Двое. Продолжение истории.

Ехали они несколько часов. Сидеть было неудобно, измордованное тело громко жаловалось, особенно когда машина подскакивала на ухабах. Герберту уже казалось, что его избивали много часов. Не в полную силу, но он чувствовал, что готов выложить всё, что знает, только бы прекратились эти мучения. Когда он засыпал, почти сразу же просыпался от толчка. Когда наконец машина остановилась, сердце у Герберта подпрыгнуло к горлу от выброса адреналина. — Спасибо, товарищ Фокин, — солдат пожал руку кино-корреспонденту и жестами, сопровождаемыми крепкими выражениями, вывел Герберта из фургона. Они были в крупном городе. Выглядел город ужасно. Обрушенные дома, вздыбленные мостовые, искорёженные машины. Герберт уже видел разбомбленные города. Но там разрушений было меньше. Здесь же не было видно ни одного целого дома. В основном от домов стояла пара стен, образующих угол, а в проваленной части грудой лежал мусор. Они зашли в здание, от которого уцелел только подвал. В нём располагалось что-то вроде комендатуры. Не очень понятно было, что здесь находится. — Вам кого, товарищ? — спросил стоявший на часах солдат. — Мне товарища Высогорского. — По какому вопросу? — Да вот фрица просили, информатора. — Хорошо, идите по коридору, последняя дверь, — сказал часовой после того, как проверил документы сопровождающих. — Шагай, фашист, — конвоир наподдал Герберту по спине прикладом. Не сильно, а так, обозначив, но все равно унизительно. Они прошли по узкому коридорчику. — Постой тут у стены, — солдат толкнул Герберта лицом к стене и открыл дверь, — Товарищ Высогорский? — Да, — ответил басовитый голос, — Что вам нужно, товарищ? — Пленного привёз, сказали вам передать. — Пленного, говоришь? Этот Высогорский выглянул за дверь. — Чеботарёв! — гаркнул он на весь коридор. За спиной у Герберта послышался звук открываемой двери и шаги по коридору. — Да, товарищ майор! — Забери у товарища пленного. Оформи, как положено. Фрица — в третью. — Давай! — Герберта схватили за шкирку. Руки у него связаны не были, но ему уже объяснили, что надо держать их сзади, если не хочешь получить чувствительный удар прикладом. Его толкнули в нужном направлении. Провели по коридору обратно, мимо входной двери и часового и завели в другой конец, где открыли одну из дверей. За ней оказалось небольшое помещение. Из мебели была только кровать. Над головой под потолком было малюсенькое зарешеченное окошко, из которого проникал тусклый дневной свет. В помещении было почти так же холодно, как и на улице. — Wie lange ich hier sein werde? — спросил он нового часового. — Заходи, заходи. Параша под кроватью, ферштейн? Герберт в ужасе смотрел на стены и потолок с облупившейся краской, голый бетонный пол. Комнатушка имела в длину шагов шесть, а в ширину и того меньше. Возле левой стены стояла железная кровать с тонким матрацем, из которого вылезала свалявшаяся грязная вата. Очень хотелось лечь, но он еще какое-то время стоял, не решаясь это сделать. Потом усталость пересилила отвращение. В камере, точнее в этой комнатке, которая в данный момент служила камерой, было тихо. Слышны были редкие звуки города из окошечка под потолком. И иногда — гулкие шаги и звуки голоса часового возле входной двери. На таком расстоянии звуки были неразборчивы. Герберт погрузился в свои невеселые мысли. Плен был ужасен. Он привык к солдатской неприхотливости, но даже не мог себе представить такого. Его оскорбляло то убожество, которое было вокруг. Видно было, что не только война тому виной. Он закрыл глаза и вспомнил Эльзу. Как она улыбалась ему, подшучивала над ним. Как они завтракали у себя дома и яркий солнечный свет заливал комнату. Вкусно пахло кофе и свежей выпечкой. Беатрис, его сокровище, смешно измазала нос джемом. Слеза противно затекла в ухо, но Герберт не стал ее стирать. Это чувство было неприятным, но почему-то делало остальное менее царапающим его эстетические чувства. Когда первое возбуждение утихло, он уснул. В последнее время организм пытался урвать любые крохи отдыха, которые ему перепадали. Разбудил его тот же часовой, что и привёл его сюда. Растолкал и подождал, пока Герберт выдрал себя из пут сна. Голова была тяжёлой. Едва он наступил на ноги, не удержался от придушенного вскрика. Герберт собрал остатки воли, сжав кулаки, и пошел к двери. Затем по коридору. Шёл очень неуклюже, стараясь беречь помороженные ступни и пальцы ног.