Потерялся меж нами один лишь вопрос, Мы искали его, возбуждаясь до слез*
Стоит ли? Готов ли? Не рано? Сомнения, сомнения… они были с ним и тут, вплетались в перерывы между поцелуями, заставляли медлить, осторожничать… Но Юри изо всех сил старался не поддаваться им. После всего, через что они прошли, сейчас не время! Он всю дорогу сомневался, но теперь ему выпал, возможно, единственный шанс для работы над ошибками из-за сомнений. И Юри собирался вцепиться в него обеими руками! Как сейчас цеплялся за Виктора. — Юри… Ах, Юри, за… заду-шишь! — сбивчивый шепот — похоже, все, на что хватило Виктора. Разжав руки и выпрямившись, Юри обнаружил, что успел оседлать его бедра. Сам Виктор, дыша так же неровно, разметался по кровати — совершенно взлохмаченный, совершенно раскрасневшийся, совершенно голый, совершенно возбужденный… И совершенно не желающий останавливаться. Виктор вдруг сел, руки крепко сжали бедра Юри, а лицо к его лицу стало так близко! Так близко, что Юри не понял, у кого вырвался этот нетерпеливый и пробирающий мурашками стон. — Ю-ури, милый Юри, мое солн…ко, мое зол…це, — последовавший за стоном еле различимый шепот на русском ввел Юри в почти опьяненное состояние. Но в отличие от настоящего опьянения, из-за алкоголя, сейчас Юри мог себя контролировать. Пускай и изо всех сил и пытался расслабиться. Пытался сконцентрироваться на прикосновениях Виктора, на своей реакции на них. Но Юри так долго не обращал внимания на собственное возбуждение, так настойчиво забывал, где оно концентрируется, что сейчас — в самый нужный момент! — вдруг не почувствовал в нужном месте ничего. Нет, он чувствовал, как губы Виктора выцеловывают его шею, как твердый член Виктора горячит ладонь (и когда Юри успел его взять?), как пальцы Виктора поглаживают уже совсем рядом с местом, где полчаса назад были — глубоко и приятно — его собственные… Чувствовал, что хочет целовать Виктора везде-везде, обнимать его крепко-крепко и трогать-трогать-трогать так, чтобы хоть немного унять этот долгий голод! Но собственный член не стоял, Эрос молчал, а Юри вместо положенного возбуждения чувствовал подступающее тошнотворным комком отчаяние. А еще чувствовал, что фоновый режим психотерапевта не выключается. Не получается перестать выискивать в Викторе признаки побочных действий препарата. Вот он лоб порой морщит — это мигрень? Зрачки расширены — это мидриаз? Сердце бешено бьется в ладонь на груди — тахикардия? Волосы прилипли к лицу — повышенная потливость? Что-то шепчет лихорадочно, малопонятно — спутанность сознания?.. «А мысль, что это признаки возбуждения, ты не допускаешь?» — неожиданное ворчание Эроса пролилось прохладой на воспаленные мысли. И Юри, вздохнув, закрыл глаза. Надо абстрагироваться. Надо забыть. Надо не испортить все! Один из пальцев Виктора вдруг мазнул по его анусу, а потом вернулся и нерешительно надавил. Словно на кнопку — Юри выбросило в реальный мир, в объятия Виктора и жар его прикосновений. Сердце тут же зачастило, лоб вспотел, все мысли спутались — и Юри наглядно убедился, что у возбуждения и правда много схожего с выискиваемыми побочными симптомами. А потом взглянул вниз, вдоль тела, и убедился еще нагляднее, что все беды от мыслей: пока он отсутствовал, тело прекрасно справилось с ответной реакцией само. Хотя отвечать было особо не на что: Виктор отчего-то замер, пытливо всматриваясь в его лицо, и не торопился снимать эту неловкую сцену с паузы. — Не переживай, я себя растянул! — попытался подтолкнуть его к действиям Юри и по чувству дежавю понял, что лучше бы промолчал. Кажется, именно эти слова и были произнесены в ту, последнюю ночь в Хасецу. Он заспешил все исправить: — Я теперь не обманываю, сам потрогай! Пожалуйста! «Когда врешь, тебе верят охотнее, чем когда говоришь правду», — с отчаянием отметил Юри, чувствуя, что Виктор не спешит проверять. Но почему? Он же правда старался подготовить себя! Правда хотел сделать все правильно! «Почти кончил в процессе!» Ну уж нет, все так не закончится! Не успев осознать, что он делает, Юри завел руку себе за спину, нашел на ощупь застывшую руку Виктора и нажал на ближайший палец, неловко проталкивая его внутрь. Вроде, получилось… И тут, глядя в, казалось, еще более расширенные зрачки Виктора, Юри осознал, что сделал. Истеричное «Беги!» сменилось на торжествующее «Наконец-то!», неверящее «Он правда внутри?» на голодное «Недостаточно», и сдавившее горло волнение удалось сглотнуть только с третьего раза. Виктор, видимо, и сам заволновался: пальцы его задрожали, и тот, что успел немного проникнуть внутрь смазанной дырочки, сделал настолько приятно, что у Юри под зажмуренными веками закатились глаза. Последняя вспыхнувшая мысль «Не тремор ли это?» выветрилась так же стремительно, как Юри нашел губы Виктора пересохшими своими. Палец внутри него нерешительно скользнул глубже, огладил стенки, проник несколько раз в такт движениям языков — и выскользнул. Юри ожидал, что сейчас почувствует большую наполненность, когда в него войдут уже два — или три! — пальца, он был готов для них, давно готов! Но Виктор лишь уперся руками ему в плечи, отстраняя и разрывая поцелуй. Юри недовольно застонал и уже хотел возмутиться, как услышал: — Раз на себе потренировался, значит, сумеешь растянуть и меня. Слов для возмущения отчего-то не нашлось. — Не сумею, — тихо и беспомощно выдавил Юри. Он еще помнил прошлый опыт, как помнил, что рассказывал о нем Виктору! Неужели тот забыл? Но такое ведь невозможно забыть! — Я… я опять сделаю больно! — Тш-ш. — Рука успокаивающе скользнула по его волосам. — Ты не сделаешь мне больно. — Но!.. — Ты мне веришь? — Вик… — Веришь? Юри, проглотив все сомнения-возмущения-воспоминания, лишь тихо кивнул. Виктору он верил. Он себе не доверял. — Вот и ладненько, — улыбнувшись, Виктор поцеловал его в покрытый холодным потом лоб, потом в горящую щеку, другую… Следующая фраза осела у Юри на губах сладким выдохом: — И я тебе верю. «Он совсем не такой, как Виталий, — мысль внутрь растеклась прохладой, словно бальзамом на обожженную рану. Словно анестетик наложили на нарывающие воспоминания. — И ты уже давно не тот. Он не сломается. Главное — не бойся». Юри и не боялся. Может, разве что самую малость смертельно паниковал… Когда взгляд Виктора с его лица соскользнул ниже, руки сами дернулись прикрыться. — Стесняешься? — удивился Виктор, но понимающе продолжил: — Если тебе будет легче, я могу выключить свет. Задерну плотные шторы, и никто нас не увидит. — Он начал целовать шею, и Юри снова с облегчением почувствовал, как путаются мысли, заталкивая все страхи на дальний план. — Никто: ни свет, ни бог, ни даже мы сами. Почувствовать на разгоряченном теле прохладу темноты, раствориться в ней и позволить ей скрыть все лишнее, оставив только важное, хотелось так отчаянно, что Юри уже открыл рот, чтобы согласиться… Как вдруг вспомнил, что Виктор боится темноты. И к тому же: — Я хочу видеть тебя, — прошептал Юри и по благодарности в глазах Виктора понял, что на сей раз выбрал правильные слова. Но еще не все: — Я… подготовлю тебя, если ты не против. Против Виктор не был. Ни когда Юри произнес эти слова, ни когда сполз с бедер вниз, устроившись между тут же разведенных ног. Ни когда подложил под ягодицы Виктора подушку и прижал его длинные ноги к груди, облегчая себе доступ. Ни даже когда нос Юри уперся в мошонку, а язык несмело коснулся прямо там, между. Виктор только вдохнул — так резко, так прерывисто, так… ранимо? — а руки его вцепились в простынь. Юри схватил его за бедра и вжался лицом плотнее. Запахло свежевымытым телом и кофейным гелем для душа, в голове не осталось ни одной мысли, кроме желания сделать приятнее. Языком он обильно смочил слюной все вокруг сжатого отверстия и начал вталкиваться внутрь. Виктор поощрял его стонами, и лучше, чем в этот момент, Юри себя не чувствовал давно. Как вдруг: — Юри, Ю-ури-и… так не… честно! — эти слова, перемежающиеся стонами, так его озадачили, что он даже остановился. Признаться, слов вроде «аморально», «неприятно», «щекотно» Юри ожидал. Но «нечестно»? — Я тоже хочу сделать тебе приятно! — В лихорадочно блестящих глазах напротив Юри увидел упрямство. Что ж, все же лучше, чем себя, лежащего между разведенных и прижатых к груди ног — одна мысль об этом покоробила и заставила растеряться. Чем Виктор и попытался воспользоваться: он потянулся подняться, отстраниться и только Ками-сама знает, что сделать потом, но Юри пресек все его намерения, сжав рукой член у основания. Виктор глухо застонал через закушенные губы, валясь обратно на подушку. — Лежи, — хрипло произнес Юри, поглаживая подрагивающий орган снизу вверх. Когда крайняя плоть натягивалась на головку, а пальцы цепляли ее выпуклые ребра, Виктор выгибался. Красиво. — Делать приятно для тебя — самое приятное для меня. И Виктор послушно расслабился. Руку с его члена Юри так и не убрал, даже когда снова вернулся к прерванному. Но теперь он не спешил сразу задействовать язык — пускай этого и хотелось до ноющей боли в собственном стоящем члене. Он… хотел подразниться? С легкой улыбкой Юри коснулся губами бархатной кожи на бедре. Потом еще раз — ближе к маняще-блестящему слюной месту. Еще… еще… А когда оказался совсем рядом — ткнулся губами в другое бедро. Ноги Виктора напряглись, пятки уперлись Юри в лопатки явно с целью его прижать, не позволяя больше так обламывать удовольствие… Но это не входило в его планы. И сладкой пытки Юри, сам удивляясь произошедшим с собой переменам, не прекратил. Оказывается, не сопротивляться жаркому шепоту Эроса, звучащему внутри тихим фоном, может быть приятно не только для него. — Да, да-а! — в голос застонал Виктор, когда язык скользнул внутрь него. Рукой Юри заскользил быстрее, концентрируясь только на головке; языком, меняя направление, описывал круги, то снаружи, то проникая внутрь больше, чем только кончиком. Юри так увлекся ощущением тела Виктора, властью над его стонами, что, когда рука вдруг скользнула под его челюсть и нажала, поднимая голову вверх, сам застонал — недовольно. — Я хочу тебя, — твердо произнес Виктор, а потом улыбнулся и добавил немного капризно: — Хочу почувствовать в себе и кончить вместе. А если продолжишь — не удержусь! Юри растерянно вытер ребром ладони мокрый рот, а потом кивнул. — Тебя надо смазать, — только и смог сказать он, боясь, что если снова заговорит о своем страхе или засомневается, то у них точно ничего не получится. А может, и «их» больше не станет — останутся отдельно «Юри» и отдельно «Виктор». От одной мысли больно. Да и Юри сам его хотел. Желание это было похоронено где-то очень-очень глубоко, в выкопанной пять лет назад глубокой мысленной могиле — и в раскопанной теперь, оказавшейся не могилой, а сокровищницей, хранящей удовольствие. Юри хотел хоть раз поверить, что и правда способен подарить его кому-то другому. Он хотел подарить его Виктору. И Виктора тоже — хотел. — Наплевать, — беспечно, как умел только он один, отмахнулся Виктор, и его пятки ощутимо нажали на спину, когда Юри хотел подняться за лежащим где-то возле зеркала позабытым тюбиком. — В смысле, поплюй. И в этом был весь он. Юри осуждающе покачал головой и, выдохнув «я быстро», все же спрыгнул с кровати. Когда он вернулся, на ходу откручивая крышку и роняя ее куда-то в скомканное одеяло, Виктор поцеловал его так нетерпеливо и жадно, что тюбик чуть не