МоноХром. Вольфрам

      Сауроновна сидела в гулком гараже, при свете керосиновой лампы, и было ей не то грустно, не то страшно, не то скучно - она и сама не понимала, что с ней творится.       То, что свободовцы, забравшие ее с Янова - уже совсем не свободовцы - она ни капли не сомневалась. Были они какие-то... не такие. Словно и не люди вовсе, а роботы. Самыми человекоподобными в орде ее пленителей казались, как ни странно, те изувеченные уроды со сверхъестественными способностями, которых Монолит набрал себе в «ближний круг». Эти чудища шутили, посмеивались, перебранивались - даже с Локи, который теперь стал Монолитом. Ну, или не совсем Монолитом - скорее, его аватаром.       Она и сама какое-то время туго соображала. Как тупой автомат, переставляла ноги вместе с остальными, когда они брели по лесу. С трудом помнила, будто это случилось в позавчерашнем сне, как все они безропотно, без всяких сомнений входили в жемчужный пузырь пространственной аномалии.       А вот в городе - отпустило. Осталось лишь гадостное ощущение, вроде похмелья. Но терзало оно, кажется, только Сауроновну. Остальные - бывшие свободовцы - были бодрячком. И то, что власть в их кодле переменилась, их, похоже совсем не чесало. Хотя... для них, возможно, ничего и не поменялось: с виду-то все тот же Локи командует. А зачем он их в Припять привел - ну так начальству виднее. А в Припяти мнится настоящее Эльдорадо - тут и артефакты, и склады, и чего только нет! Во всяком случае, именно об этом большую часть времени говорили воодушевившиеся новоиспеченные монолитовцы.       Ее же Локи приказал запереть и охранять. Кормить, холить, лелеять - но запереть. И чтобы ни одна падла не смела подползти к ней с разными дурными намерениями. Так передал приказ Локи мрачный урод с железками в изрытой морде, которого звали Ящер.       Ее и заперли - в первое попавшееся под руку узилище. В проржавевший гараж, который еще час назад был прохладным местечком, а сейчас стремительно нагревался на солнце, превращаясь в пыльную душегубку. Внутри воняло машинным маслом и резиной, откуда-то потягивало гнилым тряпьем и крысиным пометом. Окошек, конечно же, не было, только дырки под крышей для вентиляции, маленькие, тонкие, словно в дуршлаге. Света они не прибавляли ни капли. Поэтому - керосиновая лампа, которую здесь же и нашли. Драное заднее сиденье от «копейки» вместо дивана, узкий верстак, где стопками высились перевязанные шпагатом книги. Банки с мутным зеленоватым содержимым - когда-то, видимо, домашние соленья-варенья. Хорошо, что крышки на них, хоть и вздулись, но держались крепко. Иначе от вони можно было бы натурально погибнуть.       И Сауроновне ничего не оставалось, кроме как сидеть на клеенчатом диване с более-менее сохранной книжкой - что-то очень уж детское, для среднешкольников, про природу пустыни - и читать при тусклом свете керосинки. Не такое плохое занятие, если голова все равно едва варит, а из всех желаний, стремлений, эмоций и страстей - лишь вялая досада на скуку и головную боль.       За воротами, запертыми снаружи на прочную железку, тоже маялся охранник. И не столько от скуки, сколько от непривычного дела. По его словам иголки с ниткой он не брал в руки уже года два, а теперь «чудища» раздали всем шевроны с эмблемой «Монолита» и приказали пришивать.       Он вполголоса ворчал, ругая... нет, не начальство и новые порядки. Он ругал самого себя за неумелость рук и корявость пальцев! Этот фактик Сауроновна приметила. Удивительное дело: вот был же свободовец, человек как человек, наверняка раздолбай и анархист, со свободой, что называется, в сердце. А сейчас... что-то не похоже.       Сауроновна пыталась поговорить с ним через гулкую железную воротину.       - Не положено болтать, - коротко ответил караульщик.       - Так-таки и не положено? - спросила она с кокетливой насмешкой в голосе.       - Не положено, - повторил тот и прошипел сквозь зубы ругательную тираду: палец уколол, бедняга.       - А ты всегда делаешь, что велят? Прям всегда-всегда?       Караульщик помолчал. Потом сказал:       - Теперь стараюсь. А раньше дурак был.       Вот же засада. Скучный болван с этим, как его... синдромом неофита.       - То есть, ты вроде как поумнел, да? Так полагаешь?       Караульщик снова замолчал на какое-то время.       - Ну, что скажешь? - принялась донимать его Сауроновна. Не то, чтобы у нее была четкая цель, или ей было по-настоящему интересно что-то у него выпытать. Но почему бы не поездить по нервам формальному своему угнетателю? Холую при сатрапе?       - Ничего не скажу. Помалкивай, - буркнул через гулкое железо караульщик.       - Зовут-то тебя как? - не унималась Сауроновна.       - Сейчас - не знаю. Перекрестят скоро, - невозмутимо ответил он. - Позавчера звали... Ну, если тебе интересно - Картаус.       Кличка была смешная и характерная и, если напрячь память, Сауроновна его, может, и припомнила бы. Но - мелкая, непримечательная сошка. Хотя, с такой-то погонялой сложно быть непримечательным.       - Картаус, значит? А почему я тебя не знаю?       - Знаешь, - спокойно, равнодушно сказал Картаус. - Меня трудно не заметить. Я - офигенно рыжий. Поэтому и Картаус. Но скоро все новое будет. И имя новое. Неинтересно мне быть сказочным долбодятлом с рыжими усьями.       - То есть, сменишь имя - и перестанешь быть рыжим? - усмехнулась Сауроновна.       - Умная, да? - флегматично спросил Картаус. - У тебя там книжек много, вот их и читай, раз умная. А я с тобой не разговариваю.       - Вот же идиотство, - проворчала она.       - Сама ты идиотство. С ногами. И дурной башкой. Крашеной, - ответил Картаус. - Не мешай, я делом занят.       - Говоришь, значит, все новое у тебя будет? - не унималась Сауроновна. Разговор все-таки будил некий вялый интерес, и это было хорошо по сравнению с той апатией, которая владела ей поначалу.       - Уже все новое, - отозвался Картаус. - Тебе, сопля, не понять.       Он хамил, он был откровенно груб, но говорил это с неуместными интонациями счастливого идиота. Похоже, новая жизнь, что бы это ни означало, очень ему нравилась. Но он же ни хрена еще о ней не знал! Он стал монолитовцем, и его это вполне устраивало, хотя по всей Зоне про «Монолит» ни единого доброго слова не услышишь. И даже хорошим, правильным мужикам, которые пришли на Янов с Бродягой и Моржом, здорово досталось только за то, что они когда-то были монолитовцами. От этих же свободовцев и досталось, между прочим.       А теперь? Эк им мозги-то всем выкрутило!       - Скажи-ка мне, ныне безымянный Картаус, - ехидно поинтересовалась Сауроновна, - а с чего это ты так резко изменил своим любимым идеалам свободы и раздолбайства? Прямо таки примерный служака, хоть и не самый умный.       - Молчи, жаба! Сколько раз повторить, чтобы дошло? Разговаривать не положено! Точка! - и он опять выругался, наколов палец. - А будешь болтать - позову Старшего Брата, и тебе станет больно и неуютно.       Прозвучало это так по-детски, будто маленького мальчика в песочнице лопаткой стукнули, а он скуксился и грозится наябедничать старшему брату - уж он-то всем покажет!       - Ну и зови! - фыркнула Сауроновна. А сама, даже не включая мозг, смахнула на сторону челку, тряхнула обеими пятернями волосы, вроде как причесала. Она не видела, но знала: красно-розовые и фиолетовые пряди легли в том самом беспорядке, в котором и должны. Словом, прихорошилась.       Старший брат - это же должно быть нечто...       Впрочем, о чем она только думает? Она в плену у «Монолита». То, что понимается здесь под «Старшим Братом» - не иначе, как те самые чудища человекообразные. Для этих что ли, для «ближнего круга» прихорашивается?       Но - она здесь, в ржавом гараже, и ей очень хочется нарваться на встречу с тем, что в их, ныне монолитовской, тусовке называется старшим братом. Зачем? Знать бы самой. Явно не ради досужего кокетства и прочих фривольностей. Просто кажется, что если поговорить с кем-то более или менее соображающим, нежели этот болванчик Картаус, тогда станет понятно, что дальше, и что с этим делать.       А ясности хотелось. Не так, чтобы очень - очень Сауроновне сейчас вообще ничего не хотелось. Словно куда-то в душу тормозной жидкости накачали.       - Давай уже сюда своего братца-лиса! - для пущей убедительности она даже побарабанила кулаком по гулкой двери.       - Сиди и молчи! - рявкнул Картаус. - Будет тебе Старший, раз сама, дура, так хочешь!       Сауроновна вдруг поняла - то ли по его голосу, то ли в голове щелкнуло что-то мистически-психическое - не врет. Немного подождать - и явится по ее душу некто страшный.       Такой ясности ей хотелось? Не переборщила ли с хотениями?       - Наверное, я действительно дура, - тихо сказала она самой себе.       