Under The Sun

Ржавая тачка кряхтит и еле ковыляет по пустому шоссе. Хосок громко матерится, пихает дверь и выходит, наконец, на свежий воздух. Ну как свежий… полностью пропитанный потом, давно испортившейся едой и человеческим равнодушием. Но после колонии и это кажется раем. Хосок даёт пару баксов потрёпанному полупьяному мужику, который по идее работает на такой же потрёпанной бензоколонке и просит заправить на все. Едва ли хватит на три-четыре литра. Чон заходит в затхлый бар при заправке и сразу давится едким запахом гнили. Он пересиливает себя и плетётся вдоль столиков, нафаршированных дальнобойщиками, шлюхами и последними отбросами общества. В общем, такими, как он сам. Хосок проходит к барной стойке, заказывает самое дешёвое пойло на последние деньги и делает первые глотки долгожданной живительной влаги. Пять лет он не мог попробовать алкоголь, пять лет не мог вот так сидеть и просто наслаждаться этой противной свободой. Он определённо не собирается углубляться в своё прошлое, где, будучи шестнадцатилетним подростком, убил своего отчима, потому что тот чуть не прикончил мать в очередном приступе насилия. Он не собирается вспоминать, как собственная мама дала показания против него, как ему дали пять лет строгого режима, и то, только потому, что признали это какой-никакой самозащитой и в силу возраста тоже. Этот период он уже прошёл, проплакал, перестрадал и, в общем, достаточно быстро повзрослел. Потому что жизнь в тюрьме была не сладкой, и потому что это всё словно чья-то злая шутка, поэтому нет никакого смысла зацикливаться на том, что случилось. Он бы и сейчас поступил точно так же. Хосок только собирается думать о том, что будет делать дальше, потому что ему двадцать один, а у него нет ни денег, ни образования и толком ничего такого, что он бы мог хорошо делать. — Не хочешь немного расслабиться? — доносится низкий голос почти в самое ухо, и Хосок от неожиданности даже вздрагивает. Он поворачивает голову, встречаясь взглядом с глубокими тёмными глазами. В этих глазах острые куски битого стекла и роящегося на дне зрачка безумия. По правде говоря, этот парень ну никак не подходит этой тухлой атмосфере. У него волосы выжжены в серебристо-белый, кожа светлая и улыбка какая-то сумасшедше широкая и красивая. Длинные чёрные ресницы обрамляют глаза, подчёркнутые чёрным карандашом, и кожаная куртка облеплена разными нашивками, вроде «Cherry hell», «Kill your sweet dreams» и «Bulletproof guy» напоследок. — Можешь не стараться. У меня нет на тебя денег, — монотонно отзывается Чон и осушает стакан полностью. Он уже собирается встать, но блондин незамысловатыми движениями показывает два пальца бармену и указывает на рюмки. — За мой счёт, — улыбается парень, а Хосока это откровенно задевает чем-то, поэтому он опускается обратно на стул. — С чего вдруг такая щедрость? — ухмыльнулся Чон, завидев ещё порцию напитков. — Назовём это акцией милосердия, — отозвался парень, — просто ты выглядишь таким несчастным. «А кто в этом злачном месте выглядит счастливым? Укажи мне на него пальцем, и я скажу, что он спятил. Счастливые люди не здесь обитают», — вот, что хотелось сказать, но разводить демагогию со шлюхой за барной стойкой кажется неуместным и до абсурдного смешным. — Так что на счёт «отвлечься»? — продолжил блондин уже подзабытую тему. — Я же сказал, что нет у меня денег. — Тогда давай назовём это тоже «акцией милосердия», — не унимался собеседник. «Слишком много милосердия за один день», — думает Чон, но в действительности только спрашивает: — Тебя хоть как зовут? — Тэхён, — отзывается парень, явно младше Хосока по возрасту, — это моё настоящее имя. Чон искренне не понимает, с хрена ли этот парень назвал своё настоящее имя и заплатил за выпивку, но и вдаваться в подробности как-то не спешит. В принципе то ему и терять нечего, так что… — Меня Хосок зовут, — он берёт руку Тэхёна в свою и ведёт в сторону туалета. Они как-то быстро проходят стадию пошлых поцелуев, пытаясь пропихнуться в первую попавшуюся пустую кабинку. Хосок мажет по Тэхёновой бледной шее, лезет руками под куртку, нащупывает там пистолет, но придавать этому значение не собирается, потому что у каждого есть свои секреты. Техён наспех расстёгивает ширинку Хосока и пробирается длинными пальчиками под нижнее бельё. Становится жарко, стены будто плывут куда-то, и пол уходит из-под ног, потому что Тэхён на колени становится, высвобождает возбуждение Хосока из плена белья, пошловато облизывается, заводит выбившуюся выбеленную прядку волос за ухо и целует розовую головку. Он проходится длинным языком по всей длине и, помогая себе руками, захватывает наполовину, начиная сразу же быстро двигаться вперёд-назад. Чону, вообще-то, никогда ещё так ахуенно не отсасывали, даже в тюрьме. Он хватает Тэхёна за волосы, насаживая глубже, а тот, судя по самодовольной ухмылке, совсем не против. Тэ самозабвенно стонет, когда пробирается рукой к себе в джинсы, пытаясь ублажить себя. Он насаживается так глубоко, как может. Хосоков член жёстко толкается в глотку, а Тэхён втягивает щёки, чтобы создать иллюзию узости. У Тэхёна во рту горячо, сладко. То он стонет громко, посылая возбуждающие вибрации, то зубами задевает, заводя ещё больше, то языком головку облизывает, то заводит член за щеку. Хосок этот минет никогда в жизни не забудет, потому что он смотрит на блондина сверху вниз и напрочь забывает обо всём на свете. У Тэхёна подводка потекла, губы распухли, а взгляд похотливо-отчаянный и безумно горячий. Температура доходит до отметки «сто плюс», и стоны смешиваются со звуками шлепков. Оба уже на пределе, но темпа не понижают, а Чону в какой-то момент становится страшно, что Тэхён может задохнуться, потому что тот рычит самозабвенно, когда член Хосока толкается о чувствительную стенку, но потом смотрит вызывающе в глаза — и теперь Хосоку кажется, что задохнётся он. Он делает ещё несколько рванных резких движений и изливается прямо в рот Тэхёну. Тот стонет задавлено и весь дрожит, потому что тоже доходит до точки оргазма. Перед глазами размыто всё, а когда приобретает какую-никакую чёткость, Хосок наблюдает, как парень проглатывает всё до последней капли, облизывается своим нереальным языком и улыбается почти по-дьявольски. — Спасибо за угощение, — сквозь сбитое дыхание произносит блондин и прижимается вплотную, застёгивая ширинку на хосоковых штанах, как бы убирая следы «преступления [маленькой шалости]». Хосок приводит дыхание в порядок и совершенно не знает, что делать дальше. Благо, парень напротив берёт всё в свои руки: совсем незаметно выуживает из кармана хосоковой куртки старенький потрёпанный кнопочный телефон, вводит какие-то цифры, суёт обратно в карман и целует в щеку почти нежно. Чон отчего-то стоит, словно глыба льда, и совсем не может двигаться. Он так всю жизнь стоять может, наблюдая за каждым плавным обоснованным движением Тэхёна. И это до абсурда нелепо. Нелепо, потому что не те обстоятельства, не те чувства, не та жизнь. — Позвони мне, если захочешь «отдохнуть», — говорит парень, засовывая в рот две мятных жвачки. — Ну, или если захочешь поговорить. Я к твоим услугам. Хосок искренне желает возразить, что им не обязательно видеться ещё раз, но когда поворачивает голову — никого уже нет. Он выбегает из туалета, проходит по коридору, выбегает на улицу и судорожно цепляется руками за воздух. Слова кардинально расходятся с действиями, потому что Хосоку вдруг срочно нужно что-то [кого-то] удержать. Он садится в машину, с третьего раза заводит мотор, включает конченое радио и мечтает смотаться подальше от этих острых осколков на дне шоколадных глаз.

