Сексопаника

Ждешь, чтоб ладони коснулась ладонь, Но прикоснуться к душе не пытаешься. Раз оттолкнули, сказали — не тронь. Ты отступаешься…*

Обида. Непонимание. Разочарование. Сожаление. Безысходность. Букет ощущений, которые Виктор собирал всю дорогу из Японии до своей квартиры в Питере, был перевязан ленточкой «Без тебя мне будет лучше» и больше смахивал на траурный венок. И в отличие от обычного букета его нельзя было выкинуть. «Если только вместе с собой». Если бы не Маккачин, Виктор сошел бы с ума от своих мыслей в первые же пять минут одиночества в квартире. И пусть сначала пес смотрел на него как на предателя, как на того, кто бросил его у незнакомых людей, а сам укатил в совсем другую страну и даже ни разу не позвонил спросить «Макки, хороший мальчик, как у тебя дела?» — в общем, смотрел, как Виктор заслуживал, — он все же был рядом. Хоть и смотрел как Юри. Как будто Виктор его не просто предал — а убил. Впрочем, Маккачин ожил после десяти минут извинений, горы вкусняшек и применения особой техники чесания за ушком, знакомой всем владельцам собак. Как оживить Юри — да и захочет ли Юри вообще о нем слышать, — Виктор не знал. Но зато догадывался, что на второй вопрос ответ «нет». «И это правильный ответ! Вы выиграли депрессию!» Виктор не выиграл. Виктор думал, что знал правильный ответ, не воспользовался подсказками и провалился в шаге от несгораемой суммы. Бывает. Маккачин развалился у его ног, подставляя кудлатый живот, и Виктор присел, зарываясь в спутанную шерсть руками. У него еще не разобран чемодан, у него через десять минут начнется последняя конференция, у него наверняка телефон сейчас разрывался бы от гневных звонков Якова, если б не стоял режим «В самолете»… А Виктор сидел на полу своей холодной квартиры, гладил единственное существо, которое было с ним по-настоящему рядом, и думал о Юри, оставшемся далеко. Далеко — но руки помнили тепло его тела, будто касались какие-то секунды назад. Зажмурившись, Виктор растер ладонями бока Маккачина, тот довольно заизвивался, подставляясь под ласку. Стереть, надо стереть это все! «Как Юри сейчас наверняка стирает твои прикосновения. Если, даже когда ты был рядом, он звал другого, то сейчас ему вообще ничто не мешает найти кого-нибудь помоложе. Менее проблемного». Маккачин заскулил, когда пальцы судорожно дернули его шерсть. Ахнув, Виктор торопливо склонился и поцеловал пострадавшее место, а потом тщательно его загладил. Прости, старина, твой хозяин задумался! Твоему хозяину, возможно, стоит прекратить думать о Юри — ради их общего блага. Нельзя им быть рядом: морально нельзя — из-за болезней, социально нельзя — из-за пола, территориально нельзя — из-за того, что живут в разных странах и говорят на столь разных языках, что, даже когда общаются на английском, как оказалось, совсем не понимают друг друга. Нельзя. Виктор всегда смеялся в ответ на «нельзя» и доказывал, что ему все можно. С момента прилета он ни разу даже не улыбнулся. — А пойдем-ка мы прогуляемся! — преувеличенно радостно произнес Виктор, и в тишине звук своего голоса показался ему неживым. Мурашки по телу… Маккачин тут же перевернулся на лапы, встал и замотал хвостом, быстро-быстро, Виктор даже почувствовал, как поднявшийся ветер зашевелил его волосы. Они попали в глаза, защекотали нос; оглушительно чихнув, Виктор подумал, что надо бы подстричься… А Юри нравились его волосы. «А то, что ты делал — не очень». «Слава богу, ты ушел». Виктор не мог больше выносить звенящую тишину квартиры. Быстрее, надо наружу, быстрее! Душа рвалась из дома, но Виктор искусственно тормозил себя — так, надо надеть пальто, надо сменить тапочки на ботинки, надо захватить поводок, надо одернуть Маккачина за ошейник, чтобы не снес соседей за дверью. Ключи, поводок, ботинки, пальто, телефон бы еще… Маккачин, да стой ты спокойно! Пальто в итоге он застегнул через пуговицу, шарф намотал так, что почти удушился, возбужденный лай уже звенел в голове, усиливаясь — не выдержав, Виктор быстро всунул ноги в ботинки, намотал поводок на руку и открыл дверь. И только когда Маккачин как-то слишком резво рванул по лестнице вниз, Виктор понял: прицепить поводок к ошейнику он забыл. — Макки, подожди! — прокричал Виктор, не глядя, закрыл дверь ключом и побежал вниз. Надо признать, он еще был в хорошей форме: выбежали из подъезда с Маккачином они почти одновременно. Шумная улица окружила его звуками, укутала в них, как в мягкое покрывало; Виктор расслабленно выдохнул. Хорошо. Хорошо… Паника больше не нарастает, главное, дышать на счет. Раз, два — вдо-ох, три, четыре — вы-ы-ыдо… — Молодой человек, не занимайте проход! Поперхнувшись воздухом, Виктор извинился и торопливо шагнул в сторону; что-то еще пробормотав про наркоманов, женщина перехватила сумки и скрылась в подъезде. Наркоманов? Это про него? Виктор задумчиво пошкрябал себя по пробивающейся на щеке щетине. Неужели радоваться свежему воздуху — это нелегально? «Скорее, ее просто смутил твой расфокусированный взгляд, испарина на лбу и дрожащие руки». Виктор опустился на лавочку и положил руки на колени. Пальцы его вцепились в коричневый поводок, но когда Виктор их разжал, они и правда подрагивали. Это было даже интересно — столько времени он контролировал каждое свое движение, а тут не может совладать с обычной дрожью. Словно… разрушается? «Потому что ты и правда наркоман — подсел на прикосновения. А вчера схлопотал передоз. От передоза дохнут, Витя». Виктор сжал руки в кулаки, снова сминая поводок. Кстати, а где?.. Сердце гулко ухнуло, но Маккачин тут же нашелся рядом: бродил кругами вокруг соседней лавочки, низко опустив нос. Виктор немного расслабился: ладно, пусть побегает без привязи, свободным. Двор знакомый, они тут гуляли едва ли не чаще, чем Виктор на лед выходил, не стоит так переживать — главное посматривать периодически и не отпускать Маккачина далеко. Виктор приказал себе унять панику: его глупые надуманные страхи не должны портить жизнь всем окружающим. Макки и так наверняка не выгуливали нормально все это время, пусть развеется. Да и сил у него нет сейчас вставать и бегать за Маккачином с поводком. Ведь специально дурачиться и убегать начнет! «Даже на то, чтобы погулять с собакой, уже сил нет. И ты еще на что-то рассчитываешь?» Он просто устал с самолета! Перелет был тяжелым! На лоб вдруг упала тяжелая капля и разбилась, обрызгав еще и щеку. Виктор фыркнул и утерся рукавом — надо же, успел отвыкнуть, что в Питере дожди льют чаще, чем слезы в уголке поцелуев**, зонт не захватил… Надо бы Макки позвать домой, хватит гулять на первый раз, позже выйдут — все равно Виктор долго дома не просидит, а вот простуда ему точно не свалилась. Да и Макки, даром что взрослая собачина, ссытся от звуков грома, словно маленький щенок. Пугливый — весь в хозяина. Маккачин, словно почуяв, что его сейчас могут загнать домой, прицелился в голубиную стаю и с гулким лаем помчался прямо в центр. Под растревоженное хлопанье крыльев Виктор покачал головой — ладно, дождь вроде слабый, потом… — А подскажи-ка мне, Витя, где твоя задница должна быть, и какого, мать твою, хера ты здесь расселся?! Покажи мне наручники, которыми тебя приковали к скамейке, пока я тебя не грохнул и сам браслеты не заработал!!! Если на первых словах Виктор сильно вздрогнул от неожиданности — нервы и так ни к черту, а тут словно голос Зевса-громовержца с небес! — то к концу отповеди уже расслабился и показательно прочищал уши мизинцем. Все-таки Яков такой… милый в своем гневе. Но говорить ему об этом, пожалуй, не стоит. Виктор же не самоубийца, в самом деле! «Пока». — Яков, у меня приступы паники, а не глухоты, — с укором подметил Виктор, поднимая глаза на своего тренера. Хотелось отчего-то добавить «бывшего», но Виктор даже мысли такие задавил. Нет, настоящего. И будущего! «Нет у тебя будущего». — Выдумки. У тебя с головой беда и жопа давно не бита, — проворчал Яков уже своим обычным голосом. — Хочешь это исправить? — мило улыбнувшись, предложил Виктор. Яков сплюнул: — Горбатого могила исправит! «И тебе в нее давно пора». Пора, согласился Виктор. Но если б он всегда ходил, куда посылают, пятьдесят процентов жизни провел бы в бане, другие пятьдесят — в местах погорячее и потемнее. А ему тренироваться надо, между прочим! «В произнесении прощальной речи». Еще немного поворчав, Яков уселся рядом. Дождь уже прекратился; Виктор порадовался своей выдержке: вон, от злого тренера даже тучи разбежались, а он еще сидит! Вот как надо тучи на девятое мая разгонять! Хотя Яков не выглядел особо злым: когда к нему подбежал здороваться Маккачин, тренер даже скупо потрепал его большой ладонью по голове (а Виктор немного приревновал — ему таких нежностей не перепадает!). Так что Яков, скорее, выглядел нахмуренным и уставшим. Наверняка седые кустистые брови сошлись сейчас на переносице, лоб весь красный и прорезан глубокими морщинами… Не рассмотреть точнее — Яков, как всегда, был в своей шляпе. Виктор уже не был уверен, что Фельцмана, как и Боярского, узнают без нее; мог спорить, тренера даже хоронить в ней будут. Но у всех свои привычки, без которых их не узнать. У Виктора вот — улыбка. Когда умрет, наверное, тоже улыбаться будет. А может, и нет. — Расскажи-ка мне, Витя — ты ничего не забыл? — спросил Яков ровным тоном, но с такой угрозой, что Виктор поежился. Забыл? Телефон есть, ключи на месте, пальто надел и даже в тапочках не выбежал. Разве что забыл пристегнуть поводок, но Яков не мог знать, что это Виктор не сейчас сделал… А. Наверное, он про конференцию. — Я не забыл! — справедливо возмутился Виктор. Не забыл, а специально не пошел. — А опоздал. Пробки такие пробки… «Особенно если их вырубает в голове». — Ты же летел на самолете! — процедил Яков. И хлопнул себя по коленям: — Кончай мне херню на уши вешать, пока я тебе твои уши не накрутил! Виктор невольно усмехнулся: крутить ему уши Яков перестал уже давненько. Говорит, стыдно такую кобылу за хвост одергивать, словно жеребенка молодого, уже не по статусу. А Виктор уже не знал, что ему по статусу. В телевизионных шоу участвовать, со всякими звездами, в первый раз стоящими на коньках? Набирать детишек и учить их кататься? Что одно, что другое — цирк. А он не циркач — он чемпион. «В прошлом». Виктор спрятал замерзшие руки со все еще дрожащими пальцами в карманы и тряхнул головой, отбрасывая челку с глаз. Все же надо подстричься… и Маккачина подстричь — а то он уже половину грязи с улицы точно домой