Взглядом застывшим Не должен я смотреть, но глаз не отвести. Болью не затихшей Чувства вновь как раны на пути, И душу не спасти…*
Иногда предупреждения «Внимание, сейчас вылетит птичка!» и правда не хватает — можно было бы спрятаться. Или хотя бы отвернуться. — Юри, улыбочку! — Серия щелчков камеры дала понять, что его помятое лицо было заснято с энтузиазмом молодого папарацци. Но ведь Пхичит и учится на журналиста. «Можешь дать ему интервью. Тебе же есть чем поделиться, верно?» Ну если только тем, что Пхичит слишком навязчив, настойчив, шумен, камерой щелкает чаще, чем моргает, а говорит больше, чем может вместиться в голову за секунду… Юри по нему скучал. — Как долетел? — наконец поумерил свой восторг друг. Как долетел? У Юри все еще поясницу ломило от неудачных попыток сесть в самолете поудобнее; после ночи с Виктором в место, о котором Юри и думать-то боялся, чтобы не разбередить воспоминания, словно колючую проволоку пихнули — между ног саднило, покалывало и дергало при каждом движении. И боли от этого было недостаточно. — Нормально, — Юри пожал затекшими плечами и отвел взгляд: Пхичит пусть и беспечен с виду, на деле слишком хорошо разбирается в людях. Так что Юри не хотел давать ему прочитать в своих глазах бегущую строку: «Я вру». Хотя нормой ведь можно считать разное… «Например, секс с двумя. Или с тремя. Чем больше — тем лучше!» — Ты почему мне так долго не звонил? — обиженно протянул Пхичит. — Здесь без тебя было так скучно, что я даже подумывал вернуться обратно в Бангкок! Ты надолго в этот раз? Скажи, что да, пожалуйста, пожалуйста! Надолго ли? Юри вообще не думал о будущем. Он приехал только ради встречи с Мэд, чтобы во всем ей признаться — может, так хоть часть вины с его совести уйдет. Уж очень тяжелый груз, так сильно придавливает!.. «Как Виктор вчера своим телом. И ведь тебе было хорошо задыхаться под такой тяжестью, Юри! Ты ведь стонал — еще, еще!» — Я не знаю. Но пока я здесь. — Верно! — Пхичит хлопнул в ладоши. — И мы не будем терять ни секунды! Развеем твою грусть, Юри! Мой друг ведь на самом деле жизнерадостная котлетка, а не унылая какашка! Юри выдавил из себя улыбку. Твой друг просто уставший лжец. Ни радости, ни уныния — только усталость. «О, тебя вчера прилично утомили!» Пхичит пощелкал перед его лицом пальцами — Юри за своими внутренними переговорами и не отреагировал бы, если бы ему пару раз не прилетело ногтем по носу. Больно же! — Юри-и-и, ты меня слышишь? — подозрительно сощурился друг. Его слова с самой встречи тонули в звуках оживленного аэропорта: объявлениях рейсов, вскриках радости, чмоках приветственных поцелуев… Последние были особенно громкими, словно в микрофон, словно на камеру, словно в кинотеатре, где Юри был единственным зрителем. Желание тоже целоваться — и не только — сводило с ума. «Так тебе есть с кем! Скажешь Пхичиту, что это в японских традициях. И поклон до пояса. И поцелуй на том же уровне…» — Слышу. Давай уйдем отсюда, тут душно, — Юри неловко улыбнулся. Он и правда вспотел: челка ко лбу прилипла, шарф уже наверняка был весь мокрый от пота, да и очки не мешало бы протереть… Вот только жар шел изнутри. Скорее бы со всем этим покончить. К счастью, Пхичит за время их разлуки совсем не изменился: по-прежнему не любил подолгу оставаться на одном месте. И на одной теме — за время, пока они шли к такси, друг успел рассказать, что договорился с комендантом насчет въезда Юри («Ой, это было несложно! Гораздо сложнее было выбить разрешение держать у себя троих хомячков. Что? Да, их уже трое! Стоп, ты что, не читал мой инстаграм? Еще друг, называется!»). Пхичит даже отобрал у него одну из сумок. Хотя Юри и сам мог бы донести, вещей с собой он практически не брал — они все, казалось, пропахли Виктором, потому он взял только свежее из стирки. И то не все, только чего Виктор не касался — пусть его отпечатки и не были видны, но они жгли кожу. «От них не отмыться, верно? Вернее, не хочется отмываться?» Хочется! После той ночи Юри скреб себя в душе с час — но внутри не отмыться, внутри все чешется разбуженным желанием. Внутри он все еще прокручивает случившееся снова, и снова, и снова! Дверь такси хлопнула, резко вырывая его из подкатывающей душной паники. Юри нервно стянул с себя шарф. Душно. Пространство маленькое, замкнутое, Пхичит близко сидит — так близко, что уже несчетное количество раз задел его бедро своим, ерзая на сиденье. Не смотреть, не смотреть, не смотреть… Закусив губу, Юри отвернулся к тонированному окну. «О, за такой тонировкой тебя никто не увидит. Можешь даже поразвлечься тут — если водителю заплатить, он тоже ничего не увидит…» Пхичит, наконец, сел удобно — шорохи с его стороны прекратились. Но зато начались вопросы: — Кстати, а тебя нормально отпустили из дома? Ты же вроде не планировал возвращаться в Детройт, да и пробыл на родине всего ничего… Не думай, что я не рад тебя видеть — рад и даже очень! У меня столько новостей накопилось — хотя ты наверняка читал мой твиттер и инстаграм, но я знаю, какой ты рассеянный, так что сам расскажу. Так вот… Под его взбудораженный голос Юри растерянно скользил взглядом по серым, безликим зданиям. Родители точно слышали их с Виктором ночью. Если не… процесс, то последние слова: ведь Юри, забывшись, почти прокричал их! Да и мама рано утром, когда он нашел в себе силы спуститься (вернее, когда он уже больше не смог откладывать — самолет ждать не стал бы), слишком сильно переживала. Но она никогда не давила на Юри, не лезла в душу — всегда ждала, пока он сам решится рассказать, поэтому в то утро они не