Двое. Продолжение истории.

Где-то неделю Герберт отлёживался в избе председателя. Алексей уступил Герберту место на печи — там было очень тепло, так что, казалось, побои заживают быстрее. Сам Алексей спал на диванчике, на котором днём сидели посетители, ожидающие приема у председателя. Поначалу Герберт еле двигался, при каждом изменении положения тела сдерживая стоны. Побили его крепко. Алексей рассказал, что проверил всех мужиков из деревни. Никто из них не оказался причастен. Похоже, кто-то пришлый. За это время Сытин не показывался в колхозе. Видимо, боялся разоблачения. Печь, на которой отлёживался Герберт, была в той же комнате, в которой стоял стол, за которым Алексей работал. Поэтому Герберт обычно становился невидимым свидетелем разговоров председателя с просителями. Из них он почерпнул много информации о быте колхозников. Когда никого не было, Алексей, сделав перерыв в делах, заводил с Гербертом разговор. Герберта эти разговоры очень поддерживали. Всё же не так было тоскливо лежать бревном безо всякой пользы. Несколько раз к нему заходили соотечественники. Когда Алексея не было на месте. Они тоже пытались допытываться, кто на него напал. Но им Герберт сказал то же самое: что нападавшего не видел, поскольку он ударил сзади и сразу оглушил. Когда Герберта наконец допустили до работы, Алексей его предупредил: — Один не ходи, хотя бы вдвоём с кем-то. А лучше даже втроём. Герберт клятвенно обещал соблюдать осторожность. Близился конец августа. Как-то Герберт провожал двоих своих парней в лагерь. Их переводили на лесозаготовки, а взамен колхозу давали других. Дорога шла вдоль опушки. Слева расстилались колхозные поля и сенокосы, а справа была кромка леса, густо заросшая кустарником. На развилке Герберт увидел, что на дальнем конце, за полями, едет телега. Обычно в это время Алексей возвращался из города. Герберт подумал, что ничего страшного не будет, если он отпустит ребят одних, а сам пойдет навстречу Алексею. За эти пару километров уж навряд ли что-то случится. Солнце уже коснулось горизонта. Сгущались летние сумерки. Чирикали птицы. Герберт быстрым шагом мерил пыльную песчаную дорогу. За последним поворотом он уже должен был увидеть телегу. Но когда он выглянул из-за лесного мыска, едва успел увидеть, как двое людей тащили одного в лес. А третий уводил с дороги телегу. Герберт спрятался в подлесок и стал красться вперед, стараясь не шуметь. Подкравшись поближе, он увидел, как двое не знакомых ему людей затащили телегу подальше от опушки. Один вёл под уздцы лошадь, а второй отгибал ветки, за которые цеплялась телега. Лошадь выпрягли, ей через спину перекинули бесчувственное тело, в котором Герберт, холодея, разглядел Алексея. Мысли, как ошпаренные, крутились у Герберта в голове. Он один против троих. Возможно у них есть оружие. Что он может сделать? Только идти за ними, а дальше будет видно. Трое мужчин уходили глубже в лес. Становилось уже совсем темно. Поэтому Герберт, продолжая стараться быть незаметным и бесшумным пошёл следом за похитителями. Благо, они не очень оглядывались, когда углубились в лес. И вели себя не слишком осторожно, негромко переговариваясь (Герберт не мог разобрать) и хрустя ветками. Наконец они остановились возле лесной избушки. Лошадь привязали неподалеку. Алексея сгрузили и бросили на землю. Потом двое по распоряжению третьего — видимо, он был главным, притащили из леса ствол молодого деревца в кулак толщиной, прибили его к ближайшему дереву поперек на уровне плеч. Потом один взял Алексея и подтащил к этому импровизированному кресту, а второй аккуратно примотал чем-то его за руки. Алексей начал шевелиться, приходить в себя. По указанию все того же старшего один из мужчин достал из колодца воды и облил Алексея с головы до ног. — Очухался, Бурьян? Вот и встретились. — Это кто там такой смелый? — голос Алексея неуловимо отличался от обычного, но Герберт пока не понимал, в чем отличие, — Иди, покажись. Один из троих приблизился почти вплотную к висящему телу. — Ну, разглядел? — наглый голос был полон чего-то такого, от чего Герберту захотелось уползти