Under The Sun

Мин Юнги не извращенец и не фетишист, и у него нет каких-то ненормальных кинков. Ему просто нравится красная помада. На любых губах. То, какие соблазнительные следы она оставляет на белом фарфоре чашки недопитого капучино. Или, например, на пластмассовой палочке от Чупа-чупса. Даже небрежный след на зубах после нанесения. То, как красиво она украшает чьи-то мягкие губы, как ровно ложится по чёткому контуру. Как преображает любое лицо. Серьёзно, Юнги думает, что красная помада поменяла ход мировой истории. Подобно тому, как она оставляет следы на всём, к чему прикасается, она отпечатывается в сердцах многих мужчин и женщин. И это всё так красиво. Мин Юнги не извращенец и не фетишист, но у него в тумбочке есть пять-шесть наполовину использованных помад: классическая красная, бордовая, карминовая, кошенилевая, багровая. И да, он знает около сорока оттенков красного и в этом нет ничего такого. Юнги нравится мягкое ощущение помады на своих тонких губах, нравится оглаживать пальцами её дымчатый контур. И ходить с ней по дому, и мазать свою белую футболку, и забывать, что на его губах цвет спелой вишни, а потом, случайно посмотрев в зеркало, опять надолго залипнуть. Это случается не часто, раз или два в месяц, это не зависимость и не фетишизм. Просто Юнги правда нравится. Единственный момент, когда он чувствует себя извращенцем, наступает тогда, когда его лучший друг Хосок, беспричинно роясь в его ящиках, находит все миновы коробочки и распечатывает каждую. Юнги так и замирает у порога собственной комнаты с двумя кружками кофе в руках. — Вау, у тебя столько помад, хён! И все красные! — вопит младший, с интересом рассматривая и выкручивая каждый стержень до предела. Юнги хочет возразить, что нет, не все. Та, например, что в серебряной пластмассе — пюсовая, а в чёрной вообще маджента. Но он запоздало понимает, что для человека, который не интересуется, они все красные. — Это ты типа коллекционируешь помады девчонок, которых тебе удалось затянуть в постель? Ну, Тэхён трусики себе на память оставляет. Там уже в шкафу для них две полки выделено, — Хосок смеётся и Юнги становится совершенно не по себе. Он вдруг не к месту чувствует себя странным и неправильным. Потому что его не интересуют девчонки. Его вообще никто не интересует. И уж кому, как не Хосоку об этом знать. — Нет, это не девчонок. Я не занимаюсь такой фигнёй, — Юнги ставит кружки с кофе на низенький столик и подходит ближе к другу, забирая из его рук помаду классического красного, его любимую. Мин никогда не стеснялся себя, никогда не боялся мнения окружающих и всегда был честен, поэтому друзей у него было не много. Чаще всего его просто считали заносчивым и грубым. Но открываться Хосоку всё равно волнительно. Потому что они знают друг друга уже пять лет, ещё с первого курса университета. Юнги мягко подходит к зеркалу и медленно подносит помаду к губам. Касание за касанием, штрих за штрихом, так привычно и так по кайфу. Юнги в отражении видит оцепеневшую фигуру Хосока, его широко открытые в удивлении глаза и вмиг пересохшие губы. Мин ухмыляется и, закончив красить нижнюю губу, оборачивается к младшему. — Это мои помады. Мне нравится красный и нравятся помады. Не только на себе, но и на ком-то тоже, на ком угодно, на самом деле. Я не собираюсь так ходить по улице и у меня нет желания переодеваться в женскую одежду, и у меня уж точно нет каких-либо эротических фантазий на этот счёт. Просто мне нравится это, вот и всё. Юнги становится в защитную позицию, скрещивая руки на груди и приподнимая одну бровь, как-бы ставя немой ультиматум. Хосок либо примет это, либо нет, другого варианта нет. В любом случае, старшему не стыдно за своё хобби, насколько это понятие применяемо к данному занятию. — Вау, хён, когда ты перестанешь меня удивлять? Я конечно знаю, что у такого, как ты, просто не могло быть обычных увлечений, но это…это…вау, — глаза Хосока неожиданно загораются звёздами и весь он с каким-то азартом бросается осматривать лицо Юнги со всех сторон, при этом успевая комментировать каждый нюанс миновых губ. — У такого, как я? — озадаченно спрашивает Юнги. — У такого крутого хёна, как ты, я хотел сказать, — без заминки отвечает Хосок, а потом вдруг подбирается весь и становится серьёзным. — Можно мне тоже попробовать? — и кивает в сторону помад. Юнги тоже смотрит в их сторону, но друга совсем не понимает. И никогда, кажется, в хосоковых мозгах не разберётся. — Ну, если ты хочешь… Бордовая помада так неожиданно красиво ложится на хосоковы губы. У Юнги перехватывает дыхание. Прямо на глазах эти губы становятся идеальными (не то, чтобы раньше они казались не такими, но всё же красный цвет, и помада, и далее по списку). Каждый изгиб его губ, родинка на верхней губе, ещё одна, чуть меньше, на нижней, в меру пухлые, приятные и мягкие. Юнги совершенно точно не видел в своей жизни ничего более красивого и совершенного. И ему кажется, что больше никогда и не увидит. То, что находится прямо сейчас перед его глазами, с чуть подрагивающими ресницами, выпученными губами цвета бордо, что-то близкое и родное, и соблазнительное. Юнги впервые думает об этом всём в интимном смысле и заводится, и это очень некстати. — Вот, готово. Они стоят у зеркала: классический красный и бордовый. И Юнги хочется захлебнуться от нахлынувшего внезапно возбуждения и осознания, что ему действительно хочется… сделать хоть что-то. — Хён, у тебя такая светлая и красивая кожа. Как думаешь, бордовый будет хорошо на ней смотреться? — у Хосока голос снизился до хриплого полушёпота и дыхание тяжело откликается от стен. — Что? Я не… — всё несказанное резко прерывается, потому что Хосок оставляет лёгкий поцелуй на его щеке. Юнги округляет глаза и пялится в зеркало. Контраст своей бледной кожи и насыщенного цвета поражает своей глубиной, а след хосоковых губ, именно его губ, создают подобие сердца. И правда безумно красиво. Хосок становится позади Юнги и оставляет ещё один такой же лёгкий поцелуй на другой щеке, а потом более весомый у основания шеи. Он немного отодвигает ворот миновой футболки и оставляет несколько тяжёлых поцелуев на его плечах, второй рукой пробираясь под подол футболки и поглаживая впалый напряжённый живот. Хосок исцеловывает бледную шею, языком размазывая помаду, создавая ему одному ведомые картины и сюжеты. А Юнги пошевелиться не может. Он напряжён каждой стрункой своего тела и ему кажется, что прямо на его глазах происходит что-то невероятное, и это никак не объяснить. Но Юнги всё же делает попытку. — Хосок, что ты делаешь? — самим лишь только шёпотом. — Хён, ещё немного, просто позволь мне, — Хосок отрывается от его шеи и смотрит в зеркало, а Юнги снова задыхается. У младшего помада размазана чуть ли не до виска, а в глазах то же вино, что и на губах. И Юнги пьянеет за одну секунду, и больше не позволяет себе о чём-либо думать. Он позволяет Хосоку избавлять себя от одежды и покрывать своё тело множеством поцелуев. Он сам разукрашивает тело Хосока, изучая, пачкая этими неестественными цветами. Он позволяет ему покрывать поцелуями свои ноги, бёдра, и выше, где всё так напряжено. И, господи, это так красиво. Юнги позволяет Хосоку пойти до конца, позволяет испачкать простыни красным, губами размазывать помаду по другим губам, закинуть миновы ноги на его плечи и больно кусаться, а поверх снова целовать. И желать большего, и получать это незамедлительно, и всё равно не насыщаться. Юнги в эту ночь позволяет Хосоку слишком много, но ни капли не жалеет.

