Thanks for the memories

      — Значит, то, что произошло, для тебя совсем неудивительно… Обидно. Я настолько предсказуем?       Конрад невозмутимо застёгивал рубашку, сидя на краю постели. Дитрих лениво за ним наблюдал, раскинувшись на мягких подушках и накручивая на палец смешно торчащую вверх, как усик у насекомого, прядь волос. Молчание партнёра уже начинало его раздражать; Конрад, похоже, вовсе не собирался удостаивать его ответом. И вообще, какой-то он был сегодня слишком мрачный и задумчивый, выполняющий всё словно на автомате. Не в первый раз, кстати.       — Эй. Не игнорируй меня, — капризно протянул юноша и дёрнул любовника за край рубашки. — Говори прямо, я предсказуем?       — Для меня — да, — небрежно бросил Конрад и глянул на него краем глаза. — Я предполагал, что первым, что ты сделаешь после обращения, будет убийство родных.       — Вообще это случайно получилось… — скромно потупился Дитрих и опять принялся дёргать прядку волос. — Я как бы, э-э-э… Того, с отцом поругался немного, он попытался меня придушить… Я хотел только оттолкнуть его, но чуть-чуть перестарался.       — Да, и мачеху с сёстрами ты тоже случайно убил, — хмыкнул Конрад и повернулся к нему, быстро поцеловав в уголок губ. — Слушай, ангел мой неземной, оставь эти сладкие речи для кого-нибудь другого, хорошо? — Дитрих надулся, ухватив на секунду его за подбородок. — На меня твои чары не действуют.       — Нет, вот мачеху с сёстрами не случайно. Это было уже целенаправленно. А что было делать? Они могли понять, в чём дело, и выдать меня. К тому же, — Дитрих с наслаждением потянулся, уронив с бедра покрывало, и глянул на Прародителя хитро блестящим глазом, — я был так голоден и зол…       — Ну да, конечно, — ухмыльнулся Конрад, оглядывая его.       Дитрих лежал на тёмно-вишнёвом шёлковом покрывале, картинно выгнув талию и согнув в колене одну ногу; ещё более встрёпанные, чем обычно, чуть влажные от кровавого пота рыжие волосы, рассыпавшиеся по подушкам, лихорадочно горящий глаз — второй всё ещё не зажил и был закрыт повязкой — пылающие, распухшие губы, шея, покрытая свежими следами укусов, плоский живот, забрызганный мелкими белыми каплями. Поняв, что Конрад жадно рассматривает его, юноша усмехнулся и слегка развёл в стороны бёдра. Как же на самом деле легко уловить, о чём он думает.       — Что? Хочешь ещё? — протянул Дитрих с вызовом. — Я готов пойти на четвёртый раунд.       — А не многовато тебе будет? По-моему, тебе слегка крышу на почве интима снесло, — протянул Конрад и сделал жалостливое лицо. — Ты-то молодой, а я уже старый, уж прости, не смогу кувыркаться с тобой в кровати ночами напролёт.       Дитрих выхватил из-под головы подушку и швырнул в него:       — Тоже мне, старик нашёлся! Почему-то до моего обращения тебе это не мешало!       Конрад ловко перехватил летящий в него снаряд, отложил его в сторону и поморщился.       — Мы с тобой до твоего обращения спали всего один раз. И что-то не припомню, чтобы ночь напролёт.       — Да, а сейчас я вообще перестал тебя возбуждать, — обиженно протянул Дитрих.       Что не так? Он вроде как не особо и поменялся, и внешне, и характером, а тем не менее Конрад явно к нему охладел, относится совсем не так, как раньше. Впрочем, Дитриху это только на руку — у него совершенно не было, нет и не появится никогда желания накрепко привязаться к этому Прародителю. Потому как это мигом обмотает его цепями по рукам и ногам, а юноше совсем не хочется терять свою свободу.       — Дело не в этом. Мне поговорить с тобой надо.       Конрад осторожно поправил рукой слегка растрепавшиеся чёрные волосы и пододвинулся поближе к своему творению, положив ладонь на его острую коленку. Провёл ей по мягкой холодной коже вниз, поглаживая, слегка сжал тоненькую лодыжку.       — Да? — скучающе протянул Дитрих, демонстративно отведя в сторону взгляд и устремив его в стену. — И о чём же?       — Скажи мне, почему тобой заинтересовался Винсент? — в лоб спросил Конрад.       Дитрих ухмыльнулся. Значит, это всё-таки они тогда были на кладбище, наблюдали за ним во время похорон. И Винсент всё ему рассказал. Иначе откуда бы Конраду об этой ситуации узнать, если Дитрих ни словом ему об этом не обмолвился? Разве что он мог мысли юноши прочитать, да только не похоже, что всё было именно так.       — А то он тебе не рассказал.       — Рассказал. Но мне хочется услышать твою версию происходящего, — настаивал Прародитель.       — Понятия не имею, — бросил Дитрих. — Я бы его и не заметил, если бы он сам меня не окликнул. А вот глаз и лоб я ему не прощу, — он зло сузил в секунду почерневший от злости глаз.       — Он предлагал тебе вступить в Орден?       — Что-то в таком роде бубнил, но я даже не понял, о чём он, — лениво отметил Дитрих, опять откидываясь на подушки и вытягивая ногу, добиваясь того, чтобы ладонь Конрада соскользнула с лодыжки выше, на коленку или бедро. — Что вообще за Орден?       Конрад наморщился так, будто съел недозрелый лимон. Было видно, что ему крайне не хочется разговаривать на эту тему.       — Объясни, — потребовал Дитрих, прикрыв глаз и глядя на него из-под длинных пушистых ресниц.       — Я объясню. Просто пытаюсь придумать, как бы попонятнее тебе это дело рассказать без тонны ненужной воды. Оно ведь давнее…       Прародитель тяжело вздохнул.       — В общем, речь идёт об Ордене Кровавого Креста. Это небольшое общество, состоящее сплошь из Прародителей, оно создавалось как сборище тех, кого вы… — он осёкся, заметив, как опять почернел глаз Дитриха. — …Кого люди среди своих называют борцами за справедливость. Видишь ли, многие Прародители терпеть не могут людей и мечтают о том, чтобы вампиры существовали в этом мире не маленькой обособленной группкой, а заняли доминирующую позицию. Тогда всё это казалось вполне невинным, но к нынешнему времени Орден превратился в вульгарную террористическую организацию, которая пойдёт на всё, чтобы установить свой собственный порядок. Последние пару веков члены Ордена сидели тихо, потому как их предводитель, Винсент, по непонятным мне причинам впал в анабиоз. Но теперь он пробудился и готов снова со всем рвением взяться за своё дело. И если раньше в Ордене могли состоять лишь Прародители, то теперь они готовы вербовать и молодых вампиров в случае, когда те проявляют определённые личностные качества, такие, как полная беспринципность вкупе с умом и жестокостью. Винсент увидел всё это в тебе. И теперь он не остановится ни перед чем, чтобы заиметь тебя у себя под боком.       