***
На встречу он пришел гораздо раньше назначенного. Теперь, когда решился, ждать было просто невыносимо. Да и чем ему было заняться? Дел никаких; прощальные слова Мэд он обдумал не то что несколько раз, даже на нескольких языках: на английском, японском и даже русском, потому что о России мысли были постоянными. Точнее, о том, кто в ней остался. О том, кто в ней остался, казалось, говорили повсюду. И в университетском буфете, где Юри планировал заесть стресс и время, и в парке во дворе — да вообще на каждом углу. Конечно, может, и не о Викторе там говорили — но голоса прохожих сливались в сплошной гул, и в этом гуле Юри слышал свой приговор. «Виновен». А еще людей вокруг было слишком много. Непривычно, непривычно! Они наталкивались на него, потерянно бредущего по коридорам, извинялись или нет, шли дальше, а потом его плеча плечом касались новые и новые люди. К а с а л и с ь. «Ты же не обещал хранить верность, Юри. Дай себя коснуться — тебе ведь понравилось!» Юри сам не понял, как дошел до аудитории, где у Мэд сейчас проходило занятие. И уж точно не помнил момента, когда громко и отчетливо постучал — словно не было его! Но костяшки руки немного саднили, а за дверью раздалось строгое «Войдите». — Извини, у нас сегодня тесновато, — пояснила Мэд, сидя в дальнем конце маленькой комнаты, заставленной партами. Юри ее голос с трудом расслышал: когда на него обернулось по меньшей мере двадцать человек, сердце у него забилось так сильно, словно пыталось ударами выбить Юри обратно за дверь. Подальше, как можно дальше отсюда — слишком тесно, слишком много народа! «А мне нравится. И тебе понравится! Давай же, покажи наставнику свой Эрос на примере — тут столько напарников, вы-би-рай»! Юри хотел вы-бе-жать. «Вы-е-бать». — Садись, — Мэд указала на место прямо перед собой. На первой парте, особенно у нее на занятиях, и раньше никто не рвался сидеть — разве что старостам приходилось, — так что эти места всегда были вакантны. На стул Юри почти рухнул: пусть аудитория и была небольшой, шел он, казалось, минимум пару вечностей. Нет, по вечности на каждый шаг. Сзади зашептались. Тихо, неразборчиво, но почему-то в торопливом и рваном шепоте на чуждом языке Юри слышалось имя Виктора. «Они знают. Все вокруг знают, что ты натворил». Мэд показательно кашлянула — голоса тут же смолкли, словно кто кнопкой пульта щелкнул. — Еще раз услышу, как вы обсуждаете что-то кроме выданного мной диагноза, к экзамену не допущу без реферата на тему «Врачебная этика и деонтология», написанного от руки. Гробовое молчание стало настолько внимательным, что, казалось, последующие слова Мэд будут впитаны пытливыми умами даже раньше, чем она их произнесет. Юри еле улыбнулся: по студенческим будням он тоже скучал. Тут хоть понятно было, что делать: не болтай на лекции, готовься к семинарам, говори по теме и отвечай на вопросы. Тут не нужно постоянно думать, что делать с пациентом, когда ни одна книжная методика не работает и каждое слово оборачивается совсем не тем, чем ожидаешь. На мгновение Юри вспомнил свои сеансы с Виктором — и впился пальцами рук в колени. Нет, не сейчас! Когда он собрался с мыслями и поднял голову, Мэд смотрела на него в упор. — А знаете, раз уж мы затронули эту тему, то давайте-ка поговорим, как должен вести себя врач с пациентом. Сбоку мелькнуло движение — когда Юри растерянно повернул голову влево, увидел, как его соседка по столу тянет руку. — Он должен хранить врачебную тайну, — быстро проговорила девушка после кивка Мэд. — Хорошо, Элиссон, но поверхностно. Тайна на то и тайна, что не подлежит разглашению. Кто еще? Ну же, не стесняйтесь. И опустите руки, мы не в школе! Элиссон пристыженно опустила голову, а позади уже наперебой начали предлагать варианты ее одногруппники, пытаясь заработать оценку: — Он должен разработать план обследования больного для диагностики заболевания! — Должен назначать и проводить необходимое лечение! — Врач должен постоянно следить за здоровьем пациента и принимать своевременные корректировки в плане лечения! — Врач не должен сближаться с пациентом больше, чем этого требует постановка диагноза. — Психотерапевт должен быть собран, спокоен и внушать доверие! — Врач не имеет права вредить больному или оставлять его без лечения. Юри и так с каждым их словом опускал голову все ниже и ниже, а после последнего предложения ему вовсе захотелось сползти под парту. «И чем ты там хочешь заняться, Юри?» Исчезнуть. Сгореть горсткой пепла от стыда — он все, абсолютно все делал на сеансах неправильно! Мэд хлопнула в ладоши, останавливая начавших повторяться студентов. — Отлично! — она обвела всю комнату взглядом и, пусть на Юри не посмотрела, он понял, что она заметила его реакцию и осталась ей довольна. Наставник всегда и все замечала. — Мэтью, раз ты ничего не предложил, ответь на вопрос: имеет ли психотерапевт право отказать в лечении из-за личного отношения к пациенту? Юри невольно посмотрел вместе со всеми на полного парня, утиравшего вспотевший лоб. — Ну… случаи разные бывают… — начал тот, тяжело дыша. — Психотерапия — это ведь прежде всего доверие! Если его не возникает… или если с пациентом не удается наладить контакт, или… — То есть если я по какой-то причине не доверяю тебе, то имею право не пустить на экзамен? — прервала его Мэдисон. Раздалось несколько смешков; парень быстро-быстро замотал головой. — То-то же. Я должна передать тебя или всю группу целиком другому преподавателю, чтобы он принял экзамен. Так и с пациентом: если появляется личное отношение, которое, по мнению врача, влияет на ход лечения или может повлиять — он должен направить пациента к другому специалисту. Понятно? Все согласно загудели. Юри тоже коротко выдохнул: «Да, мэм». Это Мэд так хотела сказать, что он поступил правильно, отослав Виктора? Неправ был только в том, что не убедил его обратиться к другому врачу. Ничего, убедит. Попробует. — Ну как тебе занятие? — как бы невзначай спросила Мэд, когда студенты разошлись. — Это было… познавательно, — наконец нашел нужное слово он. Мэд хмыкнула на такое определение и, ловко заперев дверь ключом, направилась к своему кабинету. Юри, опомнившись, догнал ее. До кабинета они шли молча. Открыв дверь, Мэд пропустила Юри вперед; он шагнул в легкий полумрак и зажмурился, когда позади щелкнул выключатель. На стул, повинуясь указанию Мэд, Юри тоже опустился молча и, сложив нервно руки на коленях, принялся дожидаться не самого легкого разговора. Почему-то когда он раньше встречался с ней и намеревался скрывать душу за тысячей и одним замком (с рвом вокруг, чтоб уж точно близко не подобралась), было легче, чем теперь, когда вся защита снята. Разрушена. До основания, до самых глубоких воспоминаний, до самой сути. Страшно. — Расскажи мне все, что происходило между вами на сеансах, Юри. А я посмотрю, как можно вытащить вас обоих из дерьма, в которое вы устроили синхронные прыжки с вышки «так будет лучше!». Кхм. Если и можно было еще поэтичнее описать сложившуюся ситуацию — то Юри не знал, как. Глубоко вздохнув, он начал рассказ. Юри думал, что это будет тяжело, но стоило только признаться в первом — в опоздании на сеанс,— и стало проще. — Это было неловко, глупо и стыдно! — выпалил он, опуская взгляд на свои руки. Пальцы переплелись, сжались нервно — хотелось покрутить в них ручку… «Или что побольше?» …чтобы хоть так выплеснуть стресс, и Юри вдруг вспомнил, как уронил тогда ручку при Викторе. Да уж, хорош специалист: на первом же сеансе под столом от пациента прятался и… «…глазел на его ноги. На его длинные, красивые ноги, которые хотелось поцеловать, лизнуть напряженные мышцы, потереться о них щекой, спуститься ниже, взять пальцы в рот — а потом подняться выше и взять уже не пальцы!» — Что было дальше, Юри? — нетерпеливо окликнула Мэд, и он понял, что замер, слушая голос Эроса. Голос, что перечислил все его настоящие желания. Перед собой-то можно не оправдываться, их отрицая. — Во время консультации я пытался действовать по плану, что вы мне дали. Но чем больше я старался, тем хуже все выходило! — он хотел произнести это ровным, сухим голосом — все же не душу изливает, как пациент, а дает отчет, как врач, — но в тоне были жалоба и обида. На кого? На Мэд, на Виктора или на себя? Скорее, это был целый коктейль — на всех понемногу. «О да, ты же у нас любишь выпить». На его признание Мэд удивленно приподняла брови, и Юри поспешил продолжить. Поспешил отвлечься от Эроса. — Когда я спросил, что его беспокоит, Виктор лишь пожал плечами и сухо перечислил симптомы. Когда я спросил, не принимал ли он каких-либо препаратов, что могли повлиять на его состояние — он и вовсе разозлился! А потом… потом