Случайностей не бывает - ты случайность, А эмоций без края - ты моя бескрайность. Если открыться, почувствуешь холод, Но после всего ты как прежде дорог*
Юри хотелось секса. Эта мысль прожгла его еще посреди ночи, заставила задыхаться в попытках выбраться и закоптила гарью похоти истлевшие сны. Предрассветное уже-не-ночь-еще-не-утро заревом пожара — красным от закрытых тонких штор — залило всю комнату, едва-едва, но все же света было достаточно, чтобы Юри, опасливо и неохотно поглядев вдоль своего тела, тоже захотел сгореть. Телу Юри хотелось секса. Даже не так. Хотелось члена, хотелось внутри, хотелось поглубже и наконец-то уже. Пустота внутри требовала заполнения и не реагировала на неуверенное «мне ничего не хочется кроме крепкого сна!». А собственный член умудрялся одновременно лежать на животе и крепко стоять. Юри начал одергивать одеяло, пытаясь скрыть эту выпуклость в складках, сделать незаметной — и в его мысли спасательным кругом метнулось золотым блеском кольцо на пальце. Непривычное, еще вчера его там не было. Еще вчера… Юри, мгновением ранее завороженно смотревший на кольцо, вдруг плаксиво скривился и сжал ладонь. Еще вчера все было так хорошо, он даже перед сном поверил, что у него… ему тоже станет легче, как должно стать Виктору! А в итоге снова, как и практически каждое утро «до», проснулся от сжигающего заживо желания. Юри разжал кулак и с тоской посмотрел на кольцо. Когда покупал их, думал, что каждое станет спасательным кругом. И должно было! Но почему же тогда он не чувствовал себя спасенным?! «Так спасатель лежит рядом, Ю-ури». «Дай спасти себя». «Дай». В непрерывном эфире этих все еще чуждых, несмотря на все старания принять их, мыслей, Юри отметил одну точно свою — с кольцом ему проще не стало. Наоборот. Будто сработала одна из неудачных шуток Виктора: женаты, значит, теперь должна состояться первая брачная ночь! Эрос, подпитанный еще не отпустившей Юри ночью, был не против и брачного утра. Юри утро не любил: оно всегда наглядно показывало, что сколько бы он ни боролся, все так же оставался слаб. Сколько бы он ни боролся, тело все так же отказывалось ему подчиняться. Тело все так же хотело причинить кому-то боль, насладиться ею. Утро всегда было временем обострения его болезни, как март для котов; солнце, словно большой магнит, тянуло его к себе. Но, видимо, Юри был слишком тяжел, вот и поднимался не весь — всего одной частью, которую потом уложить стоило еще больших трудов, чем находящегося во власти приступа (паники или нежности, не важно) Виктора. Виктора… Юри не хотел смотреть — но его голова уже повернулась вправо и вниз. Виктор лежал в любимой позе на животе, обняв руками подушку; щека смешно сдвинулась на глаз, губы из-за этого приоткрылись так, что был виден кончик языка… Языка, холодную влажность которого Юри вчера мог ощутить прямо там, где сейчас находился очаг огня. Прямо там, где сейчас все, казалось, взорвется от одного только не-своего прикосновения — или пронзит всепоглощающей судорогой неудовлетворенного желания, если прикосновения не будет. Юри хотелось секса как никогда после приезда из Детройта. А Виктор был рядом — и был его как никогда раньше. «Разбуди его минетом. — Юри даже не успел по инерции отметить, что Виктор спит на животе, как Эрос тут же отреагировал: — Если бы он не хотел, то не открывал бы так удобно рот… Давай, только головкой, он даже не проснется». «Разве не хочешь ощутить его губы там?» «Себе-то не ври». Юри уже давно не пытался. Все равно не получается. Как и не получалось снять предутреннее напряжение одной лишь мыслью. Рукой Юри не хотел — хватит уже! — а если встанет в душ, то может разбудить Виктора. Значит, оставалось только одно: попытаться заснуть. Как говорил один мудрец: «Если поспишь, вероятно, все либо пройдет, либо станет хуже. Но в любом случае, если не поспишь, то вдобавок будешь еще и невыспавшимся». Кто это сказал? Юри не был уверен, что не он только что. Или не Маккачин, который клубком свернулся возле кровати со стороны Юри и красноречиво посапывал. Или не когда-то Виктор… Виктор, Виктор, Виктор! Сон из-за мыслей о нем совсем не шел, а лишние мысли уже ускоряли бег, пытаясь первыми порвать финишную ленту его спокойствия. Юри быстро, но осторожно повернулся на бок и прислонился носом к руке Виктора. Так проще. Правильно Мэд говорила: чем больше отрицаешь — тем больше на этом зацикливаешься. Так что надо не отрицать, что Виктор лежит рядом, а подтвердить это. Может, так удастся заснуть? «Ты не хочешь спать. Ты хочешь переспать». Лицо Виктора было так близко, что Юри и правда не хотелось закрывать глаза. Хотелось провести кончиками пальцев по его щеке, заправить за ухо упавшие на нее волосы, потом коснуться уголка губ и провести подушечкой пальца до другого приятно-щекочущий путь. Хотелось, чтобы Виктор смешно дернулся от этого, зажмурился, поморщился, просыпаясь, — и взглянул прямо на него своими неземными глазами. Чтобы произнес это свое «Ю-у-ури», от которого мурашки из самого сердца разбегаются покалывающим теплом по всему телу, а пальцы подгибаются в предчувствии наслаждения. Чтобы снова взял за подбородок своими красивыми пальцами — мягко и так властно, что у Юри язык бы отнялся и был способен только отвечать на поцелуй. Чтобы Виктор прижался к нему всем телом, а потом накрыл собой, вдвинулся коленом между ног, разводя их, и!.. «Ты ничем не лучше малолеток-поклонниц, строчащих о себе и Викторе сексуальные фантазии на форум». Эта мысль и охладила Юри, успевшего было прикрыть глаза в предвкушении. Встрепенувшись, он чуть было не отдернулся от Виктора, но заставил себя остаться на месте. И правильно задышал: глубокий вдо-о-ох (такой, что перышко с подушки почти влетело в рот) — вы-ы-ыдох (такой, что у Виктора челка колыхнулась и упала на нос). Тот дернулся — Юри и дышать перестал, — но Виктор не чихнул и продолжил спать. Юри украдкой перевел дыхание и решил: хватит. Спать так спать. В глаза, прежде, чем он успел их закрыть, снова попал золотой блеск. Интересно, подумал Юри уже полусонным мозгом, а кольцо у Виктора на пальце такое же теплое, как у него самого? Такое же отнимающее покой? Если да, это плохо, значит, последний… последний вариант — не сработает. А значит, он снова оказался бесполезен как врач. Но сейчас, стыдливо наглаживая пальцем ободок своего кольца, Юри отчего-то был уверен, что все получится. Может, это потому, что он смог собраться и не впасть в привычную истерику? Или потому, что этой ночью Виктор спал спокойнее, чем раньше? Может, все это спокойствие — шаткое предутреннее равновесие, но если так… Если так, решил Юри, накрывая руку Виктора своей, пусть утро не наступит. Никогда. *** — Ohayou gozaimasu**, Ю-ури! Юри впервые за долгое время снился дом, а ласковый голос над ухом был таким родным, что: — Доброе, ма, — Юри потянулся, потирая глаза, — дай мне пару минуточек, потом я обязательно помогу с уборкой в номерах. Посуду помо-о-о… — он протяжно зевнул, да так и застыл с открытым ртом, поняв, что дом остался во снах. А Виктор, которого он дома только во снах и видел, сейчас реален. И кто говорил, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется? Сейчас суммарный стыд у Юри был больше, чем дома. — Виктор, я… — начал было он. — И посуду помоешь? А я не знал, что это входит в спектр услуг психологической помощи. Доктор, я так страдаю, вид губки меня вводит в панику! Когда Юри уперся в него ошалелым взглядом, Виктор откинулся на подушки, трагично приложив руку ко лбу. — Очень страдаю, — и зажмурился. Юри испытал острое желание, воспользовавшись случаем, улизнуть. Если не из квартиры, то хотя бы из кровати, где Виктор сейчас развалился сексуальнее, чем даже на самых смелых дакимакурах. Но поднялся с кровати медленно — будто она и не была в его сознании вся охвачена жарким и притягивающим огнем. — Тогда пойду на кухню, — решительно кивнул себе Юри. Там есть холодная вода и десятки поводов отвлечься. Например: — Как раз по распорядку дня скоро завтрак. И вышел быстрее, чем Виктор, уже зашуршавший одеялом, успел подняться. Быстрее, потому что Юри знал: после вчерашнего поцелуя следующий не заставит себя ждать, он уже просится ежедневным ритуалом. А там… «Ритуалы часто включают в состав обнаженную жертву на ложе…» Почему-то, одетый и в одиночестве на кухне, Юри все равно чувствовал жертвой себя.***
