Under The Sun

Хосок не хочет туда идти, не желает каждой клеточкой своего организма, отвергает на молекулярном уровне. В голове всё сиреной воет: «Не ходи! Это всё ни к чему не приведёт. Только очередной тупик!». И всё равно ноги несут в назначенное время к нужному месту. В горле ком, в голове сплошной туман (потому что несколько глотков терпкого вина для храбрости никто не отменял). Всё-таки встреча выпускников случается не каждую неделю. А с учётом того, что университет Хосок закончил пять лет назад, то это вообще впервые. Он набирает в лёгкие побольше воздуха, одёргивает рукава тёмного пиджака и, как ему кажется, уверенной походкой заходит в паб. Там душно, дымно и совсем как-то неуютно, накурено, много шума, Хосок ёжится с непривычки. Он выискивает в толпе знакомые лица, вслушивается в голоса и, когда среди какофонии тональностей улавливает знакомые ноты, подходит к столику, здороваясь с толпой университетских товарищей, по которым совсем не скучал. Намджун с наисерьезнейшим выражением лица рассказывает про выпуск своего нового микстейпа за границей, откуда он, между прочим, приехал на два дня исключительно на встречу выпускников. Чимин без умолку смеётся с очередной неуместной шутки Сокджина, который между своими жалкими попытками рассмешить окружающих успевает уплести две порции чачжанмёна. Тэхён приехать не смог, ибо рождение четвёртого ребёнка от третьей жены — это вам не шуточки. Хосок видит Чимина почти каждый день в танцевальной студии, с Сокджином переписывается иногда, к Намджуну ездил в прошлом году, а Тэхён названивает ему по четыре раза в день, раздражая несодержательными разговорами. С остальными дела обстоят приблизительно так же. Со всеми, кроме одного. Того, с которым было слишком хорошо… а потом больно. Того, с кем связывало слишком многое, чтобы забыть. Того, с кем раньше хотелось прожить всю жизнь и немножечко дольше, а сейчас хочется не видеться никогда. Того, с которым уже ничего нет. Того, кто сидит сейчас напротив, улыбается, слушая кого-то и делает вид, словно и не было никаких долгих ночей, тысячи юношеских обещаний о «долго и счастливо», «навсегда вместе» и первой взаимной, но запретной любви. Они не обращают друг на друга внимания. Не переглядываются, не здороваются, взаимно игнорируют друг друга. Не потому, что обижены или ненавидят, а потому, что так легче, так проще и так не больно. У них теперь отдельные жизни, связанные с другими, другие чувства, подаренные другими, они сами теперь совсем другие. Старые раны затянулись, а по шрамам от них не хочется проходиться ножом рукой. Не хочется, но всё же… Когда Юнги отлучается покурить, Хосок встаёт через несколько минут и плетётся следом. Никто из вмиг затихшей компании ничего не говорит. Все знают, что их история — это табу как тема для разговора. Потому что все знают, что было больно, мучительно… а ещё искренне и нежно. О том, что было между ними, не говорят. Не принято. Это слишком личное, слишком большое для слов, необъятное для выражения человеческим языком. Джин снова начинает разбалтывать запасы старческих шуток, пытаясь разрушить напряжённую атмосферу, а Чимин старается правдоподобно смеяться, давясь закусками.

***

Хосок смотрит на спину Юнги. Такого далёкого, такого… другого. Их самолёт разбился об облака, а осколки раздробились о морские рифы. Их любовь не выдержала быта, а юношество было слишком пылким, чтобы идти на уступки и что-то понимать. Они хотели быть нормальными, и они ими стали. Лишились чего-то жизненно необходимого, с мясом вырвали друг друга из сердца, расширили чёрные дыры внутри, но стали «как все». Всё так, как мечтали. — Будешь? — будто чувствуя присутствие Хосока спиной, Юнги оборачивается и предлагает сигарету из полупустой пачки Marlboro Gold. — Не курю. Бросил недавно, — отзывается Чон, с ностальгией вдыхая прокуренный воздух. Хосок прислоняется спиной к перилам балкона, встречается взглядом с Юнги, и на секунду весь мир погружается в пустоту. Не слышно звука проезжающих машин, пьяных бредней завсегдатаев бара, гула прохожих и звонкого цоканья стаканов. Всё напрочь заглушает звук собственного сердца, которое стучит прямо в глотке. И Хосоку кажется, что его почти видно сквозь слой суставов, мышц и кожи. Это биение приходится проглотить, давясь собственными невнятными эмоциями. — Слышал, у тебя родился сын. Поздравляю, — выдавливает Хосок, наконец решаясь сделать судорожный вдох. — Слышал, у тебя свадьба в мае. Поздравляю, — хрипит Юнги. — Придёшь? — Не думаю, что это хорошая идея. Мин затягивается, выдыхает плотное кольцо белого дыма и снова смотрит Хосоку в глаза. И тогда Чон действительно понимает, что это конец. Что их уже давно нет. Что «вместе» — это уже давно не про них. Он понимает это и чувствует облегчение. Становится легче дышать. По-настоящему отпуская, перестаёшь бояться. Юнги всем видом показывает, что счастлив, Хосок, если честно, тоже. То, что было между ними — обязательно останется в них, будет частью их будущего с приставкой недо-, где-то в параллельной Вселенной, где они вместе. А сейчас… Пусть по отдельности, но они всё же счастливы. Пусть их история осталась в прошлом, пусть эта связь разрушена. Пусть они другие, но ведь счастливы. И завтра, просыпаясь в постели с другими людьми, обнимая их, целуя, завтракая с ними за одним столом, провожая на работу, выбирая новый смокинг на предстоящую свадьбу или пачку памперсов для первенца, шепча слова любви не друг другу — они тоже будут счастливы. В конце концов, разве не об этом они мечтали, деля одну постель на двоих в далёком солнечном прошлом? Быть как все, быть нормальными. А мечты, как мы знаем, имеют свойство сбываться.