Дым в зеркалах, И слишком сильно давит на шею тревога. Теряешь свой страх, Но боль внутри будет жить еще очень долго. С эмоцией, полной абсурда, Так просто лишиться рассудка…*
Ночи Виктору казались монстрами, поджидающими под кроватью. Предстоящие дни были того хуже — кровать оставалась дома, так что монстры просто караулили, не скрываясь, за каждым углом. И пусть их было много, самых разных, имя у них имелось одно на всех: страх. Хотя дни все-таки были лучше. Днем хоть кто-то находился рядом с ним: Яков, Милка, Юрка, даже Гоша, что в своем гриме к новой программе и то был не такой страшный, как Виктор в зеркале по утрам. У него самого синяки под глазами от недосыпа были гораздо более фиолетовые, чем Гошины французские тени, и ватными дисками не смывались. Суперстойкий макияж, бюджетный метод — без мам, пап и стилистов. Надо б запатентовать, ага. Хоть какое-то разнообразие. А так по утрам у Виктора был быстрый завтрак, прогулка с Маккачином (обязательно на поводке), потом на каток. День проходил в тренировках, где он играл в тренера — настоящий тренер ведь Яков, его Юрка пусть и материл, но слушался. Виктора он пока просто материл — на катке в Хасецу заморыш был послушнее. Климат там, что ли, покладистый? Возвращался домой Виктор под вечер, снова гулял с Маккачином, кормил его и планировал завтрашний день (планирование больше было похоже на «Повторить, но не взбалтывать»). Потом всегда была ночь в попытках поскорее забыться сном… В этот раз Виктор проснулся в четыре утра. Вчера — в три; уже успех, глядишь, скоро и в нормальное время будет вставать. Оптимистичные мысли с трудом пробивались в голову: мозг пылал, грудь давило так, что ребра должны были не трещать — измельчаться в муку высшего сорта; мокрая простынь привычно облепила второй кожей, а пододеяльник — третьей; Маккачин («Да, это пес, а не хрень из ужастика, мозг, прекрати!») с торопливым шорохом лап по ковру крутился возле кровати и поскуливал. Кажется, кое-кто опять кричал во сне. «Распевался. Раз уже не фигурист, но все еще человек сцены, можно попробовать себя в вокальном искусстве». Виктор обессиленно упал обратно на кровать, сморщился от отвратительной сырой прохлады белья и подумал: «Мир, спасибо, конечно, за новый день, но лучше бы я помер». Вот только мир уже давно не слышал его желаний. Мир отлично умел притворяться глухим, и уже три дня после конференции Виктор мечтал обучиться этому навыку — чтобы тоже не слышать эти шепотки за спиной. Хотя куда там за спиной — вопросы «И что будете делать дальше?», «Вы так рано ушли. Это из-за здоровья?», «Чем вы больны, Виктор? Это смертельно?», «Это заразно?!», «Это что-то из ЗППП?» ему уже без стеснения задавали прямо в лицо и микрофоном тыкали туда же, словно членом в порно. Достали. Вставать в такую рань он не решился, так что до будильника спал урывками, муторно, просыпаясь от резкой дрожи в теле и снова старательно закрывая глаза. Неудивительно, что в семь вместо отдыха он чувствовал, будто его пару раз переехал каток для заливки льда — или Яков на него прыгнул. Нет, три Якова. В общем, вставать он не спешил. Просто ждал, пока перестанут трястись руки. В этот раз ожидание заняло семнадцать минут. На десять больше, чем вчера. Виктор нашел в себе силы ухмыльнуться — бьет собственный рекорд, как в старые времена! — и включил интернет на телефоне. Первым пришло сообщение от Криса. «ХЭЭЭЭЭЛП!!!!!!!!!!!!!!!!!» Если бы сообщение было голосовым, Виктор бы наверняка оглох вместе с половиной дома. Немного помявшись, как сапер перед обезвреживанием бомбы (от Криса редко можно было ожидать что-то тихое и невинное), он открыл сообщение. Телефон завибрировал снова. «Вик, лапа моя, душа моя, мой самый честный друг, ответь — я еще в форме? А то я набрал слишком много на этих банкетах! И мне кажется, я больше не нравлюсь Филу! Скажи, может, мне чего-то не хватает? Не щади меня, я от тебя все приму! Только будь нежнее~». Скользнув взглядом по этим строкам, Виктор вновь вернулся к прикрепленной фотографии. На ней Крис стоял перед зеркалом в одних черных стрингах (у Виктора, кстати, есть такие же — по приколу как-то купили одинаковые) и фотал себя на айфон. Даже губы «уточкой» вытянул, насмешливо щурясь в камеру. Позер. Да и нашел