Кольцо на Викторе сидело довольно… странно и правильно. Юри разливал чай по кружкам и не переставал коситься на руку Виктора, барабанящую пальцами по поверхности стола и оттого сверкающую кольцом на солнце. Сидит странно — словно ошейник на диком барсе, словно сбруя на мустанге, словно… Ой! — Не обжегся? — Виктор внезапно оказался справа и, взяв его за руку, подул на обожженные пальцы. Странно, заторможенно отметил Юри, но Виктор не воспринимал кольцо как ограничитель — смотрел на него, словно на новогодний подарок: с интересом, легкой задумчивостью и улыбкой. В последнее время Юри ловил такой взгляд на себе. — Нет, — с опозданием ответил Юри. Первой мыслью у него было вырвать свою руку из хватки Виктора, вырвать скорее! А второй — накрыть их руки своей другой. Странно — кипяток он почти не почувствовал, а сейчас… Сейчас чувствовал слишком многое. Виктор уставился взглядом прямо в глаза, губы его разомкнулись на секунду, будто хотел что-то сказать… Но потом он издал короткий смешок, выпустил руку Юри и принялся вытирать образовавшуюся на столе лужу. — Да, не так я себе представлял первую брачную ночь и утро, — с подтрунивающим смешком поделился Виктор. — Но у нас будет время все исправить, верно? Юри же растерянно улыбнулся, не зная, чего от него ждут. Ответа? Кивка? Смеха? «Снятия штанов и упора локтями в стол?» Потому Юри просто сел за стол и хлебнул, вопреки всем степенным японским традициям, глоток чая на полкружки. В горле пересохло. Тамаго-яки они съели в тишине. Разве что машины за окном часто сигналили (пробки в этот час не редкость), да Виктор периодически счастливо выдыхал: «Вкусно!» Юри на мгновение подумал, что, если бы едой можно было решить все проблемы Виктора, исцелить его силой своего кулинарного искусства, он бы не прекращал готовить ни на секунду! Он бы построил целый ресторан, лишь бы Виктор не прекращал так улыбаться, лишь бы больше никогда не видеть, как стекленеют от приступа его глаза и как губы кривятся в попытках сдержать крик ужаса. Но простой омлет, свернутый в рулет, каким бы вкусным он ни был, никогда не сможет дать того же эффекта, что и медикаментозное лечение. Кстати, о лечении: — Как твоя нога? — поинтересовался Юри, когда с завтраком было покончено, и начал убирать посуду со стола. — Тебе бы сейчас не помешала теплая ванночка да йодная сетка, чтобы все лучше зажило. — Ванночка подождет до вечера, мне сейчас на тренировку бежать пора. — Юри возмущенно оглянулся, и Виктор тут же поднял руки: — Ладно, ладно, не бежать, а аккуратно похрамывать! А йод у Якова возьму — мой закончился. — Виктор… — у Юри даже рука с вспененной губкой опустилась. Как вообще можно помочь тому, кто и в подобных мелочах не дает себе восстановиться?! — Уже двадцать восемь лет Виктор и планирую еще минимум столько же. — Виктор поставил свою чашку в раковину, развернул Юри к себе и обнял. — Золотце, я, конечно, не против, если ты со своей заботой будешь носить меня на руках, но я не могу отказаться ходить. — На этот ласковый голос Юри было нечего ответить — только тяжело вздохнуть. Вздох получился наполовину — пресекся, когда губы Виктора мягко сжали мочку уха. — Но я честно обещаю не прыгать четверные! И тройные. — Юри легонько пихнул его в грудь. Чтоб не шутил такие вещи! И не стоял так рядом. Юри же тоже нездоров. — Что, даже двойные нельзя? — округлил глаза Виктор, отступая. И сдался: — Я знаю, что ногу нельзя напрягать, так что клятвенно обещаю даже кататься только на двух, отталкиваясь лыжными палками! Юри покачал головой и отвернулся к посуде. Она хоть не смеется над ним и не улыбается так, что хочется прижаться губами и впитать, впитать эту улыбку в себя без остатка. «Еще повоздерживайся и тарелки целовать начнешь. Можешь начинать подбирать стакан под свои размеры». — Я просто хочу, чтобы ты выздоровел, — пробурчал Юри и с большим усердием принялся за мытье. Пена уже окутала руку почти по локоть; Юри попытался сконцентрироваться на том, чтобы она от резких движений не разлеталась по всей квартире, а ложка, которую он мыл, не устроила потоп из обычной струи воды, как вдруг: — Раз так хочешь — тогда я не против таблеток. Юри все же плеснул на себя водой от неожиданности. — Тебе дать таблетку? — не понял он и закрутил кран, чтобы лучше слышать. — Болеутоляющее? Так сильно нога болит? Может, тогда вообще дома останешься? Ви… Виктор поднял руку, прерывая поток его волнения, грозивший затопить квартиру и соседей (которых уж точно обзвонит в поисках таблеток). — Не болеутоляющее, а антидепрессанты. От панических атак. — И, верно, заметив его полный замешательства взгляд, Виктор вдруг смутился. — Ю-ури, просто ты такой лапушка, сделал вчера невероятно милый шаг, чтобы перевести на новый уровень отношения… — Лечение? — не понял Юри, все еще растерянный первой частью фразы. — Ты хотел сказать «лечение»? — Как тебе угодно, — Виктор дернул уголком губ, а потом улыбнулся как умеет это только он. — Только будь нежнее и внимательнее. Это мой первый… прием таблеток. — Почему? — только и спросил Юри, не поддавшись на провокационный тон и не менее провокационное подмигивание. Хотелось бы верить, что у него выработался иммунитет — но разве такое возможно? — Потому что теперь, пожалуй, мне больше нечего терять, — Виктор неосознанно покрутил на пальце кольцо и, усомнившись в последнем слове, сжал руку в кулак. — Можно только попытаться вернуть. Я не хочу однажды проснуться, сведенный с ума страхом, и снова перестать узнавать свой голос, свое отражение… своего Юри. А потом он вышел из кухни с веселым «Макки, иди сюда, папочка тебя покормит!». Юри же гулко сглотнул, глядя, как лопаются мыльные пузыри на недомытой посуде. Теперь он понял, почему зеркало в спальне Виктора было занавешено. Понял — хотя предпочел бы не знать, насколько болезнь оказалась запущена. А еще он понял, что номер Мэд давно пора вносить в список быстрого набора.***
Пожалуй, никто в окружении Виктора не курил так провокационно, как Крис. Только у Джакометти пальцы охватывали будто не сигарету, а член, и полных губ касался будто не фильтр, а обнажившаяся, влажная от смазки головка. Крис за собой этого не замечал, но шутил, что, может, поэтому и любил больше толстые сигары. Дескать, размер имеет значение… Сегодня в одной руке у Криса были «Винстон» тонкие, а в другой — кошка. Надо же, Виктор соскучился по всем этим составляющим своего друга. И по нему самому — в целом. Визит, кстати, не был неожиданным: Крис не так давно звонил пару раз и все угрожал встретиться. Зная Криса, это действительно была угроза — стрельба глазками или даже ограбление на предмет одежды. И отношения его почти не изменили. Виктор издал смешок, привлекая к себе внимание. — Божечки-кошечки, не подкрадывайся так! И если Фил спросит, ты ничего не видел! — тут же отреагировал Крис, выкинув еще недокуренную улику в урну. — Для него я бросаю! Так что пусть это останется между нами, — он умоляюще свел брови. Виктор только покачал головой. Между ними и так уже осталось столько вредного для здоровья и не только, что одна сигарета вполне могла затеряться без следа. — Я могила, — пообещал он. Это слово и правда будто могильным холодом овеяло его изнутри. А может, это был очередной, не редкий для Питера, порыв ветра с Невы. — Ой, Вик, — Крис всплеснул свободной рукой, — ты на себя наговариваешь. Ты еще вполне цветущая полянка. Виктор неприлично прыснул со смеху. Вот же засранец — совсем не изменился. — А куда это ты с кошкой? Ко мне? Ты же знаешь, что Макки слишком их любит и разнесет мне квартиру, как только ее увидит! Крис посмотрел вниз, будто сам не знал, откуда она взялась, но подхватил по-хозяйски двумя руками, чтобы кошке было удобнее. Та принюхалась к пальцам, в которых была сигарета, недовольно зашипела — но когти, судя по отсутствию болезненной гримасы на непривычно загорелом для Питера лице Криса, выпускать не стала. — Сколько раз говорить, Бао не кошка, а кот, — Крис покачал головой, тем не менее, улыбаясь. — Тебе стоит поучиться уважению к кошачьим у вашего молодого чемпиона! «Видишь, даже твой Крис признает, что тебе пора у Юрочки поучиться». — Да и не собирался я к тебе заходить, просто хотел с ним прогуляться. А то что он все дома и дома сидит. А вот кому-то, кстати, это бы не помешало, — Крис опустил взгляд на его поджатую ногу и неодобрительно цокнул. В курсе. Впрочем, Виктор не был удивлен: Крис умел не только работать на публику, но и делать так, чтобы публика работала на него — от него информацию не скрыть. — Кстати, кошки умеют лечить; можно сказать, я оформил тебе доставку лекарства на дом. И где твоя благодарность? Где хоть дружеское объятие? — Когда и после этого