Дитрих прикусил губу.       — Ты ведь тоже там был, верно?       — Верно, — равнодушно ответил Конрад.       — Почему ушёл? — продолжал приставать юноша.       — Мне не нужен этот новый порядок. По крайней мере, не настолько, чтобы так рисковать ради него.       — Ну да. Тебе бы свою шкуру сберечь. А общество, его системы и вообще весь мир вокруг волнуют тебя меньше, чем прошлогодний снег.       — Чья бы корова мычала, Дитрих. Хочешь сказать, что тебе самому на всё это не плевать? — Конрад усмехнулся краешком рта. — Ты меня разочаруешь, если так.       — Плевать, — печально протянул Дитрих и сделал большие невинные глаза. — Но мне очень скучно. Хочется хоть как-то развлечься.       — Уже начал осознавать тяготы бесконечной жизни? Вечная скука — одна из её констант, — хмыкнул Конрад, мерно поглаживая его хрупкую коленку.       — Дело не в бесконечной жизни. Я скучал и будучи человеком, — Дитрих опустил ресницы, которые отбросили густую тень на его бледную щёку. — Знаешь, когда ты с самого детства чем-то отличаешься от других, когда ты красивее, умнее или наблюдательнее, хоть немножко — ты будешь изгоем. Дети не любят тех, кто выделяется. Поэтому я всегда был одинок, всегда скучал — я ведь, в отличие от остальных, умею сопоставлять факты и вижу почти все ситуации изнутри. Всё, что интересует нормальных людей, для меня совершенно обыкновенно и не вызывает желания заострить внимание.       — Ты просто слишком злой, Дитрих, — с очередным тяжёлым вздохом сказал Конрад. — Если бы ты научился нормально улыбаться, у тебя бы от поклонниц отбоя не было.       — Прикинь, отбоя от поклонниц у меня и так нет. Они ведь ценят в первую очередь красивую внешность, а тут уж мне нет равных, — с изрядной долей самодовольства заявил Дитрих. — А нужны они мне, эти поклонницы? Глупые девчонки, помешанные на нарядах, званых вечерах и своём положении. О чём мне с ними говорить? О последних коллекциях лаков для ногтей? О платьях, в которых были другие гостьи? Пф-ф. Я выше этого, выше, Конрад, неужели ты до сих пор не понял?       Он завалился на бок, красиво изогнувшись и проводя рукой по костлявому бедру.       — Знаешь, Дитрих, ты настолько выше этого, что, даже будучи человеком, походил на вампира больше, чем некоторые Прародители, — Конрад, опять поморщившись, отвернулся.       — Ну уж точно больше, чем ты, — хихикнул юноша. — Ты как раз на человека похож. Больно джентльмен для кровожадного хищника. Ты, случаем, у своих жертв разрешения перед тем, как куснуть, не спрашивал?       — Смотря какие это были жертвы. Тебя, например, захотелось укусить сразу же, едва я тебя увидел на сцене. И не спрашивая разрешения. О, это было прекрасно, — Прародитель похабно облизнул клыки и бледные губы, — жутко скучный концерт, одни и те же лица других вампиров, неинтересные, как бумажные люди, даже взгляд задержать не на ком, а в финале — такой десерт. Ты заставил меня понервничать, я никогда до этого не испытывал такого желания подойти к смертному. Я поклялся себе никогда не заговаривать с людьми. А ты разломал эти мои принципы на раз-два.       — Ещё бы, — коварно улыбнулся Дитрих. — Иначе быть не могло, никто не выделялся там так, как я. Только вот скажи… — он протянул руку и погладил ей ладонь любовника. У Конрада были очень красивые руки — аккуратные, небольшие ладони, тонкие ровные пальцы с подпиленными розовыми ногтями, запястье с проступающими косточками. Очень хотелось сжать его кисть, сплести пальцы со своими. — …Ты тогда заинтересовался мной? Или же моей кровью, как будущим ужином?       — Честно? — Конрад фыркнул. — Сперва я, конечно, подумал, какой вкусной может быть твоя кровь — в конце концов, я вампир, и первым делом размышляю именно об этом — а потом представил тебя обнажённым и стонущим на этих самых шёлковых простынях. Зрелище мне понравилось, и я понял, что если упущу тебя сейчас, не смогу себе этого потом простить.       — И в итоге Прародитель заполучил себе в любовники самого красивого герцога всей Австрии, — Дитрих облизнулся. — Звучит как сказка.       — А? — Конрад вздрогнул, на мгновение забыв, о чём идёт речь. А потом рассмеялся и опустил голову в шутливом поклоне. — Ах, ну да — ты же у нас теперь одиннадцатый герцог фон Лоэнгрин, последний уцелевший наследник фамилии и заодно первый вампир в роду. Это нормально, что я обращаюсь к тебе просто по имени? Может, следует более уважительно «герр фон Лоэнгрин», или «Ваша светлость?»       — Нет уж, от тебя это будет звучать как издёвка, — насупился юноша. Вдруг в его глазу вспыхнул яркий огонёк. — Кстати, а какой титул у тебя? Прародители ведь тоже держат свою аристократию, да? Люди сейчас, увы, мало внимания уделяют фамилиям.       — Барон, — спокойно ответил Конрад. — Разве что не чистокровный, я не всегда им был.       — В смысле? — не понял Дитрих.       — Долгая история. Потом как-нибудь расскажу, если тебе будет интересно.       — Тайны, тайны, — насмешливо протянул парнишка, вскинул растрёпанную голову и уставился в тёмный потолок. — И вряд ли мне это будет интересно, Конрад. Я вообще по своей натуре мало когда думаю об окружающих, ты мог бы уже это понять. Я никогда не скрывал, что я эгоист, мало того — я этим горжусь. А что, — ухмыльнулся Дитрих, поймав раздражённый взгляд Прародителя, — знаешь, как это круто — быть эгоистом? Люди, как правило, их ненавидят, потому что понимают, что думать только о себе гораздо лучше, чем постоянно заморачиваться на тему того, как твои действия будут выглядеть со стороны. Они сами в глубине души мечтают стать такими, но боятся об этом заявить во всеуслышанье и предпочитают громко осуждать тех, кто осмелился.       — Вампирам эгоизм свойственен больше, чем людям. Без него попросту не выжить, ведь ты умрёшь с голоду, если будешь жалеть своих жертв. И молодые вампиры часто от этого очень страдают. А тебе даже перестраиваться в этом плане не пришлось.       — Да, — коварно ответил Дитрих и ловко перевернулся на живот. — Что тоже не может меня не радовать. Как представлю, с какой лёгкостью мне даётся то, через что другие проходят с муками, прямо так радостно на душе становится, что петь хочется.       — Пощади мои уши, умоляю. Твои навыки пения просто ужасны.       Конрад встряхнул головой и поднялся с постели, довольно потягиваясь до хруста в позвонках. Почти чёрное, затянутое тучами небо за окном уже подёрнулось дымкой предрассветного тумана и приобрело более светлый оттенок; где-то далеко, у горизонта, показалась узкая жёлтая полоса.       — Скоро рассвет… — пробормотал он задумчиво.       — Конрад, а почему ты боишься солнца?       Сзади зашуршали простыни, когда с них поднялось хрупкое существо; Дитрих, почти неслышно ступая, как кошка, приблизился к Конраду. Приподнял было руки, чтобы обнять за шею со спины, но так было неудобно из-за большой разницы в росте, и Дитрих смог только уткнуться носом в крепкое плечо, обтянутое светло-серой рубашкой.       «Чувствую себя таким мелким по сравнению с ним… Как же раздражает».       — С чего ты взял, что я его боюсь? — Прародитель слегка повернул голову, ощупывая его взглядом пронзительных чёрных глаз, которые поблёскивали, как антрацит.       — Ты днём не высовываешься из квартиры, да ещё окна занавешиваешь так, что помещение начинает на бункер времён Второй Мировой смахивать. Зачем?       — Ну. Просто я так привык. В то время, когда меня обратили, вампиры ещё не были устойчивы к свету, порой хватало буквально две минуты побыть там, где тебя затронет солнце, и всё, останется от тебя кучка пепла да пара печальных воспоминаний. И от старых привычек, знаешь ли, ой как непросто избавиться. Если понадобится срочно — я, конечно, легко смогу выбраться на улицу в дневное время суток, но пока такой острой необходимости не возникало.       — Да? А как ты объяснишь то, что вы с Винсентом за мной шпионили во время похорон? — ядовито поинтересовался Дитрих, сощурив глаз. — Думал, я не замечу? Да, я плохо чувствую других вампиров, но в следующий раз лучше постарайтесь избежать молниеносных движений, когда на вас смотрят. Люди не заметят, а у меня-то зрение острее, вижу, как вы там мечетесь из угла в угол.       — М-да, это был прокол. Но идея принадлежала не мне, а Винсенту. Он очень хотел понаблюдать за тобой, а разве я мог позволить, чтобы он в одиночку пожирал глазами моё единственное и оттого самое драгоценное творение? Вот и пришлось выбираться.       — Устроили прятки, — презрительно фыркнул Дитрих, — тоже мне, древнейшие вампиры. Кому скажу — не поверят, а если поверят, то помрут в процессе от смеха.       — Ну, даже древним изредка хочется развлечься хоть чем-то. А что мы, по твоему разумению, должны были сделать? Подойти к тебе и на удивлённые вопросы собравшихся во всеуслышанье заявить, что ты обращённый вампир, а мы за тобой присматриваем, чтобы дитя неразумное дел не натворило? — Конрад изогнул брови. — И какого размера кровавое пятно бы после этого от тебя осталось? Даже идиоты бы мигом припомнили, что Дион с женой и дочерьми умер от клыков вампира, и живо перевели все стрелки на тебя.       — Я же говорю — просто поменьше бегать надо было. Пока вы тихо стояли на одном месте, я вас не видел и не слышал. А потом кто-то из вас чего-то испугался и метнулся в кусты, и вот на это движение я уже не мог не среагировать. Может, Винсент специально хотел, чтобы я обратил на вас внимание?       — Возможно. Откуда мне знать, что он там себе думал? Ты же знаешь, я стараюсь не читать чужие мысли.       Дитрих тяжело вздохнул и прикрыл глаз. Стараться-то он старается, но чаще всего всё равно оказывается в курсе чужих раздумий. Конрад медленно повернулся и обнял его рукой за талию, притянув к себе и зарывшись носом в длинные растрёпанные волосы.       — Дитрих, пообещай мне, что не поддашься на его дешёвые уговоры и не пойдёшь в Орден.       — Почему это? — изумился юноша. — А может, я хочу туда вступить!       Вообще-то Дитрих ещё сам не решил, как ему следует реагировать на слова Винсента, но ему внезапно очень захотелось узнать, почему Конрад завёл разговор на эту тему.       — Потому, что ни к чему хорошему тебя это не приведёт. Охотники скоро узнают, что лидер Кровавых Крестов возродился и снова готов вступить в бой с системой, и их столкновения станут почти постоянными, а у Ордена Рассвета чуйка на молодых вампиров вроде тебя. Ты можешь погибнуть, и мне бы очень этого не хотелось.       — Да что со мной может случиться, Конрад? Ты погляди на меня, — Дитрих чуть отодвинулся и, резко вскинув голову, посмотрел в красивое лицо создателя хитрым взглядом. — Я сам кого хочешь убью прежде, чем они успеют понять, что я вампир.       — Вместо того, чтобы стучать кулаками в грудь и храбриться, лучше бы проявить осторожность. Ты пока ещё слаб, — Дитрих вспыхнул, и Конрад ухмыльнулся. — Да, ты слаб. Можешь перевернуть вон тот письменный стол и швырнуть его мне в голову, но ничего от этого не изменится, у тебя ещё даже регенерация не развилась, не то что какие-то там скрытые способности. Ты даже понятия не имеешь, во что ввязываешься. И запросто можешь оказаться в змеиной яме.       — Кто тебе сказал, что я прямо сию секунду побегу к Винсенту и стану проситься к нему в Орден? — Дитрих сделал круглые глаза. — Я вообще очень осторожен, никогда не действую сломя голову. Нет уж, я сначала всё очень тщательно обдумаю и взвешу, а потом буду решать, как мне быть. Я и раньше всегда так делал — а уж теперь, когда я получил полную свободу действий, не ограниченную никакими рамками вроде надоедливых родственников, я стану вдвойне аккуратен.       — Хорошо бы и впрямь так. Но лучше послушай меня и забудь об этом вообще.       — Как будто мне позволят, — хихикнул Дитрих. — Сам ведь сказал, что теперь Винсент не отвяжется, пока не заполучит меня. Ну что ж, — он упёр в подбородок указательный палец и напустил на лицо задумчивое выражение, но губы волей-неволей расползлись в злорадной усмешке, — раз хочется ему поиграть в догонялки — я их устрою. Это обещает быть забавным.       Если бы Конрад не начал сразу говорить, что не стоит вестись на увещевания Винсента, Дитрих бы, наверное, и впрямь вскорости об этом позабыл. Но Прародитель не знал, что в юноше, несмотря на его почти взрослое поведение и разум, сохранились ещё остатки детского упрямства — если кто-то говорит «не трогай» или «не делай», Дитрих почти не может с собой сладить, ему мигом хочется просто назло поступить наоборот.

***

      Дитрих вернулся в поместье, уже когда почти совсем рассвело. Выбравшись из длинного чёрного «Мерседеса» и отпустив водителя, юноша засунул руки в карманы узких кожаных брюк и бодро пошагал по бесконечной аллее в сторону крыльца. Погода сегодня обещала быть противной, такой же, как и вчера — с серого неба то и дело накрапывал мелкий холодный дождик, среди туч не было ни одного, даже самого маленького, просвета, и, хотя на дворе уже стояло утро, вокруг было полутемно, как в вечерних сумерках. Дитрих потянул на себя тяжёлую резную дверь и оказался в просторном холле, оформленном в преимущественно светлых тонах — белая мягкая мебель и стены, гладкий пол из чёрного дерева, отполированный до такой степени, что в нём, если приглядеться, можно увидеть своё собственное слегка затемнённое отражение, в тон ему куча столиков и подлокотники у кресел и дивана.       «Пожалуй, я не буду ничего тут пока что трогать. Во-первых, это вызовет ненужные подозрения, если я буквально через неделю после смерти родственников займусь глобальным перестроением дома, а во-вторых… — Дитрих медленно огляделся по сторонам и улыбнулся самым краешком рта. — …Мне даже и нравится такое оформление».       — Дитрих! — вдруг довольно громко и знакомым голосом окликнули его сбоку. Юноша вздрогнул и резко повернул голову на звук, взметнув слегка влажными волосами. Его глаз удивлённо расширился, когда он увидел на пороге гостиной Гилберта, того самого ближайшего друга Диона, отца Эстер. — Ну наконец-то ты появился, я уж испугался, что и с тобой что-то случилось. Поздновато домой приходишь, тебе так не кажется? Где ты был?       «М-да. Вот если за что стоило любить отца, так это за его полнейший пофигизм по отношению ко мне. Обилие вопросов раздражает куда сильнее… Так. Мне надо срочно изобразить расстройство, а то заподозрит неладное».       — Просто… Гулял… — юноша мигом напустил на лицо самое что ни на есть страдальческое выражение, задёргал губами и обхватил себя за плечо. — Я не мог уснуть, лежал себе и представлял, как папе и Эльзе с Карлин было страшно, когда на них напали. Вдруг так захотелось оказаться где-нибудь за несколько километров от поместья, я решил, что если пойду куда-нибудь побродить по городу, меня это успокоит… Ой, не хочу об этом! — он всхлипнул и яростно затряс головой, зажмурившись.       Желаемого эффекта Дитрих добился. Не на шутку испугавшийся Гилберт кинулся к нему, обнял за плечи и притянул к себе; юноша упёрся лицом ему в грудь, едва не расчихавшись от едкого запаха парфюма с мощными нотками грейпфрута и перца. Друг отца всегда перебарщивал с этим запахом, создавалось впечатление, что он постоянно таскает с собой трёхлитровую банку духов, зачерпывает их половником и выливает на себя. И Дитриха это бесило в той же мере, что сигаретный дым. Ну что за манера обливаться такой убойной штукой, юноша и аллергию из-за неё может заполучить, у него крайне чувствительный нос.       — Прости, бога ради… Конечно, я всё понимаю, самому было бы страшно находиться в паре метров от того места, где кто-то так мучительно погиб. Я просто беспокоился за тебя. И, Дитрих… Гулять по ночам, чтобы сбросить стресс — не самая хорошая идея, на улице шанс стать жертвой безумного вампира в разы больше, чем дома, здесь всё-таки какая-никакая охрана есть. Лучше пойти и выпить крепкого чая, а если уж совсем плохо — то успокоительного.       — Я все успокоительные в доме выпил, спросите у слуг… И всё равно мне плохо.       Он не страшился своих слов. Всю эту неделю Дитрих и впрямь демонстративно таскал при себе бутылёк с валокордином и пару блистеров «Новопассита», горестно вздыхал и на глазах у горничных опрокидывал таблетку за таблеткой и запивал их каплями сердечного средства. Вреда ему от этих лекарств, в отличие от человека, не будет, а нужный вид тоски по родным и убитости горем создастся. Пару раз горничные даже отнимали у него таблетки, остерегаясь, как бы молодой господин себя до смерти таким не довёл. Гилберт может сколько угодно спрашивать у девушек, они единогласно подтвердят, что юноша горюет и постоянно пьёт лекарства, чтобы успокоиться.       Дитрих громко чихнул и заревел в голос. Ему пришлось призвать на помощь все свои актёрские способности и заодно припомнить маму, которая, если по какой-либо причине плохо отыгрывала концерт или не могла исполнить новую мелодию, точно так же ударялась в рыдания.       — Ну всё, всё, не плачь только, умоляю, — Гилберт принялся суетливо гладить его по волосам, пропуская мягкие пряди сквозь короткие пальцы.       — Не уходите, прошу… Я умру, если останусь один! — Дитрих решил эффектно завершить «концерт» и поднял на мужчину взгляд, широко распахнув единственный функционирующий глаз, наполненный слезами. — Вообще не хочу больше в одиночестве ни минуты находиться в этом доме, не хочу, не хочу, не хочу! — затопал он ногами.       — Успокойся. Я никуда не уйду, пока не убежусь, что с тобой всё в порядке… Сядь, — Гилберт, придерживая его за плечи, бережно усадил в одно из кресел. Ему, человеку весьма крупному и сильному, Дитрих казался хрустальной статуэткой — сожми посильней руку на плече, и он рассыпется в пыль. — Может, тебе валидол дать?..       — Не надо. Мне уже легче, — прошептал Дитрих, продолжая подёргивать губами. Он очень надеялся, что Гилберт примет это за нервный тик и не поймёт, что юноша едва удерживается, чтобы не расхохотаться в голос.       