принесет. Когда Виктор посмотрел на него, пес повалился на спину совсем рядом с грязной лужей и принялся, повизгивая, кататься. Перестал, только когда Виктор в третий раз попросил его быть чистеньким мальчиком, а не поросенком; потом пес фыркнул и потрусил за угол дома искать другое развлечение. Виктор хотел было его позвать обратно, но тут Яков что-то глухо пробормотал про дисциплину — а точнее, про ее отсутствие у обоих. — Ну прости, — фальшиво покаялся Виктор. Яков дернулся разродиться новой громовой тирадой, но он быстренько продолжил: — Наверное, теперь уже больше не получится перенести конференцию, а так хотелось… Не хотелось. Ни капли. Но, как говорится, прошедшего не вернуть, так что расслабься — и в добрый путь на новый сезон! Яков сбоку как-то странно довольно хмыкнул: — Я ж тебя, пакостник, как облупленное яйцо знаю, — он продемонстрировал Виктору свой пудовый кулачище. Сравнению с яйцом Никифоров не оскорбился: он ведь не простое — а золотое (или вовсе Фаберже). Но самодовольство в других ему никогда не нравилось, а в тренере — особенно. Виктор напрягся в ожидании подвоха. — Я знал, что ты выкинешь нечто подобное, потому и оставил день запасу. Завтра конференция пройдет, завтра. Завтра. Виктор от избытка эмоций шумно хлопнул себя по коленям и рассмеялся, запрокинув голову. Завтра. Завтра, надо же! Все же каким бы ты ни был хитрым засранцем — всегда найдется кто-то хитрее. Как бы все ни было плохо — всегда может стать хуже. Жизнь — замечательная штука! А у Виктора на нее, кажется, аллергия. Не истерика же, право слово? «Нервишки-то шалят, Витя. Может, пора к врачу?» Да хватит с него врачей! Долечился. — Ты настолько в меня не веришь? — невероятным усилием прекратив смеяться, Виктор показательно надулся. — Это обидно, знаешь ли! Яков даже бровью не повел на все его выступление — хотя Виктор был уверен, что оно стоило десятки за артистичность. Порой Яков ему казался живым воплощением Москвы: слезам не верит, отступать не позволяет и муштрует в таком темпе, что сутки за год проходят. Тренер снял с головы шляпу — его лысина Виктору снова напомнила о его собственном незавидном будущем. Уйти с катка, набрать подсидевших тебя малолеток, облысеть, купить шляпу и брюзжать на весь каток, что в его время было лучше, а сейчас все лентяи-ебантяи. Как выразился бы Юрочка, отстой. — В тебя я верю — иначе бы не посадил себе на шею такого тунеядца, — возразил Яков. От него, не сильно падкого на всякие телячьи нежности, это выглядело почти комплиментом — и, скорее всего, было им. Если бы не вторая часть: — Тебе только не верю, и ты каждый раз доказываешь, что не зря! — Ты сам меня учил, что постоянство — залог мастерства! — ловко парировал Виктор и поправил шарф. Сидеть становилось холодно, а разговор совсем не грел. Да еще и Маккачин не вышел из-за угла, надо бы скорее сворачивать разговор и идти его искать! — Я тебя много чему учил — а ты запомнил только это. Ну не бестолочь ли? — этот вопрос Яков задал в небо, выдохнув большое теплое облако пара. Виктор же, немного нервничая, выдох разделил на несколько порций, пытаясь сделать из пара колечки… Получались бесформенные нелепые сгустки — лучшее олицетворение всего его творчества в последний год. Виктор помахал рукой, развеивая их. — И на сколько назначена казнь? — спросил он насмешливо, склонив голову к плечу. — На четырнадцать по Москве, — ответил Яков. И предупредил следующий вопрос: — И я не обманываю сейчас: завтра, в два часа дня, никаких уловок. Тащить тебя насильно я тоже не буду, даже телефон обрывать завтра не стану. Не придешь — так не придешь, твое право. Так Виктор ему и поверил. Но что-то подсказывало: если он не придет завтра, то и на каток тоже может больше не приходить. А это… несправедливо! — А зачем ты сейчас пришел? Не поверю, что только ради этого объявления — не по статусу тебе послом подрабатывать, мог бы и через Гошу передать, — произнес Виктор, задумчиво изучая носки своих ботинок. И добавил с подозрением: — Сувениров я не привез! Яков выругался: — Да ну тебя с твоими цацками! Я пришел убедиться, что с тобой все в порядке, что тебе там врачи эти забугорные глаза не сузили да мозг пустой не промыли — мне ж потом с этим разбираться! — Виктор удивленно приоткрыл рот: а вот это уже точно можно было счесть за заботу. Яков вперил в него тяжелый взгляд исподлобья: — Ты хоть и самодовольная ленивая сволочь, не умеющая останавливаться, но ты мне не чужой. Практически как сын, Витя. Своих детей у Якова не было. Ходили слухи, что именно на этой почве они с Барановской развелись: та либо не могла забеременеть, либо не хотела из-за ребенка останавливать взлет своей карьеры… Не срослось, в общем. Виктору стало стыдно, в общем. Стыд был непривычным чувством и конкретно так выбивал из колеи. А Виктор, когда его посещал эмоциональный раздрай, порол несусветную чушь: — Вау, я польщен. Мне тебя теперь звать папочкой? Яков раздраженно сплюнул: — Только попробуй — заставлю марафонскую дистанцию на катке отбегать без коньков! — с такими словами Яков поднялся с лавочки и, шаркая тяжелыми ботинками, побрел прочь. Он не любил прощаться. Кажется, это передалось Виктору «по наследству». — Я тебя так в телефоне переименую! — сложив руки рупором у рта, крикнул он вдогонку. Фельцман не остановился и вскоре пропал за поворотом. Виктор проводил его взглядом, машинально теребя что-то в руках… Стоп, что? Он опустил голову и увидел поводок. Вспомнил, что на другом конце поводка должна быть собака. А Маккачин из-за угла так и не вернулся. Виктор резко — даже голова на мгновение закружилась — поднялся на напряженные ноги и начал оглядываться. Сколько они говорили с Яковом? Пять минут? Десять? Вечность? Почему Макки еще не вернулся, он бы пять раз уже успел дом вокруг оббежать! — Маккачин! — позвал Виктор бодрым голосом и затих, прислушиваясь. Где-то газанула машина; на соседней улице смеялись, шлепая по лужам, дети; перед лавочкой курлыкали, подбирая размокшие крошки, уже опустившиеся обратно голуби. Лая слышно не было. — Хэй, старик, пора домой! — позвал Виктор смелее. И снова гнетущая тишина. «Он не вернется». В сердце заскреблась тревога — еще не настойчиво, словно говоря: «Я уже тут, не забывай про меня. Чувствуешь коготки? Я тебя насквозь ими проткну, но чуть позже». Виктор постарался ее прогнать и решил обойти дом. Нет-нет-нет, он вообще зря переживает! Они с Маккачином столько гуляли в этом дворе, что уже каждый кустик раз десять помечен, каждая кошка раз пятьдесят на дерево загнана, он точно не мог потеряться! «А если он не потерялся?..» Сердце кольнуло так, что вдох получился хриплым, проскреб по горлу. А если его… украли? Виктор же, дурак, столько с ним фотографировался, у него весь профиль завален фотками Маккачина даже больше, чем своими! Его пудель чуть ли не самый известный и узнаваемый в мире! Виктор вдруг припомнил рассказ Милы: у Ленки, ее главной соперницы в женском одиночном, полгода назад кошку украли во время прогулки. Просто потому, что она принадлежала знаменитости. Виктор тогда посмеялся: фанаты, что взять, зазеваешься — тебя самого до трусов на сувениры разберут, а за трусы вообще бой без правил в шоколадном бассейне устроят… Кошку тогда так и не вернули. И даже не нашли, кто это сделал. И Виктор, обойдя дом вокруг, так и не нашел Маккачина. Нервно сглотнув, он решил пройти еще круг. Просто невнимательно посмотрел! В глазах мелькали черные мушки, сердце грохотало так, что заглушало раскаты грома, это пугало и раздражало; Виктор сжимал поводок в руках и пытался прислушаться: может, услышит скуление или тот особый лай, которым Маккачин загоняет очередную кошку на дерево… Но слышал только одну, отвратительно навязчивую и оглушительно громкую мысль. «А если он не потерялся, а сбежал от тебя?» Звуки улицы лопнули мыльным пузырем: Виктор почувствовал, будто его кто-то ударил ладонями по ушам; это был резкий, оглушающий звук, от которого колени подогнулись. Он оперся о стену дома, чтобы не упасть прямо на мокрый асфальт; кровь словно вся отхлынула вниз, рубашка да и, кажется, пальто, прилипли к вспотевшей спине. В груди заныло-застучало так сильно, что Виктор прижал к ней руку и пару раз ударил кулаком, будто пытаясь припугнуть сердце — клин клином вышибают! — и заставить его биться нормально! От удара легкие словно сжались и не расправлялись — Виктор силился сделать вдох, но воздух получалось хватать только ничтожно малыми порциями. По… Помо… «Никто не поможет». Виктор обессиленно привалился к стене. Он был точно уверен, что сейчас либо умрет, либо упадет в обморок — не от страха, так от гипервентиляции, — и отчего-то ему стало стыдно. Юра останется без программы, а ведь Виктор в самолете в очередной раз пообещал ему ее. И Маккачин… он же не сможет один на улице, он домашний пес, а на улице зима!.. Боже, как холодно… — Эй, вы в порядке? — чужой голос донесся словно издалека — Виктор его едва услышал за шумом собственного дыхания и грохотом сердца. Когда он приоткрыл слезящиеся глаза, напротив в метрах пяти стояли три девушки. Одна из них, полненькая брюнетка, начала подходить ближе. Помочь, они смогут помочь! Почувствовав безумную надежду, Виктор выпрямился и хотел спросить у девушек, милых хороших девушек, не видели ли они тут большого шоколадного пуделя с умными глазами и шилом в пушистой заднице, раз не может усидеть на месте… Как вдруг встретился взглядом с брюнеткой и даже через туман в голове различил ее такое знакомое выражение лица: удивление и проступающий восторг. Фанатка. — А вы, случаем, не Виктор Никифоров? А можно автограф? Пожалуйста! — попросила она и смущенно улыбнулась, прижимая руки к груди. «Не поможет». — Маш, кто это? — спросила ее подруга. Девчонка резко повернулась, начиная бурно объяснять, а Виктор оттолкнулся от стены и пошел к подъезду. Спешно. Почти побежал, насколько позволяли трясущиеся колени. Его вообще всего трясло. Нельзя, чтобы его увидели в таком состоянии! «Нельзя оставлять Маккачина!» Он же так долго это пытался скрыть! «Предатель! Предатель!» Виктор не помнил, как поднялся на свой этаж. Кажется, он раз пять уронил ключи, прежде чем смог трясущимися руками открыть дверь и ввалиться внутрь — закрыл ее уже своим телом, прислонившись. В голове бились эти две мысли, и Виктор чувствовал себя судьей на бою без правил — ему доставалось с обоих фронтов, и он не знал, как их разнять, как объявить брейк! Хотелось просить пощады — но не у кого. Он