Жаль, нам не склеить битый хлам, Только сжечь его дотла. Тогда-то будет проще, Хватит жить прошлым*
Несмотря на насыщенную жизнь, впервые Виктор сбегал тишком из чьей-то кровати наутро. Ну ладно, не из чьей-то — из своей. Впрочем, из-за незначительной замены (мелочь же!) прилагательного ситуация все равно не менялась: Юри сейчас еще спит (или уже собирается на встречу?..), а Виктор уже стоит перед чужой квартирой. Встреча больше, чем через час, место встречи не так уж далеко отсюда, так что хозяин квартиры тоже должен быть дома. «Готовится к свиданию». «Ну так чего ты стоишь, мнешься — звони скорее, посмотри, кого тебе предпочли!» Виктор смотреть не спешил. Равно как и трогать — звонка не было, незваным и званым гостям предлагалось стучать в обшарпанную временем и частыми визитами дверь. Смотря на поцарапанную котами древесину с облупившимся лаком, Виктор думал только об одном: неужели так живут фигуристы после завершения карьеры? «Говори прямо — после утилизации». «И ты сюда попадешь. Может, еще не замечаешь, но скоро денег будет все меньше, и меньше, и меньше. А потом — здрасте, шампунь-гель для душа по акции, черствый хлеб и пузырь водки, чтоб согреться». «Ведь больше тебя никто не согреет». Обхватив себя одной рукой (холодок пробрался под плотно застегнутое пальто и впился в кожу десятками заиндевевших когтей, звеня в ушах январской вьюгой), другой рукой Виктор все же постучал в дверь… «…своего будущего». …прошлого Юри. И та — открылась. — Здравствуйте, — настороженно ответил худощавый мужчина с усталыми глазами. Виктор часто такие видел у своих коллег в период жарких соревнований, постоянных перелетов и тренировок в самолетах (естественно, тренировки были на словах — лед не заливают даже в вип-классе. Ну что за сервис…). Но чтобы такие глаза были у обычного, если верить информации на сайте, офисного работника… Виктор так задумался, что промолчал, и Виталий — хоть и не сразу, но Виктор узнал его — продолжил: — Вы, должно быть, наш сосед сверху? Простите, у дочки режутся зубки, мы с женой пытаемся что-нибудь сделать, но она все равно постоянно плачет… — Подождите! — замахал руками, прерывая его, совсем сбитый с толку Виктор. — Я не ваш сосед, я вообще живу не в этом доме! «Пока…» — Не сосед? — Виталий озадаченно нахмурился, отчего его ранние морщины проступили четче. Да, у него оказались ранние морщины, наметившийся животик и усталые глаза, выдающие возраст шестьдесят плюс — и это, кажется, вообще был единственный плюс в его состоянии. Да в гроб и то краше кладут! Виктор всегда думал, что лучше умереть молодым. Сейчас он впервые подумал, что далеко не отметка в паспорте фиксирует эту самую молодость. — Не сосед, — повторил, сам не зная зачем, Виктор и выпалил: — Я пришел поговорить о Юри! Ну, Кацуки. — Милый, кто там? — практически тут же донесся женский голос из глубин квартиры. — Проходите внутрь, не хватало еще Викушу сквозняком от раскрытой двери застудить! — Сейчас, родная, я на пять минуточек! — прокричал Виталий ей, а потом шагнул за порог, аккуратно прикрывая за собой дверь. Взглянул как-то по-новому на Виктора, пошарил по карманам домашних штанов, достал пачку сигарет и зажигалку. Не с первого раза прикурил. Виктор поморщился от едкого запаха, но не отступил. — И о чем конкретно вы хотите поговорить? — Голос был таким же сухим и горьким, как выдыхаемый дым. Виктор вдруг подумал, что ни о чем разговаривать не хочет. Хочет просто скорее убраться отсюда, вернуться в свою квартиру, лечь под одеяло, обнять Юри и, вдыхая его вкусный, уютный запах, забыть про все это глупое расследование. Да и расследование ли? Сыщики не шарятся по обшарпанным пятиэтажкам и не ковыряются в душах больных своим прошлым и не балованных настоящим людей в погоне за несуществующими призраками. Так что не сыщик он. Обычный ревнивец — и дурак. Такой диагноз и можно записать в медкнижке рядом с приступами паники и упрямства. Полный набор — с таким еще можно заниматься спортом? Но раз он уже здесь и забрался, не снимая дорогих ботинок, к человеку в душу — можно ж и посидеть на дорожку? Или постоять — раз внутрь не приглашают. — Юри — очень близкий и дорогой мне человек, — решил начать издалека Виктор. — Он помогает мне справиться с моей проблемой, и я хочу тоже в ответ помочь