проблему! В Крисе чего-то могло быть слишком много. Но чтобы не хватало… не, такого на своем веку Виктор не припоминал. Отписав успокаивающее: «Золотце, был бы судьей, поставил бы 10 баллов ;)», — Виктор лениво листнул ленту и погасил телефон, развалившись на кровати в позе звезды. «Теперь только так звездой побыть можешь». Внутренний голос уже не особо задевал Виктора. Просто живого места в нем уже не осталось, все — сплошная застарелая боль, прижженная словами «Я решил уйти». Решил. И ушел. Маккачин процокал когтями по паркету (надо бы подстричь) из кухни, запрыгнул на кровать, покрутился в ногах и улегся, приготовившись сладко вздремнуть — Виктор положил на теплое лохматое брюхо босую ногу. Так хорошо и спокойно, что никуда идти не хочется. А надо. Нет, если он не придет на тренировку, его выискивать никто не будет… «Просто забудут». Потому Виктор взял в привычку не опаздывать. Второй привычкой стало продумывание плана на день вперед — чтобы свободного времени оставалось как можно меньше. Меньше времени, меньше мыслей, меньше причин для паники, больше шансов не вскрыться из-за растрепанных нервов и бессилия. Простой лайфхак: надо тратить время, пока оно не потратило тебя. Планирование как средство для продления жизни — тоже можно запатентовать. «Да кому ты со своими идеями нужен». Виктор упрямо мотнул головой, отбрасывая эти мысли. Нужен — Юре. Пусть засранец его не уважал, за старшего не считал, в спине гнуться не торопился и упрямо норовил отогнуть средний палец, Виктор признавал, что сам в этом виноват. Так боялся возраста, что позволил сопляку вести себя с ним на равных. Даже не так — скорее, сам нырнул в этот пубертат, отказываясь всплывать во взрослую жизнь и делать глоток серьезности. Виктор зажмурил сухие, слезящиеся от недосыпа глаза. Так, ладно, что там по плану?.. Сейчас на каток, вставить пропистонов Юрке, потому что артистичность тот вообще не вывозит и упорно вместо мира во всем мире пытается скинуть на всех ядерную боеголовку — примерно так выглядит Агапэ в его исполнении. А после тренировки надо бы наведаться по одному адресу… Если бы сейчас в окно влетел журналист и спросил: «Виктор Никифоров, а зачем вы решили найти первого любовника вашего озабоченного доктора?», Виктор бы в ответ молчал, наверное, как на конференции, посвященной своему уходу (может, разве что удивился бы эффектному появлению). Просто потому, что и сам не знал. Хотел отвлечься от своей проблемы, покопавшись в чужих? Нет. Точнее, да, но не только. Скорее, он просто хотел удостовериться во всем сам — до сих пор не верил, что Юри способен на что-то настолько плохое. Юри же правильный. Юри же, наоборот, хочет избежать плохого. «И тебя. Это правильно». Виктор зябко натянул одеяло повыше, кажется, вместе с задремавшим на нем псом. Может, если он увидит этого человека своими глазами, поговорит с ним, сумеет отвратить себя от Юри? Сможет уже забыть его, не вспоминать каждый раз при приступе, не провоцировать новый приступ, вспоминая его прощальные слова? Было бы славненько. Было бы славненько вообще забыть все, оставить эту тему, но глупая, назойливая идея найти Виталия шипами цеплялась за его воспаленный мозг с самого возвращения домой. Не уходила, как обычно бывало, не забывалась даже ночью. Словно больной, эти дни Виктор тратил все свое свободное время на поиски — и, как ни странно, нашел. Пусть в спорте сложно стать по-настоящему заметным, сам спорт никого не забывает. Виталия Коробченко, например, помнили списки Российской Федерации фигурного катания. Помнили и его адрес, и даже телефон. Телефон, кстати, оказался недоступен, а по адресу Виктор собирался съездить сегодня. Да, сначала на тренировку, потом на метро до Бухарестской (хотя последнее время настроение было конкретно так на эту станцию отправиться без метро — но бухать и ускорять физическое разложение было так себе выходом)… Звонок в дверь прошелся по этим планам, словно канцелярский нож по бумаге. Гостей Виктор не ждал. А вот гость спокойно ждать, пока ему откроют дверь, не хотел: позвонил еще раз, настойчиво, пока Виктор даже дышал через раз, имитируя состояние «меня нет дома, зайдите никогда». И еще раз. На пятом Виктор сдался — сел на кровати, поежился от холода, накинул халат и пошел к двери. А когда открыл ее — пожалел, что не имеет привычки смотреть в глазок. — З-здравствуй. Первым желанием Виктора, когда он увидел, кто стоит за дверью, было притвориться, что не узнал и вообще все азиаты на одно лицо, и закрыть дверь с улыбкой и словами: «Я суши не заказывал, вы ошиблись адресом». Но почему-то он сказал: — Здравствуйте, доктор Кацуки.***
