Gwaew a galen taur

      Тот, кто хотя бы раз увидел утренний Имладрис, не забудет его никогда. Первый солнечный луч стрелой проносится у края гор, пробивает зелень деревьев и падает кому-то в окно. И, кажется, водопады начинают петь громче. Животные сладко потягиваются, вылезая из своих норок, а птицы уже во всю распевают свои радостные трели, приветствуя первый дневной свет. Воздух прохладный и влажный, а вдоль земли лежит густая белая дымка. Шум падающей воды превращается здесь в свою особенную тишину. Небо над крепостью переливается из алого в персиковый, голубые облака, которые пронзают утренние лучи, окрашиваются в невозможные цвета. Кажется, все это нарисовано на прекрасной картине великого мастера, но все это реально, все это живет, движется и радуется.       То осеннее утро было таким же обычно восхитительным для Имладриса. Но для нее стало особенным. Она, робко ступая босыми ногами по зеленой росистой траве, которая приятно покалывала тонкие лодыжки, широко улыбалась и оборачивалась назад, поглядывая на утренний Имладрис с выступа горы. Белые, как будто кружевные, дома казались ей нарисованными, ненастоящими. Она часто представляла, что какая-то искусная рукодельница сплела их и прикрепила на картину на своей стене. Или волшебник наколдовал их, развлекая маленькую девочку, играющую в куклы. Имладрис узнаешь издалека.       Эльфийка подняла подол серого льняного походного платья и закружилась, смеясь и танцуя под песни пташек и шум водопадов. Остановившись, девушка завороженно взглянула на Имладрис. Она любила его, любила эльфов, живущих в нем, хотя порой они были невыносимы. Или она была такой. Любила водопады, которые мягко пробуждали ото сна, как будто мать, нежно шепчущая что-то на ухо своему чаду. Любила деревья, спасающие от жары в летний день и радующие взор своей пышной красотой листвы и изгибов черных веток. Любила каменные мосты, тропинки, поросшие травой, великолепные фонтаны и живые скульптуры… И сейчас эта любовь настолько переполняла ее девичье сердце, что счастливый и звонкий смех, похожий на звон капели, снова сорвался с алых губ. Ее душа ликовала. — Прекрасное утро, — раздался мелодичный голос за спиной.       Эльфийка быстро повернулась и широко раскрытыми, испуганными серыми глазами взглянула на дерзкого нарушителя ее счастливого спокойствия, так и не опустив неприлично поднятого подола. Эльф, так неосторожной спугнувший ощущение волшебства, жившее мгновение назад в душе девушки, не спрашивал, а скорее утверждал. Скорее всего он не смог сдержать своих чувств, потому его восхищение так резко и неожиданно для него самого сорвалось с узких красивых губ. — Извини, — приятно усмехнулся светловолосый эльф, держа за уздцы белого коня, — я не хотел тебя пугать.       Облегченно громко выдохнув, девушка смущенно улыбнулась. Незнакомец появился так неожиданно, что все тело эльфийки напряглось, а душу сжал кулак страха. И сейчас приятное тепло облегчения разливалось по ее телу, хотя губы еще отказывались подчиняться воле хозяйки. — Сегодня волшебное утро, — тихо проговорила она. — Ты не испугал меня, это все…       Девушка запнулась и еще раз взглянула на эльфа. Он был высоким, статным, золотовласым, с волшебными глазами цвета небесной лазури и широкими плечами, покрытыми зеленым плотным походным камзолом. Сейчас эльф восхищенно глядел на просыпающийся Имладрис, чувствуя, наверное, то же, что и девушка минуту до этого. За свои почти тысячу лет она еще не видела таких глаз. В них было все: и восторг, и уверенность, и спокойствие, и усталость, и величавость… Они были такими ясными и честными, что в них читались все чувства, играющие в душе мужчины.  — Мое имя Леголас, — произнес эльф, переводя величественный, но добрый взгляд на девушку, которая, вспомнив, где слышала это имя, трогательно покраснела и мысленно отметила свое умение появляться без сапог и с задранным подолом при королевских особах, да еще и обращаться к ним на «ты».       Она отступила на шаг, застенчиво улыбнулась, пытаясь скрыть свое смятение, и сказала, слегка поклонившись:  — Прошу прощения, Ваше Высочество: я не узнала Вас…       Леголас удивленно взглянул на девушку и улыбнулся.  — Мы видимся впервые. Как же ты могла узнать меня?       Переливы флейт сквозь шум водопадов донеслись до ушей эльфийки. Она и не заметила, как прогуляла немного больше положенного, и теперь точно не успевала проникнуть в свои покои незамеченной. На завтрак она точно опоздала. Гулять одной сейчас, когда Тьма сгущалась над Средиземьем, было запрещено. И тем ценнее были моменты таких беззаботных и счастливых рассветов, позволяющих на мгновение забыть о грядущих бедах. — Я не знаю, аранен… Прошу меня простить… Еще раз. Меня не должно быть тут. Эльфийка вскочила на вороного коня и, подхватив с сырой земли сапоги и натянув поводья, повернула коня и еще раз взглянула на Леголаса, улыбнувшись.  — Гваэнор, мы, кажется, уже это обсуждали: опасно уходить далеко от Ривенделла. Орки становятся все наглее и все ближе подходят к границам! Грядет Война, и ты это знаешь.  — Я все еще жива, как видишь, — девушка закатила глаза, хотя прекрасно понимала правоту Элронда и даже в глубине души с ним соглашалась. — Я не ухожу далеко, я всего лишь любуюсь рассветом с того обрыва. Ты знаешь, что жизнь в четырех стенах погубит меня…       Гваэнор только что вернулась в Имладрис. Осторожно выбежав из большой конюшни, она резво поднялась по белым мраморным ступенькам, отполированным миллионами шагов за невообразимое количество лет, и проникла в дальний от столовой коридор, надеясь не попасться на глаза своему дяде или Линдиру и страшась их гнева. Не раз девушка нарушала их запрет: ее душа с каждым днем, безвылазно проведенным в несомненно великолепных, но часто скучных дворцах Имладриса, увядала, как благоухающий цветок, сорванный и случайно забытый где-то на лавке в летнем саду. Элронд нахмурил черные брови и сверкнул глазами, тяжело вздохнув:  — Лучше уж тебя погубит смертельная рана?! — помолчав, он перевел дыхание, мысленно успокаивая себя. — Не стоит рисковать понапрасну, дорогая.  — Прости, я буду предупреждать тебя и брать с собой кого-нибудь из стражи впредь…       Мужчина провел тыльной стороной ладони по румяной щеке Гваэнор. Девушка закрыла глаза, накрыла его большую ладонь своей красивой ладошкой и, улыбнувшись дяде, легко побежала в свои покои.       Она стыдилась. Стыдилась того, что нарушила приказание Элронда, стыдилась своего безграничного желания быть свободной. Как она, молодая и почти не знающая жизни, бурлящей за границами Имладриса, может думать, что знает что-то лучше его, мудрого Владыки Ривенделла? Но как ей довольствоваться пределами сада, если она уже увидела леса? Как смотреть на рассветы и закаты из своего окна, если уже увидела их со скал и обрывов? Как радоваться фонтанам, если чувствовала веселые брызги водопадов?       За завтраком, на который Гваэнор, к удивлению, успела, обществу Имладриса был представлен только что прибывший аранен Лихолесья, который вряд ли нуждался в этом представлении, но порядок был соблюден, и совесть чтящих традиции эльфов осталась чиста.  — Леголас останется у нас примерно на месяц. — Элронд положил руку на твердое плечо аранена, который каким-то удивительным образом успел облачиться в красивый белый камзол с замысловатыми узорами на ткани.       Солнце, вынырнувшее из-за пелены пушистых оранжевых облаков, осветило алыми лучами столовую и заиграло бликами на всем вокруг. Оно украшало эльфов, придавая их волосам и коже белые и розовые тона, отражалось в кувшинах и многократно повторялось в граненых вазах с цветами, слепило глаза и забавлялось с тенями, также обретавшими крупицу чуда.  — С какой целью прибыл наш гость, Арвен? — прошептала Гваэнор, наклонившись к темноволосой красавице, сидящей рядом.       Смесь голосов увлеченно беседующих эльфов и звона посуды со столовыми приборами заглушила голос девушки, так что его могла услышать только прекрасная дочь Элронда.  — Говорят, по какому-то поручению отца. Большего сказать не могу, — улыбнулась Арвен, бросая мягкий взгляд на девушку и пожимая хрупкими белыми плечами.       