Двое. Продолжение истории.

После известия о том, что Германия капитулировала, начали ходить слухи, что будут отправлять домой. Герберт узнал, что Бавария вошла в состав американской оккупационной зоны. Он не знал, радоваться ли ему этому обстоятельству или нет. Пропаганда о русских оказалась ложью. Они не были зверьми, не были отсталыми, примитивными или тупыми, как их изображали на плакатах и в телевизионных передачах. Летом Герберт получил сразу большую радость и большое огорчение. Радость от того, что пришла открытка (после окончания войны разрешили написать на родину) от родителей. В двух строчках сообщали, что живы все, и Эльза и Беатрис. Передавали привет и надеялись на скорое возвращение. Герберт плакал всю ночь и носил открытку в кармашке на груди, постоянно доставал и перечитывал. Расстроился он сильно оттого, что, во-первых, в ближайшее время отправка домой ему не предвиделась. Отправляли только больных, увечных и старых. То есть тех, кого не могли использовать в качестве рабочей силы. Во-вторых, их лагерь расформировали. И фон дер Гольца отправили в одно место, а Герберта — в другое. Лишившись своего покровителя, уже почти друга, и земляка, Герберт снова почувствовал себя одиноким среди толпы. Вроде бы уже таиться причин не было. Но на всякий случай Герберт продолжал поддерживать легенду. Новый лагерь оказался ближе к тем местам, где его взяли в плен. Тут тоже заготавливали лес — для строительства разрушенных немецкой армией деревень. И для топлива для поездов. Часть пленных строила дома в городе Житомире. Незадолго до своего пленения Герберт проезжал его. И вот он снова его увидел. Однажды, когда Герберта отправили в город, чтобы получить довольствие на лагерь вместе с ещё несколькими пленными и двумя людьми из охраны, он оказался на складах в Житомире. Герберт с товарищами таскал мешки и ящики. Когда в очередной раз он вышел с мешком на плечах и сгрузил его в кузов грузовика, где другой пленный оттаскивал их вглубь, он увидел на дальнем конце улицы две фигуры — человека и собаки, немецкой овчарки. Они ему показались знакомыми. Хотя он не сразу понял, почему. Он замешкался, пытаясь вспомнить. Фигура характерно повернулась и махнула рукой. Герберт почувствовал холод в груди. Алексей? Партизан, который его поймал. Тогда же он подобрал собаку, которая была с погоней. Издалека видно было плохо, так что Герберт вполне мог обознаться и просто принять желаемое за действительное. Так оно, скорее всего, и было. Из размышлений его вывел толчок дулом винтовки под лопатку. Не сильно, но все равно было унизительно. — Работай давай. Арбайт, шнель, ферштейн? Герберту захотелось огрызнуться, но он сдержал себя. Когда он вышел со очередным мешком, то фигуры в конце улицы уже не было. На следующий день мысли Герберта то и дело возвращались к человеку с собакой. Алексей или нет? Как Герберт ни старался отбросить эти мысли или задушить их рациональными размышлениями, ничего не получалось. Он очень хотел, вопреки рассудку, чтобы это оказался Алексей. И хотел его снова увидеть. Зачем? Он и сам не знал. Просто хотел и всё. Это желание было томительным, сродни желанию вернуться домой к семье. Герберт даже перестал замечать привычную усталость, саднящие мозоли на ладонях от инструментов и кровоподтеки на плечах от брёвен. День пролетел незаметно. На следующий день мысли как будто поутихли, желание увидеть того русского ослабло. А ночью Алексей ему приснился. Словно они снова сидели в лесу на шифровальной машине. Алексей расспрашивал Герберта о семье, учил курить в рукав, смешно говорил «зайцы». Потом он встал и собрался уходить. Герберт спросил, а как же он. А русский ответил, чтобы Герберт ждал его тут, что он за ним вернётся. Он уходил, а Герберт сидел и смотрел. И чем дальше уходил русский, тем сильнее Герберт хотел, чтобы он вернулся. Почему-то он даже не думал, что может встать и пойти за ним. Словно его привязали к месту, хотя вроде привязан он не был. Герберт очень хотел закричать, позвать Алексея обратно. Но он понимал, что это ничего не изменит, поэтому не кричал. Алексей, отойдя достаточно далеко, обернулся и махнул рукой. И рядом с ним была собака — немецкая овчарка. Эта картина была точно такой же, какой он видел наяву пару дней назад. Они слились в одно, хотя наяву это было летом в городе, при свете дня, а во сне зимой среди снега в лесу и ночью. На этом месте Герберт проснулся. Было ещё рано, подъёма ещё не было. До него было полчаса — внутренний хронометр у Герберта был точный. С удивлением Герберт обнаружил, что глаза мокрые. Значит, во сне он плакал. Торопливо вытерев глаза, Герберт откинулся на койке и стал вспоминать сон. Он был такой яркий, что память снова вытащила из своих недр те двое суток, первые дни его плена. Тогда он несколько раз мог погибнуть. Но мог и вернуться к своим. Если бы хватило решимости убить. Никогда раньше он не думал об этом. О том, что было бы, если бы он застрелил Алексея тогда из его собственного оружия. Ведь его бы нашли свои — они шли по следам. Хотя тогда он этого не знал. И боялся остаться один в лесу. Обдумывая шаг за шагом свои решения, разматывая цепочку событий, он понимал, что ни одно решение он бы не изменил, поскольку не знал того, что могло бы их изменить. А если бы знал? Герберт сделал над собой мысленное усилие, представил лицо русского и сказал себе, что если он не убьет его, то сам умрет. Герберт честно сказал, что возможно бы так сделал, но потом это мучило бы его до конца жизни. Он мог бы застрелить человека не в бою, а вот так, один на один, только, если бы он точно знал, что по-другому никак. И точно знал, что после этого выживет сам. При других обстоятельствах это не имело бы смысла. До этой войны, точнее до плена, он не особо задумывался, правильно ли то, что делает он. Что делает вся Германия. Все эти завоевательные войны. Тебе приказывают, ты делаешь. Он начал задумываться, только когда оказался с другой стороны. Они пришли сюда убивать. Убивать людей. Ради чего? Теперь Герберт этого не мог понять. Армия Германии шла расширять территорию для немцев и очищать её от недоразвитых существ, которые на ней обитали. Это им говорили. И они все в это верили. Герберт не снимал ответственности с себя. Да, то, во что он верил, обернулось ложью. Русские были такими же людьми, с такими же чувствами, как он сам. Да, у них был другой взгляд на вещи. Но он не считал себя невинной жертвой, какой здесь считали себя многие. Он мог бы хоть раз остановиться и задуматься. Ведь были такие. Он может вспомнить. Если бы Алексей оказался таким, как о русских рассказывали их лидеры, то Герберт бы относился к мысли «убей или будешь убит» по-другому. Мог ли он застрелить собаку? Да, хотя её ему тоже было бы жалко. Но застрелить человека, который читал стихи? Который заботился о нём как о своем товарище, несмотря на то, что он был врагом, одним из безликих убийц, пришедших на их землю с оружием. Герберт почувствовал, что он хочет увидеть Алексея еще и поэтому. Рассказать о том, как его сознание перевернулось после пережитого. Ему казалось, русский бы это оценил.