Under The Sun

Сто сорок семь, сто сорок восемь, сто сорок девять… Лето лижет спину, пыльца одуванчиков щекочет ресницы, чешется нос. Ужасно хочется пить. Тэхёновы коленки дрожат в сто пятидесятом приседании. Зелёную траву на стадионе позади школы опаляет горячее солнце. Сердце отстукивает ритмы только что придуманной мелодии. Её бы записать где-то на полях блокнота в клетку, но впереди ещё сорок девять приседаний и только бы не забыть. Шумят деревья, лучи протыкают листья светом. Тэхён поднимает голову к небу, щурится. Капельки пота затекают под рубашку школьной формы, абсолютно мокрую и неприятно липнущую к телу. Пальцы на ногах поджимаются от пыли, забравшейся в кроссовки и носки. Сто шестьдесят четыре. Из окон школы выглядывают любопытные головы учеников, значит, скоро звонок. Одни свистят и подбадривают, другие давят смешки и снимают на телефон. Тэхёну же просто нужно поскорее закончить. Он опускает голову в пол и продолжает приседать — под ногами пыльная трава. Она то отдаляется, пряча в себе солнечные лучи, то снова приближается, прощаясь со светом, накрываемая тэхёновой тенью. В ней прячутся мошки, где-то сбоку стрекочут цикады, и шум деревьев почти забирает из головы полчаса назад придуманную мелодию. Свежую и новую, за которую Тэхён почему-то цепляется, боясь забыть. И он почти забывает её, когда его тень накрывается другой, заслоняя солнце и даря немного необходимого тенька. — Тебе ещё много? Тэхён поднимает голову, когда не узнаёт голоса. Рыжие волосы Хосока подсвечиваются солнцем. В них прячутся оранжевые лучи и небесно-голубые отсветы. Он улыбается и протягивает бутылку такой необходимо нужной сейчас воды. На его ногтях смешные жёлтые наклейки, а на запястьях белые напульсники с знаком школьной команды по большому теннису. Странно, по вторникам обычно нет тренировок. — Восемнадцать осталось, — выдыхает Тэхён, почти не в силах говорить от нагрузки и жары. Его кадык нервно дёргается, когда он пытается вдохнуть немного сухого горячего воздуха. За его тёмные волосы яростно цепляется солнце, нагревает макушку, грозится ударить своим лучом. — Наказали? — в его голосе ни капли насмешки, потому что, наверняка каждый хоть раз оказывался на школьном стадионе один, отжимаясь, бегая или приседая, неся наказание за что-либо. Это любимый метод их школы со спортивным уклоном. — Ага. Хосок не спрашивает причину, просто раскрывает руки в стороны, создавая ещё больший тенёк и продолжает улыбаться. Тэхён только сейчас замечает, что он не в спортивной форме, а в расстёгнутой на все пуговицы школьной рубашке с коротким рукавом. Под ней такая же белая футболка. — Ты продолжай, я так постою. Тэхён продолжает приседать, хоть уже и не чувствует собственных ног. Стопы ноют, а под коленями мышцы тянет так сильно, что каждое приседание кажется последним, словно он больше никогда не встанет. Вопреки застрявшим в горле вопросам по типу «Почему ты это делаешь? Мы же даже особо не общались никогда», Тэхён полностью сосредотачивается на последних приседаниях. Каждое последующее оказывается хуже предыдущих. Он жмурится и смахивает прилипшую чёлку со лба. Когда ядерное солнце не слепит глаза и не пробирается своими лучами под одежду, становится немного легче. Тэхён краснеет, когда думает, что за ними сейчас из окон наблюдает вся школа. Хорошо, что розовые оттенки щёк можно спихнуть на невыносимую июньскую жару и ненавистные приседания. — Так почему прогулял-то? — первым нарушает тишину Хосок, так и оставаясь в позе с открытыми руками. Его кожа удивительно сухая, и он доверчиво подставляет своё лицо с закрытыми глазами под убивающие ядерные лучи. Будто совсем не боится солнечного ожога