Under The Sun

Хосок не сломленный, не разбитый на мелкие осколки и уж точно не отчаявшийся. Его не нужно собирать, словно пазл, наспех кое-как склеивать и тем более утешать. По крайней мере, Чимин думает именно так. Хосок разве что надломленный слегка, треснувший, потому что его кто-то там когда-то там бросил и ушёл к какому-то там пиздец крутому чуваку, которого Чимин заочно презирает. А так ничего серьёзного. Переболит, перемучится и благополучно забудется. Чимин так считает и… ошибается. Потому что Хосок забил на всё хорошее в этой жизни, запер себя в четырёх стенах и не общается почти ни с кем, на звонки отвечает с пятого раза, не танцует совсем и, что огорчает Чимина больше всего, не улыбается своей привычной лошадиной улыбкой, ради которой можно было сделать всё, что угодно. Чимин не стремится вытянуть Хосока из затяжной депрессии, стать его «нянькой» или кем-то большим, чем просто знакомым по общей танцевальной студии. Он даже не думает об этом. Он не желает этого. Это не его дело. Хосок ему никто. Чимин настойчиво стучит в дверь хосоковой квартиры, уже заранее зная, что, по-хорошему, ему этого делать не стоило. Он смотрит на Хосока: неровного, шероховатого, немного колючего и потерянного, треснувшего, но всё ещё не разбитого, с похудевшими впалыми скулами, но всё теми же ясными глазами. Чимину не нравится своя реакция на сложившуюся ситуацию. Он искренне ненавидит все свои эмоции и чувства, что хоть как-то связаны со старшим, а они крепко так связаны, причём почти все. Не нравится, что дыхание перехватывает от каждого его взгляда, что руки подрагивают от каждого мимолётного и несерьёзного прикосновения, что губы обветриваются от частого облизывания. Чимину не нравится своя слабость перед Хосоком. — Впустишь меня? — улыбается Пак и трясёт пакетом со сладостями из ближайшей кондитерской. Хосок смотрит долго и нечитаемо, а потом просто отступает вглубь коридора. И Чимин становится тем, кем никогда не желал становиться. Спасательным кругом, жилеткой, надеждой и крепким плечом, светом в темноте, искрой в углях и ещё много чем. Его это бесит. Он ведь всегда хотел заменять старшему созвездия далёких Вселенных и вспышки взорвавшегося Солнца под кожей, а не быть носовым платком, который нужен ровно до тех пор, пока есть сопли. Они вместе гуляли, ели, танцевали, смеялись, смотрели на звёзды через новенький телескоп, кутались в ядерно-жёлтый тонкий плед один на двоих и мечтали однажды посетить космос на космическом корабле. Только вдвоём. И, возможно, никогда из этого путешествия не вернуться. Но с каждым днём соплей всё меньше, а Чимин почему-то всё ещё нужен, жизненно необходим. Если не как жилетка, то как тёплый шерстяной плед, без которого Хосок окоченеет. Если не как крепкое плечо, то как горячие руки в плену собственных. Если не как искра среди пепла, то как то самое взорвавшееся Солнце в узлах вен. Поэтому когда Хосок целует Чимина в губы, это оказывается таким ожидаемым, правильным и невообразимо необходимым. Хосока не нужно собирать из осколков — он и сам прекрасно с этим справляется. Ему просто нужно немного любви. У Чимина её целые неизведанные галактики с россыпью звёзд, глаза большие, как у лани, и в глазах пелена любви к нему, к Чон Хосоку. Чимин не планировал говорить все эти признания в любви, нежности и трогательности, но вырывается как-то само собой, будто бы так и надо. Чимин не планировал всего этого, Хосок тоже, но всё в итоге так, как есть и так, как нужно. Всё это не случайно, просто я чувствовал. Просто позволь мне любить тебя…