Thanks for the memories

      Стать полноценным вампиром не так просто, как это может показаться на первый взгляд. Обращённый чаще всего очень долго не может в полной мере осознать, что отныне его существование потечёт в совсем ином направлении, по пути, пролегающему во мраке и крови. А когда он понимает, что превратился в хищника, для которого убийство является вопросом жизни и смерти, наступает пора самого сложного — переступания черты. Если он один-единственный раз выпьет человеческой крови, сумев пересилить все оставшиеся в нём страхи уничтожения себеподобного — назад пути уже не будет, клеймо «убийца» превратится в его верного бессменного спутника. Вот только тогда это существо сможет называться настоящим вампиром.       — Дитрих, — Мадлен с плохо разыгранным беспокойством оглядывала пасынка, который мрачно ковырял вилкой художественно порезанный и уложенный на красивую фарфоровую тарелку кусок мяса. — Дитрих, что с тобой?       — А что со мной? — равнодушно отозвался юноша, подняв на неё яркие янтарные глаза. Свет висевшей над столом хрустальной люстры отражался в его радужных оболочках, отчего казалось, что в них полыхает пожар.       — Ты совсем ничего не съел, — фальшиво заботливо проговорила женщина и слегка наклонилась вперёд, поближе к нему. — И бледный какой… Говорила же я вот тебе, нельзя целыми днями просиживать в комнате и мучить струнную дуру, надо хоть на некоторое время на воздух выходить!       — Не «струнная дура», а скрипка. Можно было бы и запомнить уже, — пробурчал парнишка и сморщил нос. Впервые он позволил себе вступить с мачехой в перепалку.       Кое в чём Мадлен всё же оказалась права — Дитрих и впрямь за весь вечер так и не притронулся к еде. По правде говоря, сегодня вообще был первый за очень долгое время вечер, в который он был дома и даже согласился поужинать вместе со всей семьёй в столовой, а не потребовал принести еду на подносе в комнату. И родные, кажется, ничего подозрительного не увидели как в самой ситуации, так и во внешнем виде юноши. Не увидели, как бесцветна его кожа — когда Дитрих положил тонкую руку на покрытую скатертью столешницу, его пальцы почти слились с белоснежным кружевом — не заметили необычной яркости его глаз и того, как переливается множеством огоньков в свете тяжёлых дорогих ламп копна рыжих волос. Впрочем, последнее время Дитрих настолько редко бывал в родном поместье и попадался на глаза отцу, мачехе и сёстрам, что это совсем неудивительно, родственники и раньше-то не так часто с ним контактировали, небось и позабыли уже, как выглядит самый младший член семьи, или просто списали это на то, что Дитрих взрослеет. Всё же ему почти семнадцать лет, в такое время мальчикам свойственно очень сильно меняться, порой за подчас необычайно короткий срок времени.       — Ох, прости, мой мальчик. Ну конечно же, скрипка, — Мадлен нервно рассмеялась, немало удивлённая тем, что Дитрих вдруг решил ей ответить. Обычно-то на подобную «заботу» юноша просто хмуро отворачивался и притворялся глухонемым, явно пытаясь таким жестом и выражением лица продемонстрировать всё своё презрение.       — И, между прочим, не просто скрипка, а легендарная «Lady Tennant»* работы Страдивари, — Дитрих отложил вилку и тряхнул головой, отбрасывая с лица длинную пушистую чёлку. Голос казался спокойным, хотя в нём проскальзывала некоторая натянутость и нотки злобы. — Я бы не советовал отзываться о ней столь презрительно, она ведь стоит дороже этого поместья вместе со всей обстановкой.       Лицо Мадлен вытянулось. Она повернулась к сидящему по главе стола герцогу и тронула его за ладонь; пожилой мужчина оторвал взгляд от тарелки, ласково улыбнулся молодой жене и поднёс её кисть к губам.       «Да как же вы надоели со своими милостями… — Дитриха передёрнуло, он очень постарался, чтобы лицо не искривилось в гримасе отвращения. — Что вообще за привычка, смотреть так друг на друга и целоваться… Мерзость какая, когда-нибудь меня стошнит прямо на вас».       — Милый, это правда? Ты купил ребёнку столь дорогую игрушку?       Дитрих скрипнул зубами. Кто о чём, а лысый о расчёске. Мадлен никогда в жизни не поймёт, что скрипку ну никак нельзя приравнять к игрушке. И грустно, что далеко не одна она так считает, многие одноклассники Дитриха тоже вполне серьёзно полагали, что музыкальный инструмент — это что-то вроде магнитофона, на котором ты просто играешь самостоятельно ради развлечения. Тупой мир, тупое общество. И вот как в нём не оставаться одиноким, если ты хоть немного выбиваешься из общего ряда, и на тебя уже смотрят как на блаженного и за спиной хихикают и крутят пальцем у виска?       — Да, правда, Мадлен. Я приобрёл этот инструмент на аукционе для Амалии, своей предыдущей супруги, матери Дитриха, — кашлянув, сообщил Дион, — она была скрипачкой, играла в известном оркестре, и мне захотелось её порадовать на пятилетний юбилей нашей свадьбы. Потом Амалия умерла, а скрипку оставила Дитриху, причём я об этом узнал последним, потому как жена отдала её прямо в руки ребёнку. Она была странной женщиной, да и под конец соображала уже плохо от болезни, видимо, не придумала тогда ничего получше, сын ведь был маленький, он, наверное, даже и не понял тогда, что это за вещь…       «Если сам кретин, нечего других под ту же гребёнку ровнять, — Дитрих со всей силы сжал руку в кулак под столом. — Ты, может, в семь лет и не знал, что такое скрипка, я вполне это допускаю, судя по уровню твоего интеллекта даже сейчас. Как хорошо, что и голова мне от мамы досталась, а не от тебя…»       — А когда выяснилось, что скрипка у него, и я захотел её забрать, мальчишка разревелся и так в этот чехол вцепился, что у него все пальцы захрустели, — спокойно продолжал, не замечая нервозности сына, Дион, — и пришлось оставить виолу в покое. Я, в целом, и не возражал, пусть уж лучше мальчик учится музыке, чем инструмент бесцельно пылится в чехле. Конечно, можно было бы его продать, если бы возникло желание… — Дитрих дёрнулся и зло посмотрел на отца враз почерневшими глазами. Тот поймал его взгляд, поморщился и продолжил: — Но раз уж Амалия решила, что Дитриху скрипка нужнее, я не имею права не выполнить её последнюю волю. А к твоему вопросу — эта скрипка действительно была очень дорогой, я отдал за неё где-то около четырёх миллионов долларов, не помню точно. Столько она стоила в те времена, а сейчас, пожалуй, цена будет ещё выше.       — Ну ничего себе… — ошарашенно, разом севшим голосом прошептала Мадлен. — Бывают музыкальные инструменты за такую цену?       — Ну конечно, это же Страдивари.       — Страдивари, и этим всё сказано, — хихикнула Эльза, отбросив за спину длинную белокурую косу. Средняя дочь герцога, она была на три года старше Дитриха, в свои девятнадцать уже почти что помешалась на желании непременно выйти замуж и постоянно приставала к отцу с просьбами сосватать её к кому-нибудь из сыновей его ближайших друзей. «Будущая порно-звезда», презрительно называл её про себя Дитрих. И сейчас он был рад, что у них не получилось, несмотря на маленькую разницу в возрасте, близких отношений — страшно представить, что устроила бы Эльза, если бы узнала, что младший брат раньше неё лишился невинности. И пусть, что с мужчиной, который обратил его в вампира — это неважно, главное, что у него есть личная жизнь, несмотря на всю его нелюдимость, а у неё, такой распрекрасной, нет. — Немудрено, что Дитрих её никому в руки не даёт.       — Правильно делает. Для настоящего музыканта скрипка сродни ребёнку, а где ты видела, чтобы нормальная мать легко давала подержать своё дитя чужому человеку? — внезапно вмешалась в разговор Карлин, старшая сестра. Она поправила съезжающие с носа очки с толстенными стёклами и, увидев, как Эльза скорчила рожицу, невозмутимо продолжила: — И потом, Амалия ведь тоже никому не позволяла притрагиваться к этой скрипке, берегла и ухаживала за ней лучше, чем за собой.       Дитрих опять принялся ковырять вилкой кусок мяса. Бесполезно, он даже видеть теперь эту некогда любимую еду не может, кажется, что едва он проглотит хоть кусочек, его мигом вывернет. Молодого вампира мучила жажда. Он уже второй день на своеобразном «сухом пайке» — на одной крови Конрада, которой тот напоил его во время обращения. Дитрих не мог переступить через собственную гордость и страхи и напасть на человека — пока не мог. Ему оставалось голодать. И чем сильнее становилась жажда, тем злее и нетерпимее делался Дитрих. Сейчас, на второй вечер такой голодовки, он уже балансировал на самой грани остатков своего хладнокровия — в горле словно царапали острыми когтями кошки, живот то и дело урчал и скручивался в голодных судорогах, а в желудке будто ворочался огромный ёж, при каждом движении задевавший воспалённые стенки. Дитрих никогда до этого не чувствовал себя так отвратительно.       «Вот уж не думал, что вампиром буду ощущать себя в разы хуже, чем человеком. Кажется, я начинаю понимать, почему новообращённые в большинстве случаев сходят с ума. Отнюдь не каждому хватит силы воли сносить такое состояние и притворяться спокойным…»       Воспользовавшись тем, что за столом разгорелась перепалка касательно скрипки, юноша отложил вилку, тихо встал и, никем не замеченный, ускользнул на второй этаж, в свою спальню. Прикрыв за собой тяжёлую дубовую дверь, Дитрих медленно подошёл к старинному комоду на резных ножках, вытащил из кармана брюк маленький ключик, открыл тщательно запертый верхний ящик, выдвинул его и бережно, придерживая обеими руками, извлёк оттуда чехол со скрипкой. Осторожно умостив его на столешнице, Дитрих расстегнул «молнию», откинул крышку и, улыбнувшись самым краешком рта, мягко погладил ладонью старинный инструмент.       — Не обижайся на неё, хорошо? — юноша хлопнул длинными пушистыми ресницами. — Сама она дура струнная.       Будучи необычайно одиноким существом, Дитрих часто вот так разговаривал со скрипкой, почти как с человеком, и порой ему казалось, что она, легко подхватывая нужные ноты и меняя высоту звучания, отвечает взаимностью своему юному хозяину. Как бы то ни было, Карлин сказала правду, скрипка для музыканта иной раз дороже ребёнка. Обычному человеку все струнные инструменты кажутся одинаковыми — просто красиво обточенная, полированная деревяшка с натянутыми на неё струнами, большинство людей не смогут даже отличить виолончель от контрабаса или скрипку от альта. А ведь скрипка живая, она вполне способна обидеться на владельца и перестать звучать, а может даже и мстить ему — например, струна порвётся в самый неподходящий для того момент. Далеко не с каждым старинный инструмент найдёт общий язык, не в каждых тонких руках захочет выдавать весь свой потенциал. Скрипки известных мастеров, а уж тем более именные, во все времена были очень дорогим удовольствием. «Lady Tennant» работы Страдивари и впрямь досталась Дитриху от матери — Амалия незадолго до смерти, предчувствуя близкий конец, сама отдала её сыну, остерегаясь, что едва жены не станет, Дион мигом продаст её любимицу. Хоть Дитрих тогда и был маленьким, он уже знал, что это очень ценная вещь, которая, вполне вероятно, потом ему пригодится. Именно поэтому мальчик ничего не сказал ни отцу, ни сёстрам, и просто спрятал упакованную в чехол виолу в глубине своего шкафа, а потом, когда Дион об этом узнал и попытался отнять, поднял дикий крик. Мужчине пришлось отступить, и скрипка осталась у Дитриха. Она никогда не подводила юношу, а тот старался с ней не расставаться, если приходилось это сделать, всегда тщательно запирал чехол в ящике комода, а ключ носил при себе. Но Дитрих, беря инструмент в руки, иногда чувствовал и нечто, похожее на ревность, даже злость — он слишком хорошо помнил, как трепетно мать относилась к «Lady Tennant», она любила эту скрипку если не больше всего на свете, то уж больше Дитриха точно. Амалию нельзя было назвать образцовой мамочкой, сына она родила только из-за страха, что богатый муж с ней разведётся, если у них не будет детей, и почти сразу после рождения спихнула мальчика на нянек, у неё не было времени заниматься ребёнком, все силы отнимали постоянные репетиции. Дитрих даже с трудом мог себе представить лицо матери, хотя на момент её смерти был в сознательном возрасте и всё понимал — настолько редко он её видел. Хотя отец по сию пору часто говорит, как сын на неё похож, и внешне, и характером, и с тяжёлыми вздохами сетует на то, что Амалия была самой красивой из всех его женщин, и это жутко несправедливо, что она умерла такой молодой от двустороннего воспаления лёгких. А ещё Дион любит вспоминать, как во время похорон женщины, когда гроб на полотенцах опускали в могилу, кто-то из близких знакомых присел на корточки перед жавшимся к отцу мальчиком и сказал:       — Ты сильный мальчик, Дитрих, но это же всё-таки твоя мама, тебе станет легче, если ты поплачешь…       А семилетний Дитрих в ответ сдвинул аккуратные тёмные бровки, сощурил огромные глаза, сморщил хорошенький носик и звенящим голосом, почти свирепо заявил в ответ:       — Со мной всё в порядке. Я не буду плакать, и мне не нужны ничьи советы!       Вот тогда-то, наверное, Дион и начал относиться к сыну с недоверием, подозревая, что у него не всё в порядке с головой… Впрочем, сейчас это уже совершенно не важно.       Дитрих осторожно вынул инструмент из чехла, прижал его к себе и подошёл к окну, возле которого стоял пюпитр с раскрытыми нотами. Занял исходную позицию, зажав скрипку между плечом и шеей, закрыл глаза, взмахнул смычком и заиграл. Его самая любимая мелодия, «Song from a secret garden». При своей любви к классике Дитрих не чурался и современных композиций — он старался прослушивать почти все новинки инструментальной музыки и каждый раз обязательно брал пару мелодий себе на заметку, чтобы разучить. И вот именно эта музыка, услышанная им как-то совершенно случайно по телевизору, вот уже несколько лет являлась его самой главной нежной любовью. Конечно, по-хорошему она должна исполняться в тандеме скрипка-фортепиано, но у парня не было никого, кого можно было бы попросить подыграть — раньше компанию ему могла составить подруга детства, Эстер, но она почти год назад уехала на родину, в Норвегию, и Дитрих почти что потерял с ней связь. Поэтому он выучил обе части мелодии и играл по настроению, то на одном инструменте, то на другом. С фортепиано Дитрих управлялся на порядок хуже, чем со скрипкой, но кое-какие азы знал и, если требовалось, вполне мог исполнить какое-нибудь несложное произведение.       В такие моменты юноше казалось, что окружающий его мир разом переставал существовать, превращаясь в сеть из тончайших нитей, издававших мелодичное звучание. Дитрих словно становился одним целым со скрипкой, а его рука будто сама превращалась в смычок, затрагивая каждую струну и чутко реагируя на малейшее движение. Причём он сам не понимал, как это у него получается, и уж тем более не мог объяснить это преподавателям, давая им повод считать себя вундеркиндом. И довольно улыбался каждый раз, когда его хвалили и гладили по голове.       — Дитрих! — вдруг врезался в уши громкий голос. Юноша дёрнулся, как будто его окатили ледяной водой, и раздражённо глянул через плечо на отца, стоящего на пороге комнаты. В его зубах была зажата кубинская сигара, одна из тех, что Дион покупал ящиками и курил почти постоянно. Дитриха тошнило от запаха этих папирос. Он вообще не переносил дым, ни сигаретный, ни от сигар. И Дитрих с немаленьким злорадством надеялся, что когда-нибудь отец подавится этой отравой так, что выкашляет себе кусок лёгкого — может, тогда он наконец перестанет дымить, как паровоз.       — Что? — сквозь зубы процедил Дитрих, опустив скрипку.       — Я хочу с тобой поговорить, сын, — Дион сложил руки под грудью.       — Прямо сейчас? — недовольно осведомился Дитрих, спрятав взгляд за густыми длинными ресницами. — Знаешь ведь, что я не люблю, когда меня отрывают от игры. И ещё, — он качнул головой и слегка сощурил почерневшие глаза, — в моей комнате не курят. Либо туши эту вонючку, либо я вообще с тобой разговаривать не стану.       — Вот змеёныш. Весь в мамашу удался, такой же ненормальный.       Герцог демонстративно затушил пальцами тлеющий кончик сигары, сунул её в небольшую колбочку и убрал в нагрудный карман рубашки, после чего медленно прошёл в комнату и, кряхтя, присел в одно из маленьких кресел. Дитрих довольно ухмыльнулся краешком рта и решил сделать вид, что ничего не произошло — прикрыл глаза и опять зажал плечом скрипку, поглядывая на Диона боковым зрением.       Он часто думал, что в молодости отец был очень даже ничего внешне — сказать наверняка не мог, потому что когда Дитрих появился на свет, герцогу было уже хорошо за пятьдесят, и во времена детства сына выглядел он не намного лучше, чем сейчас, разве что морщин было чуть меньше. Сколько Дитрих помнил, у Диона всегда были седые, платиновые волосы, яркие серые глаза и чуть смугловатая кожа. Сам Дитрих целиком и полностью получился в мать, от отца он не взял ровным счётом ничего, ни внешность, ни характер, ни склад ума, и мальчика всегда пугала мысль о том, что когда-нибудь он всё равно станет таким, как папа — старым, седым и морщинистым, со скрипучим голосом и изуродованными артритом руками. Просто на тот момент у него перед глазами постоянно стоял слегка расплывчатый, но тогда ещё вполне различимый образ Амалии, которая была почти на тридцать лет моложе супруга, и оттого контраст между молодой, очень красивой матерью и отцом, бывшим, мягко говоря, в годах, казался особенно мерзким. Но теперь Дитрих мог этого не бояться. Теперь он навечно останется в образе красивого юноши, не постареет и не превратится в такого урода. И глядя на отца глазами вампира, Дитрих хорошо видел, насколько постаревший человек жалок во взгляде бессмертного существа — отвратительная, сморщенная оболочка с тусклым и потухшим взором, пустая, как манекен. Старики, конечно, и для обычных людей часто выглядят непрезентабельно, но вампир смотрит на всё иначе, видит те уродливые мелочи, которые смертные не разглядят никогда. Дитриху хватило пары минут, чтобы понять это, когда Конрад его обратил, он сразу же, едва раскрыв глаза, увидел, как изменилась обстановка вокруг, казалось, что даже неодушевлённые предметы наполнились какими-то тонкими жизненными нитями изнутри. Вампир ведь мёртв — и поэтому всё, что его окружает, кажется ему живым и наполненным бесконечным потоком энергии.       — Почему последнее время тебя постоянно нет дома? Где ты целыми днями и ночами шатаешься?       — Ого. Ты заметил моё вечное отсутствие? — Дитрих лукаво улыбнулся. — Это действительно мило, пап. А я думал, что тебе фиолетово, дома я или нет.       — Ничего смешного, — сердито отозвался Дион. — Ты в курсе, что склонность к бродяжничеству — явно не та черта, которая должна быть присуща воспитанному молодому человеку вроде тебя?       — Пап, ну какая тебе разница? Не беспокойся, я же не девушка, младенца в подоле не принесу. И потом, разве тебя не бесило, когда я постоянно сидел в комнате и носа из неё не высовывал? — Дитрих слегка раздражённо дёрнул плечом. — Ты бы определился, что тебя раздражает больше, моё вечное присутствие дома или же вечное отсутствие.       — И то, и другое. А вот, как ты выразился, «младенец в подоле» меня вообще никаким образом не волнует. Будто я не знаю, что ты никого, кроме себя, любить не можешь, — фыркнул отец, теребя пальцами узел галстука.       — А в чём тогда проблема? Ночую же я в своей комнате, а уж где я днём брожу, никого волновать не должно, — Дитрих покачал головой.       Действительно, странно. Он-то думал, что Дион совершенно не замечает того, что Дитрих последнее время почти не бывает в родном поместье. Отец ведь ничего ему ни разу не сказал, не забеспокоился, не упрекнул, не спросил, в чём причина такого поведения. Иными словами, всем своим видом давал понять, как ему наплевать на младшего ребёнка. А тут вдруг оказывается, что всё он отмечал, просто не интересовался почему-то…       — По правде говоря, мне и впрямь всё равно, где ты гуляешь. Я даже рад, что у тебя какая-то личная жизнь появилась, а то боялся, что так ты и просидишь весь свой век затворником. Просто Мадлен сказала, что ты целыми днями отсутствуешь, да и ночью не всегда, кстати, приходишь, и мне интересно стало, что же с тобой происходит. То тебя было из комнаты пинками не выгнать, только и знал, что целыми днями у окна стоять и на скрипке пиликать, то вдруг стало тебя в этой же самой комнате не словить, — протянул Дион.       — Ах, Мадлен сказала… Ты бы её больше слушал, пап, — понятно, стерва-мачеха просто опять капала ему на мозги, вот Дион и заинтересовался. А Дитрих на секунду подумал, что отцу он стал не безразличен… М-да, глупо было на это надеяться. Юноша вздохнул и опять отвернулся от него.       Дион сердито поджал губы. Как же Дитрих раздражал его в такие вот моменты. Как же он напоминал собой мать, как же бесил вот этим вечным спокойствием и умением отбиться буквально от любого упрёка.       — Она тебе добра хочет, Дитрих. Тебе следовало бы хоть изредка прислушиваться к её советам.       — Прислушиваться к советам женщины, которая называет мою скрипку «дурой струнной» и вечно пытается выставить меня то аутистом, то шизофреником? Пардон муа, что-то не хочется.       Вот зараза, весь настрой своими «задушевными беседами» сбил. Поняв, что настроение играть ушло окончательно, Дитрих осторожно уложил скрипку в чехол, застегнул его и повернулся к отцу.       — Между прочим, мне иногда кажется, что она права в этих вопросах. Ты иной раз так себя ведёшь, что я и сам начинаю сомневаться в том, что ты стопроцентно адекватен психически.       — Ну конечно, пап. Я сумасшедший, — Дитрих звонко рассмеялся, запрокинув голову. — Разве ты не понял ещё? Я шизофреник, аутист, психопат — всё разом, а ещё я гей, давно уже лишился юношеской чести и не ночую дома потому, что в это время трахаюсь со взрослым мужиком.       С каждым словом серые глаза герцога всё больше лезли на лоб. А юноша продолжал весело хихикать, встряхивая головой. Если бы не злорадные огоньки в его янтарных глазах, можно было бы подумать, что его и впрямь развеселило предположение папы.       — Ты… Ты это серьёзно, сын? — с подозрением поинтересовался отец.       Ага, проняло наконец, занервничал.       — Видимо, если я скажу «да», ты меня уничтожишь, — издевательски протянул Дитрих и скрестил на груди руки. — Я прав?       Дион медленно поднялся с кресла и подошёл поближе к сыну. Во взгляде вспыхнула здоровенная злоба, брови сдвинулись к переносице, изрезав лоб глубокими морщинами.       — Дитрих, — почти угрожающе проговорил герцог, беря юношу за хрупкое плечо. Дитрих спокойно посмотрел ему в лицо опять посветлевшими глазами. — Прошу, скажи мне, что ты просто глупо шутишь.       — А что, если нет? — юноша усмехнулся краешком рта и гордо вскинул подбородок. — Что ты мне сделаешь, а? Послушаешь Мадлен и сунешь меня в школу для умственно отсталых? Не катит, пап. Я уже взрослый мальчик, поздновато меня туда сдавать, не примут. А если и примут — убегу.       Пальцы Диона с сильно выпирающими суставами внезапно сомкнулись на его горле; бледная кожа на месте хватки мгновенно покраснела, Дитрих издал сдавленный хрип и запрокинул назад голову, прикрыв глаза. Чтобы отец не видел, как пухлые губы юноши скривились в презрительной усмешке.       — Я тебя, гадёныша, придушу, — зашипел герцог, с силой надавив большими пальцами на выпирающий кадык, Дитриху казалось, что он вот-вот услышит хруст своих собственных костей и почувствует, как шею прострелило острой болью. Он не знал, заживают ли у вампиров переломы так же быстро, как раны. А рисковать не очень-то хотелось. Надо было срочно сориентироваться, как вывернуться из потных лап отца. «Урод, ещё и шею мне изуродует следами своих пальцев…» — Мне только твоей «голубизны» не хватало, ещё чего удумал!       — Прости, но это уже не тебе решать. Глупо было бы думать, что я стану тебя слушать при таком отношении.       Продолжая ухмыляться, Дитрих тем не менее еле-еле выдавил из себя сиплым голосом эту фразу и высунул посиневший от пережатия шершавый язык. И прежде чем он сам успел толком сообразить, что происходит, его безвольно повисшая рука размахнулась и, на ходу сжавшись в костлявый кулачок, с силой ударилась в грудь отца. Дитрих думал просто оттолкнуть его от себя; да только юноша забыл, что теперь в его хрупких ладонях заключена куда большая сила, чем раньше.       Это был страшный удар. Не рассчитав свои новые способности, Дитрих насквозь пробил грудную клетку Диона. Брызги крови полетели в разные стороны и осели на белой рубашке, шее и даже лице юноши, тонкая рука до локтя окрасилась в тёмно-багровый цвет, пальцы ощущали что-то противно-тёплое и вязкое… Герцог замер, широко распахнув серые глаза, словно в первую секунду даже не до конца осознав, что произошло. Из приоткрытого рта потекла тоненькая алая струйка. Дитрих, пришедший в себя раньше, оскалил зубы и резко выдернул перепачканную руку; оставшийся без поддержки Дион закатил глаза, пошатнулся и плашмя рухнул на пол, судорожно кашляя, издавая жуткий хрип и перебирая согнутыми пальцами по ковру.       «Знал бы ты, как отвратительно сейчас выглядишь, папа. Человеку вроде тебя следовало бы умирать красиво, а не харкать кровью, выкатывать глаза и хрипеть, как больной. Сам бы небось посмеялся, если бы кто так помирал на твоих глазах, как ты сейчас…»       Дитрих небрежно тряхнул рукой, чтобы сбросить остатки плоти и сбрызнуть хоть часть крови, которая теперь крупными каплями стекала с буквально пропитавшегося ей рукава.       — Ну вот, испачкался, — процедил он сквозь зубы и принялся размазывать брызги, попавшие на лицо, пытаясь стереть, но только оставляя грязные разводы. — Мерзость какая.       — …Ди…трих… — Дион вновь страшно захрипел и из последних сил приподнялся, вытянув трясущуюся кисть и попытавшись схватить сына за лодыжку, безумные, враз опустевшие серые глаза, почти вылезшие из орбит, смотрели на него с неподдельным ужасом, юноша впервые видел подобное во взгляде вечно спокойного и выдержанного отца. Дитрих живо отступил на пару шагов назад, упёршись поясницей в подоконник; рука герцога с согнутыми в агонии пальцами бессильно упала на пол.       — Счастливого пути, чёртов старикан. Сказал бы, что буду скучать, да не принято врать умирающему, даже я на это не способен, — брезгливо заявил Дитрих.       Герцог издал последний полустон-полухрип, выпуская из сжавшихся лёгких остатки воздуха, закатил глаза и затих. Под его телом продолжала медленно растекаться огромная, глянцево блестящая тёмная лужа, кровь текла и текла, её было так много…       Этот металлический запах кружил изголодавшемуся молодому вампиру голову, он готов был уже отбросить к чертям всю свою гордость, плюхнуться на коленки и начать, как собака, слизывать так необходимую ему кровь. Дитрих густо сглотнул и зажал себе рот руками. Нет, нельзя, нельзя, надо держаться, недопустимо опускаться так низко. Тем более, судя по запаху, кровь уже успела остыть, а от такой толку мало, она может даже ещё больше ослабить бессмертное существо, по крайней мере, так говорил Конрад, сообщая своему творению первые навыки выживания.       Пока Дитрих пытался побороть жажду, до мозга постепенно начал доходить смысл произошедшего. Он только что убил отца! Своей рукой уничтожил, хотя даже не собирался этого делать, по крайней мере, сейчас! И как теперь поступить? На самого Диона Дитриху было ровным счётом наплевать, ему, по мнению юноши, давно уже пора было в могилу отправляться, а не подкатывать на званых вечерах к девочкам, годящимся ему в правнучки — нет, юношу беспокоило сейчас то, как теперь выкрутиться и не угодить в тюрьму на пожизненное заключение. Вернее, до него дело не дойдёт — едва выяснится, что Дитрих новообращённый вампир, мигом вызовут Орден Рассвета, и те, особо не морщась, расстреляют его серебряными пулями.       «Ой, какая нехорошая перспектива… Моя бессмертная жизнь может оборваться, ещё даже не начавшись, и всё из-за этого гниды…»       Дитрих скрипнул зубами, присел на корточки и с кряхтением попытался поднять герцога, но это оказалось ему не под силу.       — А правду в книгах пишут, мёртвые туши и впрямь становятся такими тяжеленными… Аргх! — от безысходности Дитрих с силой пнул тело мужчины в бок острым мыском ботинка и выпрямился, складывая руки под грудью.       Его обострившийся слух уловил звук шагов на первом этаже; по лестнице застучали каблучки, и спустя пару минут в комнате материализовалась Мадлен.       — Что за шум? — раздражённо воскликнула она и застыла, зацепившись взглядом за окровавленного Дитриха, а следом, опустив глаза, ещё и за неподвижно лежащего на полу супруга. — Эй, вы чем это тут занимаетесь? Устроили на ночь глядя цирк… Дорогой, вставай, хватит на полу лежать!       Реакции на её слова, понятно, не последовало.       — Милый! — уже тревожно позвала Мадлен и подошла поближе. — Дитрих, что это с ним? Почему он не двигается? Что это ещё за глупые игры?!       Понимая, что ещё секунда — и эта Барби сообразит, в чём дело, заорёт, перебудит весь дом, и кто-нибудь обязательно вызовет полицию, Дитрих метнулся вперёд и одним молниеносным движением оказался возле мачехи. Ухватил её за горло и легко поднял на вытянутой руке; женщина не успела даже вскрикнуть, как острые, словно заточенные бритвы, зубы вампира вгрызлись в её шею. Мадлен обмякла, свесив плетьми руки, её лицо исказилось в беззвучном вопле, рот широко раскрылся, а звук оттуда попросту не шёл.       Дитриху хватило пары секунд, чтобы высосать из неё всю кровь, до последней капли. Он с брезгливостью отбросил безмолвную мачеху подальше от себя и принялся протирать рот ладонью. Белое, почти как мраморное, лицо слегка налилось красками, щёки порозовели, губы стали пунцовыми. Но этого всё равно было мало. Дитрих слишком долго голодал, чтобы суметь напиться кровью одной женщины.       — Что ж. Теперь пути назад у меня нет… — задумчиво протянул юноша, оглядев свои окровавленные руки и залитую кровью рубашку.       