поговорили даже о внезапном отъезде Виктора посреди ночи. Лишь Мари бросила: «Идиот ты, братец», — и покачала головой. Можно сказать, Юри был даже рад, что Мэд его вызвала: смог прикрыться долгом и учебой и сбежать из дома. Сбежать раньше, чем… «…семья узнала, какой ты на самом деле. Ты же и сейчас совсем не можешь держать себя в руках!» Юри сжал пальцы в кулаки, а потом сел на них, прижав телом, словно боялся, что руки начнут действовать без него. Пхичит слишком близко… Таксист спросил, в какой именно им район, и Пхичит переключился на разговор с ним. Юри незаметно выдохнул: не было у него настроения болтать. От предстоящего разговора уже подташнивало так, что он пару раз хотел наклониться и зажать голову между ног. Но продолжал смотреть в окно. Мимо проносились относительно новые многоэтажки, старые двухэтажные домики с пустыми окнами, полуразрушенные здания… Но чем дальше, тем меньше становилось последних. Скоро вообще пропадут, а небоскребы станут настолько высокими, что из окна такси не увидеть верхушек — такси направлялось в Даунтаун, в самый центр города. Там было все почти прилично; можно закрыть сейчас глаза, пока проезжают неблагополучные районы, а через полчаса будут на месте… Но этот город стал для Юри в каком-то смысле родным. Как первый пациент, что его здесь встретил: болезненный, ослабленный кризисом и преступностью, но в то же время живой, держащийся. И даже в чем-то красивый. Юри себя немного ассоциировал с ним — только у него все было наоборот: внешне старался показывать самое благополучное, а внутри, в самом центре скрывал гнилые заброшки с живущими там демонами. Не выгнать. Но было между ними и различие: Детройт совсем не изменился за этот месяц, а вот Юри чувствовал, что сам изменился сильно. И не знал, в какую сторону. «В какую приятнее…» Комната, которую они пять лет делили с Пхичитом, тоже совсем не изменилась за этот месяц. Даже половина, на которой раньше жил Юри, все еще словно ждала его возвращения. — Проходи, чувствуй себя как дома! Нет, даже лучше, чем дома! — Пхичит размашисто распахнул дверь и, вбежав в комнату, кинул сумку на кровать. Юри, почему-то задержав дыхание, шагнул следом. Было чувство, что, как только перешагнет через порог, что-то случится: например, произошедшее за месяц лопнет, словно мыльный пузырь, исчезнет, как странный сон поутру — и окажется, что он даже не уезжал!.. Но правую руку оттягивала сумка, голову — воспоминания, а на стене над его кроватью было совсем непривычно пусто. Точно. Все плакаты отсюда Юри забрал домой — и сейчас они были запихнуты далеко под кровать, чтобы Виктор не нашел… Надо было туда прятаться самому. — Стена все еще свободна для твоего любимого Виктора — можешь снова завесить ее плакатами, ты же привез их с собой? — Пхичит, верно, заметил, как он смотрел на облезлые от скотча обои. Виктор даже тут оставил следы. Даже тут нельзя его не вспоминать! Пхичит хлопнул Юри по плечу и покровительственно рассмеялся: — Конечно, привез, о чем это я — ты же его главный фанат! Ну-ка, покажи их, Виктор ведь поставил тебе там автографы? «Надо было просить расписаться на себе». — Я оставил их дома, — тихо ответил Юри. Оставил, потому что даже изображенному на плакате Виктору было стыдно смотреть в глаза. Стыдно и больно. — Оу, — протянул Пхичит, а потом прижал руку ко рту и доверительно произнес: — Прикинь, когда ты уехал, я даже не мог первое время заснуть без этих взглядов с плакатов! После недели бессонницы подумывал себе купить один и повесить на стену, но Виктор только твой — а я не отбиваю идолов у лучших друзей! «Видишь, даже он говорит, что Виктор твой!» Виктор не принадлежит никому. Тем более — ему. От невеселых мыслей Юри отвлек странный шум сбоку. — О, я же вас еще не познакомил! — подхватился Пхичит и снял покрывало с большой клетки на столе. На Юри тотчас уставилось три пары маленьких черных глазок. — С Инстаграмом и Твиттером ты знаком. — Юри кивнул: серый и бурый, эти два хомяка любили залезать ему на плечи и лежать там (с минуту — максимум своим хомячьих способностей). Пхичит все время смеялся, что такие посиделки помогают держать столь необходимую для фигуриста осанку. Третьего хомяка, песочно-желтого, Пхичит сейчас достал из клетки и протянул Юри в сложенных ладонях: — А это — Фэйсбук, новенький! Как видишь, он самый пухленький из трех, все время что-то ест, когда нервничает, а нервничает постоянно — прямо как ты! Юри было вскинулся, возражая — не хомяк он! не… неправда, он совсем не такой! — но вспомнил, что и правда склонен к набору веса на фоне стресса, и пристыженно опустил голову. Ну что ж, хомячки хотя бы милые. Хоть не поросенок. Вернув хомяка в клетку, Пхичит шумно опустился на свою кровать — даже пружины скрипнули. Под его пристальным взглядом Юри захотелось неловко перемяться с ноги на ногу, но вместо этого он принялся спокойно разбирать свои вещи. Друг не выдержал и пяти минут тишины: — Юри, мы столько не виделись, неужели тебе нечего мне рассказать? Совсем-совсем? Не верю! У тебя же столько всего произошло, ты увиделся со своим кумиром, ты столько времени провел с ним наедине, столько его секретов узнал! И все время с тех пор, как мы встретились в аэропорте — молчишь, — Пхичит обиженно надулся. — То есть из тебя и раньше каждое слово словно клещами тянуть приходилось, но теперь я даже не знаю, с какой стороны подступиться! «Сзади. Тебе же понравилось сзади, Ю-ури?» — Прости, — Юри положил на кровать стопку бесформенных свитеров и неловко взъерошил волосы. Говорить Пхичиту правду сейчас было