ему. — А при чем тут я? — спросил Виталий, смотря на осыпающуюся пеплом сигарету. Он затянулся только раз или два — видимо, ему не столько хотелось курить, сколько хоть чем-то занять руки и отвлечься. — Юри рассказал про то, что случилось между вами пять лет назад, — Виктор не стал увиливать. Пируэты и замысловатые дорожки хорошо смотрятся только на льду. А в разговоре, как он понял на примере с Юри, нужно действовать по принципу ледозаливочного катка: идти прямо, уверенно, давя все двусмысленности и непонятки. «Гляди не поскользнись». — Случилось и прошло, — Виталий резким движением стряхнул пепел себе на домашние тапочки и сам словно встряхнулся. Теперь он смотрел Виктору в глаза не устало, а скорее, раздраженно. И за раздражительностью была… не боль. Виктор удивленно покачал головой. Кажется, в «было и прошло» этот человек и сам действительно верил. — Я уже забыл — чего и ему желаю. — Юри не может забыть, — Виктору вдруг самому захотелось закурить. Не от простого любопытства, как раньше, когда он впервые попробовал (и был впервые отстранен Яковом от тренировок на неделю «пока не выветрится и мозги, как ежик из тумана, не выберутся на свежий воздух»). От осознания нелепости своей ревности, от дебильности своих выводов, от своего незаслуженного недоверия, от ощущения липкого «лезешь-не-в-свое-дело» на руках, которыми он методично копался в чужом прошлом, даже не сказав ему «здрасте». Хотя — не привыкать. — Он винит себя в том, что сорвался. Винил все эти пять лет и все еще продолжает. Он не дает себе жить — и не подпускает к себе никого, боясь сломать жизнь и ему. — Так понимаю, обговариваемый «никто» — это ты, — понимающе хмыкнул Виталий, незаметно переходя на «ты». Видимо, разговоры на тему изнасилования сближают. А может, показывать направление на несвятую троицу букв все же удобнее на «ты». — Я, — ответил Виктор с неким вызовом. Раньше он никогда не знакомился с бывшими своих… партнеров. Он и у Криса не спрашивал о его прошлых отношениях (хотя тот рассказывал все сам, в порывах присущей ему романтической ностальгии или в виде прелюдии к новому постельному эксперименту). А тут… знать, что этот человек был интересен Юри, вызывал такие сильные чувства, что доводили до помутнения рассудка (когда к самому Виктору Юри и прикоснуться не хочет!); знать, что Юри не может забыть его уже столько лет… «Говори прямо: не хочет забывать, раз даже имя это произносил, когда ты старательно любил его в поте лица и тела». Да. У Виктора безоговорочно был повод для некой ревности. — Не знаю, что у вас там происходит — и, если честно, знать не хочу, — сказал после недолгого молчания и раскуривания второй сигареты Виталий. — Но я и правда давно его простил и отпустил эту историю. Можешь передать Юри, что я на него не в обиде. — Виталий задумчиво посмотрел на едва начатую сигарету, со вздохом потушил ее об стену и кинул бычок в банку, поставленную в углу. — Знаешь, сейчас, конечно, много воды с тех пор утекло, и я плохо все помню, но, кажется, я его любил. — От этих слов внутри Виктора что-то сжалось. Больно, будто Яков снова сказал, что не пустит его на Олимпиаду из-за травмы (к слову, Виктор тогда, будто из вредности, оправился просто рекордными темпами и таки поехал, забрав на родину два золота: в личном и командном зачете). Вот только Юри — не холодное золото, он сам решает, с кем остаться. И если… — Не скажу, что это была та самая любовь. Мне просто было хорошо с ним, с ним одним: поначалу я плохо знал японский язык, а он единственный из парней в моей группе кое-как разговаривал по-русски. Признался как-то, что ради кумира его выучил, — на этой фразе Виталий посмотрел как-то по-особому, и Виктор понял — его узнали. Узнали еще перед тем, как выйти на лестничную площадку, не с первого взгляда — но узнали. — Впрочем, несмотря на подобную близость, я никогда не думал о нем… в этом плане. И когда все случилось… я был испуган. Тут Виталий снова потянулся к сигарете, но так и не вынул ее из пачки. — Ты ненавидел его? — спросил Виктор больше чтобы подтолкнуть к продолжению разговора. Ответ и так был понятен. — Ненавидел? — глаза Виталия, и впрямь такие же голубые, как у самого Виктора, смотрели печально. — А то ж. Мне было больно, обидно и страшно. Страшно из-за того, что я мог