Двое. Продолжение истории.

Проснулся Герберт сам. Вспомнил, что он в русском госпитале. — Нашим лекарств не хватает, а они фрицев лечат! Давить их, гнид, — цедил кто-то рядом сквозь зубы. — Погоди, — отвечал собеседник, — А ты что же, хочешь бросить человека без помощи только потому, что он — немец? — Одно дело — немец, а этот — солдат. Вишь — в форме. Значит, убивал наших. Кончить — и дело с концом. — А если солдат сдался в плен? — Ну… не знаю. Они-то наших не больно щадят. — И ты хочешь, как они? — Да что ты ко мне привязался? — рассердился тот, который негодовал, что немца лечат в ущерб советским солдатам. — Нет, давай разберёмся, — не позволил второй уйти от темы, — Убить в бою, защищая Родину, — это одно. А убить безоружного человека, который сдался в плен — это убийство. Для советского человека — это неприемлемо. Мы — за мир и справедливость, так? — Ну, так, — неохотно согласился первый. — А раз так, то получается, что сегодня ты безоружного пленного расстреляешь без суда, завтра начнешь вешать женщин и детей, как эти палачи. — Да ты что такое говоришь? — взъярился солдат, который хотел убивать немцев. — Вот я и говорю, что для советского человека это неприемлемо. Мы — не фашисты. И, стало быть, доктор правильно делает, что лечит этого немца. — Да сдался мне этот немец! — спорщик поднял руки вверх, — Пусть провалится ко всем чертям. Последние слова Герберт не понял. Для него было диким то, что говорили про немецких солдат. Будто они вешают женщин и детей. Пропаганда Советов — ужасная вещь. И как они могут этому верить? «Ладно, а ты чему веришь, — тут же спросил он сам себя, — Что советские солдаты, убивают и насилуют везде, куда приходят. Об этом вещают радио и газеты. Вся Европа боится большевизма. А немцы — нация освободителей и защитников от красной угрозы?» Конечно, с одной стороны, советские разведчики едва не загнали его насмерть, таская по лесу. Но, с другой-то стороны, обмундирование выдавали ему на родине. И вот сейчас русский доктор и русская медсестра оказывают ему помощь, хотя СССР не подписал женевской конвенции… — И все равно, — разговор продолжался дальше, первый собеседник все-таки хотел оставить за собой последнее слово, — Ты видел освобождённых из концлагерей? — Видел, — одно короткое слово было наполнено такой сильной смесью чувств, что Герберт ощутил мороз по коже. — Как же можно этих гадов живыми оставлять? — Одно дело — гарнизон концлагеря. Хотя все равно, если сдались в плен, должен быть справедливый суд. А другое дело — солдаты. Я вот лично под Сталинградом, когда добивали армию Паулюса, одному фрицу во время атаки дал по каске прикладом. Ну, патроны кончились. Потом сидели у костра, беседовали. Человек как человек. Он еще спрашивал, когда и как их расстреляют. Мы объяснили, что никто его расстреливать не собирается. Отправили их в лагерь для пленных. Потом куда-то дальше поездами. Наша рота помогала грузить постельное белье. Их колонной отвели к поезду. Плелись еле-еле, очень отощали. Но ничего, живехонькие. Как увидели вагоны, в которых их повезут, так даже повеселели. Лопотали что-то на своем. Я-то по-немецки только «хенде хох». Он засмеялся. Герберт почувствовал себя немного лучше, ощутив надежду. Могут и не расстрелять, а отправить в лагерь для военнопленных. Глупо было надеяться, он понимал, что следует готовиться к худшему, чтобы потом для него не было ударом, что его все-таки убьют. Хорошее отношение Алексея его расслабило. Хотя тот же Алексей был очень непредсказуем. Мог сперва заботиться, а потом наброситься и побить. «И опять не так, — поправил вечно сующий во всё нос внутренний голос, — От Алексея ты по шее получил, когда пытался взять ситуацию под контроль. Так что там всё было по-честному. Правда, был ещё удар по уху, когда он только-только его поймал. Да и в начале шпынял и пинал довольно сильно». Это было каких-то трое суток назад, а Герберту казалось, что прошла уже вечность с тех пор. «В общем, — резюмировал немец, — Алексей не бил без причины. Точнее, бил, но только вначале, пока не узнал его лучше». По мере общения, Алексей все больше относился к нему не как к врагу, а как к человеку. Русские рядом переключились на какие-то свои темы, он не стал дальше слушать, а погрузился в собственные мысли. Вспомнил дом и жену. Он никогда не был на линии фронта, сидел в штабе, занимался шифрованием. Эта поездка должна была завершиться быстро. Привезти новую шифровальную машину, обучить шифровальщика дивизии — и назад в штаб. «Может быть лучше, чтобы меня застрелили там, в лесу? — думал он с отчаянием. — Меня всё равно убьют, но перед этим пытками заставят выдать секретную информацию. В лесу умер бы без мучений и не выдал бы никаких военных тайн». «Но, пока ты жив, есть надежда, что ты доживешь до конца войны и увидишь Эльзу и Беатрис, — уговаривал он себя. И тут же возражал. — Если победит Советский Союз, то им будет угрожать опасность». На него накатил ужас, Герберт посмотрел на окружающих его людей со страхом, пытаясь разглядеть признаки агрессии и жестокости. Но вскоре снова задремал.