был здесь один. «Один!» Виктор не понял, когда завыл. Даже не почувствовал — просто, когда в голове чуть прояснилось, услышал этот звук: тихий, жуткий, на одной ноте. И сразу же закрыл себе рот ладонью, прикусил ее ребро — нельзя, нельзя, чтобы его услышали! А потом увидел в руке, прижатой ко рту, поводок — и его накрыло второй волной липкого страха. Макки, Макки, вернись, пожалуйста, пожалуйста!!! Когда в дверь позвонили, Виктор на мгновение сошел с ума от безумной надежды — это точно Маккачин! Да, наверняка это он, встал на задние лапы, ткнулся носом прямо в звонок… Или привел какого-нибудь человека к двери, он же умный пес! Остатки испуга моментально развеялись; Виктор вскочил на ноги, дернул дверь на себя так сильно, что чуть не упал, и приготовился крепко обнять Маккачина — извиниться за то, что оставил, убедить, что он его не бросал, что вернулся бы!.. За дверью оказался Крис. — Я, значит, сижу в боевой готовности, ленту обновляю, чтобы первым оценить запись о твоем возвращении… А в итоге ни фоточки, ни коротенькой заметочки, ни даже смайлика! — с порога напустился на него друг. — Я же отметить хотел: выпивка там, стриптизеры — могу и сам станцевать, и тебя научить, хотя у тебя природный дар в этой области… — тут Крис включил в коридоре свет и, видимо, присмотревшись к его лицу, ахнул: — Вик, да ты весь дрожишь! Хороший мой, что случилось? Приступ? Слишком много вопросов. Слишком! Один за одним, как снежный ком, они наваливались, наваливались, Виктор понимал, что не может ответить ни на один! И куда ему на встречу с репортерами? Это все равно что тонущего в бокале отправлять в океан на дайвинг с акулами, да к тому же вешать ему на шею пару тонн кирпичей! Но ответить надо было, так что Виктор зацепился за самое простое: — Не могу сказать, что у меня среди всего барахла с соревнований завалялся пилон — а вот выпивка имеется точно. Простите, чем богаты — тому и рады, — он закрыл за Крисом дверь и, мерзливо поежившись, пошел на кухню. Понимал, что надо идти на поиски, надо!.. Но даже находиться рядом с открытой дверью было невозможно — все тело дергало, кричать хотелось до срыва голоса. Вышел бы за порог — точно в обморок полежать упал бы. Ничего, это пройдет, Виктор немного подождет — и потом отправится на поиски со свежими силами, да, чуть позже!.. Позади, спустя небольшую заминку, раздались шаги: — О да, вижу я, как ты безудержно радуешься, — Крис прошел на кухню и покачал головой, изучая его взглядом. Виктор поморщился: зачем так внимательно смотреть? Да, у него на лбу написано крупными буквами: «Просрал все, что можно и что нельзя. Чемпион в проебывании жизни»! Кубок в виде золотой жопы однозначно должен пополнить его коллекцию наград! Тут перед ним с тихим стуком, все равно показавшимся оглушительным, на стол опустился стакан. — Пей, — приказал Крис. — У нас не первое свидание — можешь меня не спаивать, — усмехнулся Виктор, но даже привычный флирт вышел каким-то натужным. Не мог он пить, когда Маккачин неизвестно где, голодный, холодный, а вдруг его там обижают?! Не мог, неужели не понятно? Крис шумно вздохнул и, перегнувшись через стол, подвинул к нему стакан кончиками пальцев — пришлось взять. — Я, конечно, бог — фигура Аполлона, обаяние Эроса, — но превращать воду в вино не умею, — шутливо произнес он, вот только глаза его были серьезными. Виктор каждый раз забывал, что развязный Крис, умеющий опошлить абсолютно любое слово шестьдесят девятью способами, способен так смотреть. «Если бы ты обращал внимание на что-то кроме себя, твоя собака не сбежала бы». Челюсть свело, зубы так клацнули по краю стакана, что Виктор на мгновение испугался жевануть стекла и постарался ослабить хватку. Перестарался. Гладкое стекло скользнуло по дрогнувшим пальцам, вода пролилась на колени, а сам стакан разбился об плиточный пол. Виктор наблюдал за ним все падение, но у него не возникло мысли дернуться, попытаться остановить его, перехватить… Вместо этого он отстраненно подумал, что надо было таки попытаться сделать холодную квартиру уютнее и купить ковер. Сюда подошел бы с длинным ворсом, мягким, как шерсть Маккачина… «Теперь только ковер и будешь гладить. Он-то точно от тебя не убежит!» Крис, казалось, испугался за них двоих: тут же подорвался с места, притащил из ванной полотенце — бросил его Виктору с грацией кидающего трусы стриптизера; а потом, не спрашивая, где, нашел веник, совок и аккуратно смел все осколки. Виктор заторможено начал промокать полотенцем ноги, наблюдая за ним. Все-таки жизнь есть, пока ты кому-то нужен. Вот, например, этот стакан: был целым и пользовался спросом. А потом упал неаккуратно — и все, дорога лишь в мусорку. Виктор так всерьез не падал, но все больше чувствовал, что просто еще не приземлился. Высыпав осколки в мусорку, Крис разогнулся, быстро скользнул ладонью по волосам и улыбнулся: — Вик, только не устраивай трагедию из-за какой-то стекляшки. Как у вас говорят: если бьется — то на счастье! Значит, у тебя все будет хорошо! Полностью разбитый после Японии Виктор себя счастливым не чувствовал. Это просто глупая фраза для оправдания рукожопости — и только. Да и Виктор готов был разбить хоть всю посуду, если бы это вернуло Маккачина! Вот только не поможет. Ему уже ничего не поможет. — Кстати, а ты давно приехал? — перевел тему Крис, набирая для него новый бокал, теперь на тонкой ножке. В этот он еще, то ли издеваясь, то ли заботясь, трубочку для коктейля поставил — чтобы в руки брать не пришлось. Виктор оценил, но пить ему уже расхотелось. — Наверное, недавно, раз еще не забрал Маккачина — гляди, а то понравится песику там жить, еще не захочет возвращаться… — Маккачин убежал от меня на улице, — глухо пробормотал Виктор, перебивая. Он произнес это буднично, без плескающейся уже на уровне горла истерики. Погода сегодня плохая. Бабка назвала наркоманом. И собака, к которой прирос так, что душу будто с позвоночником тревогой выдернуло, потерялась. Обычный такой день. Бывают и хуже. Господи, когда уже закончится это падение?.. — Пропал? Маккачин пропал?! И ты молчал!!! — Крис взъерошил волосы, встал снова, прошелся по кухне до окна, словно хотел высмотреть в нем одинокого пуделя, потом задержался рядом с Виктором и сочувственно сжал его плечо: — Вик, давно? Виктор не мог ответить — по ощущениям, уже вечность прошла. Вот сколько сейчас времени? Он повернулся к окну, задев щекой руку Криса, все еще лежащую на его плече. Хотя что толку: по солнцу время не определить — в Питере это бесполезно; определять по тучам он еще не научился, а мобильник в зале. Глупо как-то все. — Сейчас, — ответил наконец Виктор и начал указательным пальцем двигать бокал по столу. Все ближе, ближе к краю, потихоньку… Нет, это не истерика — в истерике все крушат, бьют посуду, а он просто ее двигает. А стол просто заканчивается. Весело же — лучше ломать другое, чем смотреть, как ломаешься сам. До края — сантиметров десять. — Ничего страшного, скоро вернется. Наверняка Гоша его не выгуливал — вот Макки и выполняет норму по поливанию кустиков за месяц. Не беспокойся! Виктор пытался убедить не Криса, а себя. Пять сантиметров до края. Месяц. Столько ведь Виктор пробыл у Юри? Или меньше? Или больше? Уже почти… Крис перехватил бокал двумя пальцами за ножку, как раз когда Виктор его почти спихнул, и, убрав соломинку, выпил. Не так, как обычно. Обычно он бы соломинку убирать не стал, а обхватил бы ее губами так, что в новостях объявили угрозу глобального потепления. Сейчас же он пил целомудреннее монашки на причастии. Настоящей монашки, не тех, что в порно. Да и вел себя сдержаннее чем обычно. Как-то зажато. Виктор сморгнул и впервые рассмотрел наряд друга: свитер черный, простой, без выреза, обычные неброские джинсы, даже не в обтяг… Хотя Виктор мог поспорить, что белья под этими скромными штанами все равно нет. — А у тебя-то что случилось? — да, лучше расспросить и отвлечься от своих мыслей, а то у него никак не получается успокоиться! — À moi? — Крис медленно и слишком театрально приподнял густую, идеально очерченную бровь. Он всегда переходил на французский, когда нервничал: французский язык, французские поцелуи, в особо запущенных случаях провокационно сжимал свои мягкие французские булочки. Эдакий отчаянный флирт. Бинго, в общем. Дергано усмехнувшись, Виктор закинул ногу на ногу: — Вуа, вуа, — передразнил он, даже не пытаясь скрыть акцент. Мог, он вполне неплохо разговаривал на французском… но перед кем здесь красоваться? — Обычно ты каждый глоток дегустируешь с таким довольным развратным лицом, словно не пьешь — а отсасываешь. — Фи, Вик, как пошло! — Крис сморщил нос и задумчиво поболтал бокал. — Вау, неужели я дожил до момента, когда смог смутить самый эросный эрос взрослой лиги? Можно и помирать! — подколол его Виктор с энтузиазмом, которого не чувствовал. Да он вообще мало что чувствовал — душе словно анестезию вкололи, чтобы совсем с ума не сошел. А может, это болевой шок от потери, потом отойдет, и накроет эмоциями. Потом, когда Крис уйдет. «Когда останешься один». Сам Крис после его небольшого расследования не выглядел найденным — скорее, потерянным. Секунд пять, а потом он сморгнул и залпом выпил бокал, сильно запрокидывая голову. Виктор залип на его дергающееся горло, точнее, на участок загорелой — явно работа солярия — кожи над воротником: там был совсем свежий засос. — Так что у тебя случилось? — повторил Виктор, ложась щекой на стол. Вдруг навалилась такая усталость… Крис тяжело вздохнул и сел напротив. — То же, что и у тебя, — ответил он с какой-то легкой улыбкой. Не порочной — а нежной? — Ля мур, мон ами. Я вляпался в отношения. Это не смертельно, но странно. Пожалуй, лучшая формулировка. — Вау! И кто же этот несчастный? — спросил Виктор, пытаясь выразить восторг и радость. Нет, он и правда рад за Криса — у них все равно были свободные отношения; не по-серьезке — так, помогали друг другу справляться с напряжением. «Теперь и он тебе не поможет». Виктор вдруг понял, что на Криса он больше не рассчитывал. Даже и не задумывался как-то, чтобы возобновить их отношения по приезде, просто планировал вернуться с… Нет. Не стоит вспоминать. Крис не стал играть в девочку-целочку: — Филипп. Мой… менеджер. — Постельный менеджер? — У него много рабочих сфер. — И насколько рабочие сферы? — Завидуй молча, — беззлобно хохотнул Крис. «О да, тебе теперь остается только завидовать». Виктор дернул уголком рта. — А он не против, что ты сейчас