И снова взялась за чтение книжки. Там были странные твари и диковинная атмосфера пустыни... Сауроновна никогда не была в пустыне. В Зоне - была, да и есть. А здесь, по всеобщему мнению, все пипец, как странно. Самая непонятная экзотика на планете. Наверное, это действительно так. Но Зона была чем-то близким, хоть и не совсем знакомым... А вот пустыня, эти Каракумы, казались сейчас куда экзотичнее и заманчивее этого всего - аномалий там, сталкеров, артефактов, всей этой сермяжной, пропитой, корявой жизни и дурного экстрима. Дура она была, когда решила в Зону податься. Лучше б, наверное, в Каракумы. Там, если верить книжке, обитали ужасно милые животные - зублефары, или эублефары, или как их... шрифт слепой, «э» от «з» при керосинке отличить нереально. Лично ей хотелось верить, что именно зублефары - что-то в этом названии было такое живое, аж до щекотки. Зублефар... Вот прямо сына бы так назвала, если б случился. Зублефар Викторович, например. Звучит? Еще как!       Воротина заскрипела, открываясь.       - Хотела - получи! - ехидно крикнул в открывшийся просвет, слепящий горячим белым солнцем, Картаус. И добавил: - Дура!       Разве только язык не показал.       Невеликого ума и сомнительной боевой ценности из него монолитовец, кажется. Хотя, может, он кашевар неплохой...       В просвете затемнело: появился неожиданно огромный - должно быть, с непривычки и от общего сумрака - силуэт. На какое-то время остановился на пороге, молча и грозно.       - Вопила, требовала старшего, - торопливо объяснял Картаус. Его голова - и впрямь, максимально рыжая, насколько это возможно, на взгляд Сауроновны - маячила то тут, то там за спиной молчаливого и грозного незнакомца. - Подлюка, спокойно ей не сидится...       Тот, по-прежнему не говоря ни слова, поднял ладонь: тихо, мол. Картаус резко заткнулся.       Незнакомец же шагнул в гараж и затворил за собой ворота. Сразу будто свет погас, Сауроновна поначалу даже лампы керосиновой не видела: вот же полумрак ее доканал!       - Ну, добрый день, - произнес он. Голос у него оказался негромкий, но сильный, полный, насыщенный. От таких голосов Сауроновне всегда становилось немного щекотно и совсем чуть-чуть страшно. Похоже, ее подсознание, или что там за эти вещи отвечает, воспринимало подобные звуки как непреодолимую силу, вроде как она лягушка, а на нее асфальтовый каток надвигается: может, объедет, а может - раскатает в зеленый французский чипс.       - Добрый, - оторопело отозвалась Сауроновна.       Проморгавшись и заново притерпевшись к свету лампы, она, наконец, сумела рассмотреть этого... «Старшего Брата».       Он не показался ей таким уж примечательным. Крепкий, подтянутый, как, впрочем, большинство сталкеров - жизнь здесь такая, заставляет держаться в форме. В отличие от остальных, этот был не урод. В смысле - без видимых изъянов. Разве что небольшие шрамы, почти незаметные - но у кого их нет? Зато железок из него не торчит, ожоги не бороздят лицо. Словом, до ужаса обыкновенный, даже простоватый. Такие парни неизменно кажутся симпатичными, но и только. И не запоминаются.       Он огляделся вокруг, вытащил из-под верстака табуретку, поставил ее в центре гаража и сел. Молча, без звука, сидел и внимательно смотрел на Сауроновну.       Ей стало не по себе. Взгляд у него был слишком уж пристальный и в то же время немного печальный. Как если б ему было жаль ее, но это была жалость хищника - так мог бы смотреть кот: прости, мол, многодетная мамаша-мышь, но моя природа обязывает тебя убить, и мне очень жаль, ибо мышата не дождутся материнского молока, и зернушек на зиму. Но я все равно убью, просто потому, что так надо. Хотя я не буду тебя есть, и даже труп отнесу к твоей норке в качестве воинской почести...       - Меня зовут Вик, - наконец, произнес он, и голос его был спокоен и скорбен, как надгробный камень. - Как зовут тебя?       - Не так давно меня назвали Сауроновной. Отличный человек назвал, кстати, - ответила она, припомнив тот вечер и ночь, когда они сидели на Янове с харизматичным дядей Вано и рвущимся в бой визионером Кондратием.       - Пусть будет Сауроновна. Хотя мне бы пригодилось что-то вроде Маши или Тани...       - Сауроновна, - упрямо повторила она.       Вик кивнул и снова замолчал. Надолго.       Взгляд его, внимательный и печальный, по-прежнему не выпускал ее, словно на ней вдруг Джоконду нарисовали, причем, загадочнее оригинала.       - Итак, Сауроновна, - тут он впервые улыбнулся. Мимолетно, но очень тепло. - Полагаю, имя тебе дал человек с юмором. Весь этот вампироватый экстерьер...       - Мне восемнадцать, для меня это нормально, - отпарировала Сауроновна. Ух, ты! Кажется, она начала хоть чуть-чуть здраво мыслить! Умнеет? Так это происходит с возрастом, да?       - Верно, - кивнул Вик. - Это нормально. Мне нравится твое прозвище. Тебе подходит.       - Спасибо, - ответила Сауроновна.       - Не обольщайся, - вдруг сказал он строго. - То, что мне понравилось твое имя, вовсе не означает, что мне понравилась ты. Будет лучше, если ты вообще не будешь обольщаться. Спрашивай. Ты же хотела видеть Старшего Брата.       Сауроновна растерялась. Она хотела спросить о многом, но еще больше - нагрубить, объязвить, затеять словесную драку. Хотела до прихода этого человека. Для того, верно, и настаивала на встрече с кем-нибудь из здешнего начальства. Чтобы, образно говоря, ткнуть в лицо дерзкий кукиш. И ткнула бы. Тому, с железками в морде - обязательно. И обгорелому - вообще без вопросов. А белесой электрической лохудре еще и патлы бы попыталась выдрать, невзирая на последствия. Прямо по Маяковскому - «Нате!»       Но с Виком отчего-то бунтовать не хотелось. Слишком уж он был... сложно даже описать, каким он был «слишком». Серьезным? Авторитетным? Может, настоящим? Те чудища по сравнению с ним казались буйной шпаной, опасной и глупой. А этот - словно престарелый инквизитор, который разве что клюкой поколотить может, но, положа руку на сердце, кто страшнее - шпана или старый опытный инквизитор? Для Сауроновны ответ был очевиден... И вот он, этот ответ, сидит перед ней и медленно, методично препарирует ее взглядом.       И вопросов как-то резко не осталось. По крайней мере, на данный момент.       - Так что? - спросил Вик. - Ничего не интересует?       Сауроновна молчала.       - Я помогу, - спокойно сказал он. - Тебе наверняка хочется знать, зачем ты здесь, и что с тобой будет дальше. Очевидное и вполне понятное... назовем это любопытством.       - Ты прямо ясновидящий, - Сауроновна попыталась съязвить, сложить, так сказать, свой грозный кукиш, но вышло жалко, и ей даже стало стыдно за этот беспомощный пшик.       Но не извиняться же теперь!       Вик снова поковырял ее внимательным взглядом, кивнул удовлетворенно.       - Это нормальная реакция. Неуместная, но нормальная. Таковы люди, особенно юные, не отягощенные житейским опытом, - он пошарил в кармане, вытащил пачку сигарет, закурил. Предложил Сауроновне.       Господи, как банально и драматично! Прямо как в кино, когда какой-нибудь следователь принимается за допрос подозреваемого.       Она все-таки набралась смелости и демонстративно заозиралась по сторонам.       - Что-то потеряла? - в доселе ровном голосе Вика прорезались нотки любопытства. Может быть, даже азарта.       - Ищу зеркало с односторонней прозрачностью, - дрогнув, ответила Сауроновна.       Вик помолчал пару секунд, а потом негромко и на удивление красиво засмеялся. В этот момент его строгое и непримечательное, усредненное лицо засветилось жизнью - в нем будто бы на мгновение прорезался человек, которым он сам себе запретил быть.       Или, может, ей это просто кажется? Может, она пытается убедить себя, что перед ней не такое уж и чудовище - возможно, даже друг?       - Не думал, что я настолько стереотипен, - признал Вик. - Так тебе сигарета не нужна?       Сауроновна, конечно, не отказалась бы покурить, тем более, что у него были не абы какие «Примы» и «Оптимы», которые в ходу у большинства сталкеров, а благородный в этих местах «Честерфилд». Но это значило - принять власть врага? печать дьявола?       Внутренние голоса и мистические сущности, двигавшие ее в Зону, а потом помогавшие выжить, исчезли. Вечная война и противопоставление себя миру, привычный, казавшийся до этого истиной в последней инстанции максимализм, некие воображаемые правила подростковой стаи...       ...все это стремительно таяло в ее голове. Сауроновне вдруг перестало казаться умным и уместным следовать этой линии: я, мол, такая, какая есть, и принимайте меня такой, потому что меняться - не мой выбор! Баста, суки!       А вот сейчас нет - не баста, не суки. Даже свой недавний бунтарский порыв стоило бы притушить. Герой ведь не тот, кто славно погиб, а тот, кто славно погиб с максимальной пользой. То есть, не здесь, не в этом гараже.       И да, курить в самом деле очень хотелось. Она только сейчас это осознала.       Взяла сигарету. Подумала и сунула ее за ухо. Глянула на Вика - тот терпеливо держал перед ней раскрытую пачку. Вытащила еще одну, глядя ему в глаза. Надеясь, что смотрится при этом не особо затравлено и жалко.       Сунула сигарету за другое ухо - и торопливо выхватила из пачки третью.       - Мужчина, не угостите даму огоньком? - откинувшись на спинку дивана, сказала она.       Вик расхