Любить, захлебываясь рвотой

Растрепанный, с легкой, но грустной улыбкой. Несколько пшеничных прядей падали на лоб. Это действительно был Арнольд, и единственная мысль в голове Хельги — зачем? Из благородства? Или что? Опять пришел напомнить, что они друзья, а друзьям надо помогать?  — Что ты тут забыл, тупица? — в ее голосе была самая настоящая ярость и самое главное — обида, и не только в голосе — глаза говорили еще больше. Фиби и Джеральд смотрели то на Арнольда, то на Хельгу и ждали, что же будет дальше. Было видно, что парень смутился и замялся. Ему было стыдно, что он так поздно заметил, что с Хельгой происходит что-то неладное. Она всегда говорила, что он не видит очевидного, и это было правдой.  — Хельга…я понимаю, почему ты можешь быть не рада меня видеть, но послушай… — после этого он был грубо перебит.  — Нет, это ты слушай меня и внимательно. Усек, дурья башка? Я не знаю, с чего Фиби или твой дружок решили, что я буду рада видеть твою репоголовую голову, но, как видишь, я не рада. Вообще. Просто знай хотя бы на будущее, что я ненавижу жалость. Что мы не друзья, и ты не обязан мне помогать. В конце концов, у тебя есть девушка, и ты должен вроде как ей уделять время и внимание. Так что, да, можешь проваливать. Я все сказала, — она выпалила это так, будто заранее продумала и выучила текст, что поразило Арнольда, но не оттолкнуло. Он долго молчал и стоял с опущенной головой. Его брови были сведены к переносице и нахмурены. Хельга грозно и с чувством удовлетворения своей речью смотрела на него и ждала, как он развернется и больше не будет ее беспокоить. Так легче и проще забыть человека, забыть о боли, которую он причинил, забыть эту одностороннюю любовь и невзаимность.  — Хельга…возможно, это покажется грубым, но давай, я сам решу, как мне распоряжаться своим временем и кому его посвящать. Я просто не хочу, чтобы ты была одна наедине со своей проблемой. Очень серьезной и тяжелой. Ты можешь не считать меня своим другом. Конечно же, это твое право, но для меня ты не просто кто-то. С каждой фразой кончики ушей Арнольда краснели и были такого же цвета, как самые спелые томаты. Ему казалось, что он говорит что-то лишнее, чем может напугать девушку, и отчасти он был прав, потому что заметил ее смущение и смятение. Ее глаза бегали по палате. Их друзья продолжали переводить взгляд с одного собеседника на другого, думая о том, какая же будет развязка.  — Ладно, умник, что ты собираешься делать? Как ТЫ можешь мне помочь? Насильно накормить, после чего я почувствую вину и выблюю и так больные органы? Даже врачи бессильны, а ты считаешь, что можешь спасти меня от этой проблемы? Значит, ты имеешь ну очень высокую самооценку. Это плохо, репоголовый.  — Я думаю, что многие знают то, что никакое насилие не избавит от расстройств пищевого поведения. По крайней мере, я это понимаю. Ведь можно просто быть рядом, хвалить за победы и поддерживать, когда тяжело. Я знаю, что ты нуждаешься в этом, Хельга. Так, что ты скажешь? Как насчет того, что я буду приходить в дни посещения и делать то, что сказал? Она знала, что не выдержит этот взгляд. Что согласится. Что пожалеет о своей слабости перед ним. Но…она посмотрела и не смогла выдержать. Опять потеряла самообладание из-за него.  — Хорошо, ты можешь приходить, — тяжело и раздраженно вздохнув, сказала она.