Гилберт осторожно поглаживал его по спине, чувствуя, как ходят под тонкой кожей лопатки. Его блёклые, словно выцветшие голубые глаза были наполнены искренним сочувствием и жалостью. Если и роились у мужчины какие сомнения, то они живо рассеялись. Конечно, показательной истерике вроде той, что очень любят закатывать дамы на званых вечерах, а именно картинно хвататься за сердце, рушиться в подушки, закатывать глаза и громким звонким голосом извещать всех, что до кончины осталась пара секунд, Гилберт бы не поверил. Но Дитриху явно было плохо по-настоящему, его спина ходила ходуном, на шее пульсировали синие вены, глаз был красным, щёки блестели от слёз, а кожа в свете ламп казалась бледно-зелёной, какого-то даже трупного цвета. Сложно было бы сыграть подобное.       — Кстати… А что вы тут делаете? — вдруг вполне спокойно спросил юноша.       — Ну… — Гилберт покачал головой. — Я решил, что тебе явно понадобится помощь, чтобы разобраться со всем, что рухнуло на голову. Ты же понимаешь, дело Диона, его капиталы, имущество…       — Всё это теперь принадлежит мне, я единственный его прямой потомок, оставшийся в живых. И в чём проблема? — Дитрих тщательно вытер лицо и уставился на него непроницаемым взглядом.       — Да, но за всем этим нужен присмотр. И, уж прости, конечно, я знаю, что ты у нас мальчик умный и рассудительный, даже чересчур, как говорил Дион, — Гилберт нервно засмеялся, — но, боюсь, ты ещё слишком юн и неопытен, чтобы справиться с таким огромным бизнесом. Я сумел уговорить нужных людей, чтобы тебя отдали под мою опеку.       — Не нужно. Я уже достаточно взрослый и вполне смогу существовать автономно, — нахмурился юноша.       — Ты-то, может, и считаешь себя взрослым, но по закону ты несовершеннолетний и в случае гибели отца и матери подлежишь отправке в приют. Не волнуйся ты так, я не буду особо тебе докучать, просто на бумаге стану значиться, как твой опекун, и в случае чего постараюсь помочь, чем смогу. Дион был моим ближайшим другом, я к тебе отношусь почти как к родному сыну… — Гилберт вздохнул. — Да и в ведении дел я тоже сумею тебе подсобить.       — Возможно, — кивнул Дитрих. — И вы, я так понимаю, хотите, чтобы я написал вам генеральную доверенность.       — Нет, — замахал руками мужчина, — вовсе нет. Я просто хочу, чтобы ты нанял какого-нибудь человека, желательно с юридическим образованием и хорошо подкованного по части законов, и сделал его управляющим. И тебе не придётся особо мучиться — вроде как рулит бизнесом другой человек, но хозяином остаёшься ты, а он просто служащий на окладе — и дело будет под присмотром.       — Вообще говоря, я так и планировал поступить. Мне надо нормально закончить учёбу, сейчас не до бизнеса. Да и кто же мне позволит напрямую им рулить, мне всего шестнадцать.       Дитрих закинул ногу на ногу и, прикрыв глаза, отбросил назад длинную чёлку. Понятно, Гилберт тоже ничего не заметил, да и слуги тоже. Юноша мог только усмехаться краем рта, удивляясь идиотизму всех окружающих. Он-то в тот вечер, едва увидев Конрада, сразу понял, что это вампир. А тут уже столько времени маячит у всех на виду, и никто до сих пор не догадался, что Дитрих уже и не человек вовсе.       — Да-да, разумеется. Если хочешь, я могу даже помочь тебе с поисками нужного человека.       — Если вам не трудно. Потому что сам я даже отдалённо не представляю, где искать подобных проныр.       Гилберт на мгновение вскинул брови. Ему показалось странным, что с лица юноши почти в момент, едва они заговорили о делах, как ветром сдуло всю плаксивость и слезливость. В низком голосе вновь появились капризные нотки, а глаз и нос быстро вернули свои естественные цвета, Дитрих выглядел так, словно это и не он вовсе буквально пять минут назад сидел на этом же самом месте и рыдал в голос.       — Хорошо, тогда я в ближайшее время приведу к тебе несколько кандидатур, и ты выберешь, кто тебе более симпатичен. Договорились? — мужчина ободряюще тронул юношу за узкое плечо.       — Договорились, — спокойно ответил Дитрих и медленно поднялся с кресла. — А теперь, если не возражаете, мне хотелось бы побыть одному и у себя.       — Быстро же ты успокоился… Даже удивительно, — протянул Гилберт и откинулся на спинку дивана, наблюдая за парнем. — Дион был прав, у тебя и впрямь выдержка матери. Мастер скрывать эмоции.       — Мне все говорят, что я похож на мать. А я её плохо помню, — беззаботно отмахнулся Дитрих.       — Почему же? — изумился Гилберт. — Амалия ведь умерла, когда тебе было семь лет. Вполне сознательный возраст, ты ведь уже не был пелёночным младенцем, чтобы не помнить маму.       — Она никогда не была именно «мамой», герр Гилберт, — Дитрих сложил руки под грудью. — Сколько я её помню — её интересовала лишь «Lady Tennant» и концерты. Она возилась со мной максимум час в два дня, потому что у неё вечно то не было времени, то руки она берегла, то ещё что-то… Она меня родила только для того, чтобы отец с ней не развёлся, и все, включая его самого, об этом знали.       — Ты говоришь ужасные вещи…       — Но ведь это правда. Она всегда оказывается намного горше, чем сладкое враньё. Вы, видимо, не в курсе происходящего, вряд ли отец стал бы вам выбалтывать проблемы своей личной жизни.       — Он многое мне рассказывал. Конечно, не настолько глубоко, но всё же, об отношениях с очередной женой хоть пару слов, да бросит, говорил, какие замечательные у него дети…       — Дочери, — поправил Дитрих, Гилберт вздрогнул. Юноша зло прищурил потемневший глаз и, опустив голову, спрятал подбородок в высоком вороте тёмно-красной водолазки. — Отец хвалил только моих сестёр, не преувеличивайте.       — Но как ты… — ошарашенно забормотал Гилберт.       — Отец меня не любил. Я наводил на него ужас своими размышлениями. Он-то, хоть и закончил университет и поднял бизнес, человек на самом деле не особо далёкий, отнюдь не Шерлок Холмс, способный узнать о пьянстве кого-то по мобильнику. А я наблюдательный. И есть у меня ещё одна такая черта — если я делаю какой-то вывод и уверен в нём, а уверен я всегда, я не сумею промолчать и обязательно при ком-нибудь его сболтну. Естественно, отца это бесило. Ребёнок, не умеющий держать язык за зубами и спокойно выливающий людям на голову ушат гадостей — что может быть хуже?       — Он ни о чём этом не говорил, Дитрих. Правда. Единственное, что он о тебе сообщал, так это то, что его раздражает, что ты день-деньской сидишь у себя в комнате и играешь на скрипке.       — А я виноват, что мне с моей семьёй даже поговорить было не о чем? Они пустые, как манекены, мне с ними неинтересно. По правде говоря, мне ни с кем не бывает интересно. Кроме Эстер.       Гилберт, нахмурившийся было, мигом повеселел.       — Это можно считать признанием в любви моей дочери?       — Считайте, если хотите. Эстер мне нравится, уж не знаю сам, почему. Может, потому, что она понимает меня лучше, чем кто-либо, и что я её понимаю почти во всём…       — О боже, неужели я дождался этого момента? Знаешь, я уже давным-давно мечтаю видеть тебя своим зятем… — обрадованно проговорил мужчина.       — А вот этому не бывать. Уж простите.       Дитрих сдвинул брови и резко отвернул в сторону голову. Так и знал. Ну что вот у людей за манера такая — делать выводы, не дослушав до конца?       — Почему? — недоуменно спросил Гилберт, привстав с мягкого сидения. — Ты же сам только что сказал…       — Я сказал, что Эстер мне нравится. Разве в моих словах прозвучало что-то про любовь до гроба и свадьбу? И вообще, знаете, что я вам скажу, герр Гилберт? — Дитрих слегка сморщил нос. — Я гей.       Мужчина так и сел обратно в кресло. Его светло-голубые, блёклые глаза начали медленно расширяться, становясь похожими на круглые кофейные блюдца. Руки, лежащие на подлокотниках кресел, задрожали, на шее задёргалась вена.       Дитрих довольно улыбнулся, как сытно поужинавшая гиена. Ох уж эта реакция, она прекрасна.       — Как… Как это? — дрогнувшим голосом пробормотал он и густо сглотнул.       — А вот так. Гей, — насмешливо повторил Дитрих и встал в позу, уперев ладони в тонкую поясницу. — А что, вас что-то смущает? Вы гомофоб?       — Нет, — вспыхнул Гилберт. — Просто меньше всего я ожидал от тебя нечто подобное услышать. Дион мне не говорил, что ты…       — А он и не знал. Так и умер в неведении, — злорадно ответил юноша и оттянул ворот водолазки, продемонстрировав несколько засосов и так и не заживший круглый след от укуса. — Отец бы меня убил, если бы узнал. Сами понимаете, я не смогу жениться на вашей дочери. Да, Эстер мне симпатична, но я физически не смогу вступить в отношения с девушкой, тем более, у меня есть мужчина, и я давно уже с ним встречаюсь украдкой. И я вам наврал про то, что этой ночью просто шлялся по городу. На самом деле я был у него.       — И у тебя что, с этим мужчиной такие глубокие отношения? — растерянно поинтересовался мужчина, оглядывая его горло. Да уж, Дитрих явно и впрямь страстно провёл с кем-то время, на коже места живого нет, одни сплошные укусы и засосы. — Ты с ним уже и в постели побывал?       — Конечно, — пожал плечами Дитрих. — А что тут странного?       Оставаясь внешне невозмутимым, внутри Дитрих весь загорелся от гнева. Он уже предчувствовал речи в стиле Диона: «Юноша твоего положения должен стать мужчиной только в первую брачную ночь, до того, как женишься, даже не помышляй ни о каком сексе!» И он боялся, что если сейчас услышит подобное, то сорвётся и задушит мужика к чертям собачьим. Эти пафосные речи отца всегда до безумия злили юношу. Не хотелось бы думать, что Гилберт из того же теста, он вроде раньше не был занудой, наоборот, казался слегка безалаберным на фоне слишком уж серьёзного Диона, и будет плохо, если сейчас эта нехорошая черта резко в нём проявится.       — Ну ты даёшь, Дитрих… — только и смог проговорить Гилберт, потирая подбородок, покрытый щетиной. — Рановато начал взрослой жизнью-то жить… Шестнадцать лет — ещё немного не время для того, чтобы заводить такие отношения, тебе не кажется?       — Это физически мне шестнадцать лет. А умственно я намного старше, поэтому и веду себя соответственно, — ухмыльнулся Дитрих и картинно запрокинул назад голову, теребя ворот водолазки. Длинная чёлка сбилась набок, закрыв почти половину лица, юноша опустил ресницы и, томно вздохнув, продолжил: — И мне надо пользоваться своей внешностью, пока она так прекрасна. Ведь ещё буквально пара лет — и я могу стать совсем обычным, перестать выделяться из всего стада.       Он медленно провёл длинными пальцами по своей шее, разомкнув пухлые губы, упёр ладонь в бедро. Гилберт нахмурился. Дьявол в ангельском обличье, святая невинность с глазами и повадками исчадия ада. Иначе просто и не скажешь. Может, не зря Дион так опасался сына?       Вообще-то Гилберт тоже был не слишком правдив с юношей. Дион частенько рассказывал ему о своих детях, и если дочерей он и впрямь очень хвалил, одну за красоту, вторую за необычайный ум, то в адрес Дитриха характеристика звучала не столь хорошая.       — Я иногда его всерьёз боюсь, честно, — откровенничал герцог, морща нос и задумчиво рассматривая яркими серыми глазами виски в фужере.       — И с каких это пор ты стал таким трусом? — рассмеялся Гилберт, прихлебнув из пузатого бокала красное вино. — Бояться собственного ребёнка, как так можно? Я вот свою Эстер очень люблю, больше даже, чем жену, представить себе не могу, чтобы пугаться её.       — Эстер и не ведёт себя так, Гилберт, — хмуро ответил Дион.       — «Так» — это как? — фыркнул всё ещё не до конца понимающий, к чему он ведёт, друг. — Хороший ведь мальчик, умненький, красивый, очень рассудительный для своих лет. Ну подумаешь, может, замкнутый немного, но это разве повод его бояться?       — Да если бы он был просто замкнутый, — тяжело вздохнул мужчина. — Замкнутого я бы пережил. Амалия ведь была именно такой, вечно себе на уме, ни за что не скажет, что её беспокоит. Но Дитрих иной. Он злой, Гилберт. Мальчишка просто пугает потенциальным стремлением к злу, причём это чувствуется даже сейчас, когда он ещё ребёнок. У него глаза дьявола, иной раз смотрит так, будто насквозь прожигает, как рентгеном. И меня пугают его мыслительные способности. Дитрих замечает любые мелочи, даже самые крохотные, и легко догадывается о том, что его совершенно не касается и что ему знать не следует, да ещё и любит громко об этом рассказать. А он ведь не болтлив, нет — ему просто нравится наблюдать за тем, как вытягиваются лица окружающих, когда он выбалтывает их секреты. По-твоему, это нормально?       — Ну, значит, характер у него такой, что поделаешь, — пожал плечами Гилберт. — И потом, учти то, что Амалия недавно умерла, вполне вероятно, что у Дитриха просто стресс.       — Да какой стресс? — разозлился Дион. — Такое слово ему не знакомо, как и само чувство. Дитрих Амалию видел раз в два дня, она вечно была занята только репетициями, ребёнок её не интересовал вообще, фактически был сиротой при живой матери. Для него её смерть — почти как гибель постороннего человека, поверь. Нет, дело вовсе не в стрессе.       — Повзрослеет — изменится, — улыбнулся Гилберт. — Не беспокойся ты так, Дион. Всё будет хорошо.       — А мне кажется, что дальше будет только хуже, — устало проговорил герцог и взъерошил пальцами длинные седые волосы. — Если Дитрих так ведёт себя в детстве, я боюсь представить, что с ним в подростковом возрасте станет.       Мужчина сильно встряхнул головой, отгоняя некстати прилетевшее воспоминание, и вновь поднял глаза на юношу.       — Ты красавец, Дитрих, — улыбнувшись, отметил Гилберт. — Обычным ты со взрослением точно не станешь, можешь не беспокоиться.       — Да? — Дитрих облизнул губы и игриво сощурил глаз.       — Ну конечно, — невольно вздрогнув, ответил мужчина. — И очень похож на маму.       Поднявшись с кресла, Гилберт легонько тронул юношу за подбородок и вздрогнул, ощутив, какая холодная у него кожа. И потом, разве у Дитриха были такие яркие глаза и чисто рыжие волосы? Душу царапнуло беспокойство. Что-то тут не так.

***

      Поздно вечером, когда уже почти вся приходящая прислуга разбежалась по домам, и в поместье остались лишь несколько горничных, проживающих во флигеле и работающих на постоянной основе, неожиданно приехала Эстер. Дитрих услышал грохот открываемой двери и приглушённые голоса, а потом громкий цокот высоких каблуков, и спустя секунды в гостиную влетела сама подруга.       — Ди-ди, — с порога заканючила девушка, округляя большие голубые глаза. — Привет. Извини за позднее вторжение, но мне срочно нужна твоя помощь!       — Привет, — ухмыльнувшись, отозвался сидевший на диване Дитрих и отложил в сторону скрипку. — Всё в порядке. Когда это ты меня предупреждала о том, что приедешь? Я уже привык.       Эстер привычным движением сдула с носа прядь рыжих волос, приблизилась к нему и плюхнулась на мягкое сидение рядом, одёргивая красную майку, надетую под чёрную кожаную косуху.       — Ну прости, прости, — виновато засмеялась она и осторожно скрестила стройные ноги, обтянутые модными драными джинсами. — Всё никак не возьму за полезную привычку звонить…       — И не надо. Сваливаться, как снег на голову, в любом случае выгодно, ведь тогда никто не сможет отвертеться от помощи, — хмыкнул Дитрих и закинул ногу на ногу. — С чем подмога нужна?       Эстер сняла с плеча маленький рюкзак, покопалась в нём и вытащила стопку сложенных вдвое листов формата А4.       — Из-за моего отъезда из Норвегии в разгар учебного года мне дали с собой задание, — пояснила девушка, — зачётную работу по музыке. Ты, наверное, помнишь, что у меня с музыкой всегда было, кхм… — она деликатно кашлянула.       — Паршиво, — фыркнул Дитрих и сложил руки под грудью. — Да уж, помню. До сих пор на смех пробивает, когда вспоминаю, как ты мне с самым серьёзным видом пыталась доказать, что Лунную сонату написал на Бетховен, а Моцарт.       — Я же не такой музыкальный задрот, как ты, — обиженно насупилась Эстер. — Ну подумаешь, перепутала! Это ни фига не смешно.       Девушка протянула другу детства листы и, наблюдая, как Дитрих внимательно рассматривает мелко напечатанный на них текст, продолжила:       — В общем, при помощи интернета, мамы и папы я ответила на все вопросы, кроме одного. Там велено отгадать название мелодии по краткому описанию. Ну все источники перерыла, а найти не могу. Может, ты знаешь?       — Может, и знаю. Хотя, на мой взгляд, пытаться выяснить, что за музыка, по краткому описанию — бред полнейший. Я понимаю по отрывку, но по письменному описанию… Что курили твои учителя? — поинтересовался Дитрих. Да уж, загрузили девчонку по полной. Штук двести вопросов, и на большинство требуется довольно-таки развёрнутый ответ. — Ну, показывай, где проблема.       Эстер перехватила его ладонь и, перелистав странички, ткнула пальцем с накрашенным чёрным лаком ногтем в пустые строчки. Дитрих сощурился и принялся читать.       «Лейтмотив*, предпоследняя 32-я и наиболее известная композиция в саундтреке ставшего культовым фильма 2000-го года выпуска. Была исполнена струнным оркестром „Kronos Quartet“. Её называли „ужасающим саундтреком“ и „сердцеостанавливающей“. Преследующая и настойчиво струннозаправленная музыка совмещает электронное начало с оркестровкой и заставляет чувствовать приступы паники. Название на латинском языке. Написать его и фильм, саундтреком к которому была данная композиция».       — До чего кривая формулировка вопроса, это же просто ужас какой-то, — презрительно скривился Дитрих. — Неудивительно, что ты ничего не поняла и не смогла найти.       — Да плевать на формулировку, — с горящими глазами воскликнула Эстер и обняла его за шею. — Знаешь, что это за музыка?       — Рискну предположить, что речь идёт о композиции «Lux Aeterna», — задумчиво протянул Дитрих, положив бледную ладонь на её острый локоть. — Она вполне подходит под эти критерии, как раз является главной темой к известному фильму, который уже считается классикой, и исполняется струнным оркестром.       — Что за композиция такая? — изумилась Эстер. — Первый раз слышу.       — Название в переводе с латинского означает «Вечный свет». Это саундтрек к фильму «Реквием по мечте». Красивая мелодия, слушается на одном дыхании, но даже я нахожу её слишком уж тяжёлой и депрессивной. Такой осадок после себя оставляет, ух, — Дитрих потёр лоб, мигом услышав в ушах крепко въевшуюся в мозг композицию. — И фильм тоже очень тяжкий, я еле его до конца досмотрел в своё время. Трудно было бы туда какую-то другую музыку, более подходящую, подобрать…       — Значит, «Lux Aeterna», а фильм «Реквием по мечте»? — Эстер забрала у него листочек.       — Да, — отозвался Дитрих и, потянувшись к журнальному столику, взял с него ручку и протянул девушке.       — Интересно, что за музыка такая, если даже ты нашёл её слишком депрессивной, — пробормотала Эстер, водя по строчкам стержнем.       — Пиши давай, — улыбнулся Дитрих, оттягивая воротник водолазки. — А мелодия и впрямь жуткая. Если хочешь, могу даже попробовать её наиграть.       — Да? — подскочила Эстер и расширенными глазами уставилась на друга. — Правда?       — Правда. Я её разучивал в своё время, но играл буквально пару раз, она всё равно не такая, как на записи, потому что одна скрипка не может звучать так, как целый струнный оркестр. Не уверен, правда, что смогу нормально сыграть без нот, по памяти… Но попробовать следует.       Дитрих осторожно взял скрипку и поднялся с дивана. Эстер расширенными глазами наблюдала за ним, сложив на коленях руки.       — Ну ты и монстр, — пробормотала она. — Даже без нот можешь играть?       — Только то, что хорошо знаю.       Юноша пристроил скрипку на плече, взмахнул смычком и закрыл глаза. До чего тяжёлая композиция, прямо-таки угнетающая и вызывающая дрожь в руках. Дитрих выучил её достаточно давно, но желания играть её постоянно, как «Song from the secret garden», у него так и не возникло. Хотя мелодия в исполнении только одной скрипки, а не толпы струнных инструментов, звучала не настолько депрессивной, Дитрих при этих нотах всё равно испытывал неведомое беспокойство, дёргался и потом долго ещё, убрав скрипку, тупо сидел на кровати и глядел в одну точку, слыша, как резкие звуки отдаются где-то глубоко в голове. В полутьме гостиной, где горел только один торшер, с белой кожей, светящимся глазом и хмурым, максимально сосредоточенным лицом, Дитрих выглядел пугающе, казался ожившей фарфоровой куклой. Да ещё при таком музыкальном сопровождении…       Видимо, Эстер испытывала всю эту гамму чувств. Она задрожала, сжав руки в кулаки; в расширившихся голубых глазах заплескался откровенный страх и даже выступили крохотные слезинки. Дитрих краем глаза следил за ней. Эстер сама, хоть и закончила музыкальную школу, так и не смогла развить в себе тягу к какому-либо инструменту, но она всегда очень любила слушать, как играет Дитрих, внимала ему, приоткрыв рот и сложив у щеки ладони. По правде говоря, никто из знакомых не слушал его игру столь внимательно, как Эстер; это тоже было немаловажным фактором в его к ней отношении. Наверное, Дитрих бы даже рассказал ей, что он теперь вампир, если бы тогда, на похоронах, Эстер не высказалась весьма категорично на эту тему.       — Просто жуть, — оценила девушка, когда юноша опустил смычок и положил скрипку в лежащий на диване чехол, бережно придерживая обеими руками, как младенца. — И впрямь ужасающая мелодия… Мурашки по коже, бр-р-р, — передёрнулась Эстер.       — Она при игре на одной скрипке ещё не так страшно звучит, — усмехнулся Дитрих. — На записи в разы тяжелей, поверь.       — Послушаю как-нибудь на досуге, — улыбнулась Эстер и, встав с дивана, обняла его за шею сзади, устроив голову на плече. — По правде говоря, меня не особо и интересовало, какая это мелодия… Я просто хотела послушать, как ты играешь…       — Ты мне каждый раз это говоришь, Эстер, — тяжело вздохнул Дитрих, накрыв её ладони своими. — А я понять никак не могу, если тебе хочется, чтобы я сыграл, почему просто не попросить, вечно изобретаешь какие-то поводы?       — Ты всё равно не выполнишь то, что я от тебя хочу, — расстроенно отозвалась Эстер.       — Как интересно, — хмыкнул Дитрих. — И что же ты от меня хочешь?       Эстер почти прижалась к его уху и плотнее сомкнула руки.       — Я хочу, чтобы Ди-Ди почаще улыбался, — прошептала она и тихонько засмеялась. — И ради него я вступлю в Орден Рассвета и уничтожу всех вампиров.