у меня? Не ревнует? «А может, Крис о тебе не рассказывал. Не стоишь упоминания». — Ты видел мою программу «Опьяненный»? — ответил вопросом на вопрос Крис. Виктор кивнул: как не видеть, когда друг ему всю личку заспамил сначала фотками, потом гифками особо горячих моментов, а после и цельным видео, снятым с нескольких ракурсов. — Как думаешь, способен ли Филли на ревность, когда я кончаю в прямом эфире? — Да он у тебя золото, — улыбка наверняка вышла замерзшей, треснувшей — скулы свело так, что Виктор сел прямо и размял пальцами челюсть. Крис посмотрел на него долгим взглядом, а потом взял телефон. — Так, что-то ты мне совсем не нравишься. Сейчас будем поднимать тебе настроение. — Вызовешь мне мальчика на дом? — с любопытством спросил Виктор. — Вызову тебе на дом еду, — фыркнул Крис. — А то, когда Юри приедет, ты его во время примирения проткнешь ребром — совсем не эротично! Когда. Не если. Виктор вдруг вспомнил, что никому так и не рассказал подробностей своих «сеансов» — вот Крис и не в курсе, что Юри не приедет. Но Виктор не хотел смаковать подробности своего провала. — Ну, курс лечения окончен. — «Завершен по полной программе, даже с передозировкой». — С чего ты вообще взял, что он приедет? — Виктор усмехнулся. Когда смешок стал комом посреди горла, он закашлялся — и с благодарностью принял стакан с водой. Этот смог выпить, почти не пролив. Зато не разбил! — С того, что знаю, как он сох по тебе, — неожиданно произнес Крис, опираясь подбородком на переплетенные пальцы. — С того, что знаю: такие зажатые загадки в твоем вкусе, а ты своего не упустишь. И у тебя на лице чуть ли не светящейся в темноте краской написано, что между вами что-то было. Я не прав? Как же, не прав. Крис чуял секс просто на подсознательном уровне — как духи. Того и гляди, потянет носом и произнесет: «Поза номер шесть, вчерашняя коллекция. Два раза, не так ли? Чудный аромат, но вам бы больше подошла поза три „Фейерверк“». — Было, — подтвердил Виктор. — И прошло. Больше не будет. Но Крис, когда затрагивают тему любви, становится настойчивее Гошана при очередной попытке сойтись с бывшей. — Хочешь об этом поговорить? — спросил он таким тоном, что это больше звучало утверждением. — Когда ты успел заделаться психологом? — Виктор вопросительно приподнял бровь. Крис пожал плечами: — Все друзья немного психологи. А еще собутыльники, сопереживальники и все-мудаки-говорильники. Рассказывай, не ломайся; я же вижу, что тебя это подтачивает изнутри. Изнутри Виктора подтачивали панические приступы и матушка природа, что отвела его телу такой ничтожно малый срок годности. Но Крис же не отстанет, пока не препарирует его душу. Уж лучше сделать это самому — и заодно посмотреть, как там все. — Приехал я, значит, на прием — а Юри в первый же день опоздал. Представляешь? — начал Виктор, постепенно расходясь. Казалось, забытое чувство небольшой обиды — встречи с ним не ждали, заведя десять будильников, и не приехали за час от нетерпения! — отчего-то приятно согрело внутри. Крис только улыбнулся — он, конечно, тоже услышал эту обиду. Виктор рассказал все. И как поселился у Юри дома — «Ну, а что, разве это не подразумевалось? Город ведь незнакомый совсем!». И как напросился спать вместе — «Крис, ты же в курсе, ночью у меня приступы чаще. Я просто не хотел перебудить весь дом — это было бы неудобно!». И как потом пошел тренироваться на каток, убедив Юри покататься с ним — «Ну не мог я в одиночку, а вдвоем веселее! Правда, он почему-то убежал от меня…». Отдельного долгого разговора, полного размахивания руками «Во-о-от столько там было Эроса!» и наглядной демонстрации «А губы, губы он вот так облизывал — ну разве это не противозаконно?!» стоило описание того самого проката, когда Юри просто неприлично охуенно откатал его программу. «Без спроса, между прочим! То есть, мне не жалко — но мог бы меня и позвать!» Рассказ о сцене, последовавшей за признанием, что Юри хочет его, у Виктора вышел скомканным. Ему и самому не хотелось это вспоминать — настроение сразу испортилось. Последнюю ночь в Японии он рассказывал уже без улыбки: — И ведь ему было хорошо, Крис. Я видел это — я чувствовал это, как тебя сейчас! — Юри сам согласился? — отчего-то Крис спросил именно это. — «Трахни меня, Викта-ар, я уже не могу больше терпеть!» считается за согласие? — невинно спросил Виктор, прищуривая глаза. Голова еще с момента разговора о ссоре с Юри на катке пилилась тупым коньком. Боль сосредоточилась ровно между бровей, такое ощущение, что сейчас оттуда вылезет… «Рог. Или два. Вряд ли Юри там без тебя теряет время». Виктор поморщился. А Крис, словно издеваясь, начал тарабанить пальцами по поверхности стола. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре. Раз-два… — И не было ничего… странного? — вдруг спросил друг, подаваясь вперед. «Прогнал, как и все, когда ты стал не нужен. Ничего странного». Виктор нажал указательным пальцем на переносицу — вроде стало полегче. Боже, полцарства и все медали за анальгин… — Разве что он не дал мне его смазать и растянуть. Походу, у него стоит от боли, я с мазохистами дел не имел, но старался сделать ему приятно… Тут Крис перебил его емкой фразой: — Putain de bordel de merde! — И пока Виктор думал, сообщить ли, что если обложить его на певучем французском, менее обидно не становится (он же ведь понимает язык!), продолжил: — Виктор, ты хоть смотрел на Юри? Да такого толкни — рассыпется, он же что твой Маккачин — добрый, преданный! Вот ты Маккачина бы ударил? Напоминание о пропавшей собаке, да еще и в таком ключе, стоило глубокой обиды. Но Виктор понимал, что Крис просто говорит на эмоциях: когда друг произносил его имя полностью, он либо злился, либо приветствовал как соперника на льду. Сейчас они не в коньках, да и пол квартиры, как бы фанаты ни строили догадки, Виктор не заливал льдом, чтоб тренироваться и тут — так что вариант был один. А вообще, Виктор впервые увидел Криса настолько возмущенным: брови сведены, глаза сверкают, щеки раскраснелись. У него даже голова болеть почти перестала от растерянности. — Да у меня нога сразу отвалится, если сделаю это! — воскликнул Виктор. И Юри он не бил! «Всего лишь вынудил переспать и немного порвал. Зато не бил!» Нет, Виктор не вынуждал! Юри ведь сам, сам… Виктор уже не был уверен, что Юри и правда его хотел. Он уже ни в чем не был уверен. Крис, верно, заметив его растерянность, выдохнул все возмущение и покачал головой: — Верю. Да и зря я на тебя набросился: забыл предупредить, что Юри слишком… верный. Моя вина. Но я думал, что он уже все это пережил — столько лет ведь прошло! Хуже возмущенного Криса был только раскаивающийся Крис. Весь потухший, жалкий, печальный — словно на картине экспрессиониста все краски стерли, оставив только серые. Просто неуважение к искусству! Виктор подбадривающе сжал его ладонь: — Ты не виноват — ты ведь помочь мне хотел. Но при чем здесь верность? У Юри же никого сейчас нет? «Почем тебе знать?» Крис сжал его руку в ответ и, слабо улыбнувшись, пояснил: — Был, душа моя. Был. Прошлое порой тоже требует верности — и это чувство тяжелое, разрушающее. Так что если в Юри и есть извращенная наклонность — то это воспоминания. Но сильно сомневаюсь, что у него стоит от угрызений совести. Тут Виктор понял, что Крис был в курсе больше, чем Юри говорил. «Полностью сказал только тебе и Минако, Крис и Пхичит знают частично» — ага, это частично даже больше, чем его полностью. Виктор почувствовал какую-то глупую обиду и убрал руку. Не хотел, чтобы Крис заметил, как снова дрожат у него пальцы. — О ком воспоминания? О том Виталии? — спросил он, отводя взгляд. Зачем спросил? Разве легче станет, если узнает, что его использовали? Хотя да, должно — раз пользуют, значит, нужен. «Недолго». — Не о человеке. Скорее, о том, что Юри с ним сделал, — задумчиво произнес Крис, покусывая соломинку. — Вик, он же наказывал себя, неужели ты не понял? Юри использовал твой, образно выражаясь, член правосудия, чтобы покарать себя. Глупый. Какой же он глупый! Виктор хрипло хохотнул: — Кажется, я не лучше. Думаю лишь одним местом; прав был Яков — коньки мне на член надевать надо, выписывал бы такие пируэты, не задумываясь, что все диву бы давались! — Все обдивились бы с одного только вида, а Пхичит сорвал бы джекпот, выложив это в сеть, — Крис не поскупился на широкую улыбку. — Кстати, он упоминал, что хочет запустить в Таиланде свое шоу на льду… — Я ему не по карману, — фыркнул Виктор, стараясь не думать, что приглашение уже получили многие фигуристы — даже Крис! — но не он. — Впрочем, если туда можно с собаками — я подумаю. При упоминании Маккачина Виктор снова скис. Надо идти его искать. А может, еще написать пост во всех сетях? Ага, и притащат ему особо старательные пуделей на целую выставку; Макки заревнует, когда вернется… «Если…» — И что думаешь дальше делать? — вопрос Криса отвлек его от представления себя в роли многодетного (или многопудельного? за это есть выплаты от государства?) отца. Виктор зажмурился, представляя фронт работ: — Пойду еще сегодня поищу, потом подам заявление в полицию, что пропала собака, расклею фото на каждом дереве… А, — тут до него дошло, — ты про Юри. Не знаю. — О-ля-ля, — присвистнул Крис. — С каких это пор сам Виктор Никифоров отступается, когда его всего раз оттолкнули? Вик, которого я знал, был той еще пиявкой-прилипалой — очень милым, надо заметить, созданием! Неужели тебе не хочется еще раз увидеть Юри? «И услышать, что он больше не может на тебя смотреть. Да, надо бы — ты же с первого раза не понимаешь!» Виктор не хотел больше видеть Юри. Виктор просто не мог перестать думать о нем. — У него лицо такое милое, когда он ест, — тихо начал высказывать свои мысли он. Вот выговорится — и на голову изнутри перестанет так давить! — А когда Юри отбрасывает стеснительность и смотрит на меня, я чувствую себя нецелованным девственником! Понимаешь? Я такого не чувствовал раньше, это же ведь ненормально! Крис понимающе улыбнулся и, наклонившись вперед, доверительно сообщил: — Лапушка, я свидетель — ты не девственник ни с одной из сторон, а опытный во всех сферах мужчина. Но твои чувства — это как раз и нормально! Как же, нормально. Виктор сомневался, что такое слово вообще к нему применимо после произошедшего. Но остановиться не мог: — Он такой яркий, такой теплый! В его глазах — свет, нет теней. И там есть мое отражение, понимаешь? — Того, кто там отражался, Виктор не узнавал. Это был кто-то