полетел вслед за крышкой. Да пусть бы и полетел: отказаться от этого поцелуя, словно он был их последним, Юри не мог! Не прекращая ласкать языком рот Виктора, он выдавил смазку на пальцы и осторожно повел их вниз. Не расплескал, разве что по члену мазнул, и зубы Виктора на мгновение сомкнулись на его нижней губе. А потом все же коснулся промежности. — Х-холодища! — выдох-стон ворвался в его приоткрытый рот, а затем Виктор крепко обнял его за шею, чуть повернул голову и так глубоко вставил язык, что Юри чуть не поперхнулся. Не поперхнулся. Но рука дернулась, входя двумя пальцами на фалангу, как по маслу. Мышцы обхватили его пальцы так крепко и многообещающе, что теперь пришла его очередь жадно сжимать губы Виктора своими, всасывать их, насколько это возможно. Пальцы подались назад, а потом медленно проникли внутрь. Полностью. Когда Юри открыл глаза, то заметил, что опущенные веки Виктора трепещут. Тут, будто почувствовав, что он остановился, Виктор раскрыл глаза: черный зрачок от света гипнотизирующе сжался, оставляя головокружительную голубизну; мышцы внизу напряглись. Пальцы начало выталкивать из горячего, приятного, мягкого, гладкого нутра, и Юри нахмурился. Нет, он не закончил! Вспомнив, как было приятно ему самому, он начал сгибать пальцы, цепляя подушечками по упругим стенкам, и Виктор с резким свистящим вдохом зажмурился. Пальцы его вцепились Юри в плечи так, что завтра наверняка проявятся синяки. Лучший автограф. — Ю-ури, пожалуйста, я уже готов! — жалобно произнес Виктор, подмахивая бедрами, словно желая насадиться сильнее. Хотя почему словно? Юри был в этом уверен. Как и в том, что чужое желание чувствовал на вкус, на ощупь, на слух… да всей кожей! Он ощущал себя оголенным проводом, способным взорваться ослепительной вспышкой даже без помощи рук. Но даже в таком состоянии он не потерял контроль, как боялся. И потому произнес: — Нет.***
Это «нет» прозвучало с той самой твердостью, которую редко, почти невозможно, услышать от японца. Виктор хотел пошутить на эту тему, но когда в нем так невозможно приятно двигались пальцы, которые знали, куда именно надо нажать, чтобы стереть все, оставив лишь голодное жадное желание заменить их чем-нибудь побольше… В общем, ему и дышать-то удавалось с трудом. Восторг, возбуждение и благодарность в нем смешались еще в тот момент, когда целующие его губы были на месте двигающихся пальцев, и с тех пор Виктор был готов на любое предложение! Предложение, а не отказ. Но, как оказалось, от него и не думали отказываться. — Нужно как минимум три пальца, — так же просто добавил Юри. Его Юри, краснеющий от одного двусмысленного намека. Его Юри, шарахающийся от любого прикосновения. Его Юри, скатывающийся в истерику от одного только поцелуя! Его Юри. И Виктор подумал, что, пожалуй, стоило пройти через всю боль, обиду, страх, непонимание — лишь бы сейчас смотреть, как его Юри, не краснея, не стесняясь, не шарахаясь, не истеря, любил его пальцами, с жадностью накрывая рот своими пухлыми губами на каждом вырывающемся стоне. Задумавшись, он не заметил, как третий палец присоединился к остальным. — Ох, — только и смог выдавить из себя Виктор, сразу постаравшись расслабиться. Сам же решил махнуться местами. Да, захотел — не кривя душой, Виктор был не прочь порой расслабиться под умелым телом… Но в случае Юри (в умелости которого он справедливо сомневался) дело было в другом. Виктор просто не хотел снова увидеть… кровь. Он не хотел больше причинять Юри боль. Самому ведь от этого больнее. Да и залог счастья в отношениях — разнообразие в постели! Разнообразие докажет, что это не сон-повтор. Юри отстранился от его губ и, не переставая двигать внутри пальцами, начал целовать-лизать Виктору шею, ключицы, соски… Складывалось ощущение, что хотел подготовить его всего, абсолютно! И когда Юри, с лихорадочно блестящими глазами, навис над ним, упираясь по обе стороны от тела руками, Виктор только спросил: — Теперь я готов? — старательно пытаясь не смотреть между ног, где поблескивающий выступившей смазкой член наверняка раскачивался прямо напротив его ануса. Не хотел спугнуть Юри в последний момент. — Да. Виктор раньше не знал, что одно короткое слово этим странно вибрирующим голосом способно доставить столько удовольствия. Тело выгнулось само, глаза снова прикрылись. Из-под опущенных век Виктор наблюдал, как Юри, без капли робости и сомнений, выдавливает смазку на руку, распределяет ее по своему члену, другой рукой поглаживая влажный вход. Виктор в нетерпении заерзал под этой ненавязчивой лаской. Ну же! Когда Юри навис над ним, Виктор обнял его ногами и постарался расслабиться. Юри не услышит от него стон боли. Не после всего, что он сделал — сейчас и все дни после приезда. Но боли не было. Головка члена легко скользнула внутрь, раздвигая стенки; Виктор четко поймал момент, когда ему захотелось сжаться, и подавил его. Чувство наполненности было непривычным… и неудовлетворенным. Было замерший, Юри пошевелился, осторожно лег сверху — грудью на грудь. Виктор, дрожа от долгожданного проникновения с, казалось, кончиков пальцев до кончиков волос, потянулся к его губам, но Юри только чмокнул в них и повернул его голову в сторону. Виктор почувствовал его губы на шее справа — сомкнулись тесно-тесно, чмокая, затем их сменили зубы и кожу натянуло, будто весь воздух откачали… Вокруг все потемнело-зашумело, пробрало единой щекочаще-искрящей судорогой по обратному маршруту — от кончиков зашевелившихся волос до кончиков поджавшихся пальцев… Через мучительно долгое время ощущение губ на шее ушло, Виктор отстраненно зафиксировал две вещи: засосище будет на половину шеи и Юри уже внутри. На всю длину. Теперь