«Жду приглашения на свадебку! Чур я буду другом жениха!» — прощальные слова Пхичита все еще вгоняли Юри в краску. Наверное, не стоило позволять другу ходить с собой по магазинам до самолета — хорошо хоть сфотографировать покупку не позволил! И вообще, какая свадьба? Юри едет как врач! «Но ты же отказался им быть, нет? А, понял — у вас ролевые игры!» Юри невесело опустил голову и посмотрел себе под ноги. У них с Виктором одна игра, правил которой он не знает. Да и вообще не знает, как себя вести! Слишком ответственная игра, в которой он еще не заслужил права участвовать. Можно сказать, это даже Олимпийские игры — вот только вместо пяти колец у них было два. Зато оба золотых. В который раз Юри вытащил из кармана куртки бархатную коробочку и уже умело откинул большим пальцем крышку. Ну вот, какая свадьба — это просто талисманы! Гладкие отполированные ободки совершенно недвусмысленно сверкнули свадебным маршем, и Юри, захлопнув крышку, торопливо вернул коробочку в карман. Талисманы, талисманы, просто талисманы… «Не забудь, что в России при женитьбе надевают кольцо на безымянный палец правой руки». Юри вцепился руками в шапку, натягивая ее на запылавшее лицо. Да лучше бы он, как и посоветовала Мэд, выбрал в качестве связи какие-нибудь парные кулончики!!! Но просто кулончики недостойны Виктора Никифорова. Его шея — для золотых медалей. «И красных засосов». Удивительно, но в этот раз Юри спокойно пропустил сквозь себя мысль Эр… свою мысль. Может, привык? А может, просто у него и так этот день был сплошным удивлением. Например, удивительно, что его ноги не приросли к ступенькам. Звучало глупо — но, поднимаясь по лестнице, с каждым шагом Юри думал (надеялся!), что вот сейчас не сможет оторвать ступню, потому что она приклеится к этой обманчиво чистой ступени. И не придется подниматься наверх! «Так ты поэтому не поехал на лифте? Юри, ты такой неисправимый трусишка!» Еще было удивительно, что на этаже, где жил Виктор, Юри не встретила охрана. А как же приставучие фанатки, не менее приставучие журналисты и все такое, Виктор ведь так популярен, даже уход из спорта (тем более он) не должен был свести популярность на нет — хоть пара человек на страже должна быть! «Да, от тебя охрана точно нужна». Но на охрану была и еще причина: при панических приступах и постоянном страхе это даже стало бы разумной мерой. Но Юри тут же слабо улыбнулся своим мыслям: такая же разумная, как и прием лекарства. Вот только Виктор не был поклонником разумности. На предпоследней ступени Юри замер в нерешительности. Дверь напротив него была обычной, ничем не примечательной. Даже номер «51» был не из золота. Может, ошибся адресом? «А ты думал, тут к двери красная дорожка будет расстелена, на которой ты сможешь прилечь в извиняющейся позе?» Дорожки тоже не было. Юри точно посмеялся бы над собой и своими ожиданиями, если бы его не замутило от волнения, мгновенно облепившего все тело потом. Нажать на тоже вполне обычный, без мелодии фанфар или гимна России, дверной звонок было тяжелее, чем в свое время выйти первым на лед. Тишина. Юри задержал дыхание, прислушиваясь. Нет, все и правда тихо: за дверью ни шагов, ни голоса… Юри еще раз вдавил кнопку. Пусть даже Виктора нет, значит, подождет его здесь! Но он не уйдет, больше не уйдет, пока не убедится, что Виктор здоров. Юри сжал руку возле звонка в кулак — уже затекшую, — но не опустил и снова позвонил. Будет сидеть под дверью на коврике, если понадобится! А может, Виктор ушел на тренировку? Или адрес оказался неправильным? Но адрес Виктор дал ему сам — когда то ли в шутку, то ли всерьез приглашал к себе в гости. Ему не было смысла обманывать! Палец вдавил кнопку звонка уже в четвертый раз — кажется, она отпечаталась на подушечке. Пятый… Дверь распахнулась неожиданно, и Юри порадовался, что она открылась не наружу — отойти не успевал, так что спустился бы по этой