красивый, неземной и здоровый — на него хотелось смотреть и смотреть! Виктор просто засмотрелся. Вот и споткнулся, забыв, что под ноги смотреть тоже надо. — Что-то тебя понесло на лирику, — хохотнул Крис. — Погоди, я схожу за бумагой и пером — сейчас забацаем стихи, вашему Пушкину не снилось! Стихи? Виктор сделал вид, что задумался. А что — чем не хобби после завершения карьеры? Вот уйдет и будет писать свои. Или декламировать чужие — у него, говорят, есть талант к выступлениям на сцене. Такой у каждого фигуриста есть, ведь лед — тоже сцена! Прокашлявшись, Виктор произнес первые пришедшие в голову строки: — Но вы, к моей несчастной доле, хоть каплю жалости храня, вы не оставите меня… Крис быстренько сделал вид, что пишет пожеванной с одного края соломинкой прямо по столу, Виктор не выдержал и расхохотался, держась за живот и утирая слезы. Вот только плохой это был смех. Не прекращался, все шел, шел, изнутри, драл душу — и хотелось плакать. Какие, к черту, стихи, если он кататься хочет? К а т а т ь с я, вот так, левой-правой по льду, с коронным четверным флипом в конце, кто там наверху такой дохрена шутник, что так коверкает его желания? И вообще Виктор просто хотел вылечиться — так как, как вообще получилось, что он окончательно потерял даже больше, чем имел до сеанса? Как?! Когда Виктор со всхлипом очнулся, Крис сидел перед ним на пятках, сжимая его руку. От его кожи — мягкой, бархатной — шло тепло. Не больше. Но ведь раньше и этого было вполне достаточно, верно?.. — Я такое чувство больше никогда не испытаю, — прошептал Виктор. Говорить громче он боялся, словно мог спугнуть. Не Криса — себя. — А мне скоро тридцатник, Крис. Пора гроб заказывать — как раз хочется сдохнуть. — Знай, я над могилой скажу, что ты был самоуверенным засранцем и тем еще гадом, так и не давшим ни разу мне победить, — с готовностью пообещал Крис, и Виктор не сомневался, что он свое обещание выполнит. Хоть на что-то в этом мире можно положиться. А Крис улыбнулся — так печально и знающе, что Виктор почувствовал себя малолеткой (интересный эффект, дайте добавки!): — Но такого и правда больше не испытаешь. Чувство, когда в первый раз влюбляешься, намного глубже и больнее первого секса. — Я не влюблен, — Виктор покачал головой. — Я не умею любить, потому и засрал обе программы, с которыми хотел выступить в этом сезоне, потому и раздал их тем, кто сможет откатать на две головы лучше меня! — закончил он тихо: — И я даже не уверен, что хочу, чтобы Юри вернулся. Если Юри и дальше будет использовать его, чтобы наказать себя… Нет. Виктор ведь со всеми фанатами фотографировался, никому не отказывал, всем улыбался, всегда старался быть вежливым, маму-папу слушал — и тренера почти всегда. Так за что ему такой ад? «Это единственная близость, на которую ты можешь надеяться. Больше никому не нужен». Только успокаивающий голос Криса не дал Виктору сейчас сорваться. — Ты не узнаешь, как кто-то важен для тебя, пока его не потеряешь. Понимаешь? — спросил друг, глядя снизу вверх. — Если сердце сомневается, боль даст ответ. Тебе сейчас больно? Виктору сейчас было хуево. Он криво улыбнулся: — Крис, мы спортсмены. Боль — наш самый главный и настойчивый фанат. А с моими приступами для меня сильнейшая боль — это когда никто не нуждается во мне. — В конце Виктор безразлично пожал плечами — дескать, ни больше, ни меньше, и нет здесь подтекста, не-а, ни капли. Но Крис не купился: — Не «никто», Вик. У тебя слишком много фанатов, чтобы так обобщать и страдать от отсутствия внимания. Всего один человек, верно? Виктор отвел взгляд. Вот и ответ. Даже смешно, как все просто. Как все сложно. Крис, чуть приподнявшись, погладил его по волосам. Мягко, тепло; Виктор скользнул взглядом по его полным, грешным губам, по его мягким щекам с легким румянцем, по его вечно шалым, намекающим глазам… И подумал: а может, вернуть все? Забыть, стереть то, что было в Японии — если сейчас переспать с Крисом, может, и его прикосновения будут работать снова? Да, должны, ведь работали раньше, ничего, по сути, не изменилось! О том, что один раз попытка решить все сексом оставила его не то что у разбитого корыта, а вообще отправила из страны, Виктор не подумал. Он вообще больше думать не хотел. Вместо этого Виктор подался вперед и, мягко приподняв Криса за подбородок, прижался губами к его. Кожу закололо щетиной; закрывая глаза, Виктор вдруг вспомнил, что у Юри кожа мягкая, будто он не брился еще ни разу. Вспомнил — и втолкнулся языком в приоткрытый влажный рот Криса, чтобы забыть. Забыть! Забыть как страшный сон, как неважное обещание, как всегда и все забывал! Но это «все» въелось в подкорку образом огромных глаз, полных слез; сладким «Викта-ар» и острым, как самурайская катана, «уходи». Виктор не мог забыть. Крис это видел. Он перехватил его руки, когда Виктор уже проскользнул ладонями под расстегнутый пояс его штанов и почувствовал, о чем и так догадывался — белья под этими скромными штанами и правда не было. Виктор непонимающе посмотрел ему в глаза. — Не поможет, — Крис покачал головой. Его сочувственный взгляд был почти невыносим. — Ты меня не хочешь. — Хочу! — заверил его Виктор и, взяв за руку — не веришь так проверь! — положил ее себе на пах. Давящее прикосновение отозвалось истомой во всем издерганном приступом теле, дыхание сбилось. — Видишь, у меня… стоит на тебя! Крис не стал его провокационно ласкать через одежду, как любил делать. Вместо этого он повел руку вверх и нажал раскрытой ладонью Виктору прямо посередине груди. — Зато твое сердце на меня не стоит, — он печально улыбнулся. Стало неловко. — Когда сердце стоит — это инфаркт, — Виктор, криво улыбнувшись, попытался свести все к шутке. Да, ничего сейчас не произошло, это просто обычное дружеское прикосновение. После Юри это прикосновение и правда было обычным. — Любовь — это тоже сердечная болезнь, — хмыкнул Крис и поднялся на ноги, отряхивая колени. Вот как. Значит, у него еще есть болезнь. Интересно, а тут к какому надо идти врачу? К кардиологу? «К психотерапевту. К тому, кто больше не возьмет тебя на прием». Нет уж, Виктор решил завязать ходить по врачам — сейчас лучше сходить в душ. У него ведь и правда стоит. А сердце вполне себе ровно бьется. Когда он вышел весь мокрый, в одном махровом полотенце на бедрах, Крис уже был в гостиной: вальяжно развалился на диване и что-то печатал в телефоне. Неужели все время в сети просидел? Хотя сквозь шум воды Виктор слышал, что Крис с кем-то разговаривал — наверное, его постельный менеджер звонил, волновался, почему сам Крис еще не в его постели. Эти мысли Виктор отбросил сразу, даже не обдумав — глупое собственничество. У них все равно ничего не вышло бы, так что надо быть благодарным за поддержку и радоваться за друга! «Радоваться, пока и он от тебя не ушел». Виктор оттолкнулся от дверного косяка и совсем не грациозно плюхнулся на диван. Крис едва успел поджать свои длинные ноги, а то одним соперником у Виктора в новом сезоне стало бы меньше. Думать о том, что он сам вряд ли котируется как соперник, Виктор себе запретил. Вместо этого он, поскрипев кожей дивана, расслабленно закинул ногу на ногу; полотенце на его бедрах чуть распахнулось, но осталось на страже границ приличия. Хотя Виктор все равно не стал бы его поправлять. Не из вредности — он, между прочим, хозяин в этом доме, может ходить хоть голышом! — просто… «Все равно смотреть никто не будет». — А ты знал, что Юри сейчас в Детройте? — обронил Крис. Словно бы невзначай — вот только смотрел слишком пристально. Виктор откинул со лба назад мокрую челку и пожал плечами: — Знал. Рад, что он добрался нормально. — Правда? — Крис не сдавался, будто что-то хотел выяснить, чего-то добиться. Вот только Виктор если что и скрывал, то слишком хитро — даже от себя. — Кривда. — Не дразнись своими русскими словами! — Могу подразниться своим русским телом, — Виктор, шутя, провел по покрывшемуся мурашками бедру кончиками сморщившихся пальцев, задирая полотенце. Все выше, и выше, и выше-е-е… Как и ожидалось, Крис накрыл его руку своей, останавливая. А ведь раньше стащил бы с него это полотенце зубами. Раньше. Виктор горько дернул уголком губ. — И опять идти в душ? — мягко подколол его друг, поглаживая тыльную сторону ладони большим пальцем. Виктор прикрыл глаза, впитывая эти прикосновения распаренной кожей. — Боюсь, твоей чемпионской зарплаты не хватит на оплату воды, если мы оба будем туда бегать каждые пять минут. — Оба? — произнес Виктор, не открывая глаз. — Ну, у меня есть глаза, а ты все еще самый горячий холостяк планеты, — последнее было сказано с ревностью — Виктор знал, что Крис все время старался этот титул у него отбить, но не получалось. Что ж, кажется, Виктор сам его отдаст. Уйдет непобежденным, казалось бы, все об этом мечтают! Он же мечтал не уходить. — А если я решу… — слова давались слишком тяжело, и Виктор прижал колени к груди, не обращая внимания на тихий присвист сбоку. «Можешь не тешить мое самолюбие… хотя, давай еще разок, Крис, как в старые времена». — Если — не сейчас, а вообще когда-нибудь в будущем — я решу уйти, что мне сказать? Это все так глупо, вдруг решат, что я сдался или испугался? Или зажрался золотом? Или… постарел и больше не котируюсь? Это ж ведь так важно — последняя речь, надо эффектно хлопнуть дверью… Его путанные размышления прервал пораженный вдох: Крис смотрел на него с наигранным удивлением, прислонив руку ко рту. — Ты — и продумываешь речь наперед? Не сочиняешь по ходу подсовывания микрофонов разного размера? Божечки, кто ты и что сделал с моим любимым Виком?! Виктор закатил глаза и, не глядя, шутливо пихнул его локтем в бок. Крис старательно изобразил боль от смертельной раны, схватился за бок, но не стал продолжать театр — а ответил: — Можешь сказать, что хочешь насолить своим врагам и не даешь отыграться за все поражения. Можешь сказать, что, как ответственный хозяин, больше не хочешь оставлять Маккачина одного — а то попадет в плохую компанию, ему постоянно нужен отец рядом! Можешь сказать, что фигурное катание уже слишком просто и ты отправляешься покорять новые вершины. — Тут Виктор невольно хохотнул. Ну что за варианты — один другого краше! И как выбрать? Крис коснулся его руки и чуть сжал. — А можешь ничего не говорить. Вик, у тебя же всегда был девиз «Всем, кому должен, прощаю», я тебя за эту наглость и люблю! Не позволяй кому-то быть наглее, чем ты! Уйти или остаться — целиком твое решение, не дай этот