сопротивляться — но почему-то тело не слушалось, словно не верило, что это все и правда происходит со… Прости, я не хочу вспоминать, — Виталий нервно передернул плечами, обнимая себя каким-то ранимым жестом, и Виктор кивнул — хотя на него уже не смотрели. — Больше из-за обиды, что Юри потом никак не объяснил это, не попытался даже увидеться, не извинился — я его возненавидел. Думал, так будет проще, — с усилием расслабив руки, Виталий хмыкнул и прислонился спиной к двери. — Но ненависть, подпитанная воспоминаниями, жжется гораздо сильнее и дольше порванной задницы. — И что было потом? — Потом был переезд, — Виталий посмотрел куда-то вдаль, в замызганное окно, за которым громко курлыкали голуби, периодически стуча клювами о стекло. — И знаешь, тогда, в самолете, я решил всю эту жесть оставить в Японии. И не жалею. Я бы человеком быть перестал, понимаешь? Я бы спился или начал колоться. В любом случае, рано или поздно сдох в подворотне. Да и продолжать кататься не смог бы — а меня по первости только катание и спасало. — А ты разве не бросил лед из-за Юри? — эту фразу Виктор сказал не чтобы поддержать разговор. Он и правда удивился — ему была рассказана другая версия. — Из-за Юри? — Виталий почему-то засмеялся. Подъездное эхо разнесло этот смех по этажам, добавляя оттенки сумасшествия; где-то наверху залаяла собака. — Юри меня этот лед заставил полюбить. Я же у себя на родине, до приезда в Японию, неудачником был: прыгать нормально не мог, все время раскрывался да носом борозды пахал, в дорожках шагов заплетался… Видимо, в один день тренер поговорил с родителями на тему «Вашему сыну больше подойдет другой спорт. У нас неподалеку открылся шахматный клуб…» — вот те и решились на переезд. Сам до сих пор не знаю, почему именно в Японию — может, надеялись, что там конкуренция будет меньше… В любом случае, там я познакомился с Юри. Неуклюжим, упитанным, неловким, шпыняемым дружком Такеши… и совершенно влюбленным в лед, — Виталий неожиданно улыбнулся и словно помолодел. — Знаешь, когда смотришь на его катание… — …кажется, что его тело само создает музыку, — продолжил Виктор, понимая. Ведь и для него самого после катания Юри лед заиграл новыми красками. Не искусственными, как от софитов, а настоящими, яркими. Идущими из самой души, в которой, как казалось, все лампочки уже перегорели. Виталий согласно кивнул. — И я перестал зацикливаться на своих неудачах. Важно ведь не что ты упал — а что ты снова поднялся, продолжая заниматься любимым делом. Когда я вернулся в Россию, я понял, что мне тут совсем ничего не светит. Давно пора было признать, что мой уровень для профессионального спорта не подходил — вот я признал и решил кататься для себя. Причем кататься в одиночестве, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями — пусть я и оставил случившееся позади, спать без успокоительного я по первости не мог. Я нашел любительскую школу катания и начал заниматься не одиночником — а парником. — Парником? — Виктор почувствовал, как его брови ползут вверх. Нет, случаи, когда одиночники уходили в парное катание и наоборот, не такая уж и редкость, как говорил его тезка дядя Цой: «Перемен требуют наши сердца». Но все же они и не были частыми. Ведь техники катания разные, ответственность разная, да и когда привыкаешь выступать на льду один, привыкаешь так же чувствовать все это пространство только своим. Сложно потом начать с кем-то им делиться, чувствовать себя не главным героем — а лишь одним из… Хотя Виктор, заядлый одиночка, сам не так уж давно грезил о парном катании с Юри. И все еще грезит. «Ну да, раз в профессиональном ты уже неликвид…» — Сам до сих пор не верю, что решился, — хмыкнул Виталий. — Но не жалею. С напарницей мы вот уже три года женаты, дочек двух растим. Я ушел из катания не из-за прошлого — а ради будущего. Ради своей семьи. — И не жалеешь? — вырвалось у Виктора. — И не жалею, — созвучно подъездному эху, повторил за ним Виталий. Пока Виктор обдумывал услышанное и размышлял, что бы спросить еще, за дверью раздался приглушенный детский плач. — Младшенькая, — пояснил в ответ на его немой вопрос Виталий. — Уже неделю с женой и ближайшими соседями не спим: у нее зубки режутся, а до зарплаты, чтобы сходить к врачу и купить хоть какие-то лекарства, еще