большого и толстого намека Виктор не бросился ему на шею, Крис посерьезнел: — Как ты себя чувствуешь, солнышко? Виктор чувствовал себя Плутоном, разжалованным из планет. Куда уж там до солнышка. — А как твои отношения с Юри? — сменил Крис тему, заметив, что общение не клеится. Для Виктора, кстати, было странно, что сам Крис к нему не клеится: поглаживал себе кошку спокойно и даже приветственный в губы не впечатал. Не то чтобы Виктор этого хотел, да и у него теперь Юри есть, но… Но еще больше он не хотел, чтобы с Крисом тоже было что-то не так. — Чувствую на все 585***, — тонко пошутил в ответ Виктор и, сняв перчатку, протянул вперед руку с кольцом. Крис так порывисто схватил его руку, что чуть не выронил кота — но тот, будто уже привычный, уцепился когтями, оставляя зацепки в новеньком терракотовом пальто, и забрался на плечо. Кстати, одет Крис был весьма непривычно: пастельно-оливкового цвета водолазка под горло, пальто длинное, прикрывающее обычно вызывающе обтянутую задницу, круглые очки, которые придавали его обычно беспечно-раздетому взгляду серьезно-одетое выражение. Когда Крис поднял на Виктора глаза, казалось, золотой блеск кольца остался в них — так они сияли. И сдерживать радость в голосе он явно считал кощунством: — Божечки-кошечки, неужели знаменитого холостяка наконец окольцевали? И как такая новость до сих пор не в газетах? Что мне в туалете читать? Виктор со смешком забрал свою руку. — Да иди ты… в туалет, — фыркнул он. Объявившийся ветерок тут же обсушил непривычно открытые в улыбке зубы, а что-то грызущее внутри, словно освещенная прожектором бродячая псина, спряталось, забилось в самый темный угол до наступления очередной панической темноты. Но она наступит нескоро. Виктор почему-то был уверен. — Тебе вообще на родину пора, пока в придачу к туалетному чтиву пакет с пакетами не завел, а то Россия на тебя плохо влияет. Крис, вопреки ожиданиям Виктора, не стал кокетливо протестовать, говоря «еще посмотрим, кто тут на кого повлияет!» или «детка, неужели ты думаешь, что меня еще можно научить чему-то плохому?». Вместо этого он привычным жестом потянулся рукой за спину, но вместо того чтобы провокационно сжать ягодицу, рассеянно сжал через карман пачку сигарет. — Я и правда скоро уеду, поэтому и пришел попрощаться. У матери Филиппа проблемы со здоровьем, так что он возвращается завтра в Швейцарию… И зовет меня с собой. Хочет познакомить с мамой. — Крис все же достал пачку, нервно выщелкнул из нее сигарету, прикурил, сделал глубокий затяг. — Кажется, это серьезно. Виктор всегда считал, что «Крис» и «серьезно» можно включать в словарь антонимов. А вон как все обернулось… «Он просто хочет бросить тебя. Устал уже, понимаешь? Это просто повод!» Но эта мысль была словно кошка без когтей, так что лишь мягко соскользнула лапами по сознанию, не в силах уцепиться. Виктор качнул головой, вдыхая быстро рассеивающийся дым. Крис не такой. Он же столько лет помогал Виктору справляться с болезнью, столько сил в него вложил, стал начальным лекарством… и не виноват, что у Виктора к нему просто развилось привыкание. «Как и у всего мира — к тебе. Никто не виноват». — Если хочешь, я могу поискать там врача. — Судя по тону, это больше было вежливой формальностью — Крис как никто знал, что Виктор не согласится. И Виктор не стал его разочаровывать: — Нет, спасибо. — У него уже есть один врач, которому он дал согласие на свое первое лечение. Отдал, так сказать, свою психическую девственность. Виктор невольно улыбнулся своим мыслям, подставляя лицо столь редкому для Питера солнцу. — Тогда я найду место, где вы сможете обручиться по-настоящему. Я не дам тебе лишить меня законного права побыть подружкой невесты! — неожиданно заявил друг и назидательно покачал пальцем: — Такого, как Юри, надо хватать быстрее, пока к рукам не прибрали! И этим, сам того не подозревая, попал прямо в ворох клубящихся внутри Виктора змей подвида «ревность скрытая, при обнаружении кусачая». — А вдруг он будет не против? — деланно безразлично протянул Виктор. На мгновение показалось, что кольцо на пальце похолодело, и он поспешил укрыть его перчаткой. — Чего? — нахмурил ухоженные брови Крис. — Так, лапуля, быстро выкладывай, чего там опять надумал. — У него ведь сексоголизм, а не витяголизм, — Виктор безразлично пожал плечами. Правда тон получился больше жалобный, чем безразличный, но уж кого-кого, а Криса стесняться было глупо. — Не сегодня так завтра, но может найтись кто-то… «Получше, поздоровее, помоложе, поперспективнее…» От этих вариантов Виктора немного замутило и сдавило в висках. Он сжал руку с кольцом в кулак и закончил: — …другой. От одного этого слова ему захотелось одновременно расплакаться, закричать и свернуться бессильным клубочком. За-ме-ча-тель-но. — Это глупость, да? — Виктор постарался улыбнуться, сам понимая, что голливудской улыбки не выйдет. Максимум на театральное училище потянет. Почувствовав теплые пальцы Криса на своем подрагивающем подбородке, он поднял взгляд. — Это ревность, Витя, — почему-то улыбнулся Крис. — Побочный эффект любви. Вот так вот просто. Как патологоанатом выносит заключение в морге: коротко, по существу и безаппеляционно. Витя, ты влюбился. Накройте фатой и ввозите следующего болезного. Эта болезнь Виктору, конечно, нравилась больше… но она была страшнее. Ведь чтобы остаться здоровым надо «болеть» обязательно вдвоем. — Раз уж заговорили о делах амурных: а у тебя они как? — Виктор никогда и не отрицал, что лучшая защита — это нападение. Крис фыркнул, заставив флегматично вылизывающегося кота дернуть ушами. — Активно сдаюсь в плен, так что пока побеждаю. Иногда бывает тяжело; ты же знаешь, Фил — бывший парник и вообще до меня был в отношениях только с девушками… Но я его люблю. — И тебе достаточно его одного? Виктор никогда раньше не интересовался этим: у них были свободные отношения, и всех все устраивало. Крис был рядом, когда нужно, а больше и не надо. Лишь недавно Виктор понял, что этого может быть недостаточно. Что может быть по-другому. — Ты про мой сексоголизм? — правильно понял его Крис. — Лапуля, у меня есть вожделеющие меня зрители, лед, на котором я кончаю каждый прокат, и любимый человек, который не оставляет меня голодным, если ты понимаешь, о чем я, — он подмигнул. Виктор закатил глаза: не понять Криса в этом аспекте было нельзя, даже если очень хотелось. Особенно если очень хотелось. — То есть Юри тоже нужны зрители? — сделал вывод Виктор. «Вожделеющие» он со скрипом зубов опустил. Крис громко рассмеялся, крепче сжимая испуганно забарахтавшегося в его хватке кота. — Ему нужен только ты. Неужели не понимаешь? Как там у вас говорят: лучше синица в руках, чем журавль в небе? Так вот: зачем ему стаи синиц, если в его руках аппетитный журавлик? Да и Юри сильнее меня, а если даже я держусь, то вообще нет причин переживать, собственник ты мой. — Тут Крис неожиданно сузил глаза, будто что-то такое рассмотрел в Викторе, чего увидеть бы не хотел: — А если он все-таки сорвется на кого-то другого, что ты сделаешь? «Наконец-то умрешь». — Этого не будет! — Виктор не знал, кому протестовал, наверное, всему сразу. Нет-нет-нет, этому точно не бывать! — Но если? — не отступал Крис с дотошностью следователя. Виктор с обидой подумал, что сейчас друг вот совсем не тянет на сексуального полицейского! Больше на палача надежд. — Я задал этот вопрос Филу, когда мы только начали встречаться; он сказал, что все поймет. Мне стыдно теперь его подвести, понимаешь? Стыдно предать такое доверие. А ты доверяешь Юри? Сможешь ли принять последствия его болезни, как он принимает и пытается вылечить твои? Последняя фраза была настолько нечестной, что из-за угла дома просто обязан был выбежать судья и показать Крису желтую карточку. «Разве не привык, что тебе помощи ждать неоткуда?» — Я… я не знаю, — наконец честно признался Виктор и беспомощно зарылся рукой в волосы. — Не знаю. Он мог бы сказать, что все простит — это ерунда! Но это не было ерундой. Он мог бы сказать, что не простит — это предательство! Но это не будет и предательством. Это просто «последствия болезни». — А нельзя сделать, чтобы он хотел только меня? — Виктор сам слышал в своем голосе детское «прошу-прошу-прошу!». Таким тоном он просил оставить Макки. Тогда помогла имитация приступов нехватки воздуха, переросшая в убивающую его уже столько лет болезнь, а сейчас… Сейчас у Виктора осталось сил только на беспомощную просьбу. — Сделать так, чтобы ему никто не был нужен кроме меня, а? Крис покачал