слишком… страшно, неловко, унизительно, в конце концов! Но оправдание нашлось даже слишком быстро: — Просто я немного волнуюсь перед разговором с наставником. И это была не совсем ложь. Признаваться в том, что испортил все труды, вложенные в него наставником, опозорил само слово «врач» своим поведением, было, мягко говоря, волнительно. И от волнения с каждой минутой тошнило все больше. — О-о! — понятливо протянул Пхичит, сразу из обвинителя становясь адвокатом. — Твоя… твой… демон! Короче, Мэд и у меня вызывает дрожь, просто жуткая личность! Вообще не понимаю, как ты с ней общаешься, у меня от одного ее имени мороз по коже, бр-р-р! — он показательно растер предплечья. А Юри впервые со вчерашнего вечера захотелось улыбнуться. Знакомство Мэд и Пхичита и правда не сложилось. Психология — обязательная дисциплина у каждого факультета, просто у кого-то больше, у кого-то меньше часов; Пхичиту повезло нарваться на Мэд как на лектора на втором курсе — у них с группой Юри и еще многими другими была смежная пара. И эту пару, как и многие — если не все, — Пхичит отвлекался от телефона только чтобы переброситься с Юри или другими друзьями парой фраз. Мэд же не любила, когда ее не слушали, а лекция как раз была о зависимостях. И, конечно, Пхичит стал, так сказать, подопытным хомячком: Мэдисон вызвала его к себе, задала ряд вопросов и в конце поставила диагноз: зависимость от социальных сетей. А когда Пхичит, надувшись, возразил, что это не так — невозмутимо протянула вперед руку и сказала: «Раз не так, то проживешь без телефона до конца пары». В общем, на слабо взяла. К концу пары Юри удивлялся, как Пхичит себе штаны не протер — так ерзал на месте. Он даже просил у Юри телефон («Ну хоть на парочку сообщений, ни символом больше!»), на что Юри поправлял очки и смущенно отвечал: «Спор есть спор». Пхичит от него после двух-трех неудовлетворенных просьб отстал — и, довольно быстро освоив оригами «самолет», начал рассылать сообщения по старинке. Телефон ему Мэд, улыбаясь почти незаметно, вернула после пары — а Пхичит потом весь вечер дулся на Юри («Разве бросают друзей в беде? Мог бы и поделиться!») и печатал сообщения с такой скоростью, что клацанье по экрану сливалось в сплошной гул. Друг шумно хлопнул себя по коленям и так решительно поднялся на ноги, что Юри невольно отшатнулся и, наткнувшись на кровать, сел. — Так! Помнится мне, перед твоим отъездом я учил тебя основам культуры Таиланда — думаю, самое время сейчас продолжить знакомство традиционной кухней! — преувеличенно бодро начал Пхичит. — Как тебе сом там и пад тай? Звучит вкусно, не правда ли? А то ты там у себя в Японии совсем отощал, это не дело! Юри неопределенно дернул уголком губ. Не удивительно, что он похудел: при Викторе и кусок в горло не лез. «Потому что хотелось совсем не еды, верно? Хотелось разложить на столике самого Виктора, как суши-герл, а потом…» Пхичит было пошел выполнять свое обещание на общажную кухню, но остановился возле самой двери: — Кстати, а ты не хочешь поздороваться с Чао-Чао? У нас с ним тренировка как раз сегодня, вечером, никто не будет против, если ты поприсутствуешь или потренируешься со мной, как раньше! Ты бы слышал, как он радовался, когда узнал, что ты приезжаешь! Ох. Вообще Юри планировал уехать сразу же после разговора с Мэд — вот только рейсов на сегодня до Японии больше не было. Но разговора с бывшим тренером уж точно не было в планах: пусть Юри и ушел из спорта не сейчас, и даже не месяц назад, но за пять лет чувство стыда перед тренером, командой и особенно Пхичитом за свою слабость, за свою никчемность никуда не делось. Но Пхичит — его друг, от него бесполезно прятаться: найдет, сядет рядом и не отстанет, пока не узнает все причины. Челестино — его тренер, тот, кто давал ему программы, музыку, тратил на него свое время и силы, пытаясь сотворить выдающегося фигуриста! А получилось… что получилось. — Может, как-нибудь потом, — заверил друга Юри и смущенно признался, что действительно голоден. Пхичит, бросив: «Ты знаешь, где меня найти, если забыл — иди на чудесный аромат еды!» — выбежал из комнаты, а Юри остался растерянно смотреть на распахнутую дверь. Не пойдет он на каток. Хватит на сегодня и одной нелегкой встречи.***
Вдох-выдох. Постучаться. Еще раз — вдруг не расслышала? Теперь бы дверь открыть… но лучше еще постучать. Так, все, на счет «три» он войдет. Раз. Два-а-а. Три-и-и… четыре, пять, шесть, се… — Да входите уже, сколько можно в дверь долбиться-то, господи! Уверенность, и так едва-едва поземкой стелющуюся по закоулкам души, этим строгим окриком выветрило окончательно. Юри судорожно сглотнул, переложил монетку из левой руки в правую, потом вернул обратно… И открыл дверь. — А, это ты, Юри, — Мэд окинула его секундным взглядом и снова вернулась к каким-то бумагам на своем столе. — Уже четыре? Прости, сам знаешь, как я ненавижу отходить от плана, но мне назначили семинар через двадцать минут, и я просто не успеваю с тобой поговорить сегодня. Давай завтра? Завтра? Юри ощутил такое облегчение, что понял: завтра он просто не сможет заставить себя прийти сюда снова. Нет. Сегодня. Сейчас. Надо все сделать сейчас! — Я ненадолго! — почти выкрикнул он и сам поморщился от сквозившего в голосе отчаяния. Трус. Трус! Юри прокашлялся и, крепко сжав руки в кулаки, закончил уже тише: — Всего на пару минут, мисс Райт. Наставником он больше называть ее не мог. Только не после того, что сделал — не нужно еще и ее втягивать в свой позор. Мэдисон теперь посмотрела на него пристальнее. Юри казалось, что только очки в красной, почти под цвет