***
Всё завязывается как-то слишком легко и просто. Просто Сокджин оказывается очень открытым и светлым, просто Хосок неожиданно оказывается очень смелым, просто их запахи как-то естественно сплетаются и существуют вместе в гармонии. Про таких как они, говорят, что «из разных миров», что «нелепо смотрятся вместе», просто «разные», «противоположности» и «быть не может. Да ладно?» А Хосок просто смотрит в глаза, окутанные чёрной дымкой, и утопает где-то меж обломками самолётов, в чёрной вязкой жиже. Джин просто смотрит в зелёные глаза Хосока и находит там всё, что так долго и преданно искал: летние рассветы, жёлтые лучи просыпающегося солнца, росу, затерявшуюся в ресницах, и острые скалы, о которые не страшно разбиться. Им говорят «Вы такие разные», но они, просыпаясь вместе в одной кровати, понимают, как сильно похожи. Им говорят «Вы не подходите друг другу», но пока Сокджин готовит вкусный завтрак, Хосок успевает погладить его рубашку, и это близко к тому, что люди называют гармонией. Им говорят «Вы нелепо смотритесь вместе», но Хосок, на самом деле, прекрасно смотрится между разведённых длинных ног Сокджина. Когда им что-то говорят, Хосок в который раз шлёт их на три буквы, а Сокджин картинно закатывает глаза.***
Хосок первый раз приходит на сеанс к Сокджину только спустя два года отношений. Он тихонько прикрывает за собой дверь и натыкается на такие родные тёплые глаза. И там уже нет привычной черноты, там мягкость горячего чернильного пластилина и отстроенные заново самолёты на взлётной полосе. — Что вас беспокоит? — деловито спрашивает Сокджин своего парня, садясь перед ним на стол и закидывая ногу на ногу. — Меня беспокоит, что все мои друзья уебланы, — улыбается Хосок и невесомо ведёт длинными пальцами по ноге доктора. — Они постоянно говорят мне, что я со своим омегой не пара, что мы не подходим друг другу и недолго продержимся. — Альфа доходит руками до узких бёдер и поднимается со стула. Он обнимает своего омегу, хватаясь за края халата, и вдыхает уже привычный приятный запах, в котором в последнее время стало слишком много его самого. — Но мы вместе уже два года, и я, наконец, хочу, чтобы они заткнулись. Ноги доктора обхватывают талию пациента, а руки так привычно вплетаются в красные волосы. Пальцы перебирают мягкие прядки, а горячее дыхание смешивается с другим таким же. Руки Хосока под халатом уже пробираются под белую рубашку (а там бесподобно красивое подтянутое тело без изъянов), прижимают ближе, глаза в глаза, и музыка в ушах одна и та же. Всё перед глазами взрывается, когда они целуются. Кокон из тепла и света, всё это так важно и сильно. И так близко, что можно увидеть сплетающиеся узлы красных нитей. И пусть по-разному это чувствуется, но любят они одинаково. Если существует в мире что-то более ценное, чем такие мгновения абсолютной целостности и единения, то дайте им знать. Потому что сейчас между ними то самое неделимое. Одинаковое. — Может, дадите несколько профессиональных советов по этому вопросу? — шепчет альфа сбитым дыханием, прерываясь между мокрыми поцелуями, обжигая кожу. — Во-первых, — глаза Сокджина затягивают в чернильные объятия, на глубину, пробивая дно; а ноготки нежно царапают кожу под свитером, оставляя полосы после взлёта, — следует, наконец-то, поставить своему омеге метку. Да такую, чтобы всегда видна была, чтобы неповадно было говорить что-то. Хосок тут же впивается зубами в тонкую кожу на шее. Ему даже на секунду кажется, что кровь у его омеги должна быть такая же чёрная, как запах, волосы и глаза. Но она насыщенно алая и сладкая. Он слизывает её языком и зализывает рану, а поверх кусает снова, до будущей гематомы, чтобы никак от неё уже не избавиться, один раз и на всю жизнь, чтобы даже побледнеть не смела. Сокджин стонет так преданно, по-волчьи, и узоры вырисовывает на спине любимого, только ему одному понятные. — Во-вторых, — возбуждение волнами накатывает беспрерывно, дыхания не хватает, так много чувств, что невольно путаешься и осадком под грунтом остаёшься, — просто женись уже на омеге своей. Купите парные кольца, обменяйтесь клятвами, а на свадебной церемонии в праздничной речи скажи всем, что они облажались по полной. Пусть выкусят. Хосок улыбается, кусает губы своего омеги, чувствует нереальное космическое возбуждение и понимает, как же он счастлив. — Ты выйдешь за меня? — Хоть прямо сейчас. Хосок в этой жизни нашёл своё место. Оно где-то между сокджиновыми чёрными глазами, его смехом необычным и, по-честному, заразным очень и красиво раздвинутыми длинными ногами, обнимающими его за талию. Хосок впервые в жизни не облажался и не опозорился. Поэтому выкуси, Ким Намджун!