их бедра тесно соприкасаются, и внутри него член подрагивает так приятно, так глубоко! — Викта-ар, — прошептал Юри и ранимо выдохнул, когда он, напрягшись, сжался вокруг члена плотным кольцом. — Двигайся, Юри, — подбодрил он тьму в широко распахнутых глазах напротив. — Люби меня. На первых же властных и томных движениях тазом Виктор понял — Юри вернулся. Не тот, которого он видел в первую и единственную их ночь, а тот, которого когда-то, кажется, давным-давно, в совсем другом мире — далеком и изолированном, уютном и необычном — он увидел на льду, катающим Эрос. И Юри словно снова катал его. «Раньше ты был звезда на катке, а теперь каток под звездой?» Мысль была не обидной, не больной и не пыталась вгрызться в него. Она лениво покачивалась внутри, совсем не мешая волнам удовольствия омывать возбужденное сознание. Да и сейчас Виктор был не против. Ведь Юри катался для него. На нем. И снова позволял смотреть. И трогать. Впрочем, с последним Виктор поторопился: когда он положил руки на твердые, напряженные ягодицы Юри и захотел на мгновение остановить его, вжать в себя, чтобы передохнуть от долбежки и томительно-нежно почувствовать его глубоко и как он будет выскальзывать наружу… Тогда Юри перехватил его руки и вжал за запястья в подушку над головой. Властно. Он не остановился, и шлепки их бедер вдруг оглушительным хлопком разбили купол возбуждения, защищающий сознание Виктора. Тут же порывом ветра в разбитое окно — холодным и колючим — внутрь скользнул страх. Едва отчетливый, не всепоглощающий и такой… неясный, что Виктор и не подумал ему поддаться. Он уже отдавался Юри, и ни для чего большего внутри просто не было места. — Я люблю тебя, Виктор, — вдруг, словно услышав его мысли, лихорадочно прошептал Юри, и Виктор почувствовал, как такие же поцелуи покрывают все его лицо. — Люблю, люблю, так сильно люблю! Он и правда это сказал? Его робкий стеснительный Юри правда только что первым признался ему в любви? Да еще в какой момент! Виктор вдруг почувствовал себя до полного неприличия счастливым. — И я тебя люблю, Юри. — Теплота откуда-то изнутри него начала наполнять весь окружающий мир яркими красками. — Правда, и это не ответочка! Клянусь! Юри тихо и счастливо рассмеялся, обнимая его. Когда член, медленно и нежно оглаживавший стенки его ануса, стал входить-выходить быстрее и снова послышались звонкие шлепки, Виктор больше не чувствовал робкие прикосновений тревоги. Каждый «шлеп» больше не рушил стены — они просто больше были не нужны, — а давал толчок наслаждению. Наслаждение искрящими приливами накрывало и накрывало его, гладило одну невероятно приятную точку, накапливалось, будто в бочку, кажущуюся бездонной, подливали по ведру, вот-вот прольется! Вода уже подступала к краю… Виктор тоже чувствовал себя на краю и не боялся сорваться. Невозможно большие и темные глаза Юри, пусть все еще и казались двумя пропастями, но теперь совершенно не пугали. Как не пугал и стук сердца в ребра, сухость во рту, всполохи под глазами, руки, вцепившиеся в простыни и отказывающиеся разжиматься, ноги, пытающиеся раздвинуться шире, чтобы Юри вошел еще глубже, еще приятнее! Чтобы он наконец достал ту бездонную бочку внутри и опрокинул! От усилия ускорить наступление оргазма, раствориться в этих эмоциях, у Виктора слезы выступили на глазах. Член снова вдвинулся, прошелся по напряженному комку всех нервов Виктора — и то, что случилось потом, походило на приступ. Но, забившись в нем, Виктор все помнил. Помнил, как Юри в момент высшего наслаждения ускорился, как его руки крепко обняли, позволяя безопасно упасть в ту пропасть и окончательно растворяя чувство одиночества. Помнил, как его член словно обожгло — до боли приятно! — и сперма давящим потоком вырвалась из пульсирующей головки. И то, что было до, тоже помнил — и каждый вздох Юри в ответ на прикосновение, и как смуглая кожа под губами покрывалась мурашками, помнил каждый стон, каждое объятие и, конечно, каждое «Люблю». Оргазм пронесся по нему сильно и быстро, оставив полнейшую расслабленность, сытость и пробуждающуюся боль — саднящую в еще заполненном анусе и дергающую в больной, не раз потревоженной ноге. Но сейчас ему было: — Хорошо-о-о, — сыто протянул Виктор, с неохотой разлепляя глаза. Юри все еще был на нем, в нем, но больше не двигался. Он… стыдился? От изумления Виктор даже привстал на локтях, совсем позабыв о недавней всепоглощающей неге. — Юри? — тихо позвал он, но тот отвернулся. Щеки его снова горели, взгляд блуждал по стене сбоку, соскальзывая и не останавливаясь ни на чем. И вел Юри себя, словно… Виктор чуть не закусил по привычке палец, осененный догадкой. Юри стеснялся. Черт возьми, он стеснялся теперь, когда остался охваченный возбуждением один! И стыдился — его взгляда, его тела, своего взгляда и своего тела… Виктор покачал головой — какой запущенный случай! Опять придется брать дело в свои руки. Такое трепетное, доверчивое и приятное дело. Виктор невольно улыбнулся. — Расслабься, — шепнул он, переворачивая Юри на спину. Член выскользнул из него, заставляя вздрогнуть; Юри сам растерянно дернулся, но Виктор нажал ладонью ему на грудь и повторил: — Расслабься. Юри послушно лег на подушку. Вряд ли он расслабился — но хотя бы не пытался помешать. Вот и ладненько. Виктор прилег рядом, прижался всем телом сбоку, губами накрыл губы Юри, а рукой — его член. Хриплый стон ворвался в его рот, но Виктор лишь быстрее задвигал рукой. Глаза он не закрывал: видел, как трогательно сводятся черные брови, не скрытые больше растрепанной челкой, как трепещут веки, словно Юри и хочет и не хочет на него смотреть одновременно. Чувствовал, как член в его пальцах напрягается — сначала редкими и короткими приступами, затем они становились все чаще, все длиннее, все сильнее… Когда в очередной раз член напрягся — сильно, будто желая выскользнуть из делающей приятно руки — и не расслабился обратно, Юри неожиданно запрокинул голову, разрывая поцелуй, и застонал. Так мелодично, так красиво! Виктор даже заслушался, медленными, ласкающими движениями размазывая теплую сперму по еще твердому члену. Вот и все. Точнее, пока. В том, что это был последний раз на сегодня, Виктор справедливо и с предвкушением сомневался.***