волос, оправе не дают ему сгореть под этим испепеляюще-внимательным взглядом. Мэд словно с одного взгляда поняла все, что произошло за этот месяц. Увидела каждый его обман, провал и наплевательское отношение к врачебным обязанностям. Увидела его настоящего. А раз увидела — точно должна спросить, как он вообще посмел после всего явиться к ней, такой ничтожный, слабый, отвратительный… — Юри, ты что — похудел? — наконец спросила Мэд. А Юри растерянно одернул полу свитера и осторожно поднял на нее взгляд. Мэд и правда была не зла — лишь озабочена его состоянием. Ка… как так? Она же все!.. Или нет? Юри прикусил изнутри щеку — лучше бы Мэд поняла все сама, ему бы не пришлось сейчас… произносить это вслух! Мэд приняла его молчание за признание в анорексии и неодобрительно покачала головой: — Ты же знаешь, что на наше внешнее состояние влияет состояние внутреннее. А похудение на фоне стресса вообще книжный случай. Давай, рассказывай. А что рассказывать-то? Все просто: — Простите, я больше не могу быть врачом! — выпалил Юри на одном дыхании и уткнулся взглядом в пол. — Юри, мы же проходили это, — Мэд устало вздохнула. — Страх не справиться нормален — и он пройдет с опытом; я думала, этот разговор уже в прошлом… — Я вас все это время обманывал, — признался Юри, перебивая. Мэд резко умолкла, но посмотреть на нее, чтобы понять, хмурится ли она или впервые на его памяти растеряна, Юри не нашел сил. Вместо этого сжал кулаки так, что монетка должна была выскользнуть из взмокшей ладони — но осталась. Словно подбадривая: «Продолжай». Он и продолжил: — У меня сексоголизм. — Что, прости? Глухотой она не страдала, так что Юри не стал повторять — решил объяснить ситуацию, почему-то срываясь на оправдания: — Я просто не могу находиться с пациентом наедине, потому что больше обращаю внимание на его тело, чем на душевные проблемы! Я могу думать только о своем желании, я… я… я переспал с Виктором, нарушив врачебную этику. Юри все еще корил себя за эту слабость, за эти мысли, за… за все! Но сейчас это признание прозвучало сухим фактом. Я опоздал на первый сеанс. Я затирал компрометирующие фрагменты записи на диктофоне. Я переспал с пациентом. Не буду вас больше задерживать, простите, что подвел. — Что, прости? «Повторение — признак раздражения», — всплыло у Юри в голове. Но это нормально. Кто бы не был раздражен, узнав, что его столько времени обманывали? «Ты. Ты был бы возбужден — ведь сам себя всегда обманываешь, да, Юри? Обманываешь, что с Виктором тебе не было хорошо, обманываешь, что не хочешь к нему вернуться, обманываешь, что не хочешь остаться врачом — чтобы подрочить на себя, такого жалкого и святого!» Святым Юри себя не считал. Он просто пришел покаяться. — Я пытался сопротивляться, но… — Все, что после слова «но» — лошадиное дерьмо, — жестко припечатала Мэд, резко вставая. Юри вжал голову в плечи, но не отошел ни на шаг. — Вы с ним два идиота — один наверняка занялся сексом из-за попытки лечения, в единственной верности которого не будем говорить, кто его убедил. — Этот камень в свою сторону Юри принял, не поморщившись. Убедил. Сам виноват. Потому и решил оттолкнуть Виктора, пока не навредил ему еще больше! — А второй… — Мэд наверняка хотела ввернуть крепкое словцо, но лишь шумно выдохнула и спросила: — Ты хоть понимаешь, что натворил?! Лечил. Не вылечил. Все усугубил. Эгоистично использовал. Попытался обойтись меньшими жертвами и исчезнуть из его жизни. Вроде все понятно. — Да, — твердо ответил Юри и рискнул поднять взгляд. Мэд смотрела на него так… неверяще и возмущенно — что никаких слов больше не нужно было. Разочарована. Что ж, это чувство Юри знакомо. Даже не больно. Почти. — Нет! — она тряхнула головой и, сорвав с себя очки, впечатала их с размаха в стол. Кажется, что-то треснуло. — Ничего ты не понимаешь, глупый мальчишка! Эта фраза словно стоила ей всего запала: после нее Мэдисон уже спокойнее опустилась в кресло и переплела пальцы, смотря на Юри просто с сожалением: — Эх, не успела я. Видела же, что ваши отношения давно вышли за рамки доктор-пациент, потому сюда тебя выдернула, хотела предотвратить… Почему ничего не рассказал мне? Я бы помогла! Но нет, мы же такие умные, почти с образованием! Ремнем вас образовывать надо, чтоб мозг из ягодиц в голову ушел! Надо. Но уже поздно. Юри заставил себя отмереть; на деревянных, непослушных ногах подошел к столу Мэд. И склонился в самом глубоком извиняющемся поклоне, вытягивая вперед правую руку раскрытой ладонью: — Знаю, не имею права просить, но простите меня, пожалуйста. И, думаю, я его больше не достоин. Прошу, передайте другому ученику. Юри говорил про затертый постоянными прикосновениями тусклый доллар на его руке. Мэд подарила его, когда отпускала Юри домой, в Японию. Сказала, что у них на родине верят в счастливые монетки — и эта монета обязательно принесет Юри удачу. Если будет нервничать — пусть просто потрет ее в руке, и все переживания уйдут… На деле переживания оказались настолько сильны, что Юри помнил о долларе только до встречи с Виктором. «А потом потереть на удачу хотелось уже своего пациента, верно?» Наверное, зря мисс Райт настолько верила в Юри: может, если бы она сама подобрала для него пациента, как делали все супервизоры, а не давала свободу, не отпускала… может, все было бы иначе? Юри бы не встретился с Виктором, не разрушил все свои барьеры, продолжил бы дальше обманывать себя… «…и дрочить в туалете ночами. Такое твое счастливое будущее?» Юри сглотнул комок в горле. Он не достоин счастья. Его ладони на мгновение коснулись красные ногти, и Мэд забрала доллар без слов. Когда Юри выпрямился, она уже открыла ящик стола и положила монету туда. Все? — Не буду больше вас задерживать, простите, что подвел, — тихой скороговоркой произнес Юри — голос почему-то хрипел, и в носу пощипывало. Нет, он не будет плакать! Только не при наст… мисс Райт! Не будет! Но Юри уже давно не доверял себе — потому спешно развернулся и пошел к двери. — Юри! — голос Мэд застал его открывающим дверь. — Пока ты не отчислен из университета, я все еще твой наставник и за тебя ответственна. И, как врач, не могу оставить без профессиональной помощи — я не задержу тебя в этом городе надолго, всего на один сеанс. Приходи завтра в восемь. Юри что-то пробормотал, извиняясь, и вышел. Завтра в восемь он уже будет в самолете.***