он начал отвечать на вопросы, которые я даже не успел задать, отгадывая их с полуслова. «Просто у тебя на лбу все написано. И вопросы. И ответы. И желания. И позы. Откинь назад челку». Юри быстро пригладил ее ко лбу ладонью. Длинные черные пряди попали в глаза, колючие и жесткие — но так лучше. — Тип пациента «Ванга» — строят из себя умных и опытных и показывают, что и так все знают, ничего нового ты им не расскажешь. Ну и выбрал же ты себе опытный образец! — сварливо произнесла Мэд. У нее тоже была своя система классификации пациентов, от нее Юри и проникся идеей разработать собственную, из прыжков в фигурном катании. Виктор и правда оказался четверным акселем. Этот прыжок Юри, в отличие от многих амбициозных фигуристов, желающих покорить непокоренное, даже в мыслях не осмеливался прыгать, предпочитая отступать — знал же, что упадет. И упал. «Напротив, встал! И не раз». — Я с самого начала допустил ошибку, — признался он и на этот раз не стал отводить взгляда. Мэд его не торопила, смотрела внимательно и выжидающе, ей хотелось открыться. Интересно, а каким сам Юри выглядел для Виктора? Было ли в нем что-то хотя бы наполовину столь же внушающее доверие? — Сначала я даже решил, что он не болен. Просто… просто на занятиях вы говорили, что на приеме пациенты могут испытывать тревогу, страх, беспокойство, неуверенность, подавленность, разочарование, что к этому надо быть готовым — надо отгородиться самому от таких эмоций и дать их высказать пациенту. Но Виктор не испытывал ничего! Он был открыт, снисходительно-вежлив и любопытен. Улыбался, шутил даже! — Однако ты все равно назначил ему еще один сеанс, — припомнила она. Юри было вскинулся: «Откуда вы?..» — а потом вспомнил. Он же записи пересылал. «Отредактированные. С вырезанными моментами ваших новых „методик“. Похвастайся ими перед наставником, Юри, вдруг ты совершил прорыв? Минет как средство для успокоения наравне с дыхательными техниками!» Да уж. Дышать тогда правильно не мог даже сам Юри. — Да, — он кивнул. — Я подумал, что мог просто не задать нужного вопроса, и решил еще раз попробовать в другой день, потому… — тут он замялся, но решил тихо признаться: — Потому что я возбудился. — Как Виктор отреагировал на твое предложение? — Мэд и бровью не повела на его слова, так что Юри немного осмелел: — Оно спровоцировало приступ. — На этих словах он задумался, припоминая детали. Этот сеанс, их первая встреча — было так ярко, необычно, нежданно! Но в памяти детали ускользали. «Надо было на камеру записывать. Тогда бы вспомнил детально и приступ Виктора. И свой». Стоило только подумать о своей реакции тогда, как это воспоминание зацепило другие. Острое желание закончить поскорее сеанс. Виктор замирает, лицо его белеет, на висках выступает пот. Непонимание. Виктор широко открывает рот, хватая воздух. Испуг. Виктор резко подается вперед, пытаясь… пытаясь… — Он хотел схватить меня за руку, — признался Юри глухо, прикрыв глаза, все еще в своих воспоминаниях. Рука зачесалась даже под свитером; он украдкой скользнул пальцами в рукав и обхватил запястье пальцами. Пульс толкался в них слишком четко и быстро. — Точнее, Виктор хотел просто дотронуться, прикосновения к голой коже останавливают его приступы, но… — Но ты боялся, что прикосновение спровоцирует тебя? Юри только кивнул. Тот страх, казалось, уже давно отступивший, снова поселился в горле, развернулся поперек дыхательных путей. — Я… я тогда так сильно испугался! — прошептал Юри, не в силах произнести это громче. «Так… сильно возбудился!» — Как ты остановил приступ? «Очумелыми ручками. Показать?» Пальцы сжались на запястье — голая кожа по голой коже, — и Юри поспешил расцепить руки. А потом и вовсе чинно положил их на колени. — Единственным пришедшим мне на ум способом. Коснулся его. Его щеки. А Виктору не хватило пробной версии, он захотел полную: схватил его запястье, притянул к себе, приковал — тесно-тесно, словно наручники, словно капкан, не выпускал! А Юри… — Хорошо, мы разобрались: прикосновений ты боишься, потому что они вызывают желание близости, — прервала молчание Мэд. — А вот почему ты так боишься близости, Юри? «Это нормально — бояться уголовно наказуемого деяния. А ведь трахаться по согласию совсем не то, да? Тебе же нравится власть, Ю-ури, нравится!» — Потому что это неправильно, постыдно, и… и я хочу помочь Виктору, давайте сразу начнем с его проблемы! — взмолился Юри, чувствуя, как испаряется жаром по коже вся решительность рассказать о своем прошлом. Слабак. Слабак! Мэд укоризненно поцокала языком: — И его вылечим, но у нас тут порядок живой, пусть и нездоровой, очереди. Юри, сейчас я хочу обговорить только твои проблемы. Вспомни, почему ты решил стать психотерапевтом. Это ведь было задолго до встречи с Виктором и совсем не ради него. Так ради кого, Юри? Снова смотрит… так пристально, так требовательно! Словно сканирует, словно тащит невидимым магнитом наружу признания-воспоминания-желания! У Мэд физический возраст под пятьдесят лет, психологический — все сто пятьдесят, это так давит опытом и умом — немудрено, что рядом с ней Юри все время терялся. И боялся того, что она может найти. «Тебя, Юри. Тут больше никого нет — все, что найдет, твое». — Я пришел ради себя, — признался он. Чтобы спать спокойно, чтобы жить спокойно, чтобы кататься спокойно! А не умирать от стыда, возбуждения и тошноты. Чтобы больше не сломать ничью жизнь. — Но это долгая история, а вы… — Вот совпадение, совсем никуда не тороплюсь, — она оборвала на корню его слабые попытки отмолчаться. А потом полезла в ящик стола: — У меня даже есть чай и печенье, так что ночь с тобой здесь точно переживем. Юри, сдаваясь, слабо улыбнулся — и улыбка еще держалась, когда он начал свой рассказ. Правда, больная и мерзлая, некрасивая, наверное, но Мэд ему на это не указала и вообще слушала, не перебивая. Второй раз пересказывать эту историю было не то чтобы проще… но Мэд умела слушать. И она не была Виктором, не была похожа на Виталия, не будила такое сильное желание, ей открыться было легче. Легче — как разница между поднятием трех тонн и двух, конечно, но… Смерть любимца. Забытые тренировки. Визит Виталия. Алкоголь. Просьбы остановиться, стоны, жар чужого тела, его близость, узость… Его ненависть. Испуг, отвращение, стыд. Боль — физическая и моральная. Страх — а вдруг узнают? Вдруг все — и родители — поймут, что он совершил? Непонимание — почему он остался безнаказанным? И бесконечное желание, постоянная эрекция, от любого жеста, от любого слова, от любого взгляда! Постоянно Эрос в голове — в теле, — не расслабиться! Постоянное чувство вины. «И желание наказания. Ах, накажите меня, накажите!» Наказания как раз не было. Словно все в порядке — но он же сломал человеку жизнь! И Виктору — Виктору тоже! — Нечистой совести обвинитель не нужен, — мягко проговорила наставник, когда он умолк, крупно вздрагивая от подкатившей к горлу истерики. — Ты здесь не маньяк, Юри. Ты здесь тоже жертва. Только жертва зацикливается на травмирующем опыте и пытается пережить его снова и снова. Чтобы вылечиться, тебе придется разорвать эту цепочку. «Как рубашку на груди, желая поскорее добраться до голого тела. Резко — чтобы пуговицы по сторонам брызнули! Ты же не раз хотел разорвать ее — на Викторе?» Виктор на этой цепочке стал замком. «О да, тебя на нем знатно замкнуло! Вспомни, как ты сжимался вокруг его члена в оргазме, вспомни!» Не будет он вспоминать. Просто потому, что не может забыть — сидеть все еще дискомфортно. — У тебя ведь вокруг так много людей, которые любят тебя, поддерживают тебя. Родители, Минако, Юко — ты рассказывал мне, что они постоянно тебе звонили. Даже эта соцсетевая пиявка! — Юри почему-то сразу понял, что она имела в виду Пхичита. А вот другу лучше бы про такое прозвище не знать… — Так почему ты их всех отталкиваешь? Почему не поделился переживаниями, а предпочел копить все в себе? Почему? Юри удивленно поднял взгляд на наставника, чувствуя, как перед глазами все начинает плыть от подкативших слез. Почему?! — Потому что и им сделаю больно! Я только это и могу! — Кажется, такие же слова он сказал тогда Виктору после своего признания. Кажется, Виктор придал им значения не больше, чем Мэд сейчас. — Можешь, — согласилась она, фыркнув. — Дурное дело нехитрое. А можешь не делать — это только тебе решать. А вот другим ты права выбора не даешь, ставишь их перед фактом — это, между прочим, эгоизм, недопустимый для психотерапевта. Ты хоть подумал о том, что сделал твой отказ с пациентом? Даже если не принимать во внимание панические приступы, то это ужасно — быть одиноким и даже не осознавать, что с тобой не так. Просто представь, каково