Знакомое тепло внутри нарастало сводящим с ума быстрым темпом, и Юри было страшно. Рука Виктора была такой горячей и делала так горячо, что паническое «останови его!» билось внутри головы без перерыва. Но Юри не мог сопротивляться — просто не было сил. Ему было жарко, он весь горел. Жар внутри собирался в такой большой, ослепительный — даже под закрытыми веками — комок, что сердце должно было остановиться от того, насколько многообещающе сильно он грозил разорваться! Разорвался. Не остановилось. И Виктора остановить он тоже не успел. К… лучшему? Юри не мог сейчас ответить на этот вопрос даже себе. Не то что говорить — и думать не хотелось! Грудь защекотало, когда Виктор опустился на нее щекой. — Мне было хорошо, — проворковал тот каким-то особенным тоном — низким, сытым, довольным, — выводя на его все еще шумно вздымающейся груди невнятные щекотные узоры. — Мне тоже. — Ворчливое «это было не обязательно» Юри удалось проглотить. Они же делали это не потому, что обязаны, верно? Верно. Виктор сделал ему приятно, потому что сам хотел — и, кажется, Юри пора поднимать самооценку, раз он в это не верит. Он осторожно обнял Виктора рукой, на которой тот лежал, и несмело улыбнулся. Хватит сомневаться. В конце концов, Виктор все еще здесь, ему все понравилось и он не заливается слезами. А значит, все прошло хорошо. Нет, просто — все хорошо. Юри закрыл глаза, но все равно видел Виктора. Будто видение его совершенно обнаженного, совершенно бесстыдного, совершенно совершенного тела навсегда отпечаталось под веками и теперь никогда не даст сделать вид, что ничего не было. Как будто Юри этого сможет хотеть. Да и, в конце концов, ему и самому тоже понравилось. Он все помнил, он чувствовал, что контроль не пропадал, он наслаждался каждой мыслью и каждым движением, он… …больше не болен? «С выздоровлением, Юри», — привычный голос в голове не был как обычно хлестким и обжигающим. Он был теплым и мягким, словно накатывающий на песчаный берег прилив. И отчего-то больше не хотелось называть его именем. Почувствовав влагу на щеках, Юри было подумал, что это волна из сознания вырвалась. А потом слизнул языком каплю с верхней губы и понял, что это слезы. Хотя море ведь и должно быть соленым… За первой волной пошла вторая, и Юри поспешил свободной рукой накрыть глаза, чтобы Виктор их не заметил. — Юри, солнышко, что случилось? — тут же послышался обеспокоенный голос. Заметил. — Я сделал тебе больно? Скажи, не молчи на меня, пожалуйста! Чувствуя, как горло сперло этим дурацким спазмом, Юри только замотал головой. — Н-нет! — воскликнул он, заикаясь от глупых, ищущих свободу слез. Уйдите, пожалуйста, только не сейчас! — М-мне н-не больн-но, мне х-хорошо-о! Никакого движения после этих слов он не заметил, а значит, Виктор не поверил и продолжал нависать над ним, пристально всматриваясь в лицо. И если сейчас же не прекратить плакать, он наверняка испугается, надумает всякого, решит, что это опять из-за него, а там и до приступа не далеко… Нет уж! Всхлипнув особенно отчаянно, Юри резко обнял Виктора за шею и — послышался изумленный «ох» — прижал к себе. Вот так. И не отпустит! — Это был первый раз, когда я не почувствовал отвращения к себе, — шептать удавалось без всхлипов. — Первый! — И не последний, золотце. Обещаю. Когда Юри слепил себя, как растекшуюся глину, обратно в приличное состояние, лицо Виктора уже не выражало обеспокоенность — оно разгладилось, и на губах снова была улыбка. Юри тоже робко улыбнулся. Он еще судорожно вздрагивал от пронесшейся по нему тайфуном истерики, но губы уже не кривились. Сил хватило даже на небольшую шалость: — Надеюсь, сейчас ты не будешь спрашивать, сколько должен, и предлагать деньги, — стараясь говорить как можно ровнее и непринужденнее, произнес Юри. — Деньги? — Виктор явно не понял, о чем он. Но, прежде чем Юри подумал, что это слишком глупая шутка и забрал свои слова обратно, рот Виктора приобрел вид буквы «О». Явно вспомнившей первый разговор после секса в ту роковую ночь буквы. — Простипростипрости! — затараторил он тут же и настолько искренне, что Юри стало неловко. — Я сделаю все, чтобы ты меня простил! Что ты хочешь? — и требовательно заглянул в глаза. Но Юри ведь не обижался! Он… просто так ляпнул, просто развеять неловкую тишину и вообще — он ничего не хочет! Впрочем, сухость во рту подсказала выход: — Пить, — скромно потупившись, произнес он. И добавил еще скромнее: — И тебя. Но сначала пить. Виктор — как был, голый — поднялся с кровати, и Юри качнуло. Стало прохладно; он уже начал жалеть о своих словах. Вот сдалась ему эта вода! Сейчас бы к Виктору прижаться и заснуть, а не вот это все… Да, надо забрать Виктора с холодной кухни в постель, пока она тоже не остыла, и это будет хорошее завершение отличного вечера! Но Юри успел только надеть трусы и свесить ноги на прохладный пол, как послышались приближающиеся шаги. Вскоре в спальне он снова был не один. Принесенный стакан неловко стукнулся о зубы — Юри не сделал поправку на недавний оргазм, да и вообще на состояние нестояния… Но сделать несколько глотков и не закашляться ему удалось без особого труда, с чем