или, в крайнем случае, хотя бы уродливого загара. Будто они с солнцем из одного теста слеплены, из одного огня рождены и одной космической пылью орошены на удачу. — Потому что музыкальный фестиваль мне показался интересней уроков. Тэхён смотрит на Хосока, делает своё двухсотое приседание и придумывает первую строчку к мелодии, за которую он тихо продолжает цепляться. Тэхён жмурится, расслабляет своё тело и валится на прохладную траву, которая щекочет вздутые вены на шее, руках и ногах, покуда закатаны штанины. Его грудь вздымается к небу и что-то рвётся из самой его глубины к свету. Воздух вдруг становится сладким, и им не надышаться теперь, не оторваться, не насытиться до конца веков. Тэхён открывает глаза, ожидая увидеть солнце, но видит руку Хосока, укрывающую его глаза от солнечных лучей. Они не могут проникнуть через неё даже несмотря на его тонкие и длинные пальцы. Мелодия покидает его в этот самый момент, оставляя в голове только шум деревьев и стрекот цикад. И в груди разливается что-то совсем незнакомое и странное. Тэхён сминает рубашку в районе груди. Гулко бьётся сердце, быстрее, чем после приседаний. Хосок умащивается рядом с ним на траву, не заботясь о том, что та может оставить зелёные не отстирываемые разводы на школьных штанах, и на мгновение убирает руку, только чтобы открыть бутылку холодной воды и протянуть её Тэхёну. Он продолжает так же ярко улыбаться, и это неожиданно ослепляет Тэхёна гораздо больше раскалывающегося солнца. Он будто в замедленной съёмке тянется за водой, их пальцы соприкасаются, что-то внутри ухает в самый низ, к пяткам. Тэхён отчего-то боится смотреть на него, такого яркого, близкого, такого почему-то немного даже красивого. Он делает несколько судорожных глотков, но прохладная вода ничуть не унимает того, что внутри. Там что-то бьётся, может даже не сердце, потому что где-то в животе и ниже. Может в лёгких, в желудке или где-то под рёбрами даже. Тэхён смято благодарит за воду, за тенёк, и валится обратно на уже нагревшуюся под ним траву, не в силах думать дольше, чем привык. Не в силах справиться со всем, что сейчас в нём есть, в одиночестве. Он думает о забытой мелодии и первой строчке, что была в его голове, но последовала за музыкой. Эта песня, наверное, могла бы быть о Хосоке, если бы они за все школьные годы едва не перебросились несколькими фразами. Ему и сейчас нечего сказать, но вопреки всему, что-то тёплое внутри него уже живёт: оно шелестит вместе с деревьями, стрекочет вместе с цикадами и отзывается чем-то ещё, что Тэхён сейчас объяснить не может. Он не уверен, что сможет объяснить это хоть когда-либо. Ему хорошо. Просто очень хорошо прямо сейчас, в этом моменте, когда он лежит на траве, а рядом сидит Хосок и открытой ладонью создаёт тенёк. И они молчат. Как красиво они молчат, боже, он мог бы так вечно, правда. И больше, наверное, Тэхёну ничего не нужно. И проходит очень много времени, звенит звонок, их одноклассники уходят домой и Тэхён благодарен, что им на них двоих наплевать. Что прямо сейчас всему миру, всей вселенной нет до них никакого дела. Он хочет спросить, не затекла ли хосокова рука, не устал ли он, и куда он вообще шёл до того, как встретил обливающегося потом Тэхёна на пустом спортивном поле. Но из горла не вырывается ни единого слова, и, может быть, наверное, он бы не хотел всего этого знать. В своей голове он придумает, что Хосок изначально к нему шёл. Увидел его из окна, выбежал прямо посреди урока и купил у снекового автомата воду за последние карманные деньги. Пусть будет так, Тэхён бы этого хотел. Потому что он думает о том, что следующий год будет их последним, что этот момент, возможно, станет