выбор сделать за себя. Если и облажаешься, то хоть сам! — Ну спасибо! — фыркнул Виктор, отводя взгляд. Не мог он больше смотреть в такие понимающие глаза, которые еще и так рядом. Посмотрел бы еще — и они с Крисом наверняка переспали бы. Для Криса, может, это ничего и не значило бы — устраивать трагедии из рода «ну зачем ты начинаешь, нормально же просто друзьями были час!» не в его духе, но для его «менеджера»… Не то чтобы в Викторе проснулась совесть — этого недостатка он был лишен… Скорее, он просто устал делать все во власти чувств и решил начать думать. Говорят, так делают взрослые люди. Говорят, ему давно пора повзрослеть. Ну еще б пять минуточек… — Знаешь, завершение карьеры это не завершение жизни, — вдруг произнес Крис, положив голову ему на плечо. — Многие фигуристы уходят раньше, даже ничего не добившись. Молодые девчонки, только перешедшие во взрослую группу. Парни, золото видевшие только в обещаниях тренера. Уставшие из сезона в сезон толкаться в жопе списка наши одногодки, которым уже не советуют уйти — их просто не замечают! Все они мечтают уйти, как ты, на пике славы, когда за твоим именем, как фамилию, добавляют чемпион, когда у тебя медалей хватит, чтобы никто не сказал, что лучшие годы проебаны напрасно! — Тебе отвратительно не к лицу бранная речь, солнце мое, — фыркнул Виктор и прижался щекой к его курчавым волосам. От макушки Криса едва уловимо пахло краской — наверняка недавно закрашивал темные корни. Раньше этот запах успокаивал, Виктор даже подумывал, а не покраситься ли ему самому — в какой-нибудь теплый блонд, золотой! А то его родной, платиновый, почему-то зовут то серебром, то сединой, обидно, между прочим!.. И страшно. Крис не шевелился, пока Виктор вдыхал его запах. Он вообще, казалось, спал — но Виктор чувствовал, что нет. Крис просто думал, как быть дальше — может, даже обдумывал свое будущее, где уже не будет Виктора. Не только как партнера — но и как спортсмена. Виктор знал, что Крис после его ухода станет самым взрослым в их группе, пик его формы и возможностей прошел — а он так и не добился победы на Гран-при, не говоря уж о чемпионате мира. Но зато Крис здоров и не одинок! Виктора, может, уход бы так не страшил, если было бы, к кому уходить. Если бы да кабы. Но во рту грибов нет, а у него дома теперь нет даже собаки. Послышался двойной звук вибрации, разбивший весь момент. Виктор усилием не вздрогнул; Крис, неловко хихикнув, отодвинулся, достал телефон и вздохнул: — Кажется, если я в ближайший час не вернусь, меня тоже объявят в розыск. — Пусть объявляет, — Виктор опустил ноги на холодный пол и слишком увлеченно начал расправлять собравшееся у пояса влажное полотенце. — Потом я тебя верну, а вознаграждение можем поделить. Десять на девяносто — тебе, естественно, десять. Крис восхищенно ахнул: — Ну ты хитрец — палец в рот не клади! Да и не в рот, — в последнем предложении прозвучал жаркий намек — но не больше. — Хм, а интересно, во сколько меня оценят?.. Оставаться и проверять Крис, конечно, не стал. Виктор проводил его до двери прямо как был, в одном спадающем полотенце — наплевать на соседей, если кого что смущает, это не его проблемы. Крис одевался медленно, пять раз перевязывал шарф и каждый раз абсолютно одинаково; в конце концов Виктор не выдержал: развернул Криса к себе, стянул с него шарф, а потом приложил его к шее, перекинул концы назад, перекрестил и вытянул вперед. За тем, как он завязывал аккуратный узел спереди, Крис наблюдал, вытянувшись, будто пионер, которому впервые завязывают галстук. А еще, как пионер, раньше всегда был готов. — Тебе пошел бы красный, — с улыбкой тихо произнес Виктор. Крис непонимающе сморгнул — его шарф был насыщенно зеленым, — но Виктор не стал ничего объяснять. Локальная шутка. Не все поймут. Когда он закончил с шарфом и поводов задерживаться не осталось, Крис посмотрел в зеркало — и сжал шарф рукой, зажмурившись. Виктору на мгновение показалось, что его глаза как-то подозрительно блестят… а нет, не показалось: концами шарфа Крис быстро промокнул глаза и немного смущенно пояснил: — Линзы. Снять уже пора, а то глаза сушат. Линзы Крис когда-то и правда носил, но потом сделал коррекцию зрения — сказал, что с линзами ощущения, как от секса в презервативе: безопасно, но не то. Думал, что Виктор забыл? Что ж, заслуженно: Виктор непозволительно часто все забывал для своего удобства. Думать о том, что Крис сейчас оплакивает его — жалеет его, — Виктору тоже было неудобно. — Знаешь, все время, что мы знакомы, я думал, что ты такой же, как и я — живешь для катания на льду, — начал Крис, в упор смотря на него. Да так, что когда Виктор впервые с ним переспал, неловкости было гораздо меньше, несмотря на обстоятельства. — Разве это не так? — Виктор вопросительно приподнял бровь и постарался, чтобы больше ничего не дернулось, не показало, как эти слова полоснули по душе — ведь правда. Жил только ради этого. Крис быстро помотал головой: — Нет! Это я, кажется, жил и катался только ради твоего катания на льду! Наверное, уже не помнишь — но именно ты меня вдохновил. К тому же ты стал первым человеком, подарившим мне цветы и позвавшим на свидание, — кокетливо протянул он. Виктор нахмурился, вспоминая. — Я, тогда мелкий мальчишка, поздравил тебя после церемонии награждения — а ты спросил мое имя, кинул мне цветок — синюю розу — и пообещал встретиться на следующем чемпионате мира. Я просто не мог отказать! Сейчас Виктор и сам вспомнил это: уже не первую свою победу, но еще такую остро-сладкую, не приевшуюся! Вау. А он думал, что для ностальгии еще слишком молод. А Крис продолжил: — Не смей думать, что ты никому не нужен и ни на что не способен. Ты вдохновил меня, даже не напрягаясь, даже не запомнив этого! Просто кинул цветок — а он до сих пор лежит у меня дома засушенный. Слышать это от Криса, почти каждый день выкладывавшего в сеть фото нового букета, ради которого кто-то точно почку продал или обокрал теплицу роз, было даже как-то интимно. Виктор неловко повел плечом: — Если бы я знал — я бы подарил тебе букет новых… — Тот — самый ценный, — заверил его Крис. Виктор перестал что-либо понимать. Почему, когда он старается что-то сделать — правда, старается! — его гонят и чуть ли не крестятся вслед, а когда даже и не думает сделать что-то особенное, не заморачивается — это ценят и бережно хранят уже столько лет? Логика где? В мыслях прозвучало что-то в рифму, а Крис, коснувшись его щеки пальцами, печально произнес: — Я думал, что смогу тебя вылечить. Каждый раз выходил на лед, чтобы победить — и вернуть тебе вдохновение, вернуть стимул сражаться! Каждый раз обнимал тебя, пытаясь растопить твой страх, дать тебе уверенность! Но это ведь было совсем не то, верно? Это был не риторический вопрос. Слова вроде «конечно, то — ты все делал правильно!» или «я ценю твои старания» были слишком пустыми и официальными, так что Виктор предпочел сказать правду: — Не то. Но и то тоже не особо помогло. Даже от такой туманной формулировки внутри все сжалось. Пальцы Криса скользнули по щеке и опустились на шею, зарылись в короткие волосы на затылке. — Потому что ты, Вик, самое нетерпеливое создание в мире, — припечатал Крис, придвигаясь ближе. Разница в их росте была всего сантиметра три, даже не ощущалась, но сейчас Виктор впервые подумал, что смотрит все-таки снизу вверх. Хм, непорядок. А «Растишка» уже не поможет?.. — Мне кажется, ты даже в утробе девять месяцев не отсидел — а вылетел досрочно и сразу в коньках, чтобы отправляться зарабатывать золото. Но нельзя так спешить — можно надорваться, и люди за тобой не поспевают. Это хорошо только в спорте, но не в любви. Виктор хотел сказать, что он как бы и жил только ради спорта, да и фанатки со своей любовью за ним всегда поспевали — и так, что иной раз не убежишь!.. Но Крис неожиданно качнулся вперед и накрыл его губы своими. Это было даже невинно — Виктор и глаза не успел закрыть, не успел и дернуться, чтобы обнять или еще что, да и вообще безупречно отыграл роль деревца-березки — как Крис напоследок шутливо чмокнул его в нос и открыл дверь. — Что бы ты ни выбрал, знай — я всегда тебя поддержу, — заверил его уже и правда просто друг. А прощальный поцелуй жег губы так, что их хотелось потереть. — Как, уверен, и многие люди, что тебя любят — как бы далеко они ни находились. Намек в последних словах был слишком прозрачен, но Виктор предпочел над ним не задумываться. Крис и не настаивал. Он пообещал прийти завтра («Ой, уже сегодня. Божечки, сколько времени!»), пообещал искать Маккачина по дороге («Уверен, он сам на меня прыгнет из темноты — и у тебя станет на одного друга меньше!»), пообещал столько, что Виктор и сам уже забыл все, а потом отошел к лифтам и нажал кнопку вызова. Механизм натужно — будто устало — загудел, поднимая кабину, а Виктор решился спросить еще одну вещь: — Я дебил, да? Крис удивленно обернулся через плечо — и понимающе улыбнулся: — Я бы выбрал что-нибудь французское — ваш русский ужасно груб… Но да, ты дебил. Виктор усмехнулся, сдувая упавшую на нос высохшую челку: — Спасибо, мне надо было это услышать. — Вы оба идиоты, каких еще поискать, — продолжил Крис. — Оба хороши! Да если бы я только знал… — То не посоветовал бы мне туда ехать? — от этой мысли под ложечкой неприятно заныло. Виктор не знал, что лучше — испытать и потерять или даже не испытать то, что он узнал в Японии. Крис покачал головой: — Сам бы поехал за компанию, чтобы в нужный момент вправить обоим мозг. «И уложить в кровать, шлепая указкой по заду каждый раз, как вздумали бы творить хуйню», — так и читалось подтекстом в его словах. От видения Криса, держащего свечку на их первом сеансе, Виктор почему-то засмеялся. Все же с Крисом было спокойнее: Виктор мог думать о чем-то, кроме того, что льдина жизни под его ногами отваливается огромными кусками и он уже едва балансирует на одной ноге в бильмане, даже в такой момент пытаясь выглядеть красиво. Дурацкое стремление длиною в жизнь. Створки лифта с гудением открылись, Крис прошел внутрь и развернулся, смотря на него. Виктор отстранился от дверного косяка, к которому прислонялся бедром, и вдруг почувствовал, что узел совсем ослаб и полотенце с него падает. Мог его подхватить — времени хватало, — но зачем? Надо же запомниться под конец? Мелькнула мысль сделать также на конференции… Полотенце приземлилось под сочный присвист Криса. Виктор, позируя, эффектно прислонился к косяку под аплодисменты своего единственного (он надеялся — а то Яков не поймет) зрителя. — Солнце мое, теперь я точно могу не бояться темноты — твой светлый обра… Двери лифта с шумом закрылись, заглушая его слова. Хотя Виктор и так догадывался, что с его светлым образом мог сделать Крис — фантазиями они не раз делились вслух, да и стаж секса по телефону у них был большой… Был. Виктор наклонился, подбирая полотенце, и прикрыл дверь. Вроде, он уже поуспокоился, надо б выйти поискать Маккачина… Пока Виктор одевался, страх вернулся: теперь он не мог даже ручку двери повернуть. Рука застыла прямо над ней и не опускалась, тряслась, когда Виктор хотел решительно дернуть дверь на себя; из груди рвался всхлип. Невыносимо! Он поймал себя на том, что пятится от двери — и тут же тряхнул головой. Нет, он не боится, просто идти в ночь и правда не лучшая идея, он подождет до утра. Да и спать пора — завтра сложный день! Надо будет поискать Маккачина, сходить на конференцию, решить, что делать дальше… Но это все завтра — а пока… Виктор взял свой телефон, чтобы поставить будильник, и заметил недавний входящий с неизвестного номера. Как раз когда он был в душе. Если Виктор не проспал восстание машин и его телефон не решил сам найти себе собеседника за его спиной, то вызов принял Крис. Но номер был не японский. Американский. Виктор шумно выдохнул, пытаясь избавиться от своих подозрений — ну глупо же! Наверняка это был парень Криса — не мог дозвониться ему на телефон, но знал к кому Крис направился и вычислил номер Виктора по своим менеджерским связям… А, да какая разница. Виктор разделся, включил по всей квартире свет. Сам понимал, что глупо, он уже взрослый спать со светом!.. Но внутри скребло что-то, дергало — и немного отпустило только когда он зажег вдобавок оба светильника возле кровати. Да и не совсем он поехал — на телефоне фонарик врубать не стал, а, уже заранее чувствуя боль от пробуждения, поставил только будильник на семь утра — время, когда он просыпался гулять с Маккачином. Потом зажмурился, морщась от слепящих ламп, свернулся калачиком и обнял голые колени. Было неуютно и холодно. Виктор привык засыпать, обнимая кого-то, руки сейчас было просто некуда деть. Немного повозившись, он обнял вторую подушку, прижал ее к груди так, что синтепон должен был полезть из всех щелей. И постарался убедить себя, что, когда проснется, все будет как прежде! «И рядом будет Маккачин? Или Юри? Витя, наивный мальчик — они сбежали от тебя. Смирись». Нет, завтра он все исправит! В итоге Виктор не заснул — скорее, отрубился под мысли, не вылить ли ему в себя виски, а в бутыль потом набрать кипятка и засунуть в подушку? Может, хоть так сумеет согреться…

***

Снился ему Маккачин. Пес по своей дурной привычке, от которой Виктор никак не мог его отучить — да и не особо старался, если честно, — обнюхивал его лицо, влажно елозя большим носом по щекам; лизал глаза горячим языком, словно хотел умыть хозяина, чтобы тот не тратил время и скорее вел гулять. И ставил свои тяжелые лапы на грудь, топтался, давил, давил, давил!.. Виктор проснулся, задыхаясь от горячего дыхания и жуткой тяжести сразу. Проснулся — и слепо махнул рукой, пытаясь нашарить лохматую морду и убрать ее от своего лица, спихнуть пса на пол… Рука рассекла лишь вязкий воздух, и Виктор, распахнув глаза, вспомнил, что Маккачина дома нет. А его всего лишь бьет очередной приступ. Поняв это, Виктор опустился обратно на влажную от пота простынь. Видимо, приступ нагибает его уже давно, надо немного подождать, скоро он закончится, и все будет хорошо… Перед слезащимися глазами плыли яркие круги от ламп; в ночной тишине сердце грохотало особенно невыносимо, а дыхание казалось надсадным, хриплым. Каждый вдох — как последний. «Перед смертью не надышишься, да, Витенька?» Невыносимо! Откинув одеяло, Виктор поднялся на дрожащие, неверные ноги и, держась за стену, пошел на кухню. В квартире была тишина. И в зале, и в спальне, и на кухне. Лишь часы тикали на стене. Тик-мать-твою-так. Тик-и-отца-так. Тик. Так. Тик-так-тик-так-тик-так-тик-так-тик-та… Виктор не выдержал. Сорвав часы со стены, он метнулся к окну, распахнул его и, резко дернув запястьем, метнул часы на улицу, как тарелку фрисби. Отличный бросок! Хорошо, что Маккачин не видел… «Потому что его здесь нет». От этой мысли все тело свело судорогой, Виктор, потянувшийся закрыть окно, тяжело оперся на подоконник и закусил губу. Больно! А еще — глупо: Виктор надеялся, что сейчас выглянет в окно и увидит Маккачина, но шестой этаж даже для его идеального зрения был высоковат, да и луна ради него светить ярче отказывалась. Утерев холодный пот, Виктор нашел в себе силы усмехнуться: кажется, свыше уже не знают, как ему еще намекнуть, что пора брать яйца в кулак. Что ж, он возьмет — все равно, если останется в квартире, скоро точно отключится. А потому, как там поется, Вите надо выйти? Страшнее все равно не будет, а помощи дома ему ждать неоткуда. Не прилетит никакой волшебник на голубом вертолете — да и опасно к нему подлетать, он тут часами разбрасывается. Эта мысль его немного повеселила. По крайней мере, дойти до шкафа Виктор смог, не держась за стену, будто пол наклонный, как в Пизанской башне. Он должен все исправить. Должен. Если не попробует — точно умрет. «Опять все делаешь ради себя. Даже пес от тебя убежал, потому что ты не видящий ничего вокруг эгоист!» И снова, как в Японии, перешагнуть порог было самым сложным. Там — темнота. Там — холод. Там — причины для приступов, подстерегающие на каждом темном углу, готовящиеся кинуться и вцепиться в беззащитное горло, разорвать! И там — испуганный, замерзший и голодный Маккачин. Виктор деревянными пальцами повязал на горло шарф — как броню — и захлопнул за собой дверь. Хватит откладывать жизнь! На улице, к удивлению, не было совсем темно. Не из-за питерских белых ночей, ради которых Виктор, уже измученный приступами, окончательно перебрался в этот город. Просто на улице падал снег. Впрочем, обычная такая погода — утром солнце, днем дождь, ночью снег… Виктор стянул зубами перчатку и раскрыл ладонь. Снежинки, подсвечиваясь слишком редкими и тусклыми фонарями, опускались большими хлопьями на его дрожащие пальцы — и, немного полежав, таяли. Таяли на его коже все до одной. Надо же — а он жив. Надо же — а мир его видит, чувствует, реагирует на его присутствие. Эта мысль дала Виктору сил оттолкнуться от стенки надежного (ни капли) дома и сделать шаг вперед. Один. И еще один. И еще. Дала силы не только дышать ртом — но еще и тихо (хотя бы так!) позвать Маккачина. Один раз. И еще один. И еще. От усилий, с которыми Виктор вглядывался в темноту за пятнами желтого света фонарей, заболели глаза. Наверное, выходить на поиски ночью было плохой идеей, но он просто не мог больше ждать! Ведь Маккачин очень стар, он с Виктором с самого начала карьеры: Яков подарил щенка, чтобы Виктор научился хоть какой-то ответственности — Виктор научился подниматься рано утром и гулять с собакой с закрытыми глазами. А еще научился наматывать поводок покрепче на руку, чтобы не пришлось потом наворачивать круги по золотому кольцу — щенок был на удивление резвым!.. А ответственность в Викторе так и не проклюнулась. Но упорства ему всегда было не занимать. Маккачин наверняка должен быть рядом с домом, он умный пес, он умеет ждать! Надо просто заглянуть под балконы, он точно там прячется от снега!.. «Или не он. Давай, Витя, подойди ближе — твой страх такой вкусный…» Колени задрожали; Виктор лишь усилием не попятился назад, от своего дома. Но можно же не подходить, можно позвать! Выдавить хоть что-то из перехваченного ужасом горла удалось только с четвертой попытки. — Маккач!.. — и Виктор осекся на середине слова, вдруг понимая, что его подсознательно тревожило. Снег закончился. На руке уже ничего не таяло. На руке Виктор почему-то никак не мог сфокусироваться. На дороге не мог тоже: она плыла, извивалась под ногами, хотя он стоял. Виктор от отчаяния чуть не закричал — нет, только не сейчас, пожалуйста! Страх начал расправляться в теле волной мурашек, от которой затошнило. В отчаянии Виктор было представил на секунду Юри — будто ничего не случилось, он рядом, они все еще в Хасецу, вместе, идут с тренировки! Но Юри ведь был в Детройте и ненавидел его за случившееся — а разве будешь помогать тому, кого ненавидишь? Нет. Нет, нет, нет! Ужас колючими побегами начал опутывать все тело Виктора, стягивал, впивался, вырывая из груди крик. Нет, пожалуйста, еще немного! Просто… просто дай найти Маккачина, неужели это так много? Ведь пес ни в чем не виноват! «Это только твоя вина». Да. Виктор решительно вскинул голову. У него очень сильно билось сердце, у него текли слезы, пропадая в шарфе; ощущение, что сейчас он умрет, липким слоем покрыло каждый миллиметр кожи — и Виктор не чувствовал свое тело. Даже не был уверен, что управляет им — просто наклонился вперед и шагал по инерции. «Все окей. Это просто паническая атака. Это не смертельно, нужно всего лишь переждать, — вот о чем старался думать Виктор. — Это скоро закончится — с тобой никто долго не задерживается, так что и страх тоже уйдет». От этой мысли пробило на смех. В глазах немного прояснилось, и Виктор решил закрепить успех: — Я отказываюсь бояться! — впервые во весь голос прокричал он, выдыхая облако теплого пара в холодную пустоту. — Виктора Никифорова так просто не победить! Где-то сбоку, на стоянке возле дома, запиликала сигнализация машины, за ней вторая; в окнах начал зажигаться свет. А из-под самого темного балкона раздался возбужденный лай. Виктор едва успел повернуться, как ему в грудь что-то тяжело толкнулось, ударило, опрокидывая на землю, а потом еще и припечатало сверху. Мокрый горячий язык, начавший слизывать с лица все невольные слезы, весь испуг, был таким желанным, что Виктор поначалу даже боялся шевельнуться — вдруг спугнет? А потом вспомнил, что решил перестать бояться, и двумя руками сграбастал Маккачина в охапку, прижимая пса к себе до его тихого визга. Нашелся. — Нашелся! Где же ты был, я тебя так долго искал, так долго, я уже боялся, что никогда тебя не увижу, Макки, дурная ты псина, надо было тебя назвать молоком — оно тоже вечно от меня убегает… Виктор все шептал и шептал все свои страхи в пушистые, все в засохшей грязи, уши и чувствовал, как его отпускает. Чувствовал себя живым — и нужным. Нужным! Хотя бы и одному радостному до усрачки псу. А еще лежать сейчас на снегу Виктору было намного теплее, чем в своей постели.