он себя и поздравил. Ставя стакан на тумбочку, Юри ожидал, что Виктор сейчас мурлыкающим тоном спросит что-то вроде «Воду получил, а теперь меня?», и даже уже придумал, что на это ответит… Но Виктор был тих и задумчив. Подозрительно тих и еще подозрительнее задумчив. От невольного напряжения желудок скрутило так, будто проглоченная вода обернулась льдом. — Виктор? — тихо позвал Юри. — Что-то случилось? И ответный, какой-то вороватый и пристыженный взгляд ему совсем-совсем не понравился. Да что могло случиться-то за поход на кухню? Тут же всего метров пять да пятнадцать секунд! По телефону позвонили? Нет, не могли, он тут лежит, рядом со стаканом. В дверь? Юри бы услышал. На асфальте написали чего? Юри невольно покосился на окно, но встать не решился. Странное чувство пристыженности исходило от Виктора. Такое… неясное и зыбкое — будто встань и оно развеется, словно не бывало никогда. Встань — и Виктор с облегченной улыбкой забудет обо всем и не вспомнит. Если это не приведет к очередному приступу, конечно. Последняя мысль Юри не понравилась настолько, что лед из желудка начал подниматься выше, вызывая тошноту. — Ками-сама, Виктор, да что такое произошло? — взмолился он, всерьез намереваясь упасть на колени. — Скажи, пожалуйста, не держи в себе! Мы же договорились так больше не делать! Пожалуйста! — Юри… — Виктор смотрел на него уже не столько пристыженно, сколько удивленно. — Ты чего? — Это ты чего! — казалось, обида тем же колючим льдом покрывала каждый звук вырывающихся из него слов. Как будто это Юри вернулся со стаканом воды и сам сел рядом как в воду опущенный! — Сидишь тут с похоронным лицом и стыдом, будто сам кого-то убил и признаться боишься! Виктор вдруг хохотнул, сбивая с праведно-гневного настроя: — Не волнуйся, мои руки чисты, — он погладил Юри по волосам, и тот на секунду позволил себе закрыть глаза, впитывая эту ласку. А потом снова сфокусировался на невеселых, несмотря на улыбку на губах, глазах. — В отличие от совести. Юри уже понимал, что пожалеет об этом, но: — Что это значит? — Это значит, что я скрыл от тебя кое-что важное. В голове у Юри за секунды полнейшего ступора пронеслось множество вариантов. Не сказал, что женат. Не сказал, что нашел другого врача. Не сказал, что кое-кому пора домой. Не сказал, что на самом деле и не болел. Не сказал, что… — Я нашел того парня. Виталия. Я говорил с ним. Прости! Все «не сказал, что» разбились одновременно и так громко, что у Юри несколько секунд стоял звон в ушах. В левом или в правом? Или в обоих? Он помнил: если угадать, в каком, — желание исполнится. Его собственное или угадавшего, Юри не помнил, но вот у него самого желание было: пусть услышанное ему померещилось! Пожалуйста! — Зачем? — выдохнул Юри и сам не узнал свой голос. Разбитый, будто дом, на который скинули бомбу. Примерно так он себя и чувствовал: его крепость, его внутренняя темница, в которую он запер воспоминания о Виталии и всех, кто его знал, сейчас развалилась по кирпичам. — Как? Вдруг захотелось по-детски прижать колени к груди, чтобы удержать от распада хотя бы внешнюю оболочку, и Юри не стал противиться этому желанию. Как? Зачем? Почему? Неужели у них без этого все было плохо? Все же, наоборот, только наладилось! Только стало хорошо! Зачем это было портить? Что Виктор хотел от Виталия услышать? И что — услышал?.. Юри похолодел, еще сильнее прижимая колени к груди. — Чтобы тебя отпустили призраки прошлого, — пожав плечами, ответил Виктор. Он не пытался коснуться его руки, хотя Юри видел это желание по его телу — как психолог, он знал язык тела. Особенно — этого. Он видел, что Виктор даже хотел обнять его. Но не обнял. Вспомнил рассказанное Виталием, и ему наконец стало противно? Может, поэтому он захотел… побыть снизу? Захотел испытать то же, что и Виталий, и увериться, что Юри остался таким же монстром? Все из-за этого?! Юри услышал тихий, надрывный всхлип — и только когда раздался следующий, понял, что эти звуки издает он сам. Практически сразу прямо перед лицом раздался громкий хлопок — Юри икнул от неожиданности, забывая про почти поглотившую его истерику. — Тиш-ш-ше, солнышко, — с невероятной нежностью протянул Виктор и положил руки себе на колени. Юри понял, что это он хлопнул в ладоши, чтобы кое-какого истерика отвлечь. Не так эффективно, как пощечина, рекомендуемая наставником, но зато не больно. — Ты чего это себе удумал? Ничего у нас с Виталием не было, если ты вдруг распереживался на этот счет! — Он вдруг снова потупился, неловко почесывая затылок. — Да-да, признаюсь, я приревновал: ты вел себя скрытно, где-то пропадал, а еще и кольцо это… Я не лазил по твоим карманам, — отчего-то поспешил он оправдаться, хотя Юри и не созрел для расспросов. Он вообще занял позицию наблюдателя и сходить с нее пока не видел смысла. — Это все Маккачин! Он скинул твою куртку, кольцо выпало, а тут еще и странное сообщение, ты пропал, а я уже знал, что Виталий живет в этом городе, вот и решил наведаться, думал, вас там застану… — Тут, видимо, Виктор правильно расшифровал ошеломление во взгляде Юри и оборвал свои рассуждения: — Дурак был, сам знаю. С этими словами он замолчал, теребя кольцо на своем пальце. — И о чем… — Юри прокашлялся и сглотнул. — О чем вы говорили? — Да так, — Виктор легкомысленно отмахнулся. — О тебе, о вас, о произошедшем. Он сказал, что все оставил в прошлом! Хотя, — тут он замялся, словно не желая продолжать, но продолжил: — сначала ненавидел тебя. — Я знаю, — глухо выдавил Юри, не обращая внимания на прошедшее время. Виктор выдержал паузу — видимо, он ожидал, что как раз на прошедшее время внимание обратить нужно. — Это он из-за обиды, что ты потом никак не