головой, сочувственно улыбаясь: — Смотрю, из спорта ты ушел, а до золота остался все такой же жадюгой. И на это нечего было ответить: Юри и правда золото, а Виктор и правда не умеет делиться. Вот только у медалей на полке не было права выбора принадлежать другому. А у Юри — есть. — Тогда я просто буду рядом, пока он этого захочет, и помогу справиться. — Пожалуй, это был самый честный и правильный ответ. — Он же сможет с моей помощью жить нормально, правда? Виктор уже почти ненавидел себя за бесконечную надежду, но отношения и чужая жизнь все же не спорт, в ней одним лишь напором и целеустремленностью успеха не достичь. «А быть с позором дисквалифицированным можно точно так же». — Лапа, отклонением считать можно абсолютное отсутствие секса, всё прочее — норма и дело вкуса, — то ли успокоил, то ли просто ответил в своей манере Крис и посмотрел на часы. — Оh mon dieu****, мне пора — нужно еще вещи собрать да для Бао купить новую переноску, в старой он чувствовал себя слишком беспокой… ой! — охнул Крис, когда Виктор его порывисто обнял. — Котика не раздави! — Спасибо за все, что ты делал для меня, — Виктор давно искал повод это сказать. — Разве я мог иначе, mon ami? — Крис накрыл ладонью его щеку, и Виктор закрыл глаза. Сейчас он не пытался почувствовать в этом жесте лечение, ухватиться за близость как за спасательный от паники круг… он просто стоял, чувствуя одной щекой касание развеваемых ветром волос, другой — теплоту мягкой руки, и пытался запомнить это ощущение умиротворения. — Знаешь, не хотел признаваться, но я растерял мотивацию выступать без тебя. — В ответ на это тихое признание Виктор промолчал. Он знал, что Крис пропустил последние соревнования, но думал, что это из-за отношений. А это… «И тут ты виноват. От тебя одни несчастья». — Ты же был моим основным соперником, глупыш. Я и любовником твоим стать согласился не потому, что ты такой красивый. — Тут уж Виктор вскинулся, и Крис поспешно добавил: — А ты очень красивый! Но я согласился, потому что хотел понять твое тело, узнать, что мне стоит доработать, чтобы победить… И узнал лишь, что ты невероятно сильный человек. Не подумай, я и сейчас хочу вернуть тебя обратно на лед! Но гораздо больше я хочу, чтобы ты нашел успокоение. И был счастлив. Виктор и сам этого хотел. Каждый раз, сходя с ума от приступа, хотел! Но где этот путь? Какой поворот верен? Не ждет ли его очередной тупик? Указателю «Юри», так неожиданно встреченному на пути, все же хотелось верить. — А знаешь, к демону переноску! Я провожу тебя до катка, как раньше, — предложил Крис, проходя мимо. Виктор покачал головой: кажется, опции «отказаться от сопровождения» ему не предлагают — есть только варианты «да» и «конечно, да, спасибо, мсье Кристофф за вашу доброту!». Да хоть оба сразу — ему не жалко и правда будет приятно провести эти минуты не в одиночестве. — Только чур за ручки не держаться — я теперь почти женатый человек! — погрозил пальцем Виктор, подстраиваясь под чужой шаг. Крис показательно надул губы — «да как можно было такое про меня подумать, я же ни-ни!», — но нимб на его голове уже давно не держался. Но если со своими грехами и проблемами Крис может так искренне улыбаться, то почему бы не попробовать и Виктору?***
Мэд снова приняла вызов только на седьмой гудок. Хоть что-то в этом мире не меняется. — Здравствуй, Юри, ты немного не вовремя, — с тихой усталостью произнесла она, появившись в кадре. Юри не был удивлен: «не вовремя» его второе имя, да и помнил про разницу во времени — в Детройте сейчас глубокая ночь, — но: — Простите, это срочно, — он согнулся в поклоне из положения сидя на кровати. «На той кровати, где провел ночь в положении лежа рядом с Виктором!» Юри не сомневался, что Эрос не даст ему об этом забыть. Мэд сонно зевнула и заправила непривычно взлохмаченные тускло-рыжие волосы за уши. Макияж был смыт, и, может, из-за этого ее вид казался немного больным. А может, из-за того, что ее лицо освещал только экран — свет в комнате не горел. — Что срочного случилось? Ты опять сорвался? Все целы? — Вопросы шли один за другим, не оставляя места для ответа, и с каждым серьезность и собранность наставника нарастали. К концу очереди вопросов у Юри было ощущение, что он снова на экзамене. — Нет, я не поэтому звоню! — Юри даже невольно выпрямился; кровать скрипнула, и Маккачин заинтересованно поднял лохматую голову, думая, что его встают кормить. — Это насчет Виктора. — А что с ним? Приступы участились? Когда был последний? Как прошел? Очередная очередь пессимистичных вопросов уже не так сбивала с толку: — Он относительно в порядке. Приступы не участились. Последний был вчера во время разговора с отцом, как прошел — не знаю, меня рядом не было. «О чем очень, очень сожалею!» — удержать удалось с трудом. Юри не на приеме, а на консультации, тут нет места оправданиям — только сухому деловому разговору! «Насухую идет тяжело, лучше смазать, чтоб отделаться малой кровью, — вкрадчиво зашептал Эрос. — Тебе ли не знать, Ю-ури». — Получается, они обсудили проблему? Ты все же вывел их на разговор? — Да, — кивнул Юри. Отросшая смоляная челка упала на глаза, пришлось рукой смахнуть ее в стороны, прежде чем посмотреть на наставника. — Я… хотел, чтобы это прошло мягче! Правда! Но получилось как получилось. Зато отец Виктора увидел приступ и, кажется, теперь готов попытаться помочь Виктору. Мэдисон поощрительно кивнула. — А ты помогаешь? Соблюдаете распорядок дня? «Блядем день и ночь». — Да. — Как он спит? «Эротично». — Спокойно. — Ты дал ему какой-нибудь якорь, как я говорила? «Даже целый спасательный круг! Надо для верности заказать такой же, только диаметром побольше, на другой палец, если ты понимаешь, о чем я». Да как уж не понять самого себя. Юри молча кивнул и показал кольцо. — Они парные, — торопливо пустился он в объяснения, не дожидаясь реакции Мэд. — Я сказал Виктору, что как только он почувствует приближение срыва, должен погладить кольцо. И представить, что это моя рука — ведь у меня такое же. — Осознав неловкую интимность своих слов, Юри уперся взглядом в кольцо и начал машинально наглаживать ободок большим пальцем. — Сказал, что я теперь связан с ним — и пока на нас эти кольца, он никогда не будет один. Юри оставалось лишь надеяться, что все это и правда сработает. Теперь он точно сделал все, что мог. — Ну все, без таблеток с твоим «четверным акселем» больше ничего нельзя сделать, — подтверждая его мысли, заключила Мэд и потерла ребром ладони красные, слезящиеся глаза. Хотя, может, это Юри из-за качества связи показалось… Громкое сморкание в бумажный платок было слишком четким для помехи и слишком ясным, чтобы не поставить диагноз: как минимум простуда обыкновенная. Юри стало совестно, что вытянул больного человека из кровати. «Одного вытянул, другого выпустил на калечащую тренировку. И просто “совестно”?» Вдвойне совестно. — Главное, ухудшений, судя по твоим показаниям, нет — а остальное дело времени, — закончила свою речь Мэд и снова устало зевнула. — Так что там у тебя срочного-то было? На свадьбу пригласить хотел? Юри отчего-то почувствовал, как обожгло щеки. Эрос внутри напевал недавно услышанное «свадьба-свадьба, кольца-кольца…», совсем не помогая вырваться из этого состояния неловкости. «Так пригласи на свадьбу, и все станет ловко». У него сейчас есть разговор поважнее: — Виктор дал согласие на медикаментозное лечение. Даже плохое качество интернета и бликующее на экране ноутбука тусклое солнце не было помехой, чтобы заметить, как округлились глаза Мэд. — Свиньи полетели*****, а я не увидела? Все, пенсия точно не за горами, — посетовала она, наклонившись куда-то за камеру, отчего частично пропала с экрана. Юри терпеливо дождался, пока она не усядется обратно. В ее руках была какая-то бумажка. — Я после твоего отъезда на всякий случай составила список медикаментов. Перепиши себе названия. По мере прочтения поднесенных почти к камере букв, Юри чувствовал, что у него все больше и больше вытягивается лицо. — Наставник, а разве одних каких-нибудь легких антидепрессантов не хватит для подавления панических атак? — некоторые препараты на листке были известны своей ударной силой, и Юри не хотелось сразу оказывать такое влияние на Виктора. — Никто и не собирается делать из твоего Виктора фаршированного пилюлями чемпиона, успокойся, — укоряюще протянула Мэд. — Вообще, если все хорошо пойдет, тебе понадобится только первая позиция списка. Вторая и третья — это аналоги, если из-за побочек первый препарат не подойдет. Четвертая — витамины, лишними совсем не будут. Два препарата в конце списка после черты — на крайний случай, если твоего упрямца ничего больше не проймет. А это вполне может случиться: помнишь, мы как-то разговаривали с тобой об осложнениях панического расстройства? Как не помнить: Виктор тогда сидел рядом и говорил с Мэд даже больше. Так что Юри кивнул: — Синдром деперсонализации-дереализации, помню. — Панические атаки всего лишь верхушка айсберга, причины расстройства гораздо глубже и могут породить другие симптомы, как только уберешь этот — или даже в придачу к нему. — Мэд сделала паузу, видимо, чтобы Юри лучше проникся ситуацией. Юри же жил в этой ситуации не первый день, проникся так, что хоть выжимай, так что это было даже лишним. — Депрессия, на фоне которой все болячки и повыскакивали, могла начаться задолго до первого приступа и в отличие от приступов протекать ровно-постоянно. — Но Виктор бы мне сказал… — начал было Юри. Мэд снисходительно посмотрела на него: — Как говорил один гениальный врач, «все лгут», Юри. А пациенты — особенно. Виктор вполне мог лгать и самому себе: списывал все на «просто плохое настроение», «я ленюсь — нельзя лениться!» или «старею, нагрузки уже не так легко даются» и прочее в этом роде. Самоуничижительные мысли лучшее топливо для болезни, тебе ли не знать. И в конце концов он так свыкся с этим состоянием, что уже наверняка и представить не может, что бывает иначе. Что можно жить не только без панических атак, но и без вечной тревоги, без усталости, без неверия в себя и ощущения, будто ты совсем никому не нужен без медалей. Все еще уверен, что, если уберешь только ПА, остальное дружно возьмется за ручки и потянется следом? Юри ни в чем, что касалось Виктора, не мог быть уверенным. Но слова Мэд… они холодком прошлись по спине и ледяным страхом осели в голове. «Все гораздо хуже, чем кажется». Юри казалось, что все и так хуже некуда. А теперь и вовсе хотелось скорее обнять Виктора и не отпускать! Никогда-никогда! Ведь если вылезет все, о чем рассказала Мэд, все пережитые до этого приступы в сравнении окажутся только пробой сил. Точнее, бессилия. — Как это предотвратить? — Юри перевел взгляд на Мэд, понимая, что картинка перед глазами начинает дрожать от пока еще не пролившихся слез. — Практически тем, что ты уже делал, — наставник начала загибать пальцы, — соблюдать распорядок дня, ограждать по возможности пациента от стресса, пить таблетки, устраивать вечерние спокойные прогулки и заниматься психотерапией. Той самой, которая «сесть и поговорить». «Или лечь и постонать». «И помни — отказ тоже стресс, как и сопли после акта. Огради от этого пациента!» Юри потер нос, пытаясь отвлечься от мыслей. — Надеюсь, ты помнишь, что от одной таблетки эффекта, кроме побочек, сразу не будет? Если побочки не выскочат, прерывать курс нельзя. Так что если кое-кто будет противиться приему, разожмешь ему рот и напичкаешь таблетками насильно. «А можно и не только таблетками. Ведь близость — тоже лекарство в его случае!» — Если будет сопротивляться — привяжешь к кровати и напичкаешь. «А мне нравится эта женщина!» — И после приема таблетки обязательно осмотри его рот. Юри перебил очередную реплику Эроса: — Рецепт нужен, без рецепта мне ни один препарат не продадут. Тут задумалась уже Мэд. А потом извинилась и ненадолго совсем пропала из кадра. Юри успел только дойти до Маккачина и потрепать того за ушами, чтобы успокоить нервы, как голос из ноутбука позвал его обратно. Под шуршание спешно перелистываемых страниц блокнота Юри вернулся на место. — Вот! — громко воскликнула наставник, а потом будто спохватилась, что ночь на дворе, и заговорила тише, почти шепотом: — Один из моих бывших учеников недавно переехал в Питер и открыл собственную клинику. Скажешь, что ты от меня — он будет в курсе, — и получишь свой рецепт. Записывай адрес. Юри быстро, от волнения сбиваясь с английских букв на японские иероглифы, вывел заветные буквы и цифры. Путь выходил не близким, придется такси вызвать, чтобы успеть туда и обратно до прихода Виктора. — Кстати, а как там твоя сексопаника? — вдруг спросила Мэд, когда он дописал. Если бы Юри этот вопрос предвидел, он бы в поле ее зрения писать не переставал никогда. — Вы же еще не спали после нашего разговора, я права? — Наставник! — возмущенно вспыхнул Юри, с трудом подавив желание либо захлопнуть ноутбук, либо закрыть лицо руками. Как… как вообще можно такое так прямо спрашивать! «Но она же не запись показать просила. Просто задала вопрос». А Юри просто не знал, как ответить. В прямом смысле — спали. В переносном — так, подремывали. К счастью, Мэд избавила его от постыдной необходимости объяснять ситуацию: — Помнишь, что я говорила перед отъездом? Ты здесь тоже жертва. Чтобы вылечиться, тебе нужно перестать снова и снова пытаться прожить травмирующий опыт. Да, ты можешь не слушать глупости старой сводницы, — она подняла руку, останавливая оправдания Юри, — но тебе нужно снова побыть в той позиции с партнером, которому доверяешь, который будет тебя направлять. Ты должен понять, что возможен иной исход. Что секс может принести не только многолетнюю боль и сожаление — но и удовольствие. «Вот, слушай мудрую женщину». «Пусть и на это выпишет рецепт — покажешь Виктору и займетесь взаимной терапией». — Пожалуйста, хватит, вы меня смущаете! — взмолился Юри, сам не зная, к кому обращаясь. И впервые услышал, как… по-девчоночьи вредно хихикает Мэдисон. Когда он от удивления вновь нашел в себе силы посмотреть на нее, разумеется, наставник была собрана и серьезна, как и всегда. — Таким как ты это полезно! — но в голосе еще искрились смешинки. — А будешь сопротивляться — сейчас вообще куклу достану, как на нашем последнем уроке, и на ней все покажу! — Что покажешь? — внезапно раздался откуда-то справа женский голос, и в прямоугольнике света от открывшейся двери появилась чья-то тень. — И зачем ты вообще встала с постели — в твоем состоянии нужен покой. — На том свете получу — вечный, — пробурчала явно смущенная появлением незнакомки Мэд. — Я даю консультацию своему студенту. Иди в кровать, скоро приду. — Не увижу тебя рядом с собой через пять минут — вернусь и отвезу в спальню прямо на стуле, — припечатала незнакомка, и ее тень пропала. — Кэтрин! — возмущенно крикнула ей вслед Мэд. Ответа не последовало, и наставник вернулась к совсем растерявшемуся Юри, устало потирая лицо. — Без комментариев. Юри они и не требовались. Таким тоном с Мэд никто не смел разговаривать, и ни на кого наставник так не смотрела, как на ту женщину, что запомнилась Юри тенью в прямоугольнике света и мягким, хотя и приказным, голосом. Не нужно было объяснений, чтобы понять — после стольких лет траура наставник снова решилась впустить чувства в душу. — У тебя есть еще вопросы? — Юри покачал головой. — Нет? Хорошо. Тогда иди, лечи своего пациента. Каждую неделю буду ждать отчет о дозах, побочных реакциях и изменениях в самочувствии. И, Юри… — она замешкалась, глядя, верно, на открытую дверь, и вдруг легко улыбнулась. — Помни, что проблема всех психотерапевтов в том, что мы постоянно и дотошно разбираемся в собственных чувствах вместо того, чтобы им следовать. На этой фразе окно с вызовом свернулось — собеседник завершил разговор. Юри рассеянно закрыл крышку ноутбука. Если уж сама Мэдисон Райт решила двигаться дальше… то он, как примерный ученик, не может не последовать примеру своего наставника. Но это потом, как Виктор вернется домой. Нужно встретить его не с пустыми руками. С такой мыслью Юри подрагивающими пальцами набрал номер такси и продиктовал оператору адрес.***
