Двое. Продолжение истории.

В кабинете начальника лагеря он застал его самого и ещё одного неприятного типа из лагерной администрации, который курировал вопросы «идеологического воспитания». Тот что-то шептал начальнику на ухо. Начальник с суровым видом кивнул и сказал: — Спасибо, идите, товарищ Земцов. Тот приподнял бровь, но послушался и покинул кабинет. — Вы тоже подождите за дверью, — сказал тем же угрожающим тоном начальник конвоиру. Конвоир отдал честь и удалился, оставив начальника и Герберта наедине. — Ну-с, — начальник встал из-за стола и прошёлся по кабинету, — тут у меня приказ о вашем переводе на Колыму. Для пущей убедительности он ткнул указательным пальцем в бумажку на столе. Сердце у Герберта упало. «Alles kaput» — подумал он. — Товарищ председатель колхоза Бурьян Алексей Ильич… — продолжил начальник уже немного другим тоном, сделав паузу после имени председателя. Гербрт подумал, что сейчас начальник объяснит ему, за что его пересылают куда-то, судя по всему, в очень неприятное место. Тон советского чиновника был таким, что немец понял, что судьба Алексея известна, стало быть, спасти его не удалось… Герберт почувствовал горечь. Полоса везения закончилась слишком быстро. -… ходатайствовал за вас, — слова русского прошли сперва мимо Герберта, погрузившегося в себя, но потом пробились сквозь толщу переживаний. Немец почувствовал, как сердце прыгнуло к горлу. Он взглянул на начальника другими глазами, чувствуя, что словно забыл слова русской речи. -… переводитесь обратно на лесные работы. И конечно, режим пребывания пленных за пределами лагерной территории в колхозе будет ужесточён. Из кабинета Герберт вышел. не чуя под собой ног. Даже побои стали меньше болеть. В голове немного шумело. Он с трудом осознал, что приказ о переброске его в другой лагерь приостановлен, но он сам и все его товарищи возвращаются на лагерные работы, то есть на лесоповал. Взамен Алексею (который жив!) дадут других пленных и им больше нельзя будет ночевать вне лагеря. Сперва его отвели в барак, но лежать на своей койке на нарах долго ему не дали. Отправили на кухню отмывать котлы. Там от других пленных он узнал, что из-за происшествия за пределами лагеря присылают какую-то проверку «сверху», поэтому начальство и закручивает гайки. Конечно, было очень глупо надеяться когда-нибудь вернуться на прежнее положение. Даже особенно рассчитывать свидеться когда-нибудь с Алексеем так, чтобы поговорить с глазу на глаз, не приходилось. Разве что он когда-нибудь придёт, как было когда-то, на утреннее построение. Вот и всё. Но человек так устроен, где случилось одно чудо, непременно хочется надеяться на второе. Во всяком случае, Герберт теперь не опасался за собственную жизнь или за жизнь бывшего партизана. Хотя следовало опасаться проверки — Герберт уже знал, что подобные проверки могли повлечь за собой крупные неприятности. Вечером Герберт лежал на нарах, чувствовал, что опять нахватался вшей, от которых избавился за время жизни «на воле». Избитое тело решило взять реванш и громко жаловалось, так что приходилось сдерживаться, чтобы не стонать. Завтра предстояло отправляться на тяжёлую работу, от которой он отвык. Конечно, за время работы в колхозе, здоровье Герберта стало лучше. Но там в колхозе были не в пример меньше. «Wie lange das dauern wird?» — думал он. Казалось, плен будет длится бесконечно долго. На родине шло восстановление. Он снова подумал о семье: как они, что с ними? Подозревал, что не все письма, которые писала жена и родители, до него дошли. Тут была частая практика, что до адресата письма доходили по произволу властей. Тем, кого особо невзлюбили, не передавали вовсе. Кто мог проштрафиться, того наказывали и лишали вестей из дома. Можно было только надеяться, что в отличие от него, у них всё не так плохо. Герберт ворочался на нарах, но всё не мог заснуть — слишком много на него в последнее время свалилось переживаний. О ночном инциденте в лесу теперь вспоминалось, словно это было в прошлой жизни. А зима 44-го года и вовсе казалась чем-то далёким и малореальным. Сколько прошло времени, он не знал. До отбоя другие пленные пытались с ним поговорить, но он ничего не хотел, кроме того, чтобы его оставили в покое. Так что позадирав немного для порядка, от него отстали. Но с тоской Герберт думал, что на этом не кончится. А ему так не хотелось ни с кем ни о чём говорить, ничего никому объяснять. Было тоскливо, чувство одиночества и безнадёжности снова накрыло с головой, почти как давеча в карцере. Только там преобладающей эмоцией был страх, который теснил все прочие чувства. Теперь просто было всё серо и уныло. «So ist es unmöglich», — сказал он сам себе. Он понимал, что это всего лишь из-за упадка сил. Если в очередной раз судьба сохранила ему жизнь, надо радоваться этому и верить в то, что всё будет хорошо. С этой обнадёживающей мыслью он в конце концов уснул.