ему сейчас: спать одному, просыпаться одному, одному идти на лед, где все взгляды направлены теперь не на него, одному возвращаться после тренировки, одному ужинать, одному… Юри не выдержал — крепко зажмурился и замотал головой. Хватит, пожалуйста! — Не давите, хватит, я понял! — взмолился он. В груди от нарисованной этими словами картины сдавило сильно — на воображение он не жаловался. «А ты представь Виктора не одного — представь его с собой. У тебя же и правда богатое воображение, Ю-ури». — Ты критикуешь себя годами, и это ни черта не работает, — безжалостно припечатала Мэдисон, не делая скидки на его состояние. Возможно, именно это ему сейчас и нужно было. Нужно было все эти пять вязких лет, где он мариновался в собственных страхах. — Попробуй просто принять себя, и ты увидишь, что будет тогда. «Принять в себя. И правда — попробуй». — С родными и близкими решили. А мне ты почему этого не рассказал? Юри ждал подобного вопроса. — Я рассказал, — признался он в еще одном обмане. — На вашем форуме. Правда, анонимно, но я был зарегистрирован под ником… — Кацудон, — она внезапно рассмеялась. Юри потрясенно посмотрел на нее — Мэд смеялась очень редко. Не взахлеб, не мелодично, просто обычным смехом — теплым таким. Совсем не обидным. — Я подозревала, что это был ты. Но, надо отдать тебе должное, до этого момента не была уверена. Последнее было сказано с уважением. Мэд не любила обмана (хотя сама постоянно обманывала всех на форуме насчет своего пола. Правда, она это называла проверкой, которую пока никто не прошел), но отдавала должное, если кто-то что-то мог от нее скрыть. Впрочем, гордиться этим Юри не спешил. Не сделал он ничего достойного. Мэд решительно постучала по столу пальцами: — Ладно, вернемся к нашим бара… свиным котлеткам, — она коротко улыбнулась и вновь стала серьезной. Юри поежился от ее проницательного взгляда. — Ты упомянул, что во время полового акта пытался причинить себе больше боли. Не хочешь говорить подробнее — твое дело, но расскажи мне, в чем смысл такого наказания? Смысл? Кто бы подсказал, как он выглядит, Юри его, может, и нашел бы. А так… — Я… — А так Юри не знал ответа на этот вопрос, но вполне понимал, насколько глуп был его поступок. Настолько, что стыд моментально расплескался на щеках ярко-красным и, судя по жару, сполз на шею. — Я просто хотел испытать то же, что когда-то причинил другому. Хотел таким образом извиниться — думал, станет легче! Юри пожал плечами, больше не зная, какими еще словами описать вторую самую большую ошибку в своей жизни. — Извиняются в лицо тому, перед кем виноваты. — Эти слова стали для него полной неожиданностью. Что? В лицо? Не хочет же наставник сказать… — Нет, я… я не смогу с ним встретиться! — Юри это почти прокричал. И спина у него зачесалась от желания обернуться — будто там, за дверью, сейчас стоит Виталий. Нет-нет-нет, пожалуйста, Юри не может с ним встретиться, только не снова, нет! «Первый раз всегда неловкий. Может, теперь, когда у тебя опыта побольше, услышишь совсем другие слова? Например: „Да, Юри, как хорошо, глу-у-убже!“». — Можешь-не можешь, а он уже здесь. — С такими словами Мэд взяла с подоконника одну из трех сидящих там безликих кукол и протянула Юри. Он принял ее дрогнувшими пальцами, словно оголенный провод, смотря только вперед, на наставника. Юри не мог заставить себя посмотреть вниз. Он ощущал тяжесть куклы, словно камнем на шее — только в руках, — тянущую на самое дно воспоминаний, и боялся шевельнуться. Боялся даже пальцы сжать на кукле, потому что знал — уверен был на сто процентов! — почувствует не неживую ткань, а живую кожу. Влажную от пота, в мурашках; почувствует вставшие дыбом волоски на не ее руках, руках, которые он когда-то сжимал, не давая бить по своей груди. Почувствует, как часто вздымается не ее грудь, как напрягается поджавшийся живот, когда раздается очередной крик-мольба. Юри замер, заледенел; ему казалось, что кукла вот-вот сделает вдох. Вот-вот взмолится: «Юри, отпусти, пожалуйста!» Нет, это просто кажется. Кажется! Куклу, как что-то мерзкое, захотелось выкинуть как можно дальше, не рассматривая. Но мерзким здесь был только он сам. Юри посмотрел вниз. Лицо у куклы было пустым. Совсем. Но это пугало меньше, чем если бы там было его лицо. — С прошлым нельзя расстаться, — заговорила Мэд, и голос ее был отстраненным, глухим, будто она сидела не за метр — за все двадцать от него. Юри осознал, что вслушивается, пытаясь уловить биение кукольного сердца. Ведь в ту ночь оно было таким громким! — Наше прошлое — это мы сами. Поэтому принять прошлое означает принять самого себя. — Я… — губы онемели, заледенели, Юри провел по ним языком — точно поранился, говорить стало больно. — Я не смогу… «Сможешь. Все могут. Можешь даже не просто поговорить с куклой — представь, что она надувная. Давно надо было такую купить, раз с людьми стесняешься, а с собой — не нравится!» — Сможешь. — Это была не вера. Это был приказ, эхом повторяющий приказ Эроса. В голове все поплыло, Юри испугался, что сходит с ума — точно сходит! — потому что на мгновение, короткое мгновение, у куклы появились голубые, полные слез глаза. — Кукла в твоих руках — это твоя связь с прошлым. Назови ее по имени и извинись. Только искренне, Юри. Хватит запираться. — Но я не знаю ее имени, — Юри хотел это воскликнуть, но вышла слабая, неубедительная мольба. Жалкий. «Знаешь». — Знаешь. «Ты много раз стонал его имя. И совсем недавно, когда Виктор заполнял эту пустоту внутри тебя, заполнял тебя! О да, у них же имена так похожи!» Не похожи. Виктор… Виктор один такой. И Юри больше никогда не сможет найти хоть что-то похожее, чтобы снова… снова испытать это чувство. «И ты ведь уже просил у Виталия прощения, помнишь? Слова так славно выходили из тебя, выбивались каждой фрикцией, каждым глубоким, до шлепков бедер, толчком!» Юри невыносимо захотелось встать. Прямо сейчас, чтобы внизу перестало так саднить, перестало напоминать о случившемся, словно пятно, клеймо, очередной шрам — только не на душе, а на теле, который не давал ему забыть!.. Он не сможет копнуть так глубоко в себя при Мэд. Это ведь личное, все равно что!.. «…дрочить на публике? Или наслаждаться минетом на катке, прямо как в твоем сне, Ю-ури?» Воспоминания подкрались душным туманом, осели мокрой росой на щеках и застелили глаза. Резко, словно по команде грамотного светооператора, мир вокруг потемнел, и не осталось ничего, кроме куклы с лицом Виталия в его руках. Юри думал, что забыл его. Но он — помнил. И высокий лоб, на котором редко не бывало синяка от торможения в бортик. И вечно — а в тот вечер особенно — искусанные губы. И красные, красные от злости, смущения и возбуждения щеки. Такие мокрые от слез, катившихся из его глаз. Голубых. Ясных, открытых, непонимающих и… ненавидящих. Голубых — как у Виктора. «Лучше вспомни, как узок он был. Как приятно было проникать в него на всю длину, как тесно-сладко он сжимал твой стоящий, твердый член с каждой попыткой оттолкнуть! Вспомни, как он смирился, расслабился — и как легко было двигаться тогда, скользить внутри, даже плавнее, чем лезвие конька по льду!» Скользить по его крови. Она была на простыни, на его бедрах, на бедрах Юри, на… на-а-а-а… а-а-а… — Юри, ты меня слышишь? Юри, давай закончим! — голос Мэд вклинился в его воспоминания так резко, что он почти потерял концентрацию. Нет, еще раз нырнуть в это не сможет, надо сейчас! — Прости-и-и-и! — провыл Юри, чувствуя, как срывается голос. Рыдания стояли в горле рядом с тошнотой, все это давило и не давало сделать вдох, все это давило — и убивало его. А ему надо жить, надо еще помочь Виктору! Юри втянул воздух шумно, сипло, с надрывом царапая горло. — Прости меня, Виталий! Прости-прости-sorry-gomen’nasai! Мне так жаль, так-ик сильно-сильно жа-ик-а-аль!!! Юри хотел говорить и говорить, и говорить, пока не выговорит все, накопившееся за пять лет тишины, но не мог. Не хватало дыхания, не хватало сил; он уже давно не видел перед собой ничего — только слезы жгли глаза, словно кислота, — но продолжал повторять одно слово на разных языках. Словно ключевую фразу, словно пароль, меняя раскладку клавиатуры и надеясь, что однажды хоть какой-нибудь вариант подойдет. Пожалуйста, пусть он отгадает пароль от своей заблокированной части и сможет, наконец, принять себя! Пожалуйста, он больше не выдержи-и-ит! Внезапно его руки, прижатые к мокрым щекам и вцепившиеся в волосы, отвели от лица. Юри, уже больше икая, чем плача, посмотрел через очки, тоже все его в слезах, на Мэд. Отпустив его руки, наставник протянула чистый платок с вышитыми в углу чьими-то инициалами — Р и С… или О… Юри не мог разобрать