— Вить, ты эта, прости меня, а? Если б я знал, что ты так на мои слова разобидишься, что наебнешься на ровном месте, я б язык прикусил, чес-слово! — несмотря на то, что извинялся Юра в своем стиле, по его покаянно опущенной макушке было видно — делал он это искренне. Неужели Яков провел профилактическую беседу? Виктор скорее бы поверил в народную медицину и действенность статей «гадаем по фото банковской карты с двух сторон». Он еще не был настолько стар, чтобы забыть себя в возрасте Юры и то, насколько глупыми и несущественными ему казались разговоры уже тогда лысого и хмурого тренера на темы, не касающиеся льда. Хотя, может, из-за этого отношения Фельцман и полысел? Хм… — И давал бы интервью на языке жестов со своим знанием только одного? — Виктор на секунду представил, как Юра «одаривает» средним пальцем камеры налево и направо, и подавил смешок. Вообще с утра настроение было хорошее, все тело легкое от него словно невесомым стало — вот рука сама и опустилась на блондинистую макушку. На табличку «не гладьте диких животных» Виктор всегда предпочитал закрывать глаза и делать вид, что он слепой, а Маккачин — его собака-поводырь. Юра ожидаемо ощетинился, мог бы — шерсть бы вздыбил, и выскользнул из-под руки: — Да иди ты!.. — начал было он, но резко закрыл рот со стуком зубов и даже ладонью накрыл сверху. Виктор удивился: неужели кое-кого настолько проняло чувство вины? А потом говорят, что тигры не поддаются дрессировке. — На каток. А то пока дохромаешь, я уже на пенсию выйду, — бросив последний непонятный взгляд на его ногу, Юра резко оттолкнулся от бортика — только волосы взметнулись — и через секунду уже нарезал на коктейльные дольки лед в центре катка. И снова его катание было настолько же техничным, насколько пустым. Не было души в жестах, не было трепета в кончиках пальцев, не было альтруистической любви в глазах. В жестах сквозило желание удушить, кончики пальцев были напряжены будто когти сейчас вылезут, о безграничном упрямстве и желании проредить вредный тренерский состав во взгляде можно было промолчать. Юра сделал четверной тулуп, больше напоминающий вращение сюрикена из фильма про ниндзя, и так жестко вышел, что практически упал. Удержался, конечно, но лишних шагов вышло на целую дорожку — Виктор с размаху впечатал ладонь в лоб. — Твой котелок — не старый телик, от рукоприкладства не заработает, — съязвил резко остановившийся у бортика Юра. — Ну, что скажешь? Да, знаю, засрал выход из прыжка, но вход-то! Вход и вращения были отличными! Думать, что у тебя что-то получается отлично, такой же неправильный путь для фигуриста, как и гнобить себя мыслями, что у тебя ничего не получается. Виктор чувствовал себя золотой серединой между этими полярностями — Юрой и Юри — и совершенно не понимал, что делать ни с одним, ни с другим. «Ты с собой сначала разберись». — За такой прыжок «отлично» тебе поставят разве что в «Ледниковый период. Дети»! — поддел его Виктор. — Давай еще раз. Юра даже на вид был уже весь измотан: лицо красное, волосы ко лбу прилипли, ноги подрагивают, а грудь так часто вздымается, что шумная одышка эхом по льду давно наполнила зал. Но Виктор знал, что тот будет пробовать снова и снова и снова — сколько потребуется для победы, пока не упадет на лед без сил. Или пока его окончательно не задолбают непонятные придирки от… «…всяких завидующих его молодости, силам и перспективам. Да, Витя?» — Не продолжу, пока не покажешь сам, как надо! Я просто не понимаю, что, блядь, делаю не так! Уже и смотрю вот так. — Юра натужно вытаращил глаза, что больше походило на припадок, чем на приступ любви к ближнему. — И руками делаю, как ты показывал! — сходство с приступом эпилепсии становилось все более четким. — Я не виноват, что не знаю, что должен чувствовать! Он грохнул кулаком по бортику, отчего на них обернулись все сейчас отдыхающие за разговором члены сборной, и еще более рьяно заскользил прочь. Начинать прокат не стал — просто так пытался успокоиться. Виктор прислонил палец к губам и начал кусать ноготь зубами. Плохо дело. Кажется, для таких ситуаций и нужен тренер: чтобы не только указывать на ошибки, но и подсказывать пути их решения. А что подсказать, если сам не знаешь? «Пусть тебе подскажут выход из спорткомплекса. И забудь сюда дорогу, хватит уже цепляться за то, что тебе не по зубам». «Когда и зубы, хе-хе, скоро будут вставными». Виктор думал, что разговоры в другом конце катка стихли из-за Юриного удара, но когда он краем глаза взглянул туда — губы Гоши двигались, а Мила оживленно размахивала руками, что не могло сопровождаться беззвуком. Но и тишины не было. Стук сердца все нарастал, нарастал, будто призрачные барабаны подкрадывались с обеих сторон все ближе, ближе, прямо в уши, начиная бить уже по перепонкам и затмевая все остальные звуки в мире. Затмевая все звуки и все краски. Кроме одной — кольцо на руке, которой Виктор судорожно вцепился в бортик, оставалось единственным цветным пятном в полинявшем картонном мире. И Виктор со всем отчаянием вцепился в него другой рукой. И голос паники в голове сменился голосом Юри. «Когда почувствуешь, что вот-вот сорвешься, погладь кольцо. Представь, что это моя рука — ведь у меня такое же. Я теперь связан с тобой — пока на нас эти кольца, ты никогда не останешься один». Возникшее вчера ощущение, что тепло тела Юри прочно втерлось в самую глубину золотого металла, никуда не исчезло — оно снова вспыхнуло на самых кончиках указательного и среднего пальца. А потом начало подниматься выше, отгоняя сковавший тело холод: по запястью, локтю, плечу, груди, поясу, ногам… Мерзлота из головы и сердца исчезла в последнюю очередь — но даже придя в себя Виктор не спешил убирать руку от кольца. А вдруг болезнь только этого и ждет? А вдруг она сейчас нападет и сломит его пополам, заставляя кричать до хрипа? А вдруг?.. Мысль, что ему впервые удалось самостоятельно остановить приступ, без чужого прикосновения, скользнула между вагонами с грузом сомнений так легко, что Виктор резко дернул в голове стоп-кран и открыл глаза. Все цвета вернулись на прежнее место. Гоша и Мила бурно спорили насчет отношений, отдельные слова долетали и до Виктора. Только Юра оказался ближе, чем был, когда Виктор зажмурился, и смотрел… растерянно и неверяще. Чтобы не пришлось объяснять, что с ним сейчас было, Виктор открыл калитку. В ушах все еще звенело, как после того, когда стихает трезвонивший долгое время телефонный звонок. Страх перестал вызывать приступ и перешел в режим ожидания. Виктор чуть не упал, когда сделал первый росчерк на льду — по привычке начал с больной ноги, но потом он выровнялся и заскользил увереннее. Нога еще не совсем прошла, отозвалась по началу прострелом в щиколотку, но сейчас то ли благодаря плотной фиксации ботинка, то ли из-за приступа, зарядившего его, как гроза заряжает воздух, Виктор не чувствовал неудобств. — Витя, дурная ты башка, ты куда? Он не обернулся на крик Якова, как крутые парни не оборачиваются на взрыв. Мысль о такой аналогии была… жалкой, что ли? Но позволила ему расправить плечи и поднять подбородок. Эх, сейчас бы черные очки для полноты образа и толпы визжащих фанаток… — Если чо, я шутканул про «показать», — буркнул поравнявшийся с ним Юра, с явной настороженностью и волнением следя за разминкой. — Будут меня виноватить в твоей смерти, лично приду и плюну на могилку! И даже упоминание ритуальной тематики ничего не всколыхнуло внутри — хотя Виктор и потянулся на всякий случай к кольцу. Все… прошло? — Специально для тебя поставлю плевательницу, — посулил Виктор и встал в начальную позицию. Раз он был на льду, музыку включать было некому, но она и не требовалась. Все нервы предотвращенным в последний момент приступом были обострены до такого предела, что даже темнота в полуприкрытых глазах искрилась, а за пальцами тянулся след, словно в них был зажат бенгальский огонь. Мыслей не было. Ни о произошедшем, ни о больной ноге, ни о последствиях. И Виктор позволил своему телу двигаться так, будто он сейчас выступал перед Юри. Это имя отозвалось теплым ветром внутри, его потоки будто легли под руки, облегчая движения, делая тело невесомым. Каждый шаг на дорожке, каждый взгляд в мимолетной паузе между элементами, каждый жест руки, обращенной благодарно вверх или в сторону трибун — Виктор посвятил их Юри. Пропитал их чистой, невинной, как и Юри, любовью. Ведь и правда не вина Юри в том, что произошло. Никто его не винит! Виктор должен ему об этом сказать! Зациклившись на этой мысли, он даже не запомнил, делал ли прыжки или нет, все ли элементы были выполнены в нужном порядке… Неважно. Важно не забыть эти слова, как забывал все и всегда, и донести их домой. Финальная поза, прогнуться, руку вверх от груди — словно Данко, вырвавший из груди сердце ради других, хочешь так же отдать всего себя, хочешь каждой клеточкой тела сказать, что… …что любишь. Запыхавшись, Виктор выпрямился и чуть не упал — Юра вовремя скользнул ему под плечо, помогая удержать равновесие. Макушка его оказалась у Виктора прямо перед носом, волоски зашевелились от дыхания и защекотали нос. Но даже чтобы чихнуть сил не осталось. Однако гордость не раз поднимала такие ресурсы, о которых организм предпочитает до поры, до времени не давать знать. Так что Виктор мягко оттолкнул Юру и заскользил к калитке своими силами. Вопрос он задал, только убедившись, что под руками есть опора и можно рассредоточить внимание: — Теперь все