далеко. Знаешь, страшно не то чувство бессилия, что когда-то давно и далеко было испытано один раз минут пятнадцать. Гораздо страшнее чувство бессилия, когда смотришь на родного человечка, настолько маленького, что даже сказать, что и где болит, не может — и понимаешь, что не можешь забрать его боль. Остается только слушать плач и молиться, чтобы это скорее прошло. Вот это настоящий, реальный страх. А не какое-то там прошлое. Виктор только кивнул молча — а что тут скажешь? Это и правда страшно. «А ведь он сильнее тебя. Ты бы проиграл ему, Витя, если бы Юри решил выбрать его». Виталий взялся за ручку двери, и когда Виктор уже подумал, что разговор закончен, обернулся: — Все же скажи Юри, что я на него зла не держу. Даже благодарен — если бы не произошедшее, я бы не нашел настоящий смысл своей жизни. Так что пусть и он наконец оставит прошлое в прошлом и освободит место настоящему. Я желаю ему счастья. Если ты и правда любишь Юри, вытащи его из этого болота. Тебе это под силу, — тут он сделал паузу. Не такую, будто раздумывал, говорить или не говорить, а словно делая акцент. — Если я полюбил лед из-за Юри, то Юри полюбил его из-за тебя. В глубине души Виктор знал это. Не верил только, что и правда все эти годы болезни из-за одиночества был настолько нужен и важен кому-то. Даже когда дверь закрылась, Виктор еще некоторое время стоял и смотрел на нее. Точнее, сквозь нее, словно пытался увидеть там Виталия с маленькой, раскрасневшейся от слез дочкой на руках. Так значит, вот он какой, настоящий смысл жизни для некоторых? Раньше Виктор бы над заявлением «дети цветы жизни» только посмеялся бы и продолжил: «…на могиле своих родителей». А сейчас… почему-то вдруг подумалось, что было бы неплохо однажды взять на руки маленькую черноволосую девчушку с карими и добрыми, как у Юри, глазами. А потом купить ей первые, совсем махонькие, розовенькие коньки… Это, конечно, невозможно — да и глупо мечтать о подобном… но разве возможность мечтать не дана как раз для этого? И пусть Виктор хотел покинуть это место чуть ли не с момента прихода, он задержался еще на минутку. Или даже меньше — настолько, сколько понадобилось, чтобы достать кошелек, вытащить почти всю наличку, аккуратно расправить помятые банкноты и положить их на коврик у двери. Только после этого (посетовав, что нет под рукой подарочного бантика) Виктор снова постучал и спешно покинул подъезд, лихо съехав по перилам. Денег было не так много, как хотелось бы дать — все же, памятуя о своей забывчивости (а иногда забывая и не памятуя), наличность он в основном таскал на карточке. Сегодня просто не знал, может, на такси пришлось бы ехать через весь город, поэтому снял с запасом… Но их должно было хватить на консультацию нормального врача и лекарства малышке. «Надеешься на карму? — спустя долгое затишье прорезался внутренний голос. — Что когда нырнешь на самое дно, кто-то опустится к тебе с аквалангом и пачкой зеленых, совсем не водорослей?» Виктор едва заметно улыбнулся и, зарывшись носом в шарф, а руками — в карманы, ускорил шаг. Надеялся он только на себя. Он почти добрался до дома, когда раздалась симфония Бетховена. Прошло секунд десять, прежде чем Виктор понял, что это его телефон — новый, купленный в ближайшем к дому магазинчике второпях, на нем даже музыка толком еще не была настроена. Первой мыслью было, что это Юри звонит — но дисплей холодно высвечивал совсем другое имя. Виктор, поборов удивление, снял трубку. Нет, звонок от отца не был для него чем-то удивительным — пусть тот и звонил не так часто, это событие не требовало празднования бутылочкой шампанского или чего покрепче. И то, что отец предложил встретиться в ближайшее время, тоже не было из ряда вон выходящим событием — отложите конфетти и салюты, это тоже не такой уж праздник. Гораздо удивительнее было, что встречу отец назначил по известному адресу. Виктор его вчера вместо сказочки на ночь у Юри в телефоне прочитал. Резко развернувшись, Виктор заспешил к метро, надеясь, что Юри не успел наговорить глупостей. Уж лучше бы тот с любовником встретился!***