букв. Он принял платок дрожащими пальцами и, сняв очки, ткнулся в него лицом. Потом вжался сильнее, провел по одной щеке, перевернул сухой стороной и провел по другой… И начал тереть их — все ожесточеннее. Словно все воспоминания проступили на нем слезами, и теперь он хотел поскорее убрать их, пока не впитались обратно! Пока не засохли на нем… «Словно следы твоей спермы на животе Ви…» Все стереть! — Да, Юри, все правильно, — успокаивающе шептала где-то над его головой Мэдисон. — Вытирая свое лицо, ты вытираешь часть того прошлого, что тянет тебя обратно. Вот, посмотри, какой ты красивый и чистый теперь! Когда он взглянул перед собой, там было маленькое зеркало. Не совсем карманное, но и не большое; такое, что в нем можно было увидеть все лицо. И Юри видел, что у него покраснел и распух нос, щеки тоже были красные от растирания платком и влажные от слез, глаз вообще не было видно — уродливые щелочки со слипшимися ресницами… Он не считал себя красивым. Но больше и не испытывал к себе прежнего острого отвращения. «Теперь ты сможешь принять себя. Принять меня. Нам будет хорошо вместе, Ю-ури». Хотелось бы в это верить. Вернуться к разговору они смогли только минут через тридцать, когда Мэд отпоила его горячим чаем. Вяжущая кислость красного каркаде, столь любимого наставником, еще чувствовалась на языке, когда она заговорила: — Знаешь, я не была уверена в этом, когда консультировала тебя через форум — да и сложно вообще давать объективную оценку человеку, которого ты никогда не видел, — но сейчас, складывая тебя и Кацудона воедино, я все больше склоняюсь к выводу, что у тебя не сексоголизм. Если бы Юри еще пил чай, он бы сейчас прыснул им прямо Мэд на листы, рисуя красными разводами очередные картинки для теста Роршаха. А так он только кашлянул и неверяще спросил: — П-почему? — Потому что у тебя не сексоголизм — а сексопаника какая-то! — Мэд поставила локти на стол и переплела пальцы, прижимая их ко рту. Юри уже знал этот жест: наставник в замешательстве. Последний раз, когда она так делала, Юри подошел с просьбой отпустить его практиковать на родину. Права была Мэд, что сомневалась. — У тебя не бесконтрольное желание секса, а тотально контролируемая боязнь его, боязнь вообще любой близости, даже прикосновений! Это так, но… но как же — как же тот случай пять лет назад? Он тогда себя точно не контролировал! — Я же вам все рассказал! Рассказал, с чего все началось — это было помешательство, это было нездоровое влечение, это было… — Гиперболизация обычного сексуального влечения под воздействием алкогольного опьянения и всё это на почве глубокой депрессии, — чеканя каждое слово, продолжила за него Мэд, и Юри завис, проигрывая в голове ее слова. Точнее, пытаясь проиграть — слишком длинный диагноз, сексоголизм был короче! Короче… Проще… Закралась мысль, что именно поэтому он сам себе его и поставил. Но тогда все… все эти мысли, которые с ним постоянно — это не болезнь? Такого Юри принять не мог. — Нет же! — запротестовал он и сжал руки на коленях в кулаки. Нет, это неправда! — Если бы все было так, то прошло бы со временем, но это желание — оно навязчивое, постоянное, непрекращающееся. Оно не дает думать ни о чем другом! — Хорошо, раз так считаешь — то ты не против небольшого теста? — Пусть это и было вопросом, Мэд уже достала чистый лист бумаги и ручку. Кажется, ему предлагают выбирать между «не против» и «конечно, не против, мэм». «Не ты один любишь доминировать, Юри. Что ж, можете сыграть в игру — вдруг понравится?» Больше наставник ничего доставать не стала — удовлетворившись его тихим «хорошо», она начала задавать вопросы из головы: — Тебе часто требуется сексуальная разрядка, иногда по нескольку раз в день? «Да хотя бы раз в день! Но ты же давишь эти желания в себе, только во сне они могут выйти. Тут нужно спрашивать, сколько раз в день ты спишь — вот и ответ». — Один. Иногда два раза, — признался Юри, утыкаясь взглядом вниз. «Между ног. Не насмотрелся?» — В постели с партнером ты будоражишь фантазию другими сексуальными сценами? «Для этого обязательно быть с кем-то в постели? Да у тебя это кино в голове постоянно! А в свой кинозал никого на последний — задний — ряд не приглашаешь». — Нет, — это была правда. Секс с партнером у него был всего… целых два раза, в первый он вообще был не в себе, а во второй… — Или да. В тот раз… С Виктором я думал о Виталии. «О своих ощущениях в нем. Добивался сходства». — Пытался искупить вину, да, я помню, — Мэд кивнула и снова что-то черкнула в листе. Юри подавил желание вытянуть шею, чтобы рассмотреть, что именно — но унял любопытство. Наставник от него ничего скрывать не будет — тем более что сейчас он, можно сказать, ее пациент. — Ты предпочитаешь мастурбацию занятиям полноценным сексом? — Да, — над этим вопросом Юри даже не раздумывал. Да. Лучше справиться с возбуждением самому, чем… чем причинить боль другому. Он всегда так считал. Пять лет жил с этой уверенностью, с этим наказом! Но что, если все было зря? Что никакой болезни нет, а он только… «…только зря оттолкнул Виктора. Уничтожил его — с ничего». Лучше бы он действительно оказался болен! — Недельное отсутствие секса вгоняет тебя в депрессию? Юри не знал, что может его из этой депрессии выгнать и в какую сторону вообще бежать — о чем честно признался наставнику. Мэд не стала уточнять, снова что-то черкнула и задала новый вопрос. Вопросы, вопросы… вроде разные — но все об одном, Юри вскоре даже смущаться устал. Он плохо спал ночью, да и предыдущей тоже, он был совершенно вымотан и физически, и морально, он, кажется, пять лет разрушал себя и всех вокруг из-за надуманной причины, в которую настолько поверил, что… «Дал своему желанию имя и предпочел отгородить свои мысли от него. Предпочел играть жертву и жалеть себя — это же так удобно!» Когда вопросы закончились, Мэд откинулась на спинку стула, даже не подсчитывая результаты — или что она там себе помечала. Юри смиренно ждал приговора. — Ты так долго убеждал себя, что результат… неоднозначен, — наконец заговорила она и нахмурилась, вперив в него тяжелый взгляд. Юри на это извиняющеся опустил голову: «Простите за неудобства. Вот такой я неудобный пациент и ученик. Вы еще не видели, насколько я неудобный врач». — В чем я уверена точно — в том, что ты упрямец, а упрямство не лечится, — Мэд усмехнулась и взлохматила свои волосы — уже растрепанные. Юри вдруг понял, что она тоже устала. — Но ты определенно можешь справиться сам со своим желанием, ведь сорвался всего два раза. В первый — из-за алкоголя и эмоциональной неустойчивости после смерти любимца. Во второй — Виктор тебя сам спровоцировал и был, кстати, не против. — На этом имени Мэд неприязненно поморщилась: видимо, после того разговора осталась от Виктора не в восторге. — Больному только дай волю — будет глушить приступы тем, что под руку подвернётся! «О, ты так и норовил в его руки подвернуться». — И что мне теперь делать? — прозвучало как-то беспомощно, но Юри и правда нужна была помощь. Все эти пять лет — нужна. Если бы он признался раньше, если… Может, тогда бы он смог лучше держать себя в руках? Смог бы помочь Виктору сразу, не допустил бы его ухода? Это все его вина. Слабость и трусость — его вина. — Самоубеждение — страшнейший яд и сильнейшее лекарство, — туманно произнесла Мэдисон. — Ты, как психотерапевт, должен это понимать. Ты должен прекратить себя травить и начать уже лечить. Должен… Должен… Юри подавил обреченный всхлип. Долги распускались на нем, как цветы на сакуре по весне — обильно, окутывали розовым туманом и сладким запахом обязательств. Вот только это зрелище было далеко не настолько красивым. А Мэд продолжала: — Лечить врача сложнее всего. Пациент, разбирающийся в психологии, все равно что человек, пьющий плацебо и не верящий в него. Я не смогу тебя в чем-либо убедить. Я смогу лишь подвести тебя к двери в новую жизнь, без комплексов и болезней, а открыть ее должен ты сам. Сам. Как много страха и ответственности в этом слове! Страх не справиться, страх подвести, страх не оправдать надежды… Страх сорваться, поддаться Эросу, навредить, ошибиться… Юри уже достаточно сделал ошибок. И устал бояться. — Я… готов открыть дверь, — произнес он тихо, но твердо. — Пожалуйста, укажите мне путь. Мэдисон широко улыбнулась. От этой улыбки — такой по-знакомому теплой — у нее четче проступили морщины в уголках глаз, носа, на лбу… Юри впервые подумал, что Мэд, пусть и выглядит очень молодо, на деле ровесница его мамы. И чувства, что он к ней испытывал, были похожими. — Путь ты и сам смог бы найти. Но я так понимаю, ты не слушал, что говорил на сеансах Виктор, а только пялился на него. «И трогал — в