Двое. Продолжение истории.

Утром Алексей растолкал его, накормил, напоил горьким отваром хвои с глотком спирта. — Вставай давай. Герберт чувствовал слабость и жар, голову словно зажали в тиски. Если он случайно задевал раненный бок, ощущение было, словно его кололи ножом. Но он не жаловался, понимая, что это недостойно, да, и бесполезно. Если он не сможет идти, его, наверное, пристрелят. И, может быть, это не худшая участь. Оказаться в глазах русских слабаком было стыдно. Так что Герберт встал, стараясь держаться прямо. Они вышли на мороз. Его сопровождало двое — Бурьян и ещё один русский, такой же заросший седой бородой, как и они все. Если бы несколько дней назад, когда он попивал шнапс в компании штабных офицеров, ему бы сказали, сколько ему придётся блуждать по зимнему лесу, то он бы посмеялся. Во время движения Алексей опять болтал, рассуждая вслух сам с собой. Второй русский по большей части отмалчивался или ронял сухие короткие замечания, выговаривая Бурьяну за болтливость. Во время пути он в своей грубоватой манере немного поддерживал и подбадривал Герберта. Причем без каких-либо просьб со стороны немца. Алексей просто как бы невзначай приходил на помощь, делая это максимально естественно и почти даже незаметно. Немец решил, что это для того, чтобы второй не понял, что он сочувствует Герберту. Во всяком случае в Рейхе сочувствие к врагу было опасной слабостью, за которую можно было поплатиться. Солнце садилось, когда они встретились с разведчиками. Четверо в маскировочных халатах возникли из-за сугробов и ёлок. Коротко обменявшись приветствиями, они сдали с рук на руки «ценный груз». — Вот, хлопцы, — сказал Алексей разведчикам, — В лучшем виде. Вы только как придете, сводите его в санчасть. Его пулей зацепило. — Разберёмся, — сурово сказал командир разведгруппы, потом обратился к Герберту, — Kommen Sie jetzt mit uns. Das Verfahren sieht so aus — zuerst geht Michael. Hinter ihm Sie. Ich Schliesser. — Счастливо, — распрощался разведчик с партизанами. Герберт встретился глазами с Алексеем, и они без слов попрощались друг с другом. «Вот всё, — промелькнула мысль, — Больше мы не встретимся». Командир разведчиков кивнул тому, кого называл Михаилом: — Пошли. — Ich brauche meine Ruhe, — возмутился Герберт, переведя взгляд со спины Алексея на разведчика. — Das Verfahren sieht so aus: eine Stunde gehen, sieben Minuten ruhen. Gegangen, — сказал командир бескомпромиссно. Герберт взвесил за и против. Решил, что час он постарается пройти. И они тронулись дальше в сгущающихся сумерках. Если Герберт думал, что когда он шёл по лесу с Алексеем, он устал, то он ошибался. Он пробовал считать, сколько часов они прошли. Но мозг так отупел, что он сбился со счёта практически сразу же. И очень быстро перешёл в состояние, когда нет никаких мыслей, а тело делает свою работу на автомате, пока не кончится «завод». Было то очень жарко — пока шли, то очень холодно — когда останавливались. Есть не хотелось, но очень хотелось пить. К позициям русских вышли на рассвете. Пересекая линию фронта, Герберт увидел русских солдат, укрепления и технику советской армии. Солдаты держались уверенно, кто глядел на Герберта с любопытством, кто с откровенной неприязнью. Последних было не так уж много, что для Герберта было ещё одним удивлением, хотя удивился этому он уже сильно позже, а пока мозг просто механически отметил эту деталь и отложил в памяти. Разведчики вели его дальше, к виднеющейся среди заснеженных полей деревне. Герберт ковылял из последних сил. Ближе к утру он просто засыпал на ходу, и даже несколько раз падал в снег. Сейчас, когда солнце взошло, спать хотелось не так сильно. Но на ногах как будто подвесили тяжеленные гири, они еле слушались. И он боялся, что отморозил ноги. Его сапоги не были рассчитаны на такие продолжительные низкие температуры. Он стоял на холоде, охраняемый двумя разведчиками. Командир зашел в укрепленную землянку. Потом вышел. Герберта охватило странное отупение, усталость, болезнь и холод сделали его равнодушным к собственной судьбе и вообще ко всему. Мысли в голове вяло ворочались, он держался на ногах по инерции. — Сейчас идем в лазарет. Пусть его доктор посмотрит. — Обратился он к подчиненным, — А потом на тебя, Самойлович, выпишем документы. Повезешь его в Киев, сдашь Высогорскому. — Товарищ старший лейтенант, — начал тот, кого командир назвал Самойленко, — Да, я ж его, гада, кончу по дороге. Вы же знаете он, нелюди, всех моих расстреляли в Киеве. Молодой командир, которому на вид было не больше двадцати пяти, сделал суровое лицо: — Разговорчики, Самойленко! Ты мне найди того, у кого фашисты не убили хоть кого-нибудь… Всё, ты поедешь. И довезёшь его в целости. Это сейчас — твой долг перед Родиной, ясно? — Ясно, товарищ старший лейтенант, — ответил уныло Самойленко и сделал «под козырёк». Герберт понимал через слово, но основную мысль уловил. Его разум лихорадочно заметался, пытаясь переварить услышанное. Немцы расстреляли всю семью? Что это значит? Может, эти люди совершили какое-то ужасное преступление? Были подпольщиками, к примеру… «Может, это вообще неправда? Это коварный способ русских сломить мой дух». — Шевелись! — услышал он окрик и почувствовал привычный уже толчок дулом автомата между лопаток.