понял? — Понял, — кивнул Юра. — Понял, что ты гребаный властелин колец! Вроде по состоянию и одинарного не прыгнул бы, а потом потер свое кольцо, словно лампу Алладина, — и р-раз! — «раз» Юра обозначил, помахав руками, как крыльями. — Дай на разок поюзать, а? Испуганное «Нет!» Виктор удержал внутри. А вслух подтрунивающе заметил: — Обручальное захотел примерить? А женилка выросла? Юра шуганулся от кольца, как черт от ладана. Не перекрестился, наверно, только потому, что не имел понятия, как это делается. Виктор хотел еще пошутить, как Юра вдруг на что-то наткнулся за его спиной и указал пальцем: — Вить, там родаки за тобой пришли. Здоровая лошадь, а без мамкиной юбки никак, да? — Завидуешь, что за тобой не пришли? — парировал Виктор, более чем уверенный, что это розыгрыш. Но в розыгрышах ему никогда не везло. Отец, который обычно мимикрировал под любые условия, сейчас непривычно выбивался из окружающей его обстановки: как кактус посреди замерзшего озера, как черный ствол среди цветущей поляны, как… «…ты среди молодых фигуристов или умудренных сединами тренеров. Не вписываешься». Виктор нажал подушечкой большого пальца на ободок кольца, удержался от того, чтобы не нажать на уголки губ и не растянуть их в «вау-какой-сюрприз-я-так-рад-и-совсем-здоров» улыбке, и заскользил вдоль бортика к родителям. Отец пришел не один. — Володя, давай еще раз, как договаривались: Виктор подъедет, и мы вместе — да, ты тоже! — скажем ему… — Здравствуй, — перебил отец стоявшую спиной к Виктору мать и протянул руку. Виктор протянул в ответ свою прежде, чем вспомнил, что на ней кольцо. Конечно, отец заметил. Виктор и не сомневался. Со своей проницательностью когда не надо Владимир Егорович был способен замечать вещи, о которых ему не сообщили, не то что на протянутой руке — даже оставленные в кармане, в машине, дома или вообще в планах. Но если он и хотел что-то спросить, этой возможности ему не оставили. — Витенька! — Тонкие руки в широких меховых рукавах привычно скользнули по плечам, сомкнулись на спине, и мать, перегнувшись через бортик, прижала Виктора к распахнутой на груди шубе. В нос ударил аромат духов, подаренных Виктором на восьмое марта. Позади было слышно, как Юра передразнил «Вититютенька, тьфу!», показательно фыркнул и со словами «Че столпились? Сюси-пуси не видали?» отогнал остальных и дал им уединение. «Даже гопникам ничто человеческое не чуждо», — с умилением подумал Виктор, сделал пометку угостить за это Юрочку мороженкой (если после разговора от приступа сам в такое не превратится) и неохотно отстранился. — Ну мам, ты рушишь мой авторитет — я же теперь тренер! — попытался проворчать он, хотя и знал, что любая попытка будет неубедительной. Если перед отцом он привык закрываться тройным панцирем, чтобы не дать слабину, то перед материнскими объятиями никакая защита устоять не могла. Порой Виктор думал, что именно поэтому его спасение от приступов паники, которые словно коркой покрывали все его тело и отрезали от мира, лежало через прикосновения. — Могу и Якова обнять, чтобы тебя не выделять из суровых тренеров, — подмигнула ему мама, и Виктору оставалось только покачать головой. А потом она посерьезнела. — Витя, мы с отцом огорчены тем, что ты не рассказал нам лично о завершении своей карьеры. И вообще тем, что ты не рассказал нам всю правду о своей болезни. Ну неужели мы бы тебя не поддержали, сынок? — Простите непутевого, — кроме этого Виктору нечего было ответить, не было и вариантов, как перевести этот неприятный разговор в шутку, так что он просто опустил голову. Если мать и смотрела на него разочарованно, то он не хотел об этом знать. Не справится. Когда его руку, держащуюся за бортик, накрыла чужая, с персиковыми аккуратными ногтями, Виктор перестал делать вид, будто пытается разгадать тайны вселенной (или, зная, кто тут катался — матерные надписи) в бороздах на льду, и поднял голову. — Ты сам себя наказал, так что у себя прощения просить должен, — мать покачала головой и явно хотела обнять его еще раз (и расплакаться — судя по блестящим глазам), но отец положил руку ей на плечо и крепко сжал. Мама шмыгнула носом и, воспользовавшись близостью, пихнула отца локтем в бок. — Володь, расскажи ему. — О чем? — не понял Виктор, сбитый с толку этой эмоциональной волной. — О том, что я решил проспонсировать строительство школы фигурного катания, — отец, в отличие от матери, говорил ровным, отчетливым голосом. — Вот только осталось найти человека, который бы мог ее возглавить — и как директор, и как тренер. А Виктор-то думал, что они просто пришли поддержать. Как же. «Ты даже от родителей поддержки не дождешься». — Все еще не оставляешь попыток загрести меня в свои управляющие, да, па? — произнес он, сам слыша в своем голосе разбивающиеся о землю сосульки. — Решил воспользоваться ситуацией и пригреть-таки под крылышком сына-неудачника? Сколько раз говорить — не нужны мне твои подачки! — Витя… — растерянно позвала его мать, но он только мотнул головой и улыбнулся. Привычка быстро переключаться между эмоциями пригодилась в очередной раз. — Вы зря пришли, — произнес он и добавил, чтобы смягчить фразу: — Можно было просто позвонить, и я бы сам пришел! А вы проделали такой путь — погода не сахар, время позднее, да и мне придется задержаться… — он прислонил палец к отчего-то дрожащим губам, прижал их, делая задумчивое выражение лица. Голос отца раздался раньше, чем Виктор успел придумать, какой еще ингредиент добавить в блюдо своей речи, чтобы получилась наваристая отмазка — а не пустой треп. — Это не подачка, — продолжил тот, словно и не было сказано после столько слов. — И я не настаиваю. Я прекрасно знаю, как ты относишься ко всем моим делам — как и знаю, сколько для тебя значит фигурное катание. Уж поверь, за столько лет упрямства и целеустремленности только слепой и глухой не понял бы, а что бы ты обо мне ни думал, такие в бизнесе не задерживаются. Можешь не верить, но я просто хочу, чтобы ты понял — уход из спортивной карьеры это не конец всего, а начало нового. Слова были настолько неожиданными, что Виктор подавил порыв некрасиво поковыряться пальцем в ушах — вдруг послышалось? Но мать согласно кивала на каждое слово, так что вряд ли. Собственная школа фигурного катания, где он может продолжить свою карьеру, где его никто не будет считать на льду посторонним, где он сможет сам поставить тысячи программ, каких только захочет! Школа для чемпионов и, может быть, тех, кто, как Виталий, не способны подняться к вершинам и хотят просто кататься… Школа для него — и Юри. Виктор даже себе не хотел признавать, но впервые предложение отца прозвучало настолько заманчиво. — Я не жду ответа прямо сейчас. Просто знай: если захочешь попробовать, она твоя. Считай это моим подарком на окончание твоей карьеры. Жаль, что оно выпало на тот момент, когда я наладил бизнес и теперь могу больше времени уделять семье. Можно сказать, когда я вышел на пенсию. Кто же знал, что одновременно с сыном. — Они почти синхронно издали смешки. Только сейчас Виктор впервые за долгое время посмотрел на отца прямым, не боящимся спровоцировать приступ взглядом, и заметил, что годы точат даже такую неэмоциональную и твердую скалу. Морщины перепахали лоб, оставили две пока еще не глубокие борозды от носа до уголков рта, немного оттянули кожу на горле и наверняка отметились там, под дорогим и идеально сидящим костюмом. Отцу было уже за пятьдесят, а Виктор не только не знал точной цифры, но и не помнил, сколько лет назад специально улетел на чемпионат за границу, только чтобы не приходить на его юбилей. — Я наконец-то могу посмотреть на твои выступления, — продолжил отец, и непривычная горечь в его голосе отчего-то защипала Виктору глаза, — жаль только, что ты больше не катаешься и что время — единственная вещь, которую я не могу купить и повернуть вспять. До недавнего времени Виктор тоже этого бы хотел — вернуть все и исправить. Не было бы приступов, бессонных ночей, мокрых от слез бессилия глаз, постоянно дрожащих рук и ног, постоянно рвущегося изнутри крика, шаткого сознания, которое могло подкосить одно неосторожное слово… Не было бы чувства, что он — ненормальный. Были бы новые программы, миллионы фотографий с усталой от ярко-горящей славы улыбкой и золотые медали, которые некуда вешать. Все равно был бы закат карьеры, пусть и не так рано, забывшая его публика, пустая квартира и собака как единственный собеседник. И жизнь — яркая, наполненная счастьем и любовью — не у него. Потому что если бы не приступы — у него