качестве лечения, ага». — Я слушал! — пылко возразил Юри. — Член свой ты слушал, — припечатала Мэд. — А надо было — пациента. Я, как твой супервизор, могу лишь помочь советом или скорректировать направление — лечить за тебя я не буду. Так что задание тебе на сегодня: переслушать записи всех сеансов и завтра мне сказать свои мысли насчет методики лечения. Постарайся проанализировать не только записанное, но и то, что ты вырезал. Хоть бы постарался стыки сделать более ровными, наглец! — Юри открыл было рот, чтобы оправдаться — хоть попытаться! — но Мэд подняла руку, останавливая его. — От них и будем плясать. Юри послушно закрыл рот. Он чувствовал себя настолько усталым, что не был уверен, сможет ли хоть шаг сделать в нужном направлении, не то что сплясать! Да и танцевал он всегда неважно: на ноги наступал, в парном катании с Юко из-за этого поначалу тяжело было; подруга смеялась, что у него душа — прямо как у Виктора — широкая, места нужно больше, в одиночном катании… — Иди, а то ты уже спишь на ходу, — от наставника не укрылось его состояние. Хотя у Юри не было ни сил, ни желания что-либо от нее скрывать. Да и все монстры из-под кровати уже были вытащены, просвечены фонарем и наречены обычными коробками. Не страшными. — Еще на стол мне упадешь, нос разобьешь, а про меня и так слухи нехорошие ходят, не оправдаюсь потом. Про Мэд ходят слухи, что она вампир — и пьет кровь студентов, потому так хорошо сохранилась. Юри считал это бредом, а Пхичит первое время постоянно проверял его шею и запихивал в карманы чеснок. Но если Мэд и была вампиром — то энергетическим, а Юри… …так рад был дать ей выпить всю свою боль. Самому бы так научиться. «Ты всегда можешь ее отсосать…»***
Тот долгий разговор выпил его и физически (столько-то времени на месте просидеть), и морально (столько-то метров души вглубь перекопать). Так что Юри и сам не знал, откуда взял силы. Может, таблетка Мэд помогла, а может, энергетика Пхичита как прежде была заразительнее простуды по осени, но он смог прослушать почти все записи, прежде чем отрубиться прямо за столом. Прямо в наушниках под легкомысленный голос Виктора. «Утомил он тебя». Горизонтальные намеки Эроса тоже были какими-то уставшими, слабыми и тихими. Они даже не пробились в сны. Хотя Юри все равно спал очень муторно: видения зажигались вереницей праздничных фонариков, а потом трепались, мигали, путались и гасли, словно в ураган. Глазом урагана, его центром был Виктор. Кто же еще. Впрочем, в промежутках почему-то возникал Пхичит, с упреками пытающийся уложить его в кровать, а потом сны снова затаскивали в свой омут… «Глубже, глубже!» …и там опять был Виктор. Когда Юри внезапно открыл глаза, отчего-то тяжело дыша, за окном уже окончательно стемнело, но в их комнате горел свет: Пхичит всегда ложился поздно. Хотя и непонятно, зачем ему был нужен верхний свет, если на телефоне и ноутбуке есть подсветка… Потянувшись за своим телефоном, Юри чуть вслух не застонал от прострелившей боли в спине. Неужели это после… нет, после ночи с Виктором болело не там, так почему же… А. Юри вспомнил, что за прослушиванием часа два сидел на стуле, подобрав под себя ноги, потому как в комнате было холодно. А потом в какой-то момент держать голову поднятой стало тяжело, глухая боль просверлила шею будто насквозь, так что он прилег щекой на стол, прямо на свои короткие, корявые пометки ручкой. Конечно, тогда Юри этого не заметил: он не был поклонником подобной росписи по телу. Это он понял только сейчас, когда Пхичит сначала долго на него пялился, беззвучно шевеля губами, а потом попросил не двигаться, сфоткал, отзеркалил — и с довольством раскрывшего дело сыщика зачитал Юри некоторые тезисы. Повезло, что это были невинные слова: «Причислил диагноз Виктора к четверному акселю». А вот если бы отпечаталось чуть пониже, где было… «Сам прыгнул аксель ему на член? И больше, чем четыре раза?» Юри вспыхнул и резко накрыл щеку ладонью. Да нет же, там не было ничего такого! Но он дописывал сквозь сон и не помнил… не помнил, что именно выводил корявыми, слабыми буквами. Писал он на английском: Мэд запрещала использовать японские иероглифы, говорила, так проще будет привыкнуть к чужому языку; пусть он и не собирался показывать ей черновой лист, как-то на автомате получилось. Теперь, замеченные, чернила жгли кожу. Словно какое-то клеймо, словно тайные мысли, проступившие бегущей строкой на лбу. Пусть не на лбу… но вдруг еще и там? Да, Пхичит сказал только про щеку, но это не значит, что не отпечаталось еще где! Надо срочно умыться! Общая ванная комната с рядом умывальников и душевых кабинок была как раз на их, втором этаже. Юри шел к ней быстро, закрываясь рукой — и что, что время позднее, мало ли увидит кто, и тогда!.. Мысль, что вряд ли кто-то что-то поймет при беглом взгляде, отчего-то не пришла в его голову. Как и мысль, что в душевой может кто-то быть. — Ой! — это они вскрикнули почти одновременно, когда Юри, не сбавляя скорости, резко завернул в открытую дверь и чуть не сбил с ног выходящую девушку. — Юри? — это произнесла уже она удивленным голосом, пока Кацуки наклонялся за ее упавшим на пол полотенцем. — Это и правда ты? На миг его растерянность вытеснила все остальные мысли вроде желания скорее смыть чернила — да Юри вообще про них забыл! — и прочего. Но этот голос… он был очень знаком. Так что когда выпрямился, Юри уже знал, кого увидит. На ней была серая пижама, оттеняющая смуглую кожу; ногти на прижатых к груди руках привычно были выкрашены красным; короткие волнистые волосы сейчас были собраны в неряшливый хвостик — за что она, кажется, почувствовала себя неудобно и попыталась убрать падающую на лицо прядь за ухо. Юри невольно улыбнулся: похоже, стеснительность все еще была их общей болезнью. Стеснительность и нерешительность. — Доброй ночи, Бьянка, — поприветствовал он. — Тоже не спится? — смущенно спросила она, все еще стоя в проеме. — Скорее, просто заснул… неудачно, — Юри показал свою щеку и быстро прикрыл ее ладонью. Бьянка понимающе рассмеялась и отошла в сторону, пропуская его к умывальнику. И сама осталась — «У тебя ведь полотенца с собой нет. Да не волнуйся ты, я только рада поделиться!». Юри решил не отказываться от помощи. Так вышло, что с Бьянкой они уже давно помогали друг другу. Познакомились еще на первом курсе; тогда Мэд, как завкафедрой психологии, договорилась с консерваторией, с учениками которой они делили общежитие, о сотрудничестве: музыканты записывают мелодии для психологических сеансов, расслабляющие, чтобы и пациенты, и начинающие врачи чувствовали себя уютнее, а студенты психиатрии помогают музыкантам преодолевать боязнь сцены. Юри поставили в пару с Бьянкой. И он в этом находил иронию: что у него, что у нее получалось не очень. Просто дуэт неудачников — но ее мелодии, дерганные, не в ритм, не успокаивающие, а даже наоборот, сбивающие и раздражающие лучше всего описывали его эмоциональное состояние. Они вместе проработали только год на первом курсе, а потом еще полгода перед тем, как Юри вернулся на родину. Кстати, к последнему году что она стала намного лучше играть, что он научился держать себя в руках, их дуэт даже приводили как-то в пример… Впрочем, сейчас Юри, кажется, разучился обратно. А она? Как у нее дела? Этот вопрос он и задал, как только вытер лицо и убедился в зеркало, что весь компромат отмыт. «Но мысли-то не смоешь, да, Юри? У них паста более стойкая, въедливая». Их хотя бы не видно. «Гляди, не думай громко, а то снова проступят. Эта девочка ведь не знает, с кем ей приходилось работать!» — Дела? — Бьянка задумалась, машинально принимая протянутое ей полотенце. — Знаешь, на удивление хорошо. Я даже в концерте неделю назад участвовала, аккомпанировала на пианино, — тут она замялась и бросила на Юри беглый взгляд. — А ты? Почему решил вернуться? Я думала… что уже больше тебя не увижу. «Решил вернуться, потому что больше некуда было идти». — Я просто понял, что слишком рано ушел от своего супервизора, вот и приехал за помощью в запутанной ситуации, — туманно объяснил Юри и облизнул пересохшие губы. На вкус они были мыльные. «Да, пусть Мэд тебе поможет разобраться, как не думать о Виталии, когда спишь с Виктором». Юри резко опустил голову, чтобы Бьянка не заметила выражения его лица. Невыносимо! Почему… почему эти мысли не оставляют его, даже теперь, когда он во всем разобрался? Когда выговорился? А если они его так и не оставят? Что тогда? Отчаяние начало подступать липким, тошнотворным комком к горлу; Юри гулко сглотнул. Ему просто нужно расслабиться. Расслабиться… Он покосился на Бьянку, что неловко комкала в руках полотенце и смотрела то на него, то на