объяснил это, не попытался даже увидеться, не извинился, — медленно и мягко озвучил причины Виктор. Причины, которые Юри не были нужны. Он совершил изнасилование. Разве нужно что-то дополнительное для ненависти? — А ты знал, что он оставил лед не из-за тебя? Этот вопрос оказался совершенно неожиданным — и из-за смены темы, и из-за того, что Юри только недавно перестал об этом думать. — Он сам сказал, что, когда вернулся в Россию, понял, что в профессиональном плане не тянет. Так что решил кататься для себя. Он переквалифицировался в парники, Юри. — Парники? — непонимающе переспросил он. Нет, не такая уж это и редкость в фигурном катании… но все же не такая уж частость. Да и Юри столько думал, что Виталий ушел, ушел совсем, ушел из-за него! Даже не смел поверить, будто тот ушел, чтобы начать новую жизнь! Ведь это было больше, чем Юри мог мечтать. — Более того, — Виктор вдруг искренне улыбнулся. От его былого стыда, залегшего в скорбных морщинках на лбу, не осталось и следа. — Они с напарницей уже три года женаты и растят двух дочерей! А Юри думал, что ничего больше его сегодня удивить не способно. Он рассеянно улыбнулся, уставившись куда-то за Виктора. Ками-сама, спасибо! Спасибо, что у Виталия все хорошо! — А еще он просил передать, что зла на тебя не держит. И что желает тебе счастья. — Руки легли на плечи и сжали, заставляя Юри сфокусировать взгляд на сияющем любовью, нежностью и еще чем-то, не понятным, но теплым, лице Виктора. — Он простил тебя, Юри. Простил, понимаешь? С этими словами Юри понял только, что внутри что-то сломалось. Лопнуло, рухнуло, затонуло… изменилось. Было ли это облегчением? Возможно. Чувствовал ли он, что груз вины оставил его? Нет. Это, к сожалению, было невозможно. — Я… понимаю, — начал Юри, тщательно подбирая слова. Не столько до Виктора он хотел донести свои мысли — сколько до себя. — Но его изнасиловали. Не подножку поставили, не толкнули в транспорте, не испортили костюм для выступлений — а вторглись в личное пространство, надругались и оставили ненавидеть себя за беспомощность и грязь, закрывшись от окружающего мира! — эмоции, как бы Юри их ни пытался скрыть, прорвались, и теперь он почти кричал. Виктор явно был ошеломлен его напором. Но, пускай смотрел с непониманием и неприятием, не пытался перебить — за что Юри был благодарен. И эта благодарность постепенно охлаждала его, словно вода, льющаяся на пламя. Неожиданно запас своих слов иссяк и договорил он цитатой с одной из лекций: — Страдания от физической и эмоциональной травмы, которая была причинена, могут длиться от нескольких часов до многих лет. В ряде случаев всей жизни недостаточно, чтобы прийти в себя после насилия. — Но он же тебя простил, — повторил Виктор, словно не слыша. — Он мог себя в этом убедить! Юри был в этом уверен. Убеждение — это один из наиболее эффективных защитных механизмов психики. Ему ли не знать! Если не удается забыть травмирующую ситуацию, мозг добавляет в нее новые детали, извращает так, чтобы казалось, что ничего страшного не произошло. Но страшное — произошло. Оно, настоящее, все еще скрыто внутри — и любая встреча, любое напоминание могут сорвать шелуху защитных убеждений, как шелуху с заставляющего пролить слезы лука. И слезы в данном случае будут лишь меньшим из зол. Вспомнив свои недавние, такие сильные до этого разговора, эмоции, свое ощущение счастья — тоже сильного, до слез! — Юри с горечью скривился: — Теперь ты понимаешь: то, что я счастлив сейчас — неправильно. Я должен страдать. Должен был понести наказание. — Да ебушки-воробушки! — От внезапного хлесткого выражения Юри вздрогнул и икнул. Голос Виктора отчетливо вибрировал от едва сдерживаемого — раздражения? или уже гнева? — и Юри избегал даже смотреть в его сторону. — Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, что за грехи свои надо расплачиваться, а у тебя, совершившего такое преступление, жизнь не только не закончилась, а даже налаживается! Как же так, это же неправильно! Наверно, жизнь ошиблась — поэтому надо самому все испортить, так, Юри? Юри только сильнее вжал голову в плечи. Он не был ни согласен, ни не согласен. Прежде всего он чувствовал растерянность от напора Виктора, от слов, которые тот говорил, от нового взгляда на ситуацию, от вскрывшихся подробностей жизни Виталия после произошедшего… Больше всего он хотел не пререкаться, а убежать куда-нибудь, где смог бы просто побыть в тишине и осознать, как ему жить дальше, туда, где на него не давили бы, не выдавливали бы нужную реакцию! Виктор, видимо, почувствовал его настрой. Раздражение в его голосе испарилось так же быстро, как и появилось: — Неужели тебе станет легче, если ты признаешься в содеянном? Тут Юри вздрогнул: он не думал, что его мысли такие громкие. Да, он хотел! Хотел много-много раз, еще больше раз, когда проходил мимо полицейского участка или когда встречал людей в форме. Он хотел понести заслуженное наказание! Но боялся. Ведь он просто трус, решивший сбежать, — и этому не может быть никаких оправданий. И ему не положено никаких адвокатов! — Солнышко мое, несведущим и черствым людям — для которых ты, верно, и пытаешься себя наказать, — всегда будет мало твоих страданий. А Виталий тебя простил. Ему точно не будет легче, если эта история вновь всплывет. И твоим родителям тоже. С каждым словом Юри сжимался в комочек все больше и больше, а последняя фраза и вовсе ударила его, словно нога по почкам. — У меня чувство будто ты меня оправдываешь. Не надо, — бессильно взмолился Юри, чувствуя в своем голосе подступающие слезы. Не надо, пожалуйста, он не достоин этих слов. — Я не оправдываю, — с пылом возразил Виктор. — Я всего лишь пытаюсь