Телефон почему-то казался очень тяжелым. Почти неподъемным. «Хоть позвони своему Виктору и посоветуй обратиться к специалисту. Он же не пойдет, а в том состоянии, до какого ты его довел, ему просто необходима помощь!» — такие слова сказала Мэд, догнав Юри в коридоре. Ужасно тяжелый. И палец вспотел, сенсор не отреагирует, телефон не разблокируется… Разблокировался. «Ты ответственен за пациента. Имей совесть, ты же взрослый человек». Юри зажмурился. Это был запрещенный прием! «Потому что иметь тебе хочется не совесть?» Потому что. Потому что Юри не хотел звонить — не имел права лишний раз напоминать о себе! Но совесть уже сгрызла его изнутри и сейчас впилась в кости. Больно. Тело ломило. Тело ныло. Тело горело. Стыдно! «А вдруг у Виктора уже время позднее?» — пронеслась в голове спасительная (трусливая) мысль. Душный страх отхлынул на мгновение, Юри лихорадочно прикинул в памяти… разница в семь часов, сейчас четыре — у Виктора одиннадцать вечера. Не спит. Или спит? Но Виктор, когда они были вместе, не ложился рано… «Потому что ложился с тобой. Ты же не спешил в кровать, не давал выспаться пациенту — а ведь здоровый сон в его состоянии очень важен! Как и здоровая, крепкая, длительная близость!» Юри только вздохнул. Нездоровая она, эта близость. И сам он — нездоров. Но бросать вот так Виктора и правда не имел права: раз уж решил покончить с врачебной деятельностью, надо напоследок позаботиться о своем единственном пациенте, передать его другому, более опытному врачу. «И ты не будешь ревновать, что ТАК о нем будет заботиться кто-то другой, более опытный?» Спасаясь от этих мыслей, Юри быстро ткнул в вызовах номер Виктора и прижал телефон к почему-то горячему уху. И только когда пошли гудки, он осознал, что звонит с незнакомого номера — по привычке вставил местную симку, когда прилетел, потому что наверняка пришлось бы созваниваться с Пхичитом или с Мэд, а это дорого… Вдруг Виктор не возьмет трубку? Мало ли кто может звонить? Фанатка, там, или… А вдруг возьмет? Эта мысль почему-то казалась страшнее. Юри слишком хорошо помнил его голос по телефону, пусть и говорили они только раз при записи на прием. Голос совсем как в реальности, расстояние его не глушит, не искажает… даже через телефон его голос звучит возбуждающе, сексуально. «М-м, секс по телефону?» Гудок оборвался так внезапно, что Юри начал икать: — З-здравств-вуй, — пробормотал он, пытаясь задержать дыхание и одновременно выдавить слова. — В-виктор, эт-то я… «Я — сексуальный брюнет. На мне надето только тонкое покрывало, а что на тебе?» Память услужливо подсказала, что спать Виктор любит голым. Юри крепко сжал в горсть одеяло (не правда, на нем не только покрывало!) и понял, что не может больше сказать и слова. И телефон отнять от уха не может — вслушивается жадно, требовательно. Голодно. «Попроси накормить тебя, Ю-ури. Попроси!» — Юри? Милый лекарь моей души, это и правда ты? — голос в трубке был удивленным и явно не принадлежал Виктору. А кому… Задуматься над этим вопросом ему не дали: — Это Крис! — А… Его поняли правильно: — Вик сейчас в душе. Юри совсем растерялся. Он и так не знал, о чем говорить, когда услышит Виктора… А о чем говорить, когда ему ответил совсем другой человек, он не знал тем более. И что Крис вообще делает у Виктора в такое время? «Ну ты же отказался — вот о нем теперь и заботится другой!» Это было слишком похоже на правду. Юри сжал телефон влажными пальцами, испытывая желание выкинуть его — и весь этот разговор — в окно! Дурак! Какой дурак! Зря позвонил! Хорошо хоть не Виктор взял трубку… «Хорошо, что Виктор сейчас в душе — смывает следы заботы. Интересно, с лица или с живота?» Не интересно. Ни капли! — Приезжай, — неожиданно произнес Крис, понизив голос. Юри от удивления слишком сильно вдохнул перехваченным горлом и закашлялся. Чего? — Лапа, Виктор совсем плох, я не могу оставлять его одного, но мне нужно уехать! Я не хочу, но у меня соревнования на носу и… Виктор. Плох. Совсем. — Что с ним?! — выпалил Юри и прикусил себе язык. Нет, нельзя вмешиваться, надо сказать Крису, чтобы отправил Виктора к другому врачу, нельзя больше напоминать о себе… — То же, что и раньше — только из-за вашего маленького рандеву все усугубилось, — теперь в голосе Криса был упрек и… Виктор ему все рассказал. От этой мысли Юри почувствовал жуткий стыд — щеки загорелись, словно ему пощечин надавали. — Подробности увидишь сам. — Нет, я не могу! — Юри замотал головой так сильно, что динамик телефона съехал далеко от уха. Прислонив его обратно, он продолжил: — Виктор… он же рассказал тебе, что случилось? Тогда ты знаешь, что я не смог держать себя в руках! Крис, я сорвался! Я не могу допустить повторения прошлого, только не с ним, я лучше умру, чем наврежу ему! Да и Виктор сам справится — он сильный, он