***

Но смотаться не получается, потому что Хосок думает о Тэхёне целых восемь раз за последние два дня. Когда просыпается рано утром, в перерывах между разгрузкой поездов и когда засыпает в затхлом грязном номере мотеля. — Я знал, что ты позвонишь, — самодовольно звучит в трубку, но Хосоку всё равно, что он, кажется, на крючке. — Я вышлю адрес. Сможешь забрать меня? Чон подъезжает к магазину по адресу и совсем не знает, что сказать, когда встретит Тэхёна, куда с ним ехать, или заняться этим прямо в машине, или может просто поговорить. Хосок всё ещё не знает, о чём разговаривать со шлюхой, но какое-то странное желание рассказать о себе и услышать чужую историю в ответ кажется просто непреодолимым и нереальным. Зато вполне реальным кажется парень в знакомой чёрной кожанке с нашивками и чёрной маской на лице. Он машет пистолетом перед лобовым стеклом, а потом размашисто открывает дряхлую дверь повидавшего всё на этом свете автомобиля, низким голосом командует «Заводи быстрее» и скидывает маску. А под ней всё то же ангельское лицо с дьявольскими глазами, светящимися отчаянным безумием. Хосок повинуется, стараясь выжать из «старушки» по максимуму, и краем глаза смотрит на Тэхёна, блаженно прикрывшего глаза и странно улыбающегося. Он только что ограбил магазин, а ему даже не страшно, что его поймают. И Хосока заодно — как соучастника. Ему только второго срока не хватало. — Ты что, возомнил нас Бони и Клайдом? Мы же не в фильме каком-нибудь, — спустя пятьдесят восемь километров нарушает тишину Хосок. — Та мне без разницы, — почти припевает парень и открывает рюкзак под ногами, набитый долларовыми купюрами под завязку. Хосок таких денег в своей жизни ни разу, к слову, не видел. — Зачем они тебе? — спрашивает Чон, надеясь услышать какую-нибудь душераздирающую историю про нуждающуюся семью или что-то в этом роде. Но стоит признать, что Тэхён просто безумен, странен и словно не с этой планеты. Не вписывающийся ни в одну из существующих обстановок и одновременно подстраивающийся под что [кого] угодно. То ли падший ангел, то ли заблудившийся [свихнувшийся] демон. — На наше свадебное путешествие, — улыбается младший и проводит холодным дулом пистолета по своему виску. — Ты чокнутый, — хмыкает Хосок и снова сосредотачивается на дороге. Машину трясёт от каждой кочки, радио работает с заминками, а Тэхён смотрит сквозь Хосока и всё так же улыбается. — Спасибо, — Чона совсем не удивляет, что тот принял сказанное за комплимент. Тэхён точно безумный. И Хосок тоже, потому что первое, о чём он подумал, когда датчики топлива были почти на нуле, это где-бы припарковаться для их первой брачной ночи.