Юри вошел в мир роскоши ровно без пяти двенадцать. Ресторан «Перкорсо» с порога ошеломлял богатством — не дешевым и нарочитым, а изысканным. Таким, которым не хвалятся — а с небрежной гордостью демонстрируют. Хрустальные люстры, лакированные столики, отражающие невероятной красоты, практически музейные потолки, кресла, обитые — Юри почему-то не сомневался — натуральной кожей (небось, тех, кто не смог заплатить по счету…), в которые хотелось сесть — и не вылезать, пока не потратишь все деньги. Юри боялся с таким даже рядом постоять. Юри был сыт уже одним воздухом этого места: тонким ароматом итальянской пасты и ненавязчивым пряным запахом мяса под вином, что старше самого Юри. И не сомневался, что цифры в меню явно ходят не по одиночке — а группируются в тысячи. Хорошо, если рублей. Он бы с радостью ушел, эта роскошь не навевала аппетит, который, кажется, вообще остался дома, на старенькой и ухоженной кухоньке рядом с мамой… Но его сюда пригласили. Самого пригласившего Юри, несмотря на опасения, нашел взглядом сразу. Не потому, что отец Виктора как-то слишком выделялся из обстановки, нет. Наоборот — он вписывался в нее очень гармонично и сидел как хозяин за столиком прямо в центре зала. Не давая себе шанса собраться с мыслями (этот панический ком потом задавил бы все ростки смелости), Юри коротко вздохнул — и пошел к столику. Даже успел сделать два неуверенных шага. — Извините, у вас заказано? — обратилась к нему красивая блондинка за стойкой. Юри растерянно хлопнул глазами, смутился, встретившись с ней взглядом, а потом немного дрожащим голосом произнес: — Н-нет. М-меня ждут. — Тогда прошу прощения. Приятного аппетита, — пожелала хостес и переключилась на следующего клиента. До столика Юри дошел без приключений, даже не подумав оставить куртку в гардеробе. — Здравствуйте, Владимир Егорович, — отчаянно надеясь, что сумел это выговорить без глупого акцента (русское «ч», как и всем японцам, ему не давалась особенно отчаянно), поздоровался Юри. Высокий — это ощущалось даже несмотря на то, что он сидел — мужчина посмотрел сначала на массивные часы на своем запястье и только потом поднял голубые, немного темнее, чем у Виктора, глаза на Юри: — Ровно двенадцать. Люблю людей, которые умеют ценить чужое время и не опаздывают, — он поправил рукав темно-синего пиджака, скрывая часы, и указал рукой на кресло напротив. — Присаживайтесь, доктор Кацуки. «Я не доктор», — чуть было не ответил по привычке Юри, но послушно прикусил язык. И сел. Кресло на деле было еще мягче и удобнее, чем на вид, хотя это казалось невозможным. И Юри это не понравилось. Комфорт расслаблял, усыплял бдительность, аппетитные запахи отвлекали внимание и настраивали все мысли совсем на другой лад… С ностальгией вспомнив свой рабочий «кабинет» дома, в Хасецу, Юри постарался выпрямиться и сложил руки на коленях, впившись пальцами в коленные чашечки. Не расслабляться. «А то что? Боишься проявить свои наклонности, Юри? Ничего страшного — всем нравится богатая жизнь, и многие ради нее готовы поступиться некими… принципами. Ты же и Виктора за славу и богатство выбрал, не правда ли?» Юри только крепче сжал пальцы. Неправда. Настолько неправда, что даже внимания не стоит! — Что будете заказывать? — светским тоном предложил Владимир Егорович, словно они и правда собрались всего лишь поесть. Юри так не мог. — Извините, я не голоден. Я вообще пришел сюда поговорить… — …о моем сыне, я помню. — Владимир Егорович подозвал официанта и заказал две чашки кофе. Впрочем, что это просто кофе, Юри не надеялся: судя по названию, там явно будет добавка из чего-то ликеро-водочного. Про себя он решил, что пригубит для приличия, но пить это не будет. «Боишься, что опять из-за алкогольных паров твой мозг отправится сакурой любоваться, а тело останется шалить? А разве не ты говорил, что много времени прошло и ты научился себя контролировать? Не тебя ли убеждала твоя хваленая Мэд, что никакой болезни нет, м-м?» А ее и нет. Просто Юри не любит рисковать. И просто врач на приеме не должен употреблять — пускай это не совсем прием, а он не совсем врач, но все же. Так положено. «Спать с пациентами тоже не положено, но тебя же это не остановило?» — Так что там за проблемы у моего сына? — Владимир Егорович так выделил слово «моего», что крупными буквами читалось: «Ты не туда залез, парень». Юри гулко сглотнул. Слюна шершавой наждачкой прошлась по пищеводу и так ухнула в пустой желудок, что звук, казалось, должен был заглушить ненавязчивую