лестнице быстрее, чем по своей карьерной. И обратно подняться также вряд ли смог бы найти силы. — З-здравствуйте, — слово вылетело прежде, чем Юри успел его обдумать. Виктор смотрел на него, словно на привидение. Словно не ожидал увидеть. Хотя почему «словно»? Юри ведь и правда не предупредил о своем визите — что бы сказали родители на его невежливость? «А что бы сказали родители, узнай о твоем „лечении“? Ой, точно. Они же знают!» Придя в себя, Виктор сложил руки на груди и произнес слова таким официальным тоном, какого Юри у него не слышал ни на первом приеме, ни даже в интервью: — Здравствуйте, доктор Кацуки. Юри дернулся, как от удара. На «вы», «доктор» и по фамилии. Комбо-атака по совести, критический урон по решительности и вообще фаталити. Побежден всего одной фразой — но проигрывать Юри привык. Не привык, что Виктор Никифоров больше не будет побеждать — вот единственное, что его волновало сейчас. Так волновало, что других мыслей в голове не осталось. — Я больше не доктор, — растерянно произнес Юри совсем не те слова, с которых планировал начать свою речь. Он эти слова вообще говорить не хотел — только в очередной раз признался, что неудачник! Опозорился! И перед кем — перед своим бывшим пациентом! Перед Виктором. «Больше не твоим. Обидно?» Не то слово. Если Виктор и удивился, то не подал вида. Он просто привалился плечом к дверному косяку (халат раскрылся на его груди, чуть-чуть обнажив бледный сосок — Юри зацепился за него взглядом и не мог оторваться). «За просмотр денег не берут». «Таблички „не трогать“ тоже не висит». «Да и у тебя уже — не висит…» — Тогда чему обязан визиту, не-доктор, надеюсь, хоть еще Кацуки? — холод в голосе вполне успешно заменил ледяной душ. Да что там — сарказм грозил затопить соседей, но Юри даже не согнулся под давлением иронии. Заслужил. Честно заслужил, не спорит. Он растерянно поскреб щеку пальцем. Как бы сказать… «Не можешь сказать — покажи». То ли от трения, то ли от мыслей, но щека заметно потеплела — Юри наверняка покраснел. — Я… — он замялся, прокашлялся и решительно вскинул голову, уставившись Виктору прямо в глаза. — Я хочу поесть кацудон с тобой! Я хочу видеть, как ты побеждаешь, а потом вместе идти есть кацудон! — и закончил тихо: — Потому что он такой вкусный только с тобой. После этих слов Юри потупился. Бака-бака-бака, зачем это выпалил? Виктор же теперь точно уверится, что намерения у него несерьезные, глупые!.. Виктор рассмеялся. Удивительно, но правда рассмеялся, так солнечно, что Юри растерянно залип на его приоткрытый рот… Приятно снова слышать этот смех… Но самым приятным удивлением за день стал неожиданный лай. А потом Юри на плечи надавили тяжелые лапы, а мокрый язык чуть не слизнул очки. — Ой! Не… не на… Виктор! — Маккачин, сидеть! — Облако кудлатой шоколадной шерсти перестало заслонять весь мир, и Юри смог выдохнуть. А потом стал поспешно утирать лицо рукавом куртки — наверняка он сейчас весь мокрый, челка в зализанных вихрах, про очки и говорить нечего, смотреть противно!.. Но Юри был счастлив — он не знал, что Маккачин нашелся. Все еще винил себя в этой потере — Ками-сама, так винил! — но теперь… Это хороший знак! Не случилось ничего непоправимого, а карьеру Виктору они тоже поправят. Вместе. — Прости, сам не знаю, чего это с ним — никогда раньше Макки не бросался так на незнакомцев, — Виктор, казалось, и правда был растерян таким поведением пса — даже снова перешел на «ты». Смутившись, Юри достал из кармана собачье угощение в виде косточки — зоомагазин оказался в аэропорту, и пусть Юри не был уверен, что Макки дома, но надеялся… — Это нечестно! — в голосе Виктора была… обида и ревность? И он снова сложил руки на груди, закрываясь. «И закрывая ее от тебя». — Я просто давно не покупал эти сладости, но помнил, что Вик-чан их очень любил, вот я и решил… — пустился в оправдания Юри, растерянно смотря, как Маккачин, проглотив косточку, обнюхивает его карманы на предмет вкусняшек. А может, он унюхал кольцо?! Юри прикрыл карман рукой. — Прости, я не должен был это делать без твоего разрешения. И приходить тоже не должен был… — А для меня что-нибудь принес? — внезапно перебил его Виктор. «Себя». И кольца. Но ни то, ни другое сейчас неуместно. Юри почувствовал, как снова