идеальный, он… — Он сегодня потерял на улице Маккачина. Эти слова словно сжали Юри горло — он резко умолк. Нет, нет, этого не может быть! Но что-то подсказывало, что может. На мгновение мелькнуло воспоминание о Вик-чане, точнее, о том, как Юри переносил его утрату — слезы накатили так сильно и внезапно, что пара капель разбилась о стекла очков, прежде чем Юри запрокинул голову. Нет, только не это, только не с Виктором! — Вик скоро выйдет, — быстро заговорил Крис разгоряченным шепотом. — Юри, сладкий, приезжай, я совсем не знаю, что мне делать, мне страшно за него! Ты не видел, ты… Увидишь. Приезжай, пожалуйста! И завершил вызов прежде, чем Юри успел возразить. В сердцах, он чуть не выкинул телефон — но просто опустил руку с ним, второй в отчаянии зарываясь в волосы. Нет! Он не может приехать! «Но Виктор там совсем один». У него есть Крис! «У него нет теперь даже собаки. И все из-за тебя. Неужели заняться сексом хуже, чем позволить ему вскрыть себе вены от приступа?» Юри похолодел и машинально растер запястья. Нет. Виктор — не такой. Виктор — сильный… «Так и напишут в его некрологе». Юри снял очки, хлопнул себя по мокрым от слез щекам — сильно, до звона — и повалился на кровать лицом в подушку. Нет! Он не станет об этом думать! Он уже решил навсегда исчезнуть из жизни Виктора, вообще решил закончить с этим психологическим фарсом, все равно ему ничего не помогает! Может, поможет сон. Да, надо поспать, завтра рано вставать — рейс в половину восьмого… Надо бы переодеться, Юри это понимал, но боялся шевельнуться. В тишине и полутемноте комнаты шепот Эроса всегда — и сейчас — становился громче. Настойчивее. Требовательнее. Словно обволакивал Юри всего. Словно касался кожи его поджимающегося живота горячими умелыми пальцами, словно терзающе медленно спускался вниз и сладко сжимал его член. «Как Виктор». Юри глухо простонал в подушку, пытаясь не двигать тазом. Не двигать, не тереться членом о простынь, не чувствовать на ноющем стволе и мошонке призрачные пальцы, пробуждающие воспоминания о ласках Виктора, не давать разгореться жару. Спать! На столе Фэйсбук — только он это делал с таким шумом — начал крутить колесо. У Юри от неудовлетворенного возбуждения уже внизу все покалывало — много-много иголочек, жарких, раскаленных даже; они прокатились быстрой волной по паху — и даже от простого придавливания члена к матрасу все тело будто судорогой скрутило. Со всхлипом Юри перевернулся на бок. Стало полегче. «А если запустить в трусы руку и поласкать себя, станет еще легче! Попробуй!» Юри упрямо сжал зубы. Спать! Скрип-скрип-скрип. Спать! Скрип-скрип-скри-и-ип! Не выдержав, Юри быстрым движением захватил одеяло, зажал его между ног и плотно свел бедра. А потом, зажмурившись, положил через одеяло на вставший член руку, крепко прижимая. Легче не стало — но и хуже тоже. Пройдет! Не раз уже проходило! Измученный, Юри и правда вскоре смог заснуть с одной засевшей в голове мыслью. Не надо было звонить Вик… Виктору.***
— Вик… Виктор… — Да, солнышко мое, что такое? Что такое? О, если бы Юри мог стоном передать смех, он бы посмеялся, но передавать мог только «Ками-сама, пожалуйста, еще!». А Виктор еще спрашивал так ласково и невинно, словно не он только что разложил Юри на льду после очередной тренировки, даже не дав снять коньки, и тоже не он пробрался пальцами — ледяными! — под резинку тренировочных штанов! Пальцы пощекотали низ живота, скользнули по лобку и обернулись вокруг уже стоящего члена (Юри ведь не железный! Он не мог соблазнять своим катанием и не соблазняться сам!). Второй рукой Виктор задрал взмокшую майку; приник к животу губами и лизнул вокруг пупка. Юри захлопал ладонью по льду, точно прося пощады: — Там… еще, пожалуйста, не могу больше! — попросил он, двигая бедрами навстречу сжатому кулаку. Да, да, еще, теснее, плотнее, пожалуйста! Виктор тихо и проникновенно рассмеялся, размазывая серединкой ладони смазку по головке его члена. Наверное, так и должен был звучать смех в подобный интимный момент, ничего необычного — но от этого звука Юри выгнуло. Майка задралась теперь и со спины; когда он опустился — лед обжег кожу на пояснице. Вскрикнуть от холода Юри не успел — Виктор поцеловал его требовательно, глубоко, настойчиво надавливая языком. От всего мира вдруг остались только ощущения его влажных губ; его грубого пальто, касающегося кожи живота; его горячей руки, размашисто скользящей по всей длине вытащенного из штанов члена. А они, между прочим, на катке! Едва Юри об этом подумал и распахнул глаза, как сквозь душный туман увидел на потолке камеру, направленную прямо на них. И она опускалась, чтобы заснять в подробностях. Юри хотел было сказать: «На нас смотрят, это не то катание на льду, которое стоит светить на весь мир, пожалуйста, хватит!» — но Виктор чмокнул его в уголок губ и быстро скользнул вниз, к бессильно раскинутым ногам. Тонкие сильные пальцы легли Юри на болящие от неудачного прыжка ягодицы, горячие губы плотным кольцом накрыли дернувшийся член, и весь мир снова померк в ослепительной вспышке. — Виктор! — стон пика наслаждения был настолько громким, что Юри проснулся. Сердце его бешено билось, все тело лихорадило, майка была задрана чуть ли не до подбородка, а правая рука лежала у него в трусах и, кажется, была мокрой, липкой… Неужели… неужели он все это — что было во сне? — делал с собой рукой?! А ведь это было так по-настоящему, и Виктор — он тоже был там, рядом, совсем не ненавидел Юри! Все было хорошо! Все было сном. — Юри, ты не спи-и-ишь? — донесся показным зеванием тихий голос Пхичита, а