Морфология революционной сказки

      Кто-то из великих сказал, что вся русская литературная классика выросла из гоголевской шинели. Никто как-будто не говорил, что вся североамериканская социологическая классика выросла из сюртука Питирима Сорокина, но от отсутствия этой формулы суть ее не может быть отменена. Для страны, давшей ему гражданство в 1930 году, высланный на философском пароходе сын зырянки сделал весьма и весьма много. В особенности, для развития в ней социологического знания.       Между тем в 1921 году Питирим Александрович Сорокин закончил книгу «Голод как фактор. Влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь». Проблема была известна ему не по наслышке. В книге было полно фактов из революционной России. Произведение, естественно, было запрещено на родине. Английская версия называется: Hunger As a Factor in Human Affairs.       Что такое революция, Сорокин знал на личном опыте, притом на опыте стороны, которая, в конечном итоге, была оттёрта победителями от окончательной победы. Потому его построения нельзя исключать из общего списка.       Ключевых факторов два, как впоследствии у Роже Шартье, но, в отличие от французского коллеги, Сорокин смотрел на проблему не снизу, со стороны народа, а сверху — со стороны верхов: 1. Ущемление базовых инстинктов у большинства населения. 2. Дезорганизация власти и социального контроля.       Ущемлённых инстинктов Сорокин видит несколько. — Голод, как подавление пищеварительного инстинкта. Самый главный и базовый. Особенно силён его эффект, если на фоне голода одних, какая-то группа демонстративно обжорствует. — Обнищание, как подавление импульса собственности, — Неудачная война или репрессивная политика в отношении населения, как подавление инстинкта самосохранения, — Насаждение массового воздержания на фоне распутства привилегированных классов, — Цензура и запрет на миграцию, как подавление импульса свободы, — Сословные ограничения, как подавление инстинкта самовыражения. При этом, более всего будет склонен к бунту тот, для кого будет ущемлено максимальное количество его инстинктов. Потому сытый, богатый, имеющий возможность выехать за границу образованный аристократ будет в меньшей степени склонен делать революции, чем бедный, голодный и прикреплённый к своему станку нуждой рабочий. Исключения всегда будут, но они будут исключениями, и их тоже легко объяснить одним из вышеперечисленных положений. Допустим, у аристократа всё хорошо, но у него настолько развито чувство свободы, и его настолько угнетает одна лишь цензура, что ничего другого для бунта лично ему и не надо. Со своей стороны, рабочий может и не бунтовать, потому что он вовсе не считает свой уровень жизни нищетой и голодухой… То есть, что бы то ни было, фактор «воображения» должен учитываться.       Одновременно: «атмосфера предреволюционных эпох всегда поражает наблюдателя бессилием властей и вырождением правящих привилегированных классов». Получается так, что власть не может ни подавить протест силой, ни каким-то образом переключить энергию протестующих на какой-то иной объект, ни перессорить их между собой, ни сделать так, чтобы фундаментальные причины протеста были ликвидированы.       «Зырянский Руссо» играет роль учителя преподавателей Коллинз, что может быть вновь продемонстрировано теми чертами, которые приобрела выдуманная революционная ситуация. Наряду с бесспорным бессилием властей, все шесть упомянутых инстинктов ущемлены в обществе антиутопии. — Голод — сколько угодно. Тут в одном из комментариев была реплика — что созерцание капитолийских застольных обычаев «даже Мелларка возмутило». Сие именно по-Сорокински, ибо чувство голода — самое фундаментальное человеческое чувство — «сытый голодного не разумеет». Сиротское детство и опыт революционной России давало ему богатый доказательный материал для такого утверждения. — Обнищание — несомненно. Простой белый хлеб — радость. Это называется нищета… — Неудачной войны нет — но репрессивной политики сколько угодно. — Насаждение массового воздержания — разумеется, ибо жениться можно только в 30 лет… — Цензура и запрет на миграцию — мигрировать, собственно, некуда. Железный занавес, в том числе, невозможность внутренних перемещений. — Сословные ограничения — как таковых сословий в том обществе не замечено, однако, правовой статус жителей столицы и провинций разнится, кроме того, у провинциалов нет никаких шансов на карьеру. Граница выглядит куда менее проницаемой, чем граница между дворянством и третьим сословием при Старом Режиме во Франции.       Вот чего нет у Коллинз — описания родительского инстинкта, что очень многими критиками ставилось в упрёк книге и франшизе — почему и как родители допускали 74 года, как забирали их детей, и не восставали… (Кстати, кто бы возразил этим критикам что-нибудь вроде того, что родители детей, которых забирали в янычары власти Оттоманской Порты, тоже не восставали довольно долго…) Впрочем, такого же ущемлённого родительского инстинкта нет среди потенциальных причин революционных возмущений и у Питирима Сорокина. Зато в книге про голод у него есть немало примеров того, как родители жертвовали своими детьми, чтобы сохранить себе жизнь. Вплоть до примеров людоедства…       Вот так, отправившись от одного классика, приходишь под конец рассуждения к другому.