краснеет — и нервно сжал коробочку с кольцами через карман. — А что ты хочешь? «Вот так с порога? Я тобой горжусь, Юри!» Юри собой не гордился. Юри ожидал, что Виктор скажет: «Хочу, чтобы ты ушел. Сейчас же. И адрес забудь». — Ты ко мне завалился, значит, ты мой гость, а желание гостя закон, — усмехнулся Виктор и откинул со лба челку. Юри только сейчас обратил внимание на мешки под его покрасневшими глазами. — Так чего ты хочешь? Это явно был вопрос с подтекстом: «Чего ты еще от меня хочешь? Разве того, что уже сделал, недостаточно?!» В том и было дело, что достаточно. Даже с избытком. И Юри просто хотел этот избыток откачать, раз время нельзя вернуть назад. Вот только говорить через порог, вроде, у русских не принято (да и неудобно), а у него к тому же пересохло в горле. И откуда только берется смелость? — Я… я бы не отказался от чая, если ты, конечно, не против, а если против, то ничего не надо! — выпалил Юри, боясь, что если проговорит медленнее — слова застрянут посреди горла. «Правильно. Сыграй на русском гостеприимстве, ты же изучал особенности этой страны! Как там? Напоить, накормить и спать уложить? Можете сразу приступить к третьему пункту, врачи не советуют физические нагрузки после еды — а сон у вас ведь активный будет!» — Чай. Не кацудон? — Виктор коротко усмехнулся уголком рта. И через мгновение, за которое Юри успел проиграть в голове его слова отказа, распахнул дверь. — Ну тогда проходи, коль пришел.***
Щелкнув кнопкой электрического чайника, Виктор со вздохом повернулся и оперся ягодицами на тумбочку. Юри сидел за кухонным столом и, кажется, даже оглядываться боялся, словно если много увидит — живым не выберется. Как будто Виктор маньяк какой-нибудь в самом деле! «Просто боится, что ты слишком зол за случившееся». «Боится тебя». Тогда зачем пришел? «А зачем ты его впустил?» Виктор рассеянно улыбнулся. Хороший вопрос. И правда — зачем? Просто дверь была открыта, и тревога из-за этого как-то сильно сдавила шею, словно он Якова в верхней поддержке поднял, даром что одиночник. Стоять стало тяжело, надо было скорее закрыться в безопасности квартиры… Но вот зачем прилетел Юри и что он хочет сказать — было интересно. Чертово любопытство. Чертов Виктор Никифоров, который не умеет проигрывать — а слова Юри в ту, последнюю ночь в Хасецу были не просто проигрышем — настоящей дисквалификацией. Виктору хотелось отыграться. Вот он и отыгрывался, не щадя: — Звиняйте, чайник у меня электрический, чай только в пакетиках, а кимоно в стирке — так что провести подобающую чайную церемонию не смогу, — порыв издевательски поклониться Виктор сдержал с трудом. «А то вдруг радикулит схватит». Юри, казалось, и не заметил его настроя: вскинулся и произнес с искренним отчаянием: — Ничего страшного! — он даже головой замотал. Виктору даже на мгновение стало стыдно — а потом все вернулось в скептически-похренительную норму. — Я буду благодарен и за такое! Виктор только вздохнул и отвернулся к чайнику. Да что ж ты будешь делать? Вот почему сейчас, имея полное право даже не пускать этого гостя на порог, не то что злиться и обижаться на него, он чувствовал себя последним мудаком, а? «Обижаешься, что не первым? Да, ты у него во всем не первый, и не только у него — привыкай». Виктору отчаянно захотелось что-нибудь разбить — то ли чашку, то ли окно, а лучше окно чашкой. Да что это за дар такой у японцев наравне с отсутствием старения до полтинника — оставаться невинными в любой ситуации?! «Завидно?» Бесивно. Пакетики-пирамидки, что Виктор быстро опустил в чашки, раздражали тоже. Ненависть, конечно, слишком громкое слово — но тише слова не найдется, чтобы описать, насколько Виктор не любил чай. Хотя почему-то пил его, когда был у Юри, и в квартире всегда на полочке рядом стояли упаковка черного и зеленого чая. Когда-то, кстати, на этой полке был чайный тройничок с коробкой белого — Крис его привез из Швейцарии, он же и выпил. И не то чтобы ему не нравился сам вкус чая — нелюбовь стойко проявилась, когда врачи, еще до Юри, запретили (попытались) ему кофе. А чай, дескать, полезный. Вот и возникла невольная ассоциация с лекарством — оно должно быть противным и неприятным. А еще чай расслаблял. Вгонял в сон. Убивал рабочее настроение — что было совершенно