скрипку живого оркестра. — У вашего сына, — Юри мягко принял правила игры, — порой бывают приступы. Симптомами является потливость, озноб, тремор, головокружение и ощущение приближающегося обморока, тошнота… — У него простуда? — Владимир Егорович вздернул седую бровь. Юри только сейчас подумал, что его собеседник, должно быть, полностью сед от возраста — хотя цвет его волос был лишь немного светлее, чем у Виктора. Возраст читался не столько в морщинах под глубоко посаженными глазами — сколько в самих глазах. — У него паническое расстройство, — мягко качнул головой Юри и немного нервно поправил очки. Перед тем как снова положить руки на колени, он тщательно отер влажные ладони о штанины. — К названным мной симптомам добавляется еще чувство дереализации и деперсонализации. Чувство, что это все происходит не с ним, — пояснил Юри, заметив немой вопрос. — И главное: возникает страх, который невозможно объяснить и очень трудно контролировать. — И чем же вызывается этот страх? — Вопрос был вполне логичный и ожидаемый, но то, как Владимир Егорович его произнес… «Не верит», — понял Юри, но ему некуда было отступать. Раз начал — в кои-то веки надо довести все до конца. «До конца? Думаешь, в постели будешь убедительнее?» Юри не сплюнул с досады только из-за все того же «не принято». Молчать! «Хочешь кляп мне вставить, шалунишка Юри? Учти, что мы с тобой одно целое и придется его вставлять себе». — У всех по-разному, — медленно начал Юри. Кажется, вытирать руки о штаны уже бессмысленно: по ощущениям, штанины уже были мокрыми насквозь от пота. И свитер — тоже. Даже очки немного запотели. — Но обычно под влиянием внешних факторов: громкий звук, яркий свет, сказанные слова… У Виктора приступы запускает чувство одиночества. — Одиночество? У звезды мирового уровня? Кажется, вы перепутали моего Виктора с каким-то другим — я слышал, для вас все русские на одно лицо. «Верно. Виталий ведь был так похож на Виктора…» Юри постарался не показать, как его покоробило такое снисходительное пренебрежение. Он и сам не верил, что такой, как Виктор Никифоров, может быть одинок. Не верил, пока сам не увидел. И никогда больше не хотел видеть вновь. — И если все так серьезно, как вы говорите, то почему я ничего не заметил? — продолжил Владимир Егорович, словно чувствуя свою победу из-за замешательства Юри. — Я не слепой и точно увидел бы, что с моим сыном что-то не так! — тут его голос как-то неуловимо изменился — до этого немного неуверенный, плавающий, теперь он стал тверже: — И Витя — человек публичный. У фанатов глаз больше, чем у меня, они бы точно такое не пропустили. Это так, но… — Виктор научился справляться со своими приступами, — Юри хотел пожать плечами, но решил не нарушать твердость и строгость осанки. Он сейчас врач — надо вести себя так, чтобы если не вызывать уважение, то хотя бы не дать повод позвать охрану, чтобы выкинуть это мямлящее ничтожество на улицу. Он ведь не ничтожество — хоть и считал себя им последние пять лет. Так что ровная осанка. Плечи разведены, руки спокойно лежат на коленях. Взгляд тоже спокойный, с долей участия и искренней заинтересованности. Тверд как скала, спокоен как вода, легок как ветер. Юри незаметно вдохнул — и, значительно успокоившись, выдохнул. — При приступах Виктору помогает тактильный контакт с обнаженной кожей другого человека, — ровным тоном, как на лекции, произнес он. Да, так, надо быть достаточно участливым — но при этом отстраненным. Надо отойти ровно на такое расстояние, чтобы отец Виктора верил, что Юри врач Виктора, но при этом не догадывался, какие отношения их связывают на самом деле. Тогда точно никакого разговора не выйдет. «Боишься, что свекр не одобрит такую „невестку“?» — Так если мой сын научился со всем справляться — то в чем проблема? — Владимир Егорович немного нахмурился и слишком внимательно посмотрел на часы на своем запястье. Словно говоря: «Давай быстрее, у меня есть дела». Юри и так понимал, что отнимает время у занятого человека. Но разве семья — не самое главное в жизни? Дела подождут. А у Виктора с каждым днем все меньше шансов вернуться к нормальной жизни. — А вы представьте, что однажды, когда это повторится, никого не окажется рядом. — Юри сделал паузу, чтобы отец Виктора больше проникся его словами. Правда, по