесконечно убегать, когда на нем виснут, когда ему путают ноги, когда… «Когда перед тобой ложатся, разводя ноги и обещая удовольствие». Юри не заслужил удовольствия. Он заслужил познать ту боль. Внезапная мысль даже развеяла его душное возбуждение и истерические мысли о побеге: если у него не получается излечить боль от той ночи — может, получится искупить ее? Искупить, пережив то же самое? У Юри уже просто нет других идей, пожалуйста, пусть этот голос в голове утихнет! Пожалуйста, пусть это постоянное желание уйдет! Юри не был христианином, но к губам Виктора он приник, словно к иконе: с отчаянной верой и мольбой. Как к золотому Будде — Юри не был и буддистом, но это сравнение Виктору подходило больше. Раз так хочешь — то возьми, возьми этот душный жар себе, все возьми! Пожалуйста, пусть все закончится…***
Да, Виктор хотел просто поговорить с Юри. Объясниться с их прошлым, построить планы на их будущее — пусть даже они будут несбыточными, ведь важен не только результат, но и сам процесс! А еще Виктор хотел понять: что с ним самим творится за хрень. Он ведь отчетливо помнил душный приступ, когда никто — никто! — не мог ему помочь, когда его даже никто не замечал! И помнил прохладное спокойствие от руки Юри. Может, Виктор и был в чем-то (ну, может, больше чем в чем-то) недогадливым — тут просто рекламный транспарант вывесили на Юри: «Лекарство для Виктора Никифорова. P.S. Единственное и неповторимое». «Единственное и неповторимое. Больше не найдешь, если уедешь. А что бывает, если окончить курс приема лекарств, не долечившись?» У Виктора и так было достаточно осложнений, так что он предпочитал не задумываться над ответом. Нет, уберите эти мысли, ему и так неплохо! Осознавать, что сегодня последний вечер на лечение, Виктору было совсем не смешно. Ему было страшно. А если его настигнет приступ на катке? Во время проката? Прямо под расстрелом камер? О, это будет просто сенсация! «Пятикратный чемпион докатался до психушки». Или «Фигурное катание ломает психику». И конечно же отметится желтая пресса «Фанатки довели Виктора Никифорова до нервного срыва. Шок! Живая (или уже не очень) легенда — наркоман?». И ведь даже подержаться, как прежде, с Яковом за ручки перед и после проката теперь не поможет! Значит, надо все довести до конца. Виктор всегда признавал, что порой излишне прямолинеен: ассоциации с концом у него были тоже весьма недвусмысленные. Но ведь это обосновано, прикосновения Юри помогают, даже просто представлять его образ в голове помогает — значит, если они переспят, пазл окончательно сложится! Да, именно так намерение просто поговорить привело к тому, что он сейчас пытался уложить Юри в кровать. Хотя в какой-то момент оказалось, что пытаться и не надо: Юри сам толкнул его на постель. Виктор уже сидел, но, падая назад, все равно невольно испугался. И засмеялся с себя: нет, сейчас ему не страшно! Он знает, что такое страх. Юри торопливо сдернул с себя майку, штаны, трусы почему-то оставил и полез на кровать. Нет — на Виктора: сел ему на бедра и принялся зачем-то развязывать пояс его халата. Виктор и правда не понимал, зачем: все в зоне доступа, да и Юри своими нервными движениями лишь больше запутывал, лишь… Когда он склонился, распутывая узел зубами, Виктор откинулся на подушку: просто невыносимо было смотреть на это! Как можно сделать настолько пошлым простое действие? Как, Юри? Но и это был не предел: в очередной попытке Юри скользнул зубами по его тут же поджавшемуся животу. Как-то, когда Виктор спросил, кого Юри представлял во время своего безумно горячего катания (естественно, надеясь услышать имя, начинающееся на «В» и заканчивающееся на «иктор»), тот, отвернувшись, сказал слово, начинающееся на «К» и заканчивающееся на «ацудон». Котлетки, мать их свинью. Виктор тогда не знал, смеяться ему или плакать — вот сейчас у него было точно такое же чувство. «Если эротичность для него — котлетосы, то секс может сойти за прием пищи. Не зевай». — Юри! — Виктор на ощупь нашел его макушку и мягко провел рукой по жестким, взлохмаченным волосам; перевел мгновенно сбившееся дыхание (ну не смотри так, это незаконно, Юри!): — Тихо, тихо, не торопись! Я никуда не убегу, обещаю! «Потому что обычно все бегут от тебя». Нет! Не… не сейчас! — Если захочешь убежать — только скажи, — невыносимо серьезным голосом произнес Юри. Да еще и уселся на его бедрах, словно на татами — даже руки чинно сложил! Если бы не его член, оттопыривающий ткань трусов, можно было бы счесть позу официальной. Точно издевается! Виктор попытался нахмуриться: — Юри, пожалуйста, не заставляй меня бегать с этим, — он указал на свой пах. И дразняще всхлипнул: — Пожалей меня! А потом, прижав Юри к груди, перевернулся, подминая под себя. Виктор не хотел больше лживых слов — он хотел правдивых действий. Сейчас Юри его хочет — вот она правда. Другой не надо! И Виктор цеплялся за нее, хотел высечь на своей душе, как Моисей высек заповеди на камне, — и начать верить (в себя). Опустившись спиной на простынь, Юри сначала судорожно сжал ноги вместе — Виктор чуть не наткнулся животом на его не такую уж и мягкую коленку, — но Кацуки, словно опомнившись, вовремя развел их в стороны. Слишком старательно. И Виктору не понравилась такая двойственность поведения: то Юри стесняется-зажимается, то творит такое, что впору вспомнить, как стесняться, самому. А сейчас вообще настроен был, словно на тренировочное упражнение. Но Виктор был согласен на роль тренера. Кто угодно — лишь бы быть нужным. Среди этих мыслей нашлось место и удивлению: неужели Юри раньше казался ему холодным? Правда? Сейчас кожа Юри была обжигающе горячей, словно в лихорадке. Заразной лихорадке: Виктор сначала собирался сделать все медленно, нежно — с лепестками роз, с шампанским, чтобы это запомнилось, чтобы все было красиво и воспоминания были только самыми приятными! Но какой там выйти из дома за цветами, Виктор ни на секунду не мог оторваться от кожи Юри: касался живота, груди, нежной шеи, колючего затылка, немного пухлых щек. Словно боялся, что сейчас у него может начаться приступ. Или что приступ закончится у Юри. И он снова убежит. Виктор понимал, что сейчас, если его оттолкнут, он больше не сможет цепляться за образ Юри, слишком далеко они зашли, чтобы останавливаться! Нельзя тормозить, движение одностороннее, и приз за финишной чертой уже ждет их. Осталось только пересечь ее — а Виктор привык всегда побеждать. Они сделают это — вместе! Чувствуя, как член трется о слишком большие-неуместные-кто-вас-вообще-придумал трусы Юри, Виктор тронул большим пальцем его губы, потерся щекой о щеку и сжал губами, посасывая, мочку его уха. Руки Юри впились в халат на его спине: — Викта-ар, — беспомощно всхлипнул он. До этого момента Виктор не понимал, что его так возбуждает акцент (хотя Крис давал повод задуматься). То, как Юри произнес его имя… Виктор готов был сменить его в паспорте именно на такой вариант, если б не был уверен, что так звучит оно только у Юри. Так, как Юри, больше никто не может. «Больше никто не может помочь». — Вылечи меня, Ю-у-ури, — протянул Виктор ему на ухо, словно мстя за ужасный (ужасно возбуждающий!) акцент. Сработало: Юри отрывисто простонал; его очки — тоже нелепые, слишком большие — запотели. Виктор поцеловал порозовевшую кожу под синей дужкой: — Вылечи, вылечи, вылечи меня!