не было бы Юри. Сейчас же при мысли, что уже ничего не вернуть, Виктор почувствовал даже облегчение. Возвращаться — плохая примета, а вот исправиться — никогда не поздно. — Но я надеюсь, что еще не совсем все просрал. — Виктор почувствовал, как округлились глаза: услышать такое слово от отца было все равно что трехэтажный на чисто русском — от Юри. Хотя, если он все же возьмется за сеансы с Юрочкой… — И ты позволишь мне быть частью твоей жизни. Вот в чем-чем, а в умении вести переговоры у отца не было равных. Виктор знал, что все равно проиграет — уже давно проиграл, семью и здоровье, — так почему бы не пойти навстречу и не попытаться выиграть? — Хорошо, — согласился он и сам услышал в своем вздохе, как осторожно рушатся возводимые много лет баррикады. — Если хотите, у Маккачина как раз день рождения завтра, приходите — отметим. На самом деле день рождения Макки Виктор праздновал перед Новым годом — в день, когда ему сделали такой пушистый подарок. Но от небольшого лукавства никому плохо не будет, а Макки никому не расскажет. Если хорошо попросить — то и буквами, как умная собачка, не выложит. — Мы обязательно будем! — перебила мать бурчание отца «Еще к собакам на праздники не ходил на старости лет. Что мне ему, завод по производству “Pedigree” дарить?» и многозначительно улыбнулась. Виктор понял, что рано расслабился. — Заодно познакомишь нас со своей половинкой. Почему ты ничего про нее не рассказывал? Когда познакомишь нас с ее родителями? Где будете жить после свадьбы? Только недалеко — я не перенесу, если ты будешь совсем далеко от меня. И так весь в разъездах, пожалей старую женщину, мне скоро стакан воды понадобится! Виктор только с дежурной по растерянности улыбкой покачал головой. Маме было сорок восемь, но выглядела минимум на десять лет меньше. Если ей и приносили стакан — то в нем был дорогой коктейль с номером телефона и просьбой позвонить. Мать же, переведя дух, продолжила уже со спокойной улыбкой: — И не волнуйся — я думаю, она очень хороший человек. Я вижу это по тебе. И мы с папой… — последнюю фразу она в очередной раз с нажимом выделила, и отец не выдержал: — Хватит уже говорить за меня, женщина! Если я отдал под твое руководство пару проектов, это не значит, что я тоже перешел в твое подчинение! Мать покаянно опустила голову, а прикрывшись накрученными локонами окрашенных в блонд волос, подмигнула Виктору. Но тот и так знал, что эти стычки — несерьезные. Уж такой характер у отца — и так ему подходит мать, что поговорка «милые бранятся — только тешатся» была про них. Удовлетворенный ее покаянием, отец приобнял женщину за талию и закончил: — Мама будет рада с ним познакомиться. И тишина повисла такая напряженная, что если она повторится на «дне рождения» Маккачина, ее можно будет нарезать ломтиками, втыкать свечи и подавать вместо торта. Хоть Виктор и знал, что от отца ничего не скрыть, все же такое его знание шокировало. То есть он все знает про них с Юри? Но… откуда? Не было же ни провокационных фото на память, ни внезапных визитов домой, чтобы застать врасплох, и СМИ никакие не могли подловить, потому как на улице они даже за ручки не держались, что уж говорить о поцелуях (хотя эти отказы в невинной близости часто давали Виктору повод для грусти, чем он тут же пытался застыдить смущенного, но упертого Юри)! Или Юри проговорился? Виктор попытался представить, как Юри с невинной улыбочкой сообщает: «Я сплю с вашим сыном», — и понял, что со вспыльчивым и жестким характером своего отца после такого и самого Юри смог бы только представлять. Без возможности увидеть когда-нибудь под голубым небом. — С ним? — наконец растерянно хлопнула на них глазами мать. — Володя, ты мне что-то недоговариваешь? Витя? — Потом, — прервал ее отец и как-то странно посмотрел на Виктора. Не понять, с осуждением ли, с неприятием или с «твоя-жизнь-твое-право». — Когда Виктор будет готов и уверен, тогда все и узнаешь. Не дави на него. Странно было слышать это от человека, который всю жизнь в отношениях «отец-сын» играл роль ледозаливочного катка. — Но… — Потом. И мать не решилась спорить. Только посмотрела на Виктора как-то обиженно и вместе с тем встревоженно, а Виктор лишь улыбнулся в ответ. А что он мог еще сделать? Выдать на голубом глазу «да, у меня есть парень, и он такой милашка, что просто уру-ру, пойдём скорей знакомиться, я хочу, чтобы вы тоже от него уру-ру»? Глаза у него, конечно, голубые — но такой подход вряд ли будет уместен. И пусть Виктор не стыдился Юри, пусть ему и правда хотелось представить его всем-всем-всем, чтобы можно было не скрываясь ходить за ручку и целоваться, когда хочется… Такое, возможно, прокатило бы только в идеальном мире без проблем, где можно позволить себе быть настолько беспечным, какую роль Виктор и играл на публике. А реальность скорее имела вид «да, у меня есть парень, если пойдем сразу ко мне домой знакомиться, то совсем доломаем его шаткое ко мне отношение разговором, к которому никто из нас не готов». И пусть звезда такого уровня, как он, должна быть готова к абсолютно любым случаям, случай «вы сообщаете консервативным родителям, что гей, и знакомите со второй половинкой, к тому же нерусской» Виктору моделировать еще не приходилось. Как-то жизнь обходила. И вот — споткнулась. — Не позовешь на свадьбу — перепишу все наследство на твою сестру, — выдвинула мать угрозу, но расспрашивать перестала. — Но у меня нет сестры, — не понял Виктор. Он, конечно, не отличался цепкой памятью, да и чтобы побыть с семьей не всегда мог время выцепить, но уж за такую-то новость точно бы зацепился! — Специально в отместку рожу и перепишу! — А меня никто спросить не хочет? — возмутился их шуточной перепалке отец. — Хватит уже на ерунду время тратить. Вить, просто знай — если что, ты всегда можешь на нас положиться. — Позвонить в любое время, прийти в гости со своей второй половинкой, — подхватила мать и в очередной раз красноречиво посмотрела на кольцо. Виктор подавил порыв как нашкодивший ребенок спрятать руку за спину или в карман. — Мы не хотим, чтобы ты чувствовал себя одиноким, — закончил их общую речь отец. — Я не хочу. Слишком долго я пытался сделать из тебя того, кем можно гордиться. И не заметил, что ты уже давно им стал. Последние фразы прозвучали из уст отца так… словно дубляж при переводе, словно это не его губы только что произнесли, да и голос словно другой стал… Виктор помотал головой, прогоняя ощущение. Он уже практически не отходит от панических атак, которые подчас в день случаются чаще приемов пищи, уже привык к чувству постоянной тревоги, тому, что трясутся руки и его постоянно тошнит, морозит и прочее. Пора уже выбиваться из этой колеи. «Гляди, а то совсем с обочины съедешь». И пусть! Пусть, скорее всего, они оба растеряли то единственное, что могло сделать из них здоровую семью — не стоит раскидываться возможностями все исправить. Ведь если бы на каждом, кто ошибся, каждый раз жизнь ручкой ставила крест — ходить полностью в чернилах стало бы нормой! И вообще — где тот Виктор, который, когда на нем ставили крест, рисовал рядом ноль и умудрялся выиграть в этой игре? «Тот Виктор сам стал нулем». Это не ноль, спокойно возразил себе Виктор, с легкой улыбкой покосившись на руку. Это кольцо. Так что хватит везде искать подвох. Мать все же всплакнула по поводу «мои мальчики снова вместе!» и поспешила в дамскую комнату поправить макияж (не вовремя проходившей мимо Миле пришлось выступить в роли гида), а отец, дождавшись, пока она отойдет на достаточное расстояние, сказал: — Я знаю, что за все, что сделал и не сделал, ты вряд ли сможешь меня простить. Не отрицай, я это вижу, да и сам бы себя не простил. И пусть в это сложно поверить, пусть я и не сказал тебе вовремя, что люблю тебя, ты должен знать: я постараюсь принять любой твой выбор, потому что на самом деле горжусь тем, чего ты смог достигнуть. Слов любви Виктор и не ждал. Он даже улыбнулся своим мыслям: о, если бы отец признался в любви ему с той же ласковой нежностью, как мать, или восторженной пылкостью, как фанатки, Виктор бы защипал себя до смерти в попытках проснуться! Но «я горжусь тобой», оказывается, имеет вполне аналогичный согревающий эффект. И этого эффекта вполне хватило на безумное и оттого громкое заявление: — А знаешь, от собственной школы имени Виктора Никифорова я не откажусь! Другое громкое заявление ему теперь предстояло сделать дома. Интересно, а как Юри отреагирует на новость, что родители хотят с ним познакомиться и уже заочно не против свадьбы?