подальше. Или даже убежать без оглядки. Он уже понимал, что дальше станет свидетелем чего-то такого, что ему совсем не хочется видеть. Но избежать этого не мог. Словно собака, привязанная к забору и не могущая убежать от бьющей палки. Он бы даже заскулил, если бы это не было опасно. Поэтому он пересилил себя и, внутренне содрогаясь, ждал, что будет. — А, — голос Алексея был почти такой же наглый и насмешливый. Но Герберту, лежащему невидимым в темноте, разница была слишком заметна, — Гришка-Коротышка… Продолжить Алексею не дали. От глухого удара кулака в человеческое тело Герберт весь сжался, прижимаясь еще больше к земле. Ну, зачем надо дразнить их? Он сам вспомнил, как был в точно такой же ситуации в руках у самого Алексея. А он и забыл, что тогда Алексей тоже его ударил. Даже сбил с ног. Герберт уже смутно припоминал резкую боль в скуле, звон в ушах и темноту в глазах, когда он внезапно очутился лежащим на снегу. В первый день тогда ему сильно досталось от пленившего его партизана. И он думал тогда, что с ним обращаются хуже некуда. Потом только, насмотревшись на то, что его соотечественники натворили на земле Алексея, он понял, что тот обращался с ним еще довольно сдержанно. Как хватило самоконтроля не убить совсем? Или не избить так, чтобы кулаки заболели? Из рассказов пленных он знал, что в первые дни войны у русских были проблемы с тем, что солдаты не доводили сдавшихся в плен, убивая по дороге. Но это пресекалось суровыми наказаниями, часто расстрелом. В их же армии, оказывается, это было в порядке вещей. И убить русского считалось доблестью. А не убить — позором. Из груди Герберта вырвался слишком громкий вздох, потому что он, охваченный жуткими мыслями, забыл дышать, пока тело не потребовало своего. Тогда мысли примолкли, остуженные страхом быть обнаруженным. После того как тот, кого Алексей назвал Гришкой, главарь шайки, устал молотить пленника, один из его подручных предложил: — Может ему это, того? Отрезать или подпалить что-нибудь интересненькое? — Nein, nein! — внутренне закричал Герберт, понимая, что такого он не выдержит. Но на его счастье главарь предложение не поддержал. — Отключится, а то и подохнет. И никакого удовольствия. — Пожрать бы, Гринь, — протянул просительно третий. — Ну, с утра не жрамши… Брюхо к спине прилипло. Давай пойдем пошамаем. Когда главарь посмотрел на своего беспомощно обмякшего пленника, третий только мотнул головой: — Да куда он денется? Вся ночь впереди. Успеешь еще с ним наиграться. Идем, подхарчимся. — Geh, geh! Идите же! — молил невидимый в темноте Герберт, страстно желая Алексею и себе передышку. — А ты что скажешь, Дмитро? — главарь обратился ко второму, который предлагал пытать Алексея. — Да, можно. Там у него в телеге не только харчи, но и выпивка были. — Только смотри, не надерись! — строго пригрозил главарь. — Та, не беспокойся, Григорий Кузьмич, мы ж це норму знаем, — примирительно поднимая руки ответил Дмитро. — Ладно, идите, сгоношите пожрать. — А ты? — А я напоследок Бурьяну еще пару ласковых отвешу, чтобы не заскучал. До тех пор пока двое ушедших не позвали главаря ужинать, время для Герберта тянулось бесконечно. Григорий Кузьмич бил Алексея, перемежая побои пространными напоминаниями каких-то давних обид. Речь была не чисто русская, поэтому немец понимал плохо и про себя молился, чтобы бандит говорил подольше, и поменьше работал кулаками. Он сразу не сообразил считать, сколько досталось Алексею. Но, наверное, даже если бы начал, все равно сбился бы. В течение этой экзекуции Алексей даже что-то отвечал палачу. Хотя ответы были односложные и явно через силу, Герберт радовался им как ребенок, поскольку это означало, что Алексей еще жив и даже в сознании. Когда стало тихо, Герберт ещё несколько минут напряженно вслушивался в звуки, долетавшие из избы. Поняв, что на что-то решаться надо как можно скорее, он выдержал лютую борьбу между страхом за свою шкуру прямо сейчас и свою совесть потом. Медленно он пополз вперёд, при каждом звуке замирая на месте. Наконец выпрямился в полный рост и подкрался к Алексею, неподвижно висящему на перекладине.