***

— Здрасте, вы не ждали, а мы приперлися! — Виктор выдал свою самую ослепительную улыбку. Лилия продолжила смотреть так, словно на ней были солнцезащитные очки — не поддаваясь. Виктор, конечно, знал, что она, хоть и в разводе с Яковом, но недавно переехала сюда, чтобы тренировать Юру… но надеялся все же, что ему откроет тренер. А так шансы перешагнуть порог стремились даже не к нулю — а к отрицательной температуре. К той, с которой на него смотрела Барановская. Маккачин коротко гавкнул и тут же замолк. Виктор его понимал — да, брат, тут и сам боюсь голос подать. — Простите. Мне больше не к кому идти… — начал было он придумывать оправдания, какого хрена приперся в три часа ночи без приглашения, но Лилия заставила его замолчать всего одним жестом — просто подняв руку. Виктор послушно закрыл рот, чуть не встал в первую позицию и поморщился. За это и не любил Лилию — воплощение дисциплины. Всего две минуты прошло, а он уже дрессированнее Маккачина. И это даже без поощрительных вкусняшек! Сама Лилия обернулась через плечо и прокричала: — Яков! Твой чемпион по-прежнему не знает, что надо сообщать о визите заранее — иди сам с ним разбирайся! Она не пригласила Виктора в дом, но и не захлопнула перед ним дверь, так что, когда она отошла, Виктор прошел внутрь. Кстати, сколько он ни присутствовал при их разговоре, Лилия никогда не называла Якова ласково или сокращенно. Но при этом то, как она произносила его имя, можно было счесть… нежным? Нежность и Барановская. Виктор помотал головой — нет уж, хватит с него и того, что Лилия впервые предстала перед ним без своего извечного пучка на голове: густые черные волосы расплескались по бордовому атласному халату. На одну ночь план по потрясениям выполнен. Яков вышел в тренировочных штанах и майке — хотя Виктор уже не удивился бы семейникам или балетной пачке. Но сказать об этом не отважился: разбуженный в три утра человек снисходительным не бывает, а Яков всегда вел себя, будто его каждый день в три утра будят. — Когда-нибудь я скажу Лиле внести тебя в список тех, кому нельзя открывать дверь, — пробурчал Фельцман. — Мне, как твоему лучшему ученику, будет выделена первая позиция в списке? — спросил Виктор, машинально поглаживая Маккачина по голове — Все для тебя. — Если бы Михайлов пел песни с таким выражением лица, поклонниц у него было бы в разы меньше. — Псину-то свою хоть зачем припер? «Потому что чуть не прожопил ее на улице, чуть не сдох потом от приступа и больше от себя не отпущу». — Не мог же я оставить его дома одного! — выдал более-менее нейтральную версию Виктор. — Так остался бы с ним! — возмутился Яков, складывая руки на широкой с седыми волосами груди. В одежде он казался эдаким сбитым шкафчиком — сейчас, когда на нем ее по минимуму, было видно, что тело одрябло от возраста, но былая форма все еще угадывалась. И с такой формой ему бы во вратари идти в хоккей — Виктор все время удивлялся, что Яков был фигуристом. И не простым — а тоже чемпионом. Виктор перемялся с ноги на ногу — дальше порога его все еще не пускали, а он и так раз пятьсот во время дороги успел решиться и передумать, так что сейчас снова был не уверен… Маккачин, словно почувствовав, боднул его в ладонь, и Виктор в пятьсот первый — и последний — раз решился: — Знаешь, а я сейчас дошел до тебя с приступом — и вполне контролировал свои действия. Я могу кататься. — Поздравляю, — хмуро произнес Яков. — Мог бы и позвонить — что ты упертый баран я и так знал, не обязательно было переться через весь Питер. Ну, не через весь… но Виктор решил не вредничать: — Я хотел лично сказать, что решил уйти. К его удивлению, ничего не сжалось в этот момент, земля не разверзлась и даже дыхание не сбилось. Наверное, приступ и испуг за Маккачина выжали все соки. Наверное, Виктор просто устал. — Витя, а ты все такой же, — неожиданно проговорил Яков, заметно добрея, — и раньше, чуть что в голову втемяшится, сразу бежал выполнять — меня все тренеры укоряли, зачем я тебя ночами гоняю по катку, вообще не щажу ребенка. И вот снова. До утра никак не мог подождать? Виктор покачал головой. Не мог ждать, не мог возвращаться в одинокую квартиру, не мог перестать думать о Юри… Много чего не мог. — Можно я останусь у вас? — попросил он, перебирая Маккачина за ухом. Пес замотал хвостом, стукая по ногам. — А то я не доверяю себе — знаешь, привык к другим часовым поясам, не хотелось бы проспать конец своей карьеры фигуриста… Да, он и к двум часам дня мог бы проспать — было бы желание, а оно будет! Да и какой он вообще теперь фигурист. Разве что от слова «фиг». Вместо ответа Яков неожиданно шагнул вперед и сжал его в медвежьих объятиях. — Конечно. Ты молодец, Витя, — сказал он. — Молодец. На похвалу Яков всегда был скуп — из ласковых слов выстраивал хлипкие шалашики, тогда как на крики мог развернуться в нерушимый многоэтажный небоскреб. Но это короткое «молодец» Виктор не слышал от него слишком давно. В глазах и носу защипало; Виктор быстро поморгал, не понимая, что с ним — ему же не больно, да и приступа сейчас нет, чего это так расклеился… Но слезы текли, и он не знал, как их остановить; плакал молча — лишь изредка вздрагивая. — Вы два идиота, — вдруг припечатала сварливо Лилия, а потом мягко обняла Виктора со спины. — Что один нюни распускает, что второй рыдал в свое время, завершая карьеру. — Во-во, прекращай, — как-то смущенно приказал Яков. — В жизни есть кое-что поважнее. — И это он понял в разводе, — скупо произнесла Лилия и отстранилась. — Так, хватит мне соседей затапливать — проходите, хоть чай попьем. «Хоть чай» вылилось в тарелку картофельного пюре и жареную курицу. Виктор съел все, даже не заметив; Лилия сначала сидела с ним и Яковом на кухне, но потом сказала, что у нее рано утром тренировка с Юрой, и ушла спать. Яков остался и, что совсем нетипично, терпеливо подождал, пока Виктор не отодвинет от себя тарелку. — Ты балбес, — сразу же припечатал он. — Я не Шарик! — тут же возмутился Виктор, но Яков не улыбнулся. Может, не понял? Да, в стенд-ап Виктору после завершения карьеры точно путь закрыт. Подумаешь, не очень-то и хотелось. — Лед никуда не денется от тебя, если так переживаешь на этот счет. Можешь, — тут он запнулся, словно следующие слова не хотел говорить — но должен был: — Можешь стать тренером, в конце-то концов. Виктор засмеялся — тихо, но от души: — Яков, ну сам посмотри, какой из меня тренер? — Хуевый, — бессердечно припечатал тренер. Виктор вскинулся — хэй, он же так сказал, чтобы его переубедили! Фельцман, потерев широкой ладонью лысину — словно ему было неловко без шляпы, — продолжил: — А вот Юрка думает, что хороший. Я не одобряю — но сам знаешь, он упертый баран, везет мне на такой типаж. А ты ему, похоже, должен. Должен. Нужен. Эти два слова здесь были так близки, что внутри немного отпустило. Виктор задумался над этим: может, и правда попробовать? Отдать Юрке все, на что еще способен сам, чтобы это не пропало? И сделать хоть что-то полезное, пока он еще может? А если будет больше занятости, то для приступов времени и сил не останется… — Решено! — Виктор шлепнул ладонью по столу, забывшись. Яков, скрежетнув зубами, пообещал, что с разбуженной Лилией Виктор будет иметь дело сам — а Юрка, так и быть, обойдется без тренера-идиота. Несколько минут они сидели в тишине, прислушиваясь — но, вроде, пронесло. Договаривал Виктор уже тише: — Я позвоню Юре, скажу, что согласен его тренировать… Он даже достал телефон — который Яков тут же отнял. — Юрка здесь — куда ты звонить собрался, дурной? — Тут и Виктор вспомнил, что на обувной полке видел кеды знакомой расцветки, да и Лилия про это говорила… Ну, значит, деньги сэкономит — так скажет! Яков словно прочел его мысли: — Если разбудишь его, я тебя собственной ногой из дома выпну прямо под чемпионский зад. Дай пацану поспать, он выкладывается похлеще тебя в твои пятнадцать, скоро весь об лед сточится! Виктор растерянно сморгнул. И что ему тогда делать? — Спать иди, — Яков точно оформил подписку на его мысли. — Тебе Лиля в гостиной на диване постелила. Эту ночь Виктор доспал лучше, чем мог мечтать. Пусть и один — Маккачину на диван прыгать запретили.

***

— Я официально подтверждаю, что завершаю свою карьеру в фигурном катании. Вспышки фотокамер, и так работающие как световые шары в клубе, теперь щелкали беспрерывно. Объективы Виктору чуть ли не в самое лицо совали, чтобы заснять до последней морщинки (какие морщинки? нет их еще!) лицо живой легенды в момент судьбоносного решения. И люди, люди вокруг… Так много! А Виктор растерянно думал только о том, увидит ли его Юри. А если увидит, то что подумает? Будет ли гордиться им или станет сожалеть, что все так получилось? Ну хоть немного? Виктор незаметно усмехнулся своим мыслям. Нет. Юри будет все равно. Но он сам… наверное, будет горд собой. Чуть позже. Когда-нибудь. Вопросы загудели, как пчелы в растревоженном улье: — А что вы будете делать дальше? — Это окончательное решение? — А как же планы на новый сезон? — Виктор, ответьте! Виктор! Виктор растерянно переводил взгляд с одного микрофона на другой, чувствуя, что в голове совсем пусто. Ответить? А что ответить? Он так и не придумал, откладывая до последнего, но слова почему-то не лились потоком красноречия, как обычно, а если мямлить начнет, только хуже станет!.. «А можешь и вовсе ничего не говорить. Это только твой выбор». Помня совет Криса, Виктор на каждый вопрос улыбнулся. И промолчал.

Этo нe слишком решительный шаг. Просто молчи, если позже раскаешься. Рожь — твое золото. Дальше — овраг. Ты оступаешься…*