Всё так же спокойно он взял с письменного стола свой перочинный нож с перламутровой ручкой. С тихим щелчком выдвинул лезвие и медленно вышел в коридор.       Эльзу убить оказалось просто; она сегодня необычайно рано легла спать и даже не сопротивлялась, когда младший брат сначала припал к её шее, вонзив в неё клыки, а потом недрогнувшей рукой полоснул по горлу лезвием. Остатки крови тонкой пульсирующей струйкой потекли из раны, заливая белоснежную шёлковую наволочку. Девушка умерла, не поняв даже, что её убило.       — Тебе так идёт гораздо больше, сестрёнка… — прошептал Дитрих, водя пальцами по её лицу, обводя контуры треугольного подбородка, слегка царапая помертвевшую кожу длинными ногтями. — Такая тихая… Самая настоящая Спящая красавица. По правде говоря, я часто представлял тебя именно такой. Как жаль, что ты сама не можешь увидеть себя со стороны…       Он на мгновение приложился губами ко лбу сестры и бережно убрал с лица упавшие на него локоны.       — Ого. На нашего драгоценного братика напал приступ нежности, и он решил пожелать сестричкам спокойной ночи? — вдруг насмешливо раздалось от двери. Дитрих дёрнулся и обернулся. На пороге, близоруко щурясь, стояла Карлин. Смешно. Она почти никогда не снимает очки, потому что без них как сова днём, слепая, ничего не видит толком уже на расстоянии пары метров от себя. Когда-то она между делом сказала брату, что у неё эта проблема наследственная, у бабушки с материнской стороны и у самой мамы зрение тоже было почти на нуле, причём с детства.       — Нет, — равнодушно бросил Дитрих, выпрямляясь. — Я просто прощался. Только и всего.       — Прощался? — недоуменно повторила Карлин.       — Да. Как и с отцом, и с Мадлен.       Юноша медленно подошёл к ней и протянул руку, дотронувшись до шеи за ухом самыми кончиками пальцев. Его руки от выпитой крови слегка потеплели, однако сестра всё равно вздрогнула:       — Ой. У тебя пальцы, как лёд…       — Неужели.       Девушка заметила мелькнувшие за приоткрытыми губами острые клыки и то, как почему-то светятся в темноте глаза брата. И вот тут на её детском щекастом личике появился настоящий страх.       — Не смотри на меня так, Дитрих… Что ты задумал? — спросила она дрожащим голосом. — И…И почему ты весь в крови?..       Пальцы юноши резко сжались, сдавив её шею до хруста. Девушка сдавленно ойкнула и вцепилась в костлявое запястье парня, пытаясь оторвать его от себя.       — Что ты делаешь?.. — сипела Карлин, на глазах становясь синюшной. — Дитрих!..       — Я же сказал. Я просто хотел попрощаться.       Не ослабляя хватки, Дитрих резким движением притянул её к себе, разодрал кожу зубами и вцепился в сделанную рану, почти с яростью высасывая из неё кровь.       — Но… — уже еле слышно прошептала девушка. — За что…       — За что? — хмыкнул Дитрих, с интересом наблюдая, как её тёмно-коричневые глаза постепенно становятся матовыми и пустыми, как кукольные. — Да ни за что, Карлин. Просто натура у меня такая, сучья.       Он резко разжал пальцы, и сестра безвольно свалилась к его ногам. Пару секунд она ещё хрипела и пыталась приподняться, но потом замерла и затихла.       Дитриха внезапно затошнило; у него ужасно разболелся живот, желудок стал дико сжиматься и разжиматься обратно, в глазах потемнело. Издав булькающий звук, он зажал бледными ладонями рот и упал на коленки, тяжело дыша и изо всех сил пытаясь прийти в себя. Перед взором вдруг замелькали расплывающиеся кровавые пятна, язык во рту словно превратился в наждак. Состояние казалось ещё хуже, чем во время голодовки.       «Кажется, перебрал… Чёрт. Конрад говорил, что если выпьешь слишком много, может стать плохо… — путано вертелось в голове. — Но как тогда быть с голодом?.. Я до сих пор чувствую себя не наевшимся, хотя желудок крутит…»       — Ну надо же. Молодой вампир, и демонстрирует такие успехи? Удивительно, а я уж думал, что новообращённые давно стали похожи на людей, у которых просто клыки отросли. Это так угнетало, по правде говоря. Стыдно даже за них было.       Мягкий, прямо-таки бархатный, очень вкрадчивый голос послышался откуда-то с потолка. И разом пробрал до самых костей жутковатой интонацией.       — Кто здесь?! — подпрыгнул Дитрих и завертел головой, пытаясь понять, откуда звук.       — Глаза подними, мелкотня.       Взгляд зацепился за огромный белый шкаф, украшенный золотыми листьями. Довольно высокий, он всё равно не доходил до потолка, там оставалось немалое расстояние; и сейчас на полированной поверхности, свесив с неё одну ногу в сапоге на высоченном каблуке, сидел худой мужчина в длинном чёрном пальто с поднятым воротником, прочно укрывшим нижнюю часть его лица, и старомодном цилиндре, сдвинутом так, чтобы поля отбрасывали тень на лоб и глаза. Разглядеть его черты было сложно, а вот руки, белые, с тонкими длинными пальцами и заострёнными ногтями, сверкавшими, как стеклянные, были на виду.       — Вы кто? — нервно спросил Дитрих срывающимся голосом, он вдруг всем нутром почуял, что это вампир, причём древний. От него исходила та же самая аура, что от Конрада, даже куда более густая и угрожающая. Один из Прародителей, не иначе как. Юноша пока плохо чувствовал других вампиров, иначе бы давно уже ощутил, что он в комнате не один.       Мужчина усмехнулся, слегка опустив пальцами воротник и продемонстрировав страшные длинные клыки. Пошевелился, оттолкнулся ладонью от белой деревяшки и легко, как кошка, спрыгнул на пол, присев и тут же распрямив ноги в старомодных широких брюках.       — Меня зовут Винсент, мой мальчик. Советую тебе запомнить это имя, — надменно протянул он, шутливо наклонив голову и слегка приподняв цилиндр.       Дитрих густо сглотнул.       — Я пока не страдаю проблемами с памятью, — язвительно ответил он, собравшись с духом. — Уж как-нибудь запомню.       — А вот дерзить мне не следует. У тебя ещё кровь на клыках не обсохла, чтобы ты мог так невежливо беседовать со старшими, — мужчина нахмурился.       — А вы не мой создатель, чтобы мне замечания делать, — огрызнулся Дитрих. — Я только его слушаюсь, и то, ещё подумаю, прежде чем сделать то, что он приказывает.       Винсент вновь опустил высокий воротник и снял цилиндр, встряхнув головой. Юноша невольно приоткрыл рот. Этот вампир разительно отличался от Конрада — он походил на прекрасную женщину: длинные светлые волосы, волнами струящиеся по широким плечам, и белая полупрозрачная кожа, казалось, сами по себе испускали какое-то волшебное сияние. Абсолютно пустая серая радужная оболочка неподвижного, явно слепого правого глаза словно была затянута изнутри густым дымом, отчего этот глаз напоминал искусственный, кукольный. Черты лица казались тонкими и необычайно изящными, словно очерченными карандашом, острые скулы, аккуратный нос с нервными ноздрями, гладкие полные губы, высокий лоб, чёрные тени вокруг глаз. Мрачное, прекрасное и необычайно опасное существо. Действительно, сложно было бы представить древнего вампира как-то иначе. Дитрих подумал, что Винсент, наверное, старше Конрада — его создатель всё же выглядел несколько не так, он хотя бы отдалённо напоминал собой человека. А на Винсента достаточно глянуть один раз, чтобы понять, что он бессмертный.       Усмешка опять искривила его губы. Винсент протянул руку и поддел самыми кончиками подбородок Дитриха, больно оцарапав кожу ногтями.       — Просто поразительно невоспитанный ребёнок, — с вожделением протянул он. — Но тебе это идёт. И где только Конрад ухитрился подцепить такое чудо, учитывая, что ему люди до лампочки?       — Конрад? — вздрогнул Дитрих и уставился ему в лицо расширенными почерневшими глазами. — Вы знаете Конрада?       — Ну разумеется, знаю, — Винсент ухмыльнулся краешком рта. — Прародителей совсем мало, и все они прекрасно между собой знакомы. Да и чужое творение почуять очень легко. Я чувствую в тебе кровь Конрада. Тебе повезло, тебя обратил один из древнейших.       — Это ему со мной повезло, — гордо вскинул подбородок Дитрих.       — Ах вот как? — поднял брови Винсент.       — Именно, — недрогнувшим голосом подтвердил Дитрих.       Длинный белый палец, слегка потянув прядку его рыжеватых волос, прошёлся по лицу вверх, на лоб… Винсент вдруг поджал губы и, вонзив острый ноготь в его кожу, процарапал им от виска до виска.       — Ай! — вскрикнул Дитрих; из раны мигом потекла кровь, она крупными каплями скатывалась по бледному лицу, капала с подбородка, попадала на губы, заливалась в глаза. В голове забилась испуганная мысль, что лицо изуродовано, и теперь он потеряет как минимум половину всей своей очаровательности для окружающих.       — Хех. У тебя ещё даже регенерация не развилась. Тебя обратили дня два назад, не раньше, — фыркнул Винсент. — Ну ничего, это со временем придёт. А рана тебе пригодится. Ты, похоже, не думал, как станешь заметать следы?       — Что?.. — севшим голосом переспросил Дитрих.       Коготь древнего вампира оставил в покое его лоб, но буквально на секунду, чтобы через короткую паузу с силой врезаться в глаз. Воплю, изданному юношей, позавидовала бы труба, от которой пали стены Иерихона; зажмурившись, Дитрих вцепился в тонкую руку Винсента и изо всех сил сжал зубы, чтобы не заорать второй раз. Было жутко больно, казалось, что прямо в глазное яблоко вонзили раскалённый нож, который к тому же постоянно ворочался.       — Плохо, да? — вполне искренне сочувственно протянул Винсент. — Больно?       — Гад… — бессильно прошипел Дитрих. — Я же до тебя доберусь!..       Вампир отдёрнул руку прочь; парнишка, как в замедленной съёмке, опустился на пол, зажав повреждённый глаз ладонью.       — Не сердись. Я оказал тебе услугу, — как сквозь вату, донёсся до ушей мягкий голос. — Глаз и такая рана у юного вампира вроде тебя сразу не затянется, однако и вреда они тебе не нанесут. Раз уж ты сам пострадал, никто не заподозрит тебя в убийстве родных. Не хочу, чтобы тебя посадили в тюрьму — ты мне ещё на свободе пригодишься. В моём Ордене.       Еле живой от боли Дитрих услышал удаляющийся стук каблуков. Ему даже не хватило сил спросить, о каком Ордене идёт речь.       — А ну стой! — закричал он, срывая голос. — Винсент!       — Я сам тебя найду, когда придёт время, — эхом прозвучало в ответ. — Уж постарайся до этого момента не попасться охотникам или людям.       …Дитрих не знал, сколько времени пролежал вот так, истекая кровью и почти без сознания. Ему хватило сил только свернуться в клубочек, смахивая с лица льющиеся из рассечённого лба красные струйки и прижимая ладонь к повреждённой глазнице. Глаз вытек практически мгновенно и без боли; кровь на зажимавшей его ладони смешалась с какой-то слизью. В конце концов боль в свежих ранах стала не такой сильной — регенерация слабо, но действовала. Юноша с трудом сумел подняться на ноги и побрёл в свою спальню. Трупы отца и мачехи остались лежать на тех же местах, где он их оставил, похожие на чёрные бесформенные тени в лужах свернувшейся крови. Шатаясь, Дитрих дошёл до кровати, сдёрнул с себя, выдирая с мясом пуговицы, заляпанную кровью рубашку, завернул её в полиэтиленовый пакет, кинул свёрток на кровать, после чего вытащил из шкафа тёмно-красную водолазку, мгновенно натянул её и, плохо различая, куда идёт, направился в коридор.       Он ушёл достаточно далеко от поместья. Присев на корточки, выудил из кармана брюк зажигалку и щёлкнул ей. Взметнулось небольшое пламя; шёлковая рубашка сгорела моментально, оставив вместо себя кучку пепла и несколько ставших тёмно-серыми и грязными ошмётков обгоревшей ткани. Всё ещё держась за глаз, Дитрих свободной рукой тщательно закопал останки одежды. А потом он как можно тише вернулся в дом и стал ждать рассвета, когда явившаяся на работу прислуга поднимет тревогу.       Именно в этот вечер Дитрих и стал настоящим вампиром.

***

      Жестокое убийство известного бизнесмена вместе с женой и дочерьми наделало немало шума. Целую неделю, пока шла самая активная часть расследования, происшествие «полоскали» все местные журналы и газеты. Каких только теорий их создатели ни строили — и что с Дионом поквитались самые ярые конкуренты, а заодно и уничтожили его семью, и что его, наоборот, убили его собственные партнёры по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись», ходили даже слухи о том, что он тайком практиковал всякие нехорошие ритуалы и в конце концов поплатился за это жизнью. Но полиция сделала заявление, что Дион фон Лоэнгрин и его родные были убиты вампиром. Однако кем именно и с какой целью — так и осталось неизвестным.       Дитриха, как и сказал Винсент, никто не заподозрил. Утром, когда слуги уже обнаружили убитых хозяев и вызвали полицию, одна из горничных спустилась в гостиную и нашла там истёкшего кровью, но слабо дышащего юношу. Она и позвала врачей. Сам Дитрих этого не помнил, знал только со слов докторов — он очнулся уже в больнице, где несколько дней провалялся, усиленно изображая из себя умирающего. Поскольку он сам, как считала полиция, едва остался жив, никому и в голову не пришло, что вампир, убивший герцога, прямо перед самым носом.       Хоронили семью в понедельник. Похороны получились необычайно пышными — на одни гробы из красного дерева с инкрустацией, вышитыми вручную подушками и одеялами и кондиционерами была потрачена прорва денег. Напустивший на лицо скорбь и ловко играющий убитого горем Дитрих без конца повторял:       — У папы, Мадлен и Эльзы с Карлин должно быть всё самое лучшее.       И никто не сомневался в правдивости слов, сказанных тихим дрожащим голосом.       Он отдал прислуге записную книжку отца и попросил обзвонить знакомых, которые смогли бы приехать на похороны. Откликнулись почти все, поэтому можно представить, какого размера толпа собралась в конце концов на Центральном кладбище и в соборе святого Карла Борромео, где проходило отпевание. Дитрих провёл всю церемонию прощания, стоя у изголовья гроба отца, прямой, как вязальная спица — в глухом чёрном костюме, с перебинтованной головой и глазом, рассыпавшимися длинными волосами, которые не удержала даже шёлковая лента, держащий в руках маленький чёрный платок. Люди то и дело перешёптывались, наблюдая за ним.       — Вот бедолага… Круглой сиротой, выходит, остался.       — Вот уж действительно злой рок, надо же такое… Всех родных в одну ночь потерял, да ещё сам еле жив остался…       — Он удивительно хорошо держится…       — Да не держится он. У этого мальчишки сердца нет, это всем уже давно известно…       Были, конечно, и те, кто подозревал, что не так всё просто в этом деле, и Дитрих, вероятно, имеет отношение к гибели родственников. Но прямо никто заявить не осмеливался. И эти догадки всё же разбивались о препятствие того факта, что юноша и сам был не в лучшей форме, лишившись, скорей всего, на всю жизнь глаза, заполучив уродливую рану на лбу и едва не скончавшись от потери крови. Если ты сам убил родных, как ты мог пострадать настолько сильно? Никто, естественно, не знал, что под бинтами у Дитриха уже почти нет никакой раны и что смерть от потери крови ему явно не грозила.       — Дитрих… Господи, тебе плохо?.. У тебя кожа белая, как снег…       Нежный девичий голосок послышался над самым ухом, кто-то бережно взял парня под локоть. Дитрих медленно повернул голову. Хорошенькая рыжеволосая девушка, одетая в длинное чёрное платье, с тревогой глядела на него большими голубыми глазами. Вот кого он и впрямь был рад сейчас видеть. Хоть немного.       — Здравствуй, Эстер, — вяло протянул он. — Нет, ничего… Со мной всё нормально.       — Ну смотри… А то, может, успокоительного выпьешь? Вид у тебя не сильно здоровый… Хотя что это я… — девушка тяжело вздохнула и поправила чёрный кружевной платочек, кокетливо сидевший на заколотых волосах. — Ужасно, конечно. Тебе не позавидуешь…       — Не говори про меня, умоляю. Мне и так тяжело думать, что они погибли, а я почему-то остался жив…       Конечно же, он врал. Дитрих был только рад, что избавился наконец от бесящих его родственничков.       Похоронная процессия медленно двинулась в путь. Дитрих и Эстер оказались в самом её конце. Но ведь спешить было некуда, да и так лучше, тебе никто не смотрит в спину таким унижающим жалостливым взглядом.       — Вы в Норвегии были, да? Ты так внезапно пропала тогда. Я вроде как слышал, что твой отец решил вернуться туда поработать, а ты уехала вместе с ним.       Дитрих, не мигая, смотрел в землю и слегка подёргивал губами, чтобы создавалось впечатление, что он ценой нечеловеческих усилий сдерживает слёзы. На похоронах принято плакать. И люди обычно с подозрением посматривают на тех, кто держится на них равнодушно.       — Да, буквально пару часов назад прилетели. Как о несчастье сообщили, так мы и подорвались, — кивнула Эстер. — Сам понимаешь, папа не мог проигнорировать такое, они с твоим отцом были очень близки.       — Я помню.       Дитрих не помнил того дня, когда не был знаком с Эстер. Ещё их коляски стояли рядом в большом парке, окружавшем поместье. Её отец, Гилберт, являлся близким другом Диона ещё со студенческой скамьи; и дружба их была по-настоящему крепкой, они очень часто проводили вместе время, совместно отмечали почти все праздники и сотрудничали в бизнесе. Потом случилось так, что Гилберт уехал по своим делам в Норвегию, да там и остался на довольно долгое время, встретил свою любовь, которая и родила ему дочку Эстер. А спустя год и у Диона, женившегося в третий раз, появился Дитрих. Разница в возрасте между детьми была небольшой, и их с самого начала связывала нежная дружба, которая относительно недавно, после знаменитого ежегодного Венского бала начала медленно перерастать в нечто большее.       Тот вечер накрепко врезался в память. Дитрих вообще-то не любил подобные мероприятия, но тогда Дион буквально в категоричной форме велел ему идти вместе со всеми, да прихватить ещё свою скрипку. Можно представить, какое настроение было у юноши. Он бы, наверное, так и простоял с кислым видом всё мероприятие, хотя многие девушки, краснея, подходили к нему и пытались завести светскую беседу — Дитрих всегда притягивал к себе внимание на таких приёмах, девочки, наблюдая за ним, только мечтательно вздыхали и в один голос говорили:       — Хотя герр фон Лоэнгрин и отпугивает своим мрачным видом, но вообще-то такой красавчик… Эх, и почему у таких очаровательных парней всегда тяжёлые характеры?       Дитрих никогда не соглашался потанцевать, хотя и умел — не то чтобы он специально обучался вальсировать, но у него, как и у многих людей с талантом к музыке, всегда было развитое чувство ритма и гибкость, позволявшая грациозно двигаться. Но он этого попросту не любил, всегда вежливо отказывался и, когда очередная претендентка на звание невесты отходила, презрительно поджимал губы. Что уж говорить, он рано понял, что женщины его раздражают. Особенно вот такие, повёрнутые на нарядах, внешности, деньгах и своём положении.       Да вот только Эстер отличалась от них. Когда объявили белый танец, она просто подошла к другу детства, улыбнулась и, не говоря ни слова, взяла его под руку. Дитрих от такого напора откровенно оторопел и даже не нашёл в себе сил сопротивляться.       — Нехорошо, когда такой красивый мальчик киснет в одиночестве, — шепнула девушка ему в ухо и звонко засмеялась.       По правде говоря, она по непонятным причинам нравилась бессердечному злому Дитриху, который ни к кому никогда не питал привязанности. Она была очень хорошенькой — у Эстер были длинные рыжие волосы, собранные в небрежную причёску, красивое, как кукольное, личико и ярко-голубые глаза, худенькая фигурка пряталась в пышном розовом бальном платье. Говорила она по-немецки с заметным акцентом, который, впрочем, только придавал ей некий шарм. И всегда что-то незримо выдавало в ней настоящую девочку с севера. Она совсем не походила на простоватого, с грубыми чертами лица Гилберта, видимо, полностью удавшись породой в свои скандинавские корни. Хотя наверняка Дитрих опять же знать не мог, он никогда не видел мать подруги, она вроде как, в отличие от Гилберта и Эстер, никогда не покидала Норвегию.       — К тебе это тоже относится, Эстер, — не удержавшись, улыбнулся Дитрих. — Такой девушке, как ты, не пристало быть одной. Я удивляюсь, что ты до сих пор ни с кем не помолвлена.       — А мне никто и не нужен, — беззаботно отозвалась она и глянула ему в лицо весело блестящими голубыми глазами. — Всё равно второго такого, как ты, Дитрих, уже не будет никогда.       Они танцевали тогда почти весь вечер и не отходили друг от друга. И высший свет мигом зашептался — часть решила, что у ребят роман, а часть и вовсе подумала, что они давно помолвлены и просто удачно скрывают свои отношения.       — Истребила бы я всех этих сумасшедших вампиров, ну честное слово, — вдруг раздражённо заявила Эстер и одёрнула длинное чёрное платье. — Почему мы должны жить из-за них в страхе?       Дитрих невольно вздрогнул. Мозг усиленно замуссировал ситуацию. Эстер примолкла, значит, явно ждёт какого-то ответа на своё высказывание. И теперь важно поддержать разговор, повернув его при этом так, чтобы ничем не выдать себя.       — Ну зачем же так категорично. Далеко не все вампиры сумасшедшие, есть ведь и нормальные, незачем ровнять их под одну гребёнку, — осторожно сказал он.       — У новообращённых почти всегда крыша слетает, — сердито отметила девушка и прижалась к его руке. — Знаешь, я подумываю вступить в Орден Рассвета. Мне так хотелось бы избавить мир от всего этого зла… По-моему, всем бы стало лучше, если бы вампиров не было. Ведь многие даже не догадываются, что опасность совсем близко и может в любой момент наброситься и вонзить клыки в шею.       Дитрих почувствовал растущее беспокойство. А вот этого бы не хотелось. Эстер очень упёртая, если она поставит перед собой цель уничтожать всех новообращённых вампиров, в независимости от того, сумасшедшие они или нет, то она сама в конце концов на этом помешается. И потом, как бы парадоксально это ни звучало, Дитрих отнюдь не желал, чтобы эти отношения, единственные его нормальные отношения с кем-либо, вот так разрушились. А они разрушатся, если Эстер вступит в Орден Рассвета и узнает, что друг детства стал вампиром, тем, кого ей надо будет уничтожать.       Он нервно засмеялся.       — Эстер, ты неподражаема. Я тебя обожаю.       — Я вообще-то абсолютно серьёзно, — насупилась Эстер. — И мне не нравится, что ты относишься к этому так насмешливо!       — Это неплохая идея, но я слышал, что туда не так-то просто вступить. Говорят, что в Орден Рассвета принимают исключительно по блату, через связи.       — Я своего добьюсь, вот увидишь, — девушка сверкнула голубыми глазами и тут же слегка удивлённо вскинула брови: — А разве ты сам теперь не хочешь уничтожить их всех? Неужели тебе не хочется отомстить за родных?       — Нет, — равнодушно ответил Дитрих. — Глупо забивать себе голову мыслями о мести. И всё равно всех вампиров не перебьёшь.       — Временами я совсем тебя не понимаю, Ди-Ди… Если бы моих маму и папу убили вампиры, я бы, наверное, в лепёшку расшиблась, но нашла бы тех, кто конкретно это сделал, и пристрелила серебряными пулями, — Эстер прикусила губу. — А ты говоришь, как человек без сердца…       Без сердца, без сердца… Как они все надоели со своим сердцем.       — Есть у меня сердце. Просто я использую его по назначению, а не для всякой ерунды вроде бесполезных чувств и эмоций.       — Интересный этот твой мальчишка. Где ты его откопал, Конрад?       Двое древних вампиров из тени наблюдали за похоронной процессией. Темноволосый раздражённо скрипнул зубами и посильнее натянул капюшон на лицо, так, чтобы на кожу не попадало ни луча солнца.       — Не твоё дело, Винс.       — Ну, не хочешь — не говори, — пожал плечами второй, поправив цилиндр. — Сам всё выложит, когда вступит в Орден.       Конрад медленно повернулся к нему и зло сощурил пронзительные чёрные глаза.       — Ты не посмеешь. Хватит и того, что ты его поранил.       — Так для его же блага, дурак ты этакий. Не сделай я этого, его бы в тот же день поймали и либо в тюрьму посадили, либо, в противном случае, расстреляли на месте, — хмыкнул Винсент. — Ты, наоборот, должен быть мне благодарен — я ведь спас твоё драгоценное дитя. И интересно, где же был ты, когда он оказался в опасности? Ты ведь его создал, ты всегда должен знать, где он.       — Если я его обратил, это вовсе не значит, что я обязан и дальше быть ему нянькой и за ним присматривать, — сердито отозвался Конрад. — Он вполне способен сам о себе позаботиться.       — O tempora, o mores**… — протянул разочарованно Винсент, подкручивая прядку светлых волос на длинный белый палец с острым ногтем. — Что за эпоха такая настала? В мои времена…       — Твои времена, Винсент, закончились уже лет как двести назад, если не больше. Знаешь, всё здорово изменилось, пока ты там дремал в своём склепе, — усмехнулся Конрад. — Ныне молодёжь сама по себе, она вовсе не нуждается в постоянной защите создателя и наставлениях. Объяснил своему творению основные азы выживания в современном мире — и вперёд, в самостоятельную жизнь.       — Да, всё здорово изменилось. И ты в том числе, — не удержался от ядовитого замечания Винсент и скосил в его сторону взгляд. Слепой серый глаз оставался неподвижным, зато во втором загорелось откровенное злорадство. — Не ты ли тогда везде кричал, что «это омерзительно — делиться с людьми своей кровью» и «я никогда не обращу человека в себеподобного»? Ты же у нас моралист и отчаянный сноб! Что, двести с лишним лет окончательно размыли тебе принципы? Скольких ты уже обратил, поступившись собственной моралью, Конрад?       — Дитрих единственный. И его я обращать не хотел. Но если бы я этого не сделал, он бы умер.       — А мне вот показалось, что ты его любишь. Исходя из того, что я видел…       Конрад на мгновение вскинул брови и поджал бескровные губы.       — Как долго ты уже за мной, сволочь такая, следишь?       — Это неважно, — беззаботно улыбнулся Винсент. — Я видел, как нежно ты этого мальчика кусал и как потом с ним…кхм… — он деликатно кашлянул, скрыв ухмылку сжатым кулаком. — И смотрел на него с такой нежностью… Я даже не знал, что ты так умеешь.       Конрад злобно заскрежетал зубами, но не нашёлся, что ответить.       — Впрочем, это и впрямь не моё дело. Влюбился ты в мальчишку настолько, что смог побороть свои многовековые принципы — твои проблемы, смотри только, чтобы они действительно таковыми не стали.       — Уж за этим я присмотрю, не беспокойся, — процедил Конрад. — И убедительно прошу тебя не лезть в мои отношения с Дитрихом.       — А разве я лезу? — округлил глаза Винсент. — Меня твои с ним отношения совершенно не волнуют, поверь. Просто я нахожу его интересным…       — А это, по-твоему, не влезание в чужие отношения? — Конрад скривился. — Странная у тебя логика!       Прародитель рассердился:       — Помолчи, если не понимаешь ни черта. Он пока что плохо чувствует других вампиров, и это позволило мне быть незримым свидетелем произошедшего. Я наблюдал, как он убивает своих родных. И…ты знаешь, я ведь многих обратил за свою жизнь, и я всегда присматривал за своими созданиями… Но я ни разу не видел, чтобы молодой, едва-едва обращённый вампир с подобной жестокостью с кем-либо расправлялся, и уж тем более со своими родственниками.       — Ещё бы, — хмыкнул темноволосый вампир. — Дитрих не такой, как другие. Я и сам ни разу подобных не встречал и до знакомства с ним не предполагал, что такие существуют среди людей.       — Видишь ли, Конрад… — с интонацией врача, что-то объясняющего ребёнку-аутисту, протянул Винсент и упёр в острый подбородок ноготь. — Первые несколько дней они, несмотря на своё обращение и жажду, всё ещё люди. И не могут переступить через себя, чтобы убить кого-то. И хотя эти бедолаги в конце концов срываются, убивают они непрофессионально, трясущимися руками, а потом дёргаются, нервничают, кто-то порой и в истерику ударяется. А Дитрих… Сначала он, не моргнув глазом, пробил мужику грудную клетку, хотя тут, пожалуй, спорно, он это сделал, чтобы защититься, потому что отец его душил. Но потом он с лёгкостью уничтожил мачеху, высосав из неё всю кровь подчистую, недрогнувшей рукой перерезал горло одной сестре и задушил вторую. И хоть бы вздрогнул разок! Но нет, действовал, как заправский маньяк, да что там — даже маньяки такие нечасто встречаются.       — Да уж, он любому маньяку фору даст. У Дитриха чёрное сердце и постоянное стремление к злу, которое ощущалось даже тогда, когда он был человеком, и он необычайно жестокий, поэтому меня не особо удивляет то, что он хладнокровно уничтожил родных, он их ненавидел. Вот ты и ответил на свой же вопрос, Винс. Этим Дитрих меня и завлёк, этим влюбил в себя. Я подумал, что из него получится прекрасный вампир.       Конрад медленно сложил под грудью затянутые в кожаные перчатки руки, прижимая к себе очередную старую книгу.       — Тогда не противься тому, что я хочу взять его в Орден. Мне нужны такие фигуранты. Кстати говоря… — Винсент едва уловимо тронул ладонью его плечо, Конрад раздражённо дёрнулся, сбрасывая его руку. — …И тебя там не хватает. Не хочешь вернуться, пока ещё есть возможность?       — Нет. Не собираюсь существовать жизнью террориста. Я уже привык к своей обычной рутине, и меня она устраивает, — каменным голосом отрезал Конрад. — Мало того — Дитриха я тебе тоже не отдам. Я не для того его вампиром делал, чтобы он сразу же угодил в руки охотникам и умер от серебряной пули.       — А вот это ты за него не решай. Пусть он сам думает, нужно ему это или нет.       Юноша почувствовал на себе чей-то очень внимательный взгляд, такой, словно кто-то пытался его насквозь глазами пробурить, вздрогнул и резко повернул голову. Две тени метнулись около забора; человек в жизни не успел бы заметить это движение.       — Ди? — растерянно пробормотала Эстер, потянув его за локоть. — Что с тобой?       — Ничего, Эстер. Ничего. Просто… Задумался.       Дитрих усмехнулся краешком рта. Естественно, в покое его теперь не оставят. Он уже показал этой парочке Прародителей, на что способен. И продемонстрирует ещё не раз — ведь со временем его силы будут только расти.