Такие разные, они оттеняли друг друга, и никто из них не был хуже или лучше, но отличие их было так резко и так бросалось в глаза, что даже самый невнимательный смертный заметил бы его. Арвен олицетворяла красоту и благородство, с остатком оправдывая свое имя*. Она была похожа на мраморную статую, вырезанную самим Эру Илуватаром, и, казалось, не могло быть прекраснее девушки во всей Арде. Ее красота была настолько идеальной, что иногда выглядела ненастоящей, и хотелось прикоснуться к белой коже, чтобы почувствовать ее тепло.       Гваэнор** же была порой чересчур настоящей и живой. И если Арвен нравилось спокойствие и умиротворение, то душа Гваэнор всегда куда-то стремилась, ее тяготило однообразие, ей нужна была дневная норма ярких впечатлений, чтобы вечером девушка могла спокойно сесть в мягкое любимое кресло в библиотеке и с ликующим удовольствием и счастьем продолжить читать недавно начатую книгу, освещаемую теплым мерцанием свеч.       Сейчас же девушка сидела на широком холодном подоконнике в своих покоях, в который раз проводя большим деревянным гребнем по своим темно-русым длинным волосам, волнами ложащимся на красивые плечи. Плавная печальная мелодия заполнила комнату, и даже птицы, затаившиеся в пышной зелени раскидистых веток, спускающихся к окну девичьих покоев, умолкли, внимая песне Гваэнор. В ее сознании носилось множество мыслей и картин, хаотично сменяющих друг друга: ее неблагодарность и невежество по отношению к дяде, поднятый перед лихолесским араненом подол, длина волос, бокал вина на завтраке и грядущая примерка платья у швеи… Ее молодость не давала ей мыслить достаточно ясно и рационально, хотя в большинстве своем поступки эльфийки были продуманными. И это было следствием скорее ее врожденной предусмотрительности, чем наработанной вследствие жизненных ошибок привычкой. Иными словами, в крови Гваэнор плескались весна и вера в неизбежность счастливого будущего. Все представлялось ей захватывающим и познавательным. Все, начиная от безобидных прогулок у водопадов и заканчивая войной, о которой все говорили. Эльфийке казалось, что война — это лишь время показать свое умение владеть оружием. Она не видела смерти, и это слово не вызывало онемения ее души и дрожи пальцев, не вынимало из ее памяти самые больные, рвущие душу воспоминания, просто потому, что их не было. Она была юна, и этим было все сказано.       Днем Гваэнор вышла из своих покоев, тихо притворив за собой резную дубовую дверь, и неслышно спустилась по каменной лестнице в сад. Он был так ярко освещен солнцем, что девушка, привыкшая к тенистому пространству своей комнаты, зажмурилась, отвернув голову от сада.  — Нынешнее утро я запомню навсегда, — послышался мелодичный мужской голос, — и Вы будете его олицетворением…       Леголас приятно улыбался, глядя на эльфийку, жмурившую глаза. Она стояла боком к аранену на широкой ступеньке в форме полукруга, с которой на мрамор террасы свисал подол ее белого платья. И, кажется, лихолесец вновь застал девушку врасплох.  — Вы любите подкрадываться незаметно, аранен? — еле заметно улыбнулась Гваэнор. — И что именно во мне будет олицетворять сегодняшнее утро: поднятый подол или испуганный взгляд?       Ее глаза постепенно привыкли к яркости дня, и она смогла с веселым вызовом взглянуть на принца. Он стоял перед ней, держа руки за спиной и хитро улыбаясь:  — И то, и другое, я полагаю. И еще растрепанные косы.       Эльфийка громко и звонко засмеялась, заправляя прядь блестящих на солнце волос за острое ухо. На самом деле ее удивило то, что такая важная в эльфийском мире особа обратила на нее свое драгоценное внимание.  — А Вы всегда так наблюдательны? Или только когда в лесу девушек находите?  — Особенно когда нахожу в лесу чудесных девушек…       Гваэнор нахмурилась и начала теребить пальцами краешек широкого рукава. Слова аранена смутили ее: никто еще не называл девушку «чудесной». Никто из незнакомых, а тем более из незнакомых мужчин. Легкий румянец покрыл щеки эльфийки.  — Если это комплимент, то Вы меня смутили, аранен… — тихо проговорила девушка, глядя в глаза Леголасу и как бы показывая свои розоватые щечки, давая увидеть, что он наделал.       Принц красиво засмеялся и рукой пригласил новую знакомую прогуляться по саду.