недопустимо для творческого человека на столь высокой позиции. Хотя подобного настроения у Виктора не было уже давно, да и после той конференции спать ему хотелось постоянно. «Постоянно хотелось уснуть и не проснуться». Виктор опомнился вовремя — едва не пролил кипяток через края чашки. «Зато теперь воды точно хватит, чтобы утопиться». Без потопа наполнив вторую чашку, он молча поставил ее перед Юри и сел напротив. Погрел руки об теплые края, подул, отпил. Повторил, словно на кухне он, как и три утра до этого, один. И пусть Виктор говорил, что не сможет провести чайную церемонию, сейчас чаепитие проходило как раз в нужной и вдумчивой тишине — вот что значит правильная компания! Компания пила чай такими мелкими глоточками, словно температура воды была минимум сто градусов. Чай в кружке Виктора закончился вместе с его терпением: — Я тебе, конечно, сейчас не плачу за разговор, но мы так и будем молчать? — Так ведь у вас же говорят: «Когда я ем, я глух и ем»? — с самым невинным видом произнес Юри, поднимая на него растерянный взгляд, и Виктор от такой наглости даже забыл поправить его. — И я рад, что ты следуешь наставлениям и пьешь чай. Виктор посмотрел на кружку в своих руках, словно не понимая, как она там оказалась, и пожал плечами: — Все равно вкуса не чувствую из-за простуды. — К слову, он не врал: валяние на снегу не прошло даром, на конференции он лишь чудом не закапал все микрофоны соплями, а потом всю ночь не мог уснуть из-за приступов кашля, а не паники. — Все равно это полезно, — уперся Юри. Он снова завертел чашку в руках; Виктору уже начало казаться, что на ней ни одного миллиметра не осталось без отпечатков пальцев. Голос Юри вытянул его из размышлений, что с этими отпечатками можно сделать. — Как полезно и еще кое-что. Я был это время у наставника в Детройте и приехал передать: твое лечение возможно и без таблеток, раз ты отказываешься их принимать! Виктор неприязненно фыркнул. Так вот где Маккачин порылся: значит, наставник отругала и вместо того, чтобы поставить в угол, отправила сюда делать «мирись-мирись»? Они что, издеваются?! То ли у него на лице, как в немом кино, высветились титры, то ли Юри наконец научился с него читать. — Приехать к тебе было моим желанием! — его глаза даже сверкнули — или просто быстро мелькнувшее средь облаков солнце бросило блик на его очки. Какие-то по-особому большие — Виктор вдруг подумал, что лицо Юри осунулось и похудело. — Я хотел сдаться после… после… в общем, после того, как ты уехал, я полетел в Детройт, чтобы сказать наставнику, что больше не могу быть врачом и вообще отказываюсь от этой профессии. Но потом увидел твое видео, услышал слова, что ты уходишь из спорта, и понял… — Юри вдруг умолк — его глаза снова сверкнули, но в этот раз это было не солнце. Слезы. — Это ведь из-за меня, да? Это я все испортил окончательно, я сломал то самое ценное, что никогда даже не мечтал получить: возможность быть с тобой, смотреть на тебя, говорить с тобой. Кататься с тобой. — Каждое признание звучало все тише, и тише, и тише. Последнее Виктор скорее прочитал по искусанным спекшимся губам, чем услышал. — Но ты должен знать, что больше всего на свете я сожалею не об уходе из фигурного катания, которым занимался двенадцать лет. И не о том, что бросил учебу, на которую потратил шесть. Больше всего я жалею о тех минутах после нашей близости, когда сказал тебе те слова! Ого. Виктор кашлянул — он просто не знал, что ответить на такое пылкое признание. Оно его тронуло — да кого не тронуло бы! — но он все еще был слишком обижен, чтобы скреплять мизинцы и делать то, зачем Юри направила та рыжая бестия. Да, в то, что это целиком решение Юри, он все еще не верил. — Хотите об этом поговорить? — с легкой насмешкой спросил Виктор. — Хочу, — неожиданно твердо ответил… кто-то незнакомый, не Юри. Но Юри тут же стал собой, словно спохватившись: — Если, конечно, и ты хочешь, я не заставляю! — Действительно хочешь, или это опять какой-то хитрый трюк, чтобы воспользоваться мной в моделировании прошлого? — от явной обиды в своем голосе Виктор даже поморщился и поспешил налить кружку чая — запить. На вкус обида была кислой, словно рвота. Юри дернулся, как от пощечины, но голову не опустил: — Прости, что я предал