его отстраненно-вежливому лицу нельзя было выявить степень проникновенности… но он точно не пропустил слова мимо ушей. Благодарственный поклон и на этом. Кивнув сам себе, Юри продолжил: — Не смотрите, что проявление болезни можно довольно легко пресечь — она все равно живет в вашем сыне, грызет подспудными мыслями об ущербности и несостоятельности, точит его изнутри. Не просто точит — разрушает. Отец Виктора ничего не стал отвечать на такую отповедь. Вместо этого он откинулся в кресле — словно отстранился — и задал совсем другой вопрос: — И почему же вы обратились ко мне? Юри его ждал. — Проблема Виктора… она связана с вами, — теперь он заговорил медленнее, осторожно подбирая слова. Это и так было сложно — в такой непростой обстановке, с таким непростым собеседником и с таким совсем уж сложным разговором, к тому же на чужом, не родном языке… На японском было бы проще — но Юри видел, что суть его слов и на английском-то не понимают. Или просто не хотят понимать. «Переходи на язык жестов. На язык тела — там нет иносказаний…» — Вы ведь не одобряли его желание связать свою жизнь с фигурным катанием? — Не ваше дело, — холодно отрезал Владимир Егорович. Было видно, что с каждой минутой этот разговор нравится ему все меньше и меньше — и Юри с нарастающим страхом понимал, что надо торопиться, пока ему не сказали «сеанс окончен». Кажется, как у врача у него ничего не получается. Верно. Все верно! Зря решился снова поиграться в эту роль, когда признал свое поражение, зря — проиграет же! И подведет Виктора! Но еще не все потеряно. Еще можно попробовать показать проблему — главное не торопиться и не тараторить. У него ведь есть нужные слова. Юри постарался взять себя в руки и продолжил тем же тоном: — Наверняка вы даже пытались ему запретить выходить на лед. А Виктор, вместо того чтобы послушно соглашаться и идти заниматься более достойным для наследника делом, обещал, что не начнет дышать, пока ему не разрешат пойти на каток, и задерживал дыхание. Юри надеялся, что это небольшое воспоминание из прошлого не оставит отца Виктора равнодушным. Но даже в самых смелых мечтах не мог представить, что они вызовут такой эффект: — Откуда вы это знаете?! — почти крикнул Владимир Егорович и резко качнулся вперед. Юри на мгновение показалось, что его сейчас схватят за грудки. От мимолетного страха он зажмурился — но заставил себя усидеть на месте. Он не трус. Он врач. И он — прав. «Глаза открой, правый ты мой». Почувствовав, как коротким жаром опалило щеки и шею, Юри открыл глаза. Владимир Егорович сидел на своем месте и уже взял себя в руки. Только венка как-то нехорошо вздулась и пульсировала на седом, аккуратно подстриженном виске. — Мне это Виктор рассказал, — от пережитого страха горло все еще словно хватала чья-то рука; у Юри вдохи получались короткими порциями. Вот и предложения выходили короткими. — На наших сеансах. Не на первом, и не на втором. Ему самому было тяжело признаться, что проблема идет из детства. Так что я думаю, причина именно в этом. Владимир Егорович на этот раз ответил далеко не сразу: сначала он залпом опустошил свою чашку с едва ли остывшим кофе, подозвал официанта и заказал «что-нибудь покрепче». А потом поставил локти на стол и, опершись на скрещенные пальцы подбородком, тяжело уставился на Юри. — Даже если все это правда, на что вы рассчитываете? Что я его коснусь — и все пройдет? — сарказма в этих словах было даже больше, чем Юри слышал за своей спиной в те времена, когда сам выходил на лед. И это было все также больно. Вот только теперь Юри боролся не ради себя — а значит, не имел права проиграть. — Прикосновения к другому всего лишь способ сконцентрироваться на чем-то, кроме приступа, способ выйти из зацикленности на панических мыслях, — повторил Юри фразу, сказанную когда-то Виктору. — Это просто заглушка, а не лечение — и это не помогает. Мы пробовали много вариантов. — «Много поз». — Если устранить первопричину, то панических мыслей возникать не будет. Так что я рассчитываю, что вы с ним хотя бы поговорите… Тут Юри замолк и пожевал губами. Сказать или не сказать… Вот это и правда совсем не его дело, но если не произнести вслух — он точно не поймет! Взгляд Владимира Егоровича был выжидающим — и он решился: — Скажите вашему сыну, что