их единственным. Он думает так до тех пор, пока не слышит хосоково тихое мычание, смешивающееся со звуками шелеста деревьев и травы. И он узнаёт в этом мычании свою мелодию, что сбежала от него пленницей, прихватив единственную строчку. Ту самую, которую он потерял надежду вспомнить. Которая могла бы быть про Хосока, про него самого. Но так и не стала. Тэхён спохватывается, взбудоражено привстаёт и ошалевши смотрит на Хосока, сглатывает, тихо спрашивает: — Откуда эта мелодия? Хосок отводит взгляд, закусывает губу. Боже, почему Тэхёну вдруг хочется расплакаться? — Не знаю, она только что мне в голову пришла. У Тэхёна внутри всё в клубок сворачивается и так и рвётся взорваться чем-то более ярким и горячим, чем солнце. Он подхватывает мелодию губами, будто знает её наизусть, и они вместе валятся на траву, прямо под палящее солнце, и Тэхён закрывает глаза, и в нём действительно всё взрывается. Вспышкой задевает каждое ребро, всю кожу, мышцы, кости. И он может поклясться, что больше не такой, каким был всего минуту назад. Потому что Хосок поймал его мелодию, потому что они, наверное, предназначены друг другу судьбой. Тэхёну нравится это. Всё, что происходит прямо сейчас. Даже спрятавшееся солнце и неожиданно повлажневшая земля, и первая капля летнего дождя, ложащаяся на подрагивающее веко. И то, что они одновременно срываются со своих мест и бегут под крышу школьного крыльца, и успевают вымокнуть до нитки. И смех птицами вырывается из их разгорячённых грудин, и вода собирается каплями в их ресницах. Хосок откуда-то достаёт зонт и отдаёт его Тэхёну. Он такой же жёлтый, как солнечный диск пару часов назад. Такой же тёплый, разогретый в хосоковой трогательной ладони. Они снова соприкасаются пальцами и у Тэхёна вдруг вся песня собирается в голове, строчка к строчке, буква к букве — привязанные нитями, магнитом притянутые и только в таком порядке существующие. Хосок говорит ему: «Спасибо за сегодня» и «Увидимся позже», и снова улыбается, и у Тэхёна сердце вдруг на целую минуту биться прекращает. Он дыхание насильно у самого воздуха крадёт и спугнуть боится. Хосок школьным портфелем голову прикрывает и вырывается прямо в дождь, и оборачиваясь, машет напоследок. И Тэхён со всей силы машет и улыбается в ответ, потому что знает, что завтра они увидятся снова. Потому что ему шестнадцать и сердце первый раз в жизни узнало, что такое биться для кого-то ещё. Со скоростью где-то в сто восемьдесят ударов в минуту. Тэхён раскрывает зонтик, прижимает его ближе к себе и бежит прямо по лужам. Он мычит в такт музыке в его голове и прокручивает сложившиеся слова, чтобы придя домой, записать в клетчатый блокнот. Тэхён первый раз влюбляется в шестнадцать. В шестнадцать с половиной он всё же решается вернуть Хосоку зонт. В семнадцать он признаётся Хосоку в любви, в последний день экзаменов, когда впереди остаётся только выпускной. Хосок ничего не отвечает, но всё так же улыбается ярче солнца, и неловко берёт его за руку. Хосок отвечает, когда Тэхёну исполняется восемнадцать. Он целует его посреди торгового центра в сердце Сеула и у Тэхёна под ногами пол в космос превращается. Тэхёну двадцать три, когда он посреди парка отдаёт Хосоку свои наушники и дарит ему ту самую песню на годовщину их отношений. Хосок узнаёт её сразу. Он отдаёт взамен свои самые тёплые объятия и укрывает собой от солнца, создавая тенёк. Всё как тогда, семь лет назад: июньское солнце палит костры на фиолетовом небе, в кроссовки и носки забивается порох и пыль, лето лижет шею и спину липким языком, а сердце Тэхёна бьётся со скоростью сто семьдесят восемь… сто семьдесят девять… сто восемьдесят ударов в минуту. Да, именно так.