потом щелкнул светильник у его кровати. Неяркий свет добил до Юри, озаряя его смятое и отброшенное в ноги одеяло, его самого, его руку… Юри нервно выдернул руку из штанов, пытаясь не коснуться ей ничего — и отчаянно желая скорее ее обо что-нибудь обтереть. Противно-противно-противно! И он сам — противный! От внезапной мысли Юри похолодел: неужели Пхичит все… слышал? «Может, и видел, ночи не такие темные». И видел. Голос, как бы Пхичит ни пытался притвориться, был не сонным, а Юри наверняка все это время говорил… «И показывал». В горле образовался удушающий комок, Юри захотелось убежать. Плевать, плевать куда — он больше не мог оставаться здесь, со следами своего позора, больше не мог чувствовать запах своей спермы, чувствовать ее липкость на себе, между пальцев руки, на бедрах, на штанах! Точно, сначала срочно в душ, а потом сразу в аэропорт, нечего ждать и собирать вещи, хватит, Юри уже сделал все, что хотел! — Остановись, ты куда? — Пхичит перехватил его за руку, когда Юри почти выбежал из комнаты. Рука на запястье оказалась сухой, теплой и сильной. «Приятно, да? Пусть он возьмет тебя за вторую, пусть ограничит твою волю, пока будет вбиваться в тебя, Юри, ты же так любишь трахаться, да?» — Отпусти! — взмолился Юри, смотря только на спасительный коридор. Нельзя смотреть на Пхичита. Ночь с Виктором сорвала все барьеры — в последние годы Эрос перестал проникать в сны, а теперь Юри вспомнил, как это бывает, вспомнил — и больше не мог забыть. Не мог, как бы ни пытался! И его сейчас ломало. Ломало это бесконечное желание, разрядка, не принесшая никакого облегчения; он был совершенно вымотан; правое запястье болело, словно он так быстро двигал рукой, что потянул или вывихнул его… «Потому что давно не разминался. Это с непривычки. Пройдет — главное делать побольше подходов в день…» Пока Юри думал, Пхичит уже отвел его на свою кровать, усадил и сам сел напротив, забираясь с ногами и обнимая большого плюшевого хомяка — наверняка очередной подарок, брошенный фанаткой на лед. — Рассказывай, — потребовал он. — Не думай, что я такой слепой — я же вижу, что у тебя состояние прямо как тогда, когда ты ко мне приехал пять лет назад! Ты снова кого-то изна… Юри резко замотал головой: — Нет, теперь все было по обоюдному согласию. «Но тебе же нравилось представлять, что тебя насилуют, правда? Ю-ури, испорченный мальчик, признай, что тебе понравилось и хочется еще!» — С Виктором? — догадался Пхичит. Хотя как было не догадаться, когда Юри тут чуть ли не выступление на бис в двух лицах устроил! Стыд, ками-сама, какой же стыд! — Это было на один раз, — отрезал Юри. А не должно было случиться и раза! — Больше не повторится. — Но почему?! — воскликнул Пхичит, словно не понимая. Его руки сжались вокруг хомяка так, что если бы в том был музыкальный механизм, точно сработал бы. Но его не было, а Юри… сам не знал, почему пытался думать о чем угодно, только не о предмете разговора. Пхичит шумно выдохнул, опустил ноги на пол и подался вперед: — Почему не будет? Если по обоюдному, то значит, ты понравился Виктору! Понравился, Юри! И ты же сам был влюблен в него очень давно!.. — Он — Виктор Никифоров. А я — неудачник с отклонениями, — ровным голосом прояснил Юри. Да, вот так. Виктору он ни к чему такой — бесполезный, как фонарь днем. А ночи, которых Виктор так боится, Юри хочет и может сделать лишь еще темнее. «Чтобы никто не видел твоего стояка? Или твоего искаженного наслаждением лица? О, это же так стыдно!» Игрушечный хомяк прилетел в лицо так внезапно, что Юри не успел даже вскрикнуть — не то что уклониться. — А вот это брось! — непреклонно заявил Пхичит, складывая руки на груди. — Тоже мне, завел тут шарманку: я плохой, а Виктор хороший, а мне даже смотреть на него нельзя — плакатик есть и хватит! — друг так натурально передразнил его голос, что Юри пристыженно уткнулся носом в хомяка. «Не хватит». Это Юри понял с горечью — но усталой. Ему было плохо без Виктора. Прошла всего ночь — но уже плохо! Без его утреннего «Солнышко встало, и ты вставай!», без его дневного «Юри, а чем займемся? Смотри, у меня есть несколько вариантов, но я уже выбрал парочку!», без его вечернего «А можно я посплю с тобой? Футон такой неудобный, пожалей меня!», без его ночного «Спокойной ночи, Ю-ури. Поцелуй на ночь?». Просто без него. Просто… просто… — Ну чего ты, чего ты, все будет хорошо! — Юри едва расслышал слова друга за каким-то нарастающим шумом внутри, но его руки на своей спине — почувствовал. А потом Пхичит прижал его к своей груди, зажимая между их телами игрушечного хомяка, так тесно, что тот запел бы, если б мог… Да, Юри снова думал не о том — чтобы только не думать о близости Пхичита, о его теле, в котором можно попробовать забыться. Попробовать забыть хоть на ночь — если не Виктора, то хотя бы себя, свое бесконечное желание! «Трахни его». Нет! — Пожалуйста, отпусти меня, не надо! — взмолился Юри, пытаясь отстраниться. Сердце заколотилось так, что должно было больно ударять Пхичита в грудь; сердце как предатель, словно быстрее хотело перегнать кровь вниз, чтобы… «Чтобы ты исполнил свои фантазии». Пхичит сомкнул руки за его спиной сильнее и пригрозил еще и ногами обнять («Я тут без тебя немного боевыми искусствами занимался, так что не провоцируй!»), если Юри не прекратит сопротивляться. Юри прекратил. Сначала глубоко выдохнул. Потом расслабил шею — опустил голову Пхичиту на плечо; спину — согнулся, позволяя кольцу рук обнять себя; ноги… Как только перестал сопротивляться — давящая спицей прямо в лоб боль ушла. Стало легче. — Вот