***

Мин просыпается от ненавистного будильника с ломотой во всём теле. Он оглядывается по сторонам. Смотрит на свою разбросанную по полу одежду, на следы на смятой простыни, на всю свою использованную за ночь помаду — и тяжело вздыхает. Не то, чтобы он рассчитывал на что-то, но осознание того, что Хосока рядом нет, неожиданно сильно ранит. Тёплый душ мало помогает, простыни уже стираются в машинке, а холодный кофе выпит залпом. Юнги чувствует пустоту, внутри всё сжалось. Младший показал ему, как может быть хорошо, а потом оставил в темноте. Использованная помада летит в мусорное ведро, а входная дверь в коридоре звучно открывается. — Доброе утро, хён! Ты уже встал? Я тут, за продуктами ходил и прикупил кое-что, — Хосок радостно орёт и громко закрывает дверь ногой. Юнги и слова вымолвить не может. Помогает младшему разложить продукты в холодильник и немо следует за ним до спальни. Хосок ему жизнь светом наполняет, кинки его гладит и еду приносит. Это всё будоражит и страшит одновременно. — Что это? — наконец выдавливает из себя Юнги, когда Хосок высыпает на кровать около пятидесяти разных тюбиков помады. — Мне сказали, что есть около ста оттенков красного. Я, конечно, не разбираюсь, поэтому попросил все. Но баблишка хватило только на половину, я не знал, что они такие дорогие, — жалуется Хосок и дует свои прекрасные, обворожительные, самые идеальные и красивые, созданные для красной помады, губки. — Зачем тебе это? — недоумённо спрашивает Юнги. Ему кажется, что для младшего это не больше, чем просто игра в одни ворота. Попробовать что-то новое, развеяться. А Юнги не выдержит, он знает это наверняка. — Как зачем? Ты ведь мне нравишься, Юнги-хён. Давно уже. И если тебе нравится с помадой — будем с помадой, с едой — будем с едой, с динозаврами — устроим и это. Ты только скажи, как нравится. Я всё сделаю, — Хосок смотрит в глаза и Юнги видит, как сладкое вино разливается по его радужкам и заполняет Юнги хмелью и радостью. — Потому что ты правда мне сильно нравишься, понимаешь? — Я понимаю, — улыбается Юнги и подходит ближе. Он мягко притягивает к себе младшего и легко целует в губы. Это, оказывается, очень сладко. Юнги уже знает, что дело не в помаде и не в удачно выбранном цвете. Просто это Хосок, ему не обязательно красить губы, чтобы понравиться. Юнги и так всем доволен.