тебя. Предал твое доверие. Прости, что я такой эгоист — я и правда во время… во время секса, — тут Юри сглотнул и все-таки отвел взгляд, — погрузился в воспоминания, решил, что это идеальный шанс, чтобы искупить свою вину перед прошлым! Чтобы оно… ну… понимаешь, перестало меня преследовать. — И помогло? — сухо спросил Виктор. Даже во рту пересохло — хотя он только что сделал глоток. Ему все еще тяжело было вспоминать ту ночь даже так, едва касаясь фразами — от них словно холодом из приоткрытой двери морозило ноги. Вот только входная дверь и окна были закрыты наглухо. Юри невесело улыбнулся: — Нет. Но благодаря помощи наставника я понял, что нельзя бегать от прошлого — это часть меня, от нее не избавиться. И ее нельзя изменить — так что надо сделать выводы и жить дальше. — И что за выводы? Только давай теперь поговорим начистоту, а то у меня уже с ушей не просто лапша свисает, а целый удон, — Виктор даже волосы правой рукой за ухо заправил, будто желая дать лучший обзор на оригинальную подачу блюда. Да, пусть Юри его и не обманывал (просто пытался отмолчаться и скрыть все, но не обманывал же!), Виктор все равно чувствовал себя обманутым: тело Юри говорило одно — «Обними меня», — а он сам кричал совсем другое. «Уйди!» — Вывод в том, что самому справиться сложно, — Юри посмотрел с такой застарелой болью, что Виктор почувствовал, как у него опускаются уголки губ, поднятые в насмешке. — Даже мне, психотерапевту, оказалось не под силу решить свою же проблему — хотя я ради нее оставил фигурное катание и пошел на эту специальность. Не нужно стесняться просить помощь. Пусть ты не захочешь принять ее от меня, я не буду навязываться! Но позволь помочь другому специалисту! Пожалуйста, пожалуйста, не оставляй себя один на один с болезнью только из-за того, что я оказался таким… таким… — он замялся, подбирая слово. — Бака? — милостиво подсказал Виктор. Юри кивнул. — А еще обманщиком, динамщиком, истериком, кидалой, манипулятором… — Виктор вошел во вкус, самозабвенно перечисляя новые титулы и загибая пальцы. Юри только молча кивал на каждое, казалось, даже не понимая слов — но кивал. Виктор быстро перестал получать от этого удовольствие. — Ладно уж, давай, выкладывай, что там за способ лечения ты из забугорища привез. Юри с готовностью достал из кармана толстовки маленький помятый блокнот и распахнул его на чистой разлинеенной странице: — Вот тут мы составим распорядок твоего дня. Подъем, завтрак, тренировки, обед, ужин и отбой. Грамотно сбалансированное время поможет тебе справиться с бессонницей и укрепит нервную систему — отдохнувшему организму проще бороться с раздражителями! Виктор подпер голову кулаком и молча смотрел на вошедшего во вкус Юри. Он так торопился рассказать все, словно у него было всего пять минут, пока не выпит чай и пока его не выставили за дверь, и хотел за это время провести не просто сеанс — а целую серию. И движения у него были дерганные, нервные. И на «пациента» своего прямо не взглянул ни разу. Виктор нахмурился: он что, такой страшный? «Ты себя в зеркало давно видел? Да в твои мешки под глазами можно по паре японцев посадить — и поминай как звали!» О, как зовут этого конкретного японца Виктор вряд ли забудет. Кацуки Юри. Вроде, именно с этим именем он просыпался последние три ночи от приступа. — Так зачем ты на самом деле приехал? — снова повторил свой вопрос Виктор, перебивая Юри. Тот запнулся на середине чего-то вроде: «Не страшны дурные вести, начинаем бег на месте!» — в общем, если жив пока еще, гимнастика**, все по Высоцкому, и закашлялся. Виктор терпеливо подождал, пока он постучит себя в грудь, а потом допьет чай. На самом деле ответ ему не так уж и был нужен — чай, не слепой, и так все понял. Но просто хотел услышать — уже устал додумывать и жестко обманываться. — Я хочу все исправить, хочу помочь тебе излечиться, чтобы ты смог вернуться на лед, пока не отнес заявление об уходе! — от избытка чувств Юри даже встал, с шумом отодвигая табуретку, и оперся руками на стол. Виктор изумленно приподнял бровь. — Я просто хотел сказать, чтобы ты не бросал катание, пока тебе хочется кататься! Не повторяй моей ошибки, я не хочу, чтобы тот Виктор Никифоров, которого я люблю, исчез! Ути-божечки, какие мы воинственные. Виктор