принимаете его выбор и гордитесь тем, чего он смог достигнуть. Что… любите его. «А самому слабо?» — Мой сын и так это знает, — Владимир Егорович сурово поджал губы. Юри бессильно посмотрел на него. Вот насколько Виктор был легкомысленен — настолько его отец был тяжел по характеру. Казалось, Виктор специально пытался быть как можно больше на него непохожим… Но крайность есть крайность — и это всегда плохо. — Знать и слышать — разные вещи, — мягко произнес Юри. — Ваше дело, прислушиваться к моим советам или нет. Вот только просто знание Виктору не помогает — иначе он не ушел бы из фигурного катания. И только договорив, Юри понял, что сказал лишнее. — Ушел? — в твердых и даже жестких глазах отца Виктора впервые мелькнула растерянность. — То есть как — ушел? «Кажется, ты только что стал у него первым, — насмешливо подметил Эрос. — Первым, кто сообщил такое известие». — Насколько я знаю, он подписал заявление об уходе в федерацию фигурного катания. Он говорил об этом на пресс-конференции… — совсем тихо произнес Юри. Отчего-то стало жгуче-стыдно, будто ему доверили важный секрет — а он выболтал его человеку, который не должен был узнать этой тайны. Дурак! Стыд вытеснил, просто затоптал, всю уверенность — Юри замямлил: — Это случилось еще до моего приезда в Россию, наверное, я виноват — в последний день в Японии у нас вышли… разногласия, но я и подумать не мог! Я хотел его остановить, но не успел! Он сейчас просто тренер… — Тихо. — Владимир Егорович на этот раз даже не повысил голоса — однако у Юри собственный голос будто отнялся. Отец Виктора зажмурился и устало потер виски. — Надо же, стоило мне только отъехать по делам заграницу, как… Все, хватит с меня невероятных открытий от чужих людей. Я хочу все подробности и причины услышать от своего сына. Юри тоже об этом думал. Поэтому принес с собой кассеты. Те самые, с записями сеансов с Виктором. «Отредактированные. Слабо полную версию?» Полной версии нет даже у самого Юри. «Потому что у тебя хорошая память, верно?» Принес, потому как не рассчитывал, что ему, какому-то левому да и на словах не слишком правому человеку, которого видят в первый раз — поверят. А вот если эти же слова повторит сам Виктор… Владимир Егорович про его кассеты не знал. И не дал даже шанса сообщить: он достал из кармана пиджака мобильник, нажал что-то на экране и приложил аппарат к уху. Юри понял, кому он звонит, еще до того, как на том конце трубки ответили. Это замирание сердца бывает только от одного человека. Юри невесело усмехнулся — и убрал руку от пакета с кассетами, к которым было потянулся. Пожалуй, встреча отца и сына с глазу на глаз и правда будет лучше. Наверное. Вряд ли будет лучше для Юри, когда вскроется такая его подрывная деятельность в тылу… но лишь бы стало лучше для Виктора. Это все — все — чего Юри хочет и хотел. «Все ли?..» Договорив, Владимир Егорович положил телефон на стол и снова вперил взгляд в Юри. Уже не такой тяжелый — Юри мог бы даже встать на подкашивающиеся от пережитого ноги. Тем более что ему как раз собирались намекнуть на дверь. — Вы не против, если я позвоню вам по итогам этой встречи? — тоном, не подразумевающим вопроса, спросил мужчина. Юри кивнул. «Если я увижу, что вы наговариваете и-или пытаетесь как-то нажиться на моем сыне и мне — вам не поздоровится», — Владимир Егорович не произносил вслух, но это читалось в его взгляде даже четче, чем названия блюд в меню. Юри только вежливо улыбнулся и поклонился. Ему нечего было бояться: в каждом своем слове он впервые — впервые — был кристально честен. И ни о чем не жалел. — Официант! Принесите мне что-нибудь для разговора с сыном, — донеслось из-за спины Юри, когда он уже дошел до улыбающейся хостес. Юри хотел было развернуться и сказать, что для этого разговора у Владимира Егоровича как раз все есть… но смолчал и вышел. Он сегодня сказал все. Не больше и не меньше. Главное, что в итоге разговор будет — а вот как он пройдет… Юри сжал кулаки и на секунду крепко зажмурился, желая всем сердцем — лишь бы все получилось! Лишь бы Виктор после этого вернулся к ним домой. «К вам? Давно для тебя стала домом его квартира?» Недавно. Юри и сам пугался того, насколько быстро успел привыкнуть. Но гораздо больше пугался, что теперь, когда обман раскрылся, придется отвыкать.