видишь, я тебя обнимаю, и ничего плохого не происходит, — довольно объявил Пхичит. — Давай сфотографируемся на память? — Ни за что! — тут же отмер Юри и попытался отстраниться. На этот раз Пхичит его отпустил, но продолжил смотреть, улыбаясь. Так понимающе… Юри как удар под дых получил осознанием: он не противен Пхичиту. Даже после всего, что тот сегодня услышал… увидел… Почему?! — Почему тебе не противно? — не выдержал Юри. — Я же болен! — Юри, у тебя один диагноз. Ты — дурак, — припечатал друг, да так, что Юри голову опустил. Впрочем, ее тут же подняли за подбородок и заставили посмотреть прямо в непривычно серьезные черные глаза. — Вот скажи мне, когда в последний раз ты так реагировал на кого-то, что даже все практики не помогали удержать Эрос? Ты ведь всегда хорошо держал себя в руках, я помню! Юри растерялся. Выходило, что после разговоров с Крисом и анонимной помощи Мэд, приступы перестали выходить за границы легкой эрекции, да и мысли оставались мыслями. Пять лет с того случая никто не мог вызвать такой сильной реакции, чтобы Юри сам захотел близости, да еще так отчаянно, исступленно… Но никто раньше и не вторгался так беспринципно в его личное пространство, от Виктора же просто нельзя было отгородиться, как бы Юри ни пытался! «Ты не пытался отгородиться. Ты пытался прочувствовать его как можно ближе. Как можно глубже — вспомни, как ноги для этого раздвигал, как в спине прогибался, как…» — Ты прав, я давно ни на кого так не реагировал… Но это потому, что он не другие! — с пылом заговорил Юри. — Он — Виктор Никифоров, он лучший, он… Пхичит на его отповедь мягко рассмеялся: — Ты в него и правда влюблен. Юри промолчал. Как подсказывал долгий опыт дружбы с Пхичитом и Юко, отрицание влюбленности еще больше убеждает в ней собеседника. А Юри и сам не был уверен, что друг в своих выводах так уж неправ. В конце концов, это же Виктор Никифоров. Фэйсбук снова залез в колесо, и скрип вернул Юри в действительность: в темную комнату, в темные, непонятные разговоры, в темное, непонятное настоящее, в котором пора уже, наконец, разобраться. Тем более что сейчас есть, кому помочь. — И что мне теперь делать? — робко спросил Юри. — Ехать к нему, что же еще! — фыркнул Пхичит, будто иного ответа и подразумеваться не могло. Ехать… Снова увидеть Виктора… Снова обнять его или даже… «Снова увидеть его обнаженным, снова услышать, как он стонет твое имя, снова сдаться, отдаться ему, приняв свою суть, свои желания!» Снова потерять контроль. Нет уж. Повторения прошлого Юри не допустит. Он здесь затем, чтобы начать двигаться дальше.***
Но решил двигаться дальше не только он. Это случилось утром, когда Юри, собирая вещи, почти убедил себя, что впервые поступает правильно. — Юри, смотри!!! — Пхичит крикнул это слишком громко для почти семи утра в общаге. Так громко, что Юри дернулся и уронил сумку себе на ноги. Повезло, что вещи не рассыпались, не пришлось их снова собирать. Хоть в чем-то везет. — Не могу, мне по… «Мне пора», — хотел сказать Юри и выйти за дверь, но Пхичит подсунул ему свой телефон прямо под нос и нажал на воспроизведение. — Я официально подтверждаю, что завершаю свою карьеру в фигурном катании, — произнес Виктор на экране смартфона, а потом его силуэт осветился тысячей вспышек. Но даже звуки этих вспышек не могли заглушить бесконечные вопросы журналистов. Как не могли заглушить и ответы Виктора — потому что он молчал. — Почему он молчит? — хрипло выдавил Юри из перехваченного горла. Увидеть Виктора вот так, сейчас, неподготовленным, было словно неожиданно оказаться на глубине. Дышать не получается, а Виктор — словно бледное солнце, танцующее бликами вверху на водной глади, к нему стремишься, как к спасению… Юри хотел сделать этот вдох. Хотел прикоснуться к Виктору — такому усталому, изможденному, растерянному… — Сам не знаю! — Пхичит раздраженно нажал тысячу и один раз на кнопку громкости, но она уже была на максимуме. Виктор продолжал молчать — сидел, прислонив в своей излюбленной манере палец к губам, и растерянно скользил взглядом из камеры в камеру. На короткий момент он посмотрел, казалось, прямо в глаза Юри — сердце того остановилось, выпрыгнуло, разорвалось! — и снова отвел взгляд. В всегда живых, веселых голубых глазах была растерянность. Равнодушие. Смирение. Юри неверяще начал качать головой. Нет, это не мог быть его Виктор Никифоров, просто не мог! «Ты виноват в этом. Из-за тебя он ушел из фигурного катания. Ты сломал его, сломал своими глупыми страхами!» «Ты, ты, ты!!!» Пхичит вырубил видео на моменте, когда Фельцман, тренер — бывший? — Виктора, начал объяснять, что теперь живая легенда фигурного катания будет помогать тренировать новое молодое дарование, Юрия Плисецкого. Наступившая тишина была звенящей и укоряющей, пока не разорвалась тихим сигналом смс. «Ваше такси прибыло». Точно — вылет в Японию через час. В Японию, где теперь не существует Виктора даже как фигуриста. Где вскоре перестанут продавать даже плакаты с ним. — И что теперь думаешь делать? — осторожно спросил друг. Юри видел по его глазам, что Пхичит хотел встряхнуть его за плечи, развернуть — и отправить на ближайший рейс до Санкт-Петербурга, чтобы все предотвратить, исправить! Но рейсов в прошлое не существует — Юри бы давно купил на такой билет, все скупил бы, если б помогло! Он уже ничего не может исправить. Да и не знает, как: своим присутствием делал плохо, своим отсутствием сделал хуже. Он теперь еще и не врач больше. Вот как он может помочь? Как?! — Не знаю, — глухо ответил Юри на вопрос Пхичита. А потом на свой: — Не знаю!