прекратить твое насилие над собой. А обо мне ты подумал, скажи? Подумал, каково мне с твоей зацикленностью на том случае? Подумал о том, как мне приходится жить с мыслью, что мой любимый человек — бомба замедленного действия, только и думающая о том, как бы взорвать себя на потеху публике? Подумал?! Юри не думал об этом. Но всерьез задумался теперь. — Да, ты можешь считать меня эгоистом. Я даже согласен, что все так и есть! — Виктор вдруг вскочил с кровати и плавно опустился перед ним на колени. Взяв руку Юри, он прижался к ней щекой и посмотрел ему прямо в глаза: — Если желание не терять тебя и есть эгоизм, то поставьте мне и этот диагноз, доктор. Юри не хотел ставить никаких диагнозов. Уже имевшиеся бы вылечить… Он неловко дернул рукой — пытаясь освободиться или нервное? — но Виктор лишь крепче сжал ее и не отпустил. Мысль, что и его теперь не отпустят, принесла странное и такое неправильное облегчение. — Неужели тебе стало бы легче, если бы тебя посадили в тюрьму, где над тобой раз за разом совершали бы то же насилие? Или если бы тебя к столбу привязали и помидорами закидали? Или если бы каждый незнакомец кидал в тебя камень? Такое общественное порицание тебя устроило бы? — с каждым предположением Виктор распалялся все больше, подозрительно блестя глазами. — Чего ты молчишь? Мне больно от одной мысли, что подобное с тобой сделают, а ты молчишь?! — Прости, — только и смог выдавить Юри, а потом скользнул с кровати на пол, сел на пятки и изо всех сил обнял Виктора. На спине немедля сомкнулись ответные объятия, и он почувствовал, как задрожал Виктор в его руках, как сбилось его дыхание. Зная, что эти слова не то, что от него ждут, Юри тем не менее произнес, мягко поглаживая пепельно-серые, сейчас какого-то грустного цвета, волосы: — Не заставляй меня раскаяться и забыть. Я не смогу. Даже искреннее раскаяние не способно отменить причиненное зло. Знаешь историю про стакан? — Виктор помотал головой по его плечу, все еще вздрагивая. — Возьми стакан, разбей его, а потом извинись. Так же и с человеком. Раскаяние — это просто болеутоляющее для совести, оправдание для того, кто сделал зло: вот я раскаялся и теперь я хороший и не виноват больше. Вот только стакан так и остался разбитым, и его не склеит уже ничто. Юри замолчал, давая последним словам растаять в воздухе, где уже не пахло ни их общим возбуждением, ни сладостью признания в любви. И это он — он сам — все испортил. Но так надо. Об этом надо было поговорить, надо было прояснить прошлое и настоящее, если… Если будущее они планируют сделать общим. — Поэтому мне нет прощения, — Юри постарался произнести это как можно мягче. — Но мне было приятно узнать, что Виталий не сломался и живет нормальной жизнью. И эту жизнь я ему портить не стану. — Но так же нельзя, — глухо и упрямо пробормотал Виктор. — Вам нужно встретиться и поговорить, ты же убиваешь себя изнутри, неужели не понимаешь? — Если это суждено, судьба сведет нас, — покачал головой Юри. — А до тех пор — я просто рад, что у него все хорошо. И мне действительно легче, Виктор. Вот только почему ты решил рассказать мне о вашей встрече? Тем более спустя столько времени? Виктор кашлянул — смущенно? — Сказал, потому что хотел облегчить твои воспоминания. Не до… всего — потому что хотел, чтобы ты пришел в мою постель не из благодарности, хотя теперь понимаю, что благодарить тут не на что. Да и, если честно, совсем забыл, — Виктор отстранился, разрывая объятия, и неловко потер затылок рукой. — Ты прости меня, золотце. Я не должен был вообще лезть в твое прошлое. — Не извиняйся! Я в твое тоже… влез, — Юри почувствовал, как щеки обожгло запоздалым стыдом. И, услышав смех Виктора, он с облегчением присоединился. — Значит, мы в расчете? — он встал на ноги и смотрел теперь на Юри сверху вниз, протягивая руку. Юри невероятным усилием абстрагировался от того, что было сейчас на уровне его глаз (кое-кто в откровениях был обнажен не только душой, но и телом), и того, что с этим можно сделать, и принял руку. — В расчете — то есть лечение окончено? — О, он и правда не хотел снова передразнивать когда-то сказанное Виктором слова! Просто… просто всю его душу переворошили так, что даже подобная мелочная обида выплыла наружу. Виктор на мгновение нахмурился, но потом, кажется, понял, что у них сегодня вечер воспоминаний. Свою фразу он тоже вспомнил: — Ну, раз я теперь не твой пациент, то я могу быть твоим парнем, спутником жизни, любовником… Выбирай! — Все, — застенчиво ответил Юри и не отказал себе в удовольствии обнять Виктора за шею и долго, с удовольствием и всем нескрываемым возбуждением поцеловать. Все. И теперь он был уверен, что выбор сделал не подозрительно затихший Эрос. А он сам. Когда Виктор уперся вставшим членом Юри в живот, в желудке вдруг громко забурчало. Так громко, что они даже поцелуй прервали — запыхавшиеся, раскрасневшиеся… Слушая повторную пронзительно печальную голодную трель, Юри уже не был уверен, что лично у него щеки полыхают именно от возбуждения. — А помнишь, ты обещал меня блинами накормить после секса? — тут же нашелся он, заполняя тишину, пока ее не заполнил явно страдающий от голода желудок. Когда вообще он ел в последний раз? Сколько времени прошло? Юри казалось, что прошла целая жизнь и началась новая. И эту новую жизнь он постарается прожить без ошибок. — Точно, — Виктор улыбнулся, делая вид, что он ничего не слышал и сейчас не видит, как Юри пытается надавить на живот и заставить его замолчать. — Пойдем? И потом, когда они нетерпеливо занялись любовью прямо на кухонном столе, под недовольное шипение пригорающих к сковороде блинов, о никогда не оставлявшем его прошлом Юри ни разу не вспомнил.