даже залюбовался и заслушался. Юри и сам не понял, что только что сказал — иначе по окраске щек стал бы четвертым чаем, которого у Виктора никогда не было — каркаде. Даже жалко было его разочаровывать, но… — Я уже отнес заявление, — спокойно признался Виктор. Внутри даже ничего не шевельнулось: отгорело, отболело, ампутация прошла успешно, инвалиды тоже могут жить. Да, Яков говорил, что с этим делом можно не спешить — главное провести конференцию, а там уже как с силами соберется… Но Виктор не любил ждать. Не то чтобы он боялся забыть — как это обычно с ним бывало, типа: забыл купить хлеб, забыл выгулять собаку, забыл отнести заявление в Федерацию фигурного катания, забыл позвонить маме… Пустяки. Нет — скорее, он просто хотел со всем покончить. Раздался шум — Юри грузно упал на стул. Больше всего на свете Виктор когда-либо боялся увидеть столько разочарования в глазах напротив. Сердце от этой картины готово было лопнуть — но Юри сморгнул, и отпустило. — Но как же… я же… — Юри что-то быстро-быстро забормотал по-японски; из-за надрыва и срывающегося голоса Виктор не мог разобрать слов, как бы ни напрягался. Но понял одно: «Не успел». И этого оказалось достаточно, чтобы в его грудь словно иглой — нет, тупой палочкой для еды, — ткнули насквозь и провернули. Пусть Виктор и считал себя особенным, он, как и все люди, очень боялся не успеть. Ему был знаком этот страх, что сейчас просвечивал в каждом жесте Юри — страх опоздать и остаться ни с чем. Пусть он и решил обмануть свою болезнь, сам отказался от всего — это его выбор, он сделан, бояться нечего! — страх все еще подкрадывался по горлу душным комком посреди ночи и шептал, что скоро у него не останется ничего. Что скоро его имя забудут все, кто сейчас как бы рядом. «Что ты уже — не успел». Увидеть этот страх в глазах Юри — словно в зеркальном отражении — было как удар под дых получить. Рефлекторное желание избежать боли пришло скорее, чем Виктор осознал свои слова.***
— Оставайся сегодня у меня. Что? Совершенно не веря своим ушам и своему знанию английского (это точно было «оставайся», а не «убирайся»? Правда?), Юри недоверчиво вскинул голову. Виктор расплывался перед глазами; слезы, снова эти дурацкие слезы! Но как не плакать, если все оказалось зря — теперь ничего нельзя вернуть! Вернее, можно, только для этого надо сломить свою гордость и попросить — но Виктор не такой, он не сможет переступить через себя! А Юри не сможет его об этом попросить. Ну почему, Ками-сама, почему?! — Я постелю тебе в гостиной, приставать не буду, — Виктор криво усмехнулся. — За Маккачина не отвечаю, но запру его с собой. Переночуешь спокойно, не мыкаясь по незнакомому городу. — А завтра?.. — осторожно спросил Юри севшим голосом, сам не зная, что хочет услышать в ответ. Он ведь приезжал только ради уже случившегося разговора. Только чтобы рассказать Виктору про лечение и убедить обратиться к другому специалисту! Он даже не надеялся остаться, вещей не брал — только те, с которыми летал в Детройт: всего пару сумок, в одной половине из которых были сувениры для Пхичита и материалы для Мэд, а в другой — еда от мамы, в общаге разошедшаяся в первый же час. «У тебя есть еще кольца — не забывай». Как же про них забыть. Юри сглотнул, покосившись за Виктора на свою куртку — казалось, кольца должны светиться, настолько сильно они сияли, должны выдать Виктору, чтобы тот опять понял все не так! «Не беспокойся, тут не поймешь по-другому! Чью фамилию оставите?» — Завтра будет завтра, — философски отозвался Виктор и решительно поднялся. — Ты же должен мне помогать блюсти этот распорядок? А то гляди, засну на минуту позже, встану на две раньше — и все лечение насмарку! Виктор определенно издевался — это было видно по словам, по глазам, по голосу… Но он разрешил остаться. Пусть и направился к выходу из кухни, даже не посмотрев, идет ли Юри и вообще согласен ли он. Юри был согласен. «Репетируешь слова в ЗАГСе? Не обязательно жениться, чтоб устроить первую брачную ночь!» Юри тряхнул головой и тоже поднялся. Хватит репетиций — пора переходить к действиям! — Спасибо за второй шанс! — почти выкрикнул он в удаляющуюся спину и с облегчением улыбнулся. Виктор на мгновение остановился в дверях, но ничего не ответил и вышел.