дверь. А может, попросить ее, как в прежние времена?.. «Попросить помощи в расслаблении? О, она явно в тебя влюблена, может, даже будет не против!» Юри отмахнулся от этой насмешливой мысли — но не от своего неожиданного плана. Подбирать музыку для определенной цели, под определенное эмоциональное состояние… это было так необычно. Раньше, когда был фигуристом, Юри просил тренера выбрать что-нибудь из доступного. Без разницы, что — главное, чтобы на это можно было поставить программу. А музыка… это просто музыка. Когда ушел из спорта, музыка стала ему требоваться реже — только в качестве эксперимента при симбиозной работе с учениками консерватории, и то там он не давал советов и указаний, не выказывал пожеланий, а полностью доверялся Бьянке (может, в этом и была ошибка, надо было ее направлять…). А вот Виктор — не такой. Он создавал свои собственные программы, и ему писали музыку для новых. Надо же, Юри когда-то мечтал, что и сам будет так делать… Пора прекращать мечтать и начинать творить их историю. — Бьянка, я хотел попросить: не могла бы ты, как раньше, сыграть мне на пианино какую-нибудь мелодию для сеанса? Только… — тут Юри замялся, не зная, как это описать. А потом бессильно развел руками. — Только она должна быть… ну, особенной. «О, заказываешь музыку для секса?» Музыку, чтобы поверить в себя. Бьянка сначала удивленно хлопнула ресницами, а потом отчего-то облегченно улыбнулась: — Все-таки ты по-прежнему слишком хорошо понимаешь меня, — она склонила голову набок и снова убрала прядь волос с лица. Юри озадачился: он что-то не то сказал? — Я уже давно, со времен нашего знакомства, хотела сказать тебе спасибо. Я не рассказывала раньше, но до тебя работать со мной отказалось трое студентов, они сказали, что от моей игры хочется бежать куда подальше, а не расслабляться и открывать душу, — Бьянка горько дернула уголком губ. — Я тогда совсем потеряла веру в себя, хотела уже уйти из университета, но ты, — ее взгляд обжег такой безумной благодарностью, что Юри стало неловко, — ты смог показать, что я не бездарность. Только благодаря твоему терпению я начала больше работать над собой, чтобы тебя не подвести! И чтобы тебе — понравилось. Пусть ты никогда не говорил мне плохого слова, я все понимала и старалась стать лучше. И вот, когда достигла нужного уровня, начала работать над идеальной мелодией для тебя. Я писала ее год, — она застенчиво улыбнулась и опустила взгляд на свои пальцы. Они пробежались по полотенцу, словно по клавишам пианино, быстро-быстро, а потом замерли. — А когда хотела вручить — ты уехал. — Прости, — Юри отчего-то почувствовал потребность извиниться. Бьянка замахала руками, смеясь: — Да не за что извиняться, Юри! В конце концов, ты же здесь, — она немного помолчала, что-то прикидывая. — Когда ты уезжаешь? — Завтра. — Уже так скоро! — У меня самолет днем. — Тогда завтра утром я принесу тебе диск, — пообещала Бьянка и добавила в ответ на его невысказанный вопрос: — Хочу передать его… лично. Из рук в руки, понимаешь? «Хочет тебя коснуться. Понимаешь?» «Хочет тебя. Понимаешь?» Нет, она просто проявляет дружеские чувства! Пора перестать во всем искать подтекст. — Буду очень благодарен, — Юри мягко улыбнулся — и заставил себя не отдернуться, когда Бьянка, неожиданно качнувшись вперед, поцеловала его в щеку. — До завтра! — бодро прокричала она и выбежала наружу. Юри же настолько растерялся, что даже Эрос никак не прокомментировал этот поцелуй. Обратно до комнаты он тоже шел, закрывая щеку рукой. Не потому, что там был видимый след, просто… Просто впервые подобное прикосновение не обожгло душным возбуждением, а всего лишь приятно согрело. «Да, Юри, приятно! Поцелуи и должны быть приятными — чем ниже, тем приятнее!» Смотря с кем. Кажется, обратно он дошел быстрее. — Не угадаешь, с кем я только что… — начал было Юри, растерянно потирая щеку, как его перебили. — Замри! — прокричал стоящий на коленях Пхичит, вытягивая в его сторону руку. Юри замер. — Что случилось? — отчего-то прошептал он, боясь даже моргнуть. Пхичит в это время заглянул под его кровать и, цыкнув, поднялся на ноги. — Да Фэйсбук опять пропал! — пожаловался друг. — Я всего лишь хотел его сфотографировать в фруктах, вытащил из клетки, а как отвернулся за телефоном — этот комок наглости куда-то укатился! Причем перед этим успел весь виноград надкусить, вот! — он потряс перед Юри и правда погрызенной гроздью. Положив ее обратно на тумбочку, Пхичит снова окинул комнату сканирующим взглядом, а потом устало выдохнул, сел на кровать в позу лотоса и с интересом посмотрел на Юри. — Так что ты там хотел мне рассказать? Уже можно двигаться? Юри, осторожно и глядя себе под ноги, прошел к своей кровати. Хомяка видно не было, но садиться, прежде чем тщательно прогладить рукой одеяло, он не рискнул. — Я встретил Бьянку, — медленно начал Юри, скользя взглядом по комнате. Фэйсбук — рыженький, его должно быть хорошо заметно, да еще он достаточно крупный для хомяка… где же он? — А, это та девчонка, мелодии которой я ставил себе на будильник? — с готовностью вспомнил Пхичит. Юри укоризненно покачал головой: нехорошо это, смеяться над чужими неудачами… но первые творения Бьянки и правда больше подходили для утреннего будильника, чем для расслабляющих сеансов. — И что она хотела? — Она пообещала завтра принести диск с мелодией, записанной специально для меня. — Это было так необычно. Еще никогда и никто не делал ничего специально для него. Представлять, как он будет слушать этот диск, уже сейчас было… страшно волнительно. Похоже на чувство, когда читаешь предсказание из печенья судьбы или гороскоп — но все же немного не то. Скорее, на чувство, когда идешь к грамотному психологу. Страшно узнать, как видят тебя другие — Бьянка ведь обещала, что в этой мелодии отразит его, Юри. Но с этой музыкой… — С ней, думаю, мне будет проще сконцентрироваться на сеансе. А еще — может, вернуться на лед хотя бы для себя. Этого Юри вслух не произнес — Пхичит сразу бы ухватился за эту мысль и затащил его сегодня же к Челестино, на каток. Да и страшно было возвращаться после такого длительного отсутствия! Но вернуться — хотелось. Программа, поставленная на эту музыку, наверняка сможет раскрыть его, сможет унять его волнение и боязнь сцены! Сможет унять его Эрос, помочь приручить его. Да, все началось на катке — там же и надо это закончить. «Кончить. Воплоти сон наяву». — Я буду очень рад, если у тебя действительно получится, — Пхичит ослепительно улыбнулся и задумчиво качнулся вперед-назад, тихо скрипнув кроватью. — Даже завидую. Может, мне тоже к ней обратиться? Я люблю композиции из «Король и фигурист», очень люблю! Но я ведь катаюсь, чтобы популяризировать этот вид спорта на своей родине, и однажды вернусь в Таиланд с собственным ледовым шоу, с собственной музыкой — не присвоенной и переделанной под себя. — Юри, кажется, не смог сдержать удивления, потому как Пхичит ойкнул, прижал руку ко рту — а потом рассмеялся. — Забыл, что хотел сделать тебе сюрприз и позвать на шоу, когда все будет готово. Ну да я все равно не смог бы держать это в себе! Слушай, — его глаза загорелись энтузиазмом, — тебе там точно понравится! Все будет ярким, цветным, броским! Чтобы вызывало только улыбку, чтобы все катались ради веселья и радости, а не калечили себя ради очков. Там ты точно не будешь так волноваться и бояться — потому что мы будем выступать вместе! Всем составом фигуристов нашего возраста! Пхичит мечтательно зажмурился, наверняка в красках представляя себе это, так что Юри не осмелился рушить его мечты своим отказом. — Буду с нетерпением ждать, — пообещал он. В конце концов, кто знает, может, к тому времени он изменится. Вылечится. Перестанет бояться — и захочет, действительно захочет, снова выйти под свет прожекторов и внимание тысяч глаз. Но не сейчас. И не завтра. И не… Пхичит хлопнул в ладоши, отвлекая его от вычисления примерных сроков. Они наверняка растянулись бы далеко и надолго. — Так, у тебя завтра сложный день, снова разговор с мегерой, а потом еще и перелет. Так что давай-ка спать! — А как же Фэйсбук? — растерянно спросил Юри. Пхичит почему-то не выглядел особо переживающим. У него, конечно, есть еще два хомяка и возможность купить хоть десяток новых, хоть хомячью ферму, но… — Да если б это было в первый раз! — Пхичит махнул рукой и фыркнул. — Эта мелочь — самая неугомонная, постоянно заставляет меня переживать. Прямо как ты. — Юри всегда поражался способности друга переводить тему. — Но я знаю, что он вернется. Вот как. Юри тоже надеялся вернуть себя прежнего: влюбленного восторженной любовью в фигурное катание — в катание Виктора. И сейчас впервые осмелился на это надеяться — хотя и знал, как зыбка и коварна эта надежда. Но она же ведь лучше постоянной неуверенности?***
Утром Юри проснулся, уткнувшись в Фэйсбука. Точнее, хомяк сам лег на его фэйс и ткнулся, судя по дыханию, мордочкой в нос. Юри даже шевельнуться не успел, как откуда-то сбоку на него зашипел-зацыкал Пхичит. Друг вообще запретил ему двигаться, пока не сделает хороший кадр («Он же так мило спит! Просто невероятно! Юри, поверь, если бы ты его видел, ты вообще отказался куда-то вставать, чтобы не разбудить его! Хотя скоро увидишь — сейчас я только сделаю еще пару десятков кадров на всякий случай, обработаю лучшие фильтрами и покажу. А пока закрой глаза и притворись спящим. Спящим, а не мертвым, Юри, дышать можно! Но осторожно»). В общем, по этой причине он снова опоздал. — Ну сейчас хоть имел совесть запыхаться, — такими словами встретила его Мэд. Юри сдавленно пробормотал приветствия-извинения и практически рухнул на свой, стоящий на прежнем, вчерашнем месте, стул. Уф, пора бы заняться своей физической формой, а то нехорошо он дышит после такой короткой пробежки, да и видок у него наверняка взмокший и раскрасневшийся, ужас. Впрочем, Мэд все устроило: — Кстати, выглядишь намного лучше, — произнесла она, смерив его задумчивым взглядом. — Мне уже не хочется проверить твои вены или попросить сдать анализы на наркотики. Выпил вчера таблетку, что я дала? — Юри поспешно кивнул, все еще не доверяя слова своему срывающемуся голосу. Мэд тоже кивнула своим мыслям. — Значит, назначу тебе курс алпразолама: успокоительные тебе сейчас не повредят. Но помни: таблетки это не панацея, они просто помогут тебе стабилизировать свое состояние в первое время, пока ты переосмысливаешь тактику поведения с пациентом. Вообще Юри не хотел принимать лекарства. Боялся, что и на них может подсесть, боялся, что они истончат его и так пергаментный самоконтроль… но вчера он впервые спал спокойно и всю ночь. А когда проснулся — выветривающиеся отголоски сновидений были приятными и теплыми. — Что там с твоим домашним заданием? — Мэд перешла к делу, видимо, решив, что с посторонними разговорами покончено. — Как вы сказали, я переслушал все записи, — с готовностью ответил Юри. Пусть это и было не совсем правдой: когда он вчера вернулся после встречи с Бьянкой, ему было не до продолжения. Но, даже если бы Фэйсбук не пропал, Юри все равно бы не стал дослушивать эти записи с механическим, потрескивающим от низкого качества, голосом. Он и так прекрасно помнил каждое слово, произнесенное Виктором. Даже те, что в записи были вырезаны, спрятаны, как постыдная сладкая фантазия. Особенно те. — Выяснил причины возникновения приступов? — Наставник спросила так, что по ее тону Юри догадался: она знает ответ. Но не скажет, пока он либо сам не угадает, либо не окажется достаточно близок. Хотя у него как раз был вариант. — Виктор на одном из сеансов упомянул, что задерживал дыхание каждый раз, когда отец ему что-либо запрещал, — медленно начал Юри. Не потому, что не был уверен в правильности догадки, нет — просто перед глазами у него возникло лицо Виктора: с его привычной улыбкой и с совсем непривычным, каким-то печальным взглядом в сторону. — Думаю, его до сих пор душит именно неодобрение отца. Просто сейчас, когда пик его формы прошел и стало сложнее удерживать лидерство, внешнее давление усугубило давление внутреннее. — Ты прав, — сдержанно похвалила его Мэдисон. Юри незаметно облегченно выдохнул. — Всегда в первую очередь проверяй семью: часто именно родители оставляют в нас самые глубокие травмы. По-хорошему, в таком конфликте надо бы провести семейную терапию — то есть поговорить с обеими сторонами, желательно собрав их вместе… Но на это требуется согласие их обоих. Юри сомневался, что Виктор на такое согласится. Отца его он не знал, да и не видел ни разу, но отчего-то чувствовал, что упертостью Виктор пошел в него — так что случай был особо тяжелый. — Без согласия психотерапевт не имеет права вмешиваться в личную жизнь посторонних людей и нарушать врачебную тайну пациента. Но тут такая ситуация: твой договор с Виктором расторгнут, да и ты отказался от продолжения врачебной деятельности, так что, формально, у тебя развязаны руки, — Мэд проговорила это каким-то непонятным голосом: то ли подбадривающе, то ли неодобрительно. Пускай Юри и так знал, что она не одобряет абсолютно каждый его поступок в случае Виктора — но раз уж все изначально пошло не по правилам, то ему и терять нечего? — А что я скажу? — Юри поджал пересохшие губы, а потом нервно облизнул их. Волнение отчего-то резко подкатило к горлу, словно к уху уже сейчас прижали гудящую трубку с набранным номером отца Виктора. «М-м, знакомство с родителями? Здравствуйте, мистер Никифоров. Я лечащий врач и любовник вашего сына. Не хотите поговорить?» — Это тебе решать, — она покачала головой. — Могу подсказать разве что все хорошо перед этим продумать, чтобы, помогая Виктору, не повесить тяжелое чувство вины на его отца. А то если проблемы у одного убудут, а у другого появятся, проблем меньше не станет. Это называется… — Закон сохранения проблем? — предположил Юри. Кажется, он сейчас скрестил физику и психологию, но науки всегда тесно связаны друг с другом… — Не лечение, а калечение. Юри издал растерянное «оу». Понятно. Он и так боялся даже мысли, что придется связаться с отцом Виктора, а сейчас вообще появилось чувство, что у него самого паническая атака будет. «Паническое расстройство все-таки передается половым путем?» — А вот по поводу самого Виктора… — Мэд задумалась, выстукивая пальцами какую-то мелодию по столу. Юри смутно угадал «Лунную сонату» Бетховена, которая раньше довольно часто тихо играла в ее кабинете. — Лучший совет, что я могу дать — не отвергай его. Гораздо проще разбираться с тем, что ты сделал, чем с тем, что мог или не мог бы натворить. Юри и сам это понимал! Но: — Но тогда я снова буду испытывать к нему желание! И как быть? Вы сказали, что я не сексоголик, но это точно ненормально! Мэд дождалась, пока он выговорится, и ответила спокойным голосом: — Если ты легко возбуждаешься и постоянно хочешь заниматься любовью с объектом своих сильных чувств, это не значит, что ты сексоголик. Патология начинается, когда секс становится сродни наркозависимости: ни дня без «дозы», причем неважно, у кого ты ее возьмешь. — Юри затих, переваривая информацию, а наставник продолжила: — И вообще, я думаю, ты заставляешь себя думать только о сексе, прячешься за своей болезнью, не хочешь открываться. Чего ты так боишься, Юри? «Своих желаний. Того, что попробуешь — и понравится». — Повторения прошлого, — тихо обронил он. — Нет, ты боишься будущего. Боишься позволить себе стать счастливым. — На это было нечего возразить — пусть он не боится, а скорее считает, что не достоин этого счастья… Результат один и тот же. — Кстати, второй момент, который я хотела сказать тебе еще вчера: перестань отделять Эрос от себя. Неловко будет, если сексоголизм твой подлечим, а расстройство личности схлопочешь. Вот и будет тебе закон сохранения проблем, — она тихо усмехнулась. — Помни: первый шаг к выздоровлению — осознание проблемы и ее принятие. Виктору твоему тоже не мешало бы это признать. Да, он стареет. Да, есть фигуристы моложе и сильнее. Да, вероятно, пик его славы уже прошел. И что? Он здоров, ручки-ножки имеются — кататься может, и еще есть люди, которым нравится, как он это делает. Постарайся ему это показать. «Показывай наглядно, чтобы наверняка. Докажи, что тебе нравится его катание — на тебе». Юри вздрогнул всем телом, словно пытаясь стряхнуть эти мысли. — Если я так ему скажу — боюсь, спровоцирую приступ, — поделился он опасениями. Он и так спровоцировал их достаточно, даже когда не планировал! А тут — каждое слово даже не как гвоздь, как прыжок на крышке гроба. Не лечение, а вандализм. — Как раз третий совет: с пациентом надо говорить твердо, прямо, — отрезала Мэд. — Кто еще скажет ему правду, как не врач? Потому я и против ваших отношений за рамками «врач-пациент» — с любимым человеком поневоле будешь слишком мягок, чтобы его не обидеть. А так нельзя, когда третьей в ваши отношения вклинивается болезнь. Будешь юлить и говорить завуалированно — в один момент обернешься, а Виктор уже открыл свой шкаф с домыслами и присматривается, какой бы выбрать, попутно уклоняясь от валящихся скелетов. И тебе не понравится его выбор, Юри. Не давай человеку с расшатанной психикой увидеть двусмысленность — конечно, он будет сомневаться! Как? Юри жил двусмысленностями, говорил намеками и ходил тайными дорожками, боясь брать на себя ответственность. Говорить прямо… будет тяжело. «Потому что, если начнешь говорить прямо, не сможешь скрыть свои влажные фантазии». На прямом пути вообще скрыться — негде. Больше наставник ничего не говорила, даже не смотрела на него, уставившись куда-то на стену позади и снова выстукивая «Сонату». Юри неловко поерзал на стуле. Она так дает понять, что ей больше нечего сказать? Ему пора идти и не отнимать больше время? — Спасибо за вашу помощь, я постараюсь учесть это в выборе лечения, — Юри поклонился из положения сидя и собрался было встать, но Мэд его остановила. — Обожди, — коротко приказала она и продолжила только через две минуты и двадцать семь секунд (Юри пытался занять себя счетом). — Паническое расстройство можно лечить и не медикаментозно, раз у твоего Виктора от одного упоминания таблеток аллергия развивается и слабоумие обостряется. Вот не зря говорят, что все спортсмены — глупые! — Казалось, она никак не могла забыть тот спор, еще в Хасецу. Ну, Виктор умеет производить неизгладимое впечатление. — Конечно, это нежелательно, сложно, и вообще я буду отрицать, если кому-нибудь расскажешь, что это я посоветовала — но можно. — Как? — неверяще выдохнул Юри и с жадностью начал вслушиваться. Если такой способ действительно существует — это же чудесно! Казалось, даже за окном посветлело, только музыки «Алилуйя» не хватало для полной картины божественного вмешательства. И пусть Мэд на роль ангела не подходила — было бы голосование, все бы в универе единогласно выбрали ее в правители адресом пониже, — но если получится, то как это еще назвать, если не чудом? — Для предупреждения развития дереализации необходимо соблюдать много правил: полный отказ от вредных привычек… «Секс — это не вредная привычка, Юри. Не отказывай». — …ведение активного образа жизни… «Секс — достаточно активный образ жизни. Наставник рекомендует сама!» — …получение ежедневной физической нагрузки в разумных дозах… «Секс утром, днем и вечером. Думаю, это вполне разумно». — …сбалансированный и полноценный рацион… «Анал, минет, ролевые игры». — …и достаточный отдых. «Полежать после всего в кровати. Голыми». — Главное: соблюдай этот режим. Следи, чтобы Виктор вовремя ложился спать, вовремя вставал. «А пункт насчет "вставать" включает в себя помощь с избавлением от утреннего стояка?» Юри гулко сглотнул, да так, что даже сам почувствовал, как у него дернулось горло. Кажется, соблюдать эти правила будет тяжело в первую очередь именно ему… Но он постарается. — Значит, так я смогу… смогу его полностью вылечить? — да, вот что действительно сейчас его волновало. Мэдисон не стала убеждать его, что стакан наполовину полон и вообще вода там до прежнего уровня поднимется сама. Она не любила лгать — и всегда говорила правду прямо: — Бывает по-разному: может наступить полное исцеление — а потом качели качнутся обратно. Или не качнутся. Или ничего не изменится. — Но я смогу так убрать все симптомы его расстройства? — Юри не хотел сдаваться. Сам понимал, что не хочет слепой надежды, но… но надежда ему как раз сейчас была нужна больше всего. — Это зависит от слишком многих факторов. Но вообще нельзя убирать все симптомы, — Мэд покачала головой. — После такой капитальной уборки, особенно если она была проведена некачественно — а у тебя опыта мало, — или если пациент склонен к самообману и умеет обманывать окружающих — а Виктор в этом просто чемпион, — очень часты случаи рецидивов. То есть симптомы убираются, скажем так, не с корнями — и потом прорастают вновь. Сложно перестроить организм, который привык уже функционировать определенным образом. Вот как. Юри чувствовал себя, будто ему подарили связку шаров, на которой можно взлететь, и тут же лопнули все разом. Так лопнула его окрыляющая надежда. — Но ты можешь дать ему якорь, за который он может зацепиться во время приступа, — продолжила Мэд, видя, как он сгорбился. Юри поднял на нее осторожный взгляд. — В своем лечении ты выбрал правильную методику: чтобы Виктор, раз ему помогают прикосновения, представлял во время приступов, как касается кого-то. Работай в том же направлении. Но ты не учел тот факт, что на первых порах довольно сложно так сразу приспособиться — нужно нечто более… — она пощелкала пальцами, подбирая слово, — более материальное, вот. Какой-нибудь парный атрибут, что вас свяжет — например, одинаковые или парные кулоны. Кулоны? Юри растерялся. Юко когда-то давала ему один из парных, но Такеши его отобрал — за что она потом долго на него дулась… И снова он думает не о том. Сейчас речь не о его прошлом и боязни связать себя с кем-то, а о Викторе и его будущем. — Хорошо, благодарю, я подумаю над этим. Мэдисон встала из-за стола, и Юри понял, что разговор окончен. Он поднялся осторожно, словно боялся растрясти какие-то важные знания, еще не разложенные по полочкам в его голове. Их и правда сегодня было получено много, очень — а наставник подвезла еще порцию: — И самый главный совет, Юри, — произнесла она, стоя от него на расстоянии какого-то шага. — Не сдавайся. Никогда. Человек — единственный вид, способный на самоанализ, единственный вид с генетическим токсином неуверенности в себе. Неуверенность для нас нормальна — но вместо того, чтобы разрушать себя сомнениями, может, лучше будет просто спросить, чего хочет Виктор? Начни слушать других — это твоя прямая обязанность, как психотерапевта. — Но я не… — попытался возразить он, вот только Мэд коротко сжала его плечо, прерывая. — Знаю, ждешь, пока вылечишься, и тогда вернешься к этой стезе. Хватит ждать, Юри. Хатико ведь из Японии, ты должен понимать, что даже самое верное ожидание, самое благородное самопожертвование все равно оканчивается холодом смерти. Грейся, пока можешь. Ее подбадривающая улыбка была горькой. Мэдисон в свои годы была одинока — не потому, что не нашла пару, а потому, что потеряла. Ее муж тоже работал на кафедре психологии и часто задерживался на работе, дополнительно занимаясь с детьми из проблемных семей — в Детройте таких преступно много. Естественно, многие родители не хотели, чтобы их проблемы выходили за стены дома: на одно из занятий отец явился за дочерью с пистолетом, начал угрожать, ударил ее, приказывая скорее идти домой… Мистер Райт заступился за нее — и получил две пули в грудь. Это произошло, когда Юри был на первом или втором курсе, так что пусть Мэд и не говорила — он знал все в подробностях. Как знал, что она до сих пор просит учебный отдел университета не отдавать кабинет, где вел занятия ее муж, другому преподавателю, и каждый вечер после собственных занятий приходит туда. За своего мужа Мэд и продолжала помогать нуждающимся на анонимном форуме, потому и писала, притворяясь мужчиной. Смерть — единственное, что нельзя исправить. — Но если я не смогу… — Никаких «но», Юри, — отрезала она уже своим привычным, твердым голосом. — Все, что после слова «но» — лошадиное… — Я понял! — он даже руки поднял, сдаваясь. Понял. — Спасибо. Того, что было потом, он сам не ожидал — что уж говорить о Мэдисон. Она, когда Юри сам внезапно ее крепко обнял, растерялась и, кажется, даже перестала дышать. Резкий — как и она сама — запах ее духов забился Юри в нос, и это был запах уверенности. Он вдохнул его всей грудью, пытаясь запомнить, и отстранился. С первой, по-настоящему искренней спустя долгое время, улыбкой. — Ну что ты будешь делать — помял мне блузку, — сердитым голосом посетовала Мэдисон, но ее красная блузка все еще была идеально выглаженной, а сердитость — наигранной. — Иди уж, а то опоздаешь на самолет. Юри кивнул и повернулся к двери. Он уже готов был сделать шаг за порог, как Мэд сзади прокашлялась и окликнула его. — Ты ничего не забыл? — На ее протянутой ладони лежал потертый доллар. Тот самый, что Юри вернул ей прошлым днем, когда сообщил, что больше не может и не хочет быть врачом. Он и сейчас, спустя почти два дня, все еще не был уверен, что хочет взять слова и монетку обратно, но машинально потянулся к ней… Мэдисон сжала ладонь в кулак как раз, когда он почти коснулся ее пальцами. — Отдам, когда вернешься. Юри опустил руку и кивнул, принимая условия. Вернется, куда он денется-то? Он же спортсменом был. Когда-то давно. Боролся за медали, даже когда не было шансов на победу. Да и откуда им было взяться, если он предпочитал на все закрывать глаза и вообще прятаться от мира, от близких, от себя? Так что пусть даже сейчас он снова лишил себя шансов, пусть Виктор теперь даже говорить с ним откажется, не то что принимать его сомнительную помощь — Юри решил перестать сдаваться. Но сначала ему нужно зайти кое-куда до аэропорта…Прохлада губ твоих Пленила душу вмиг. И загнала в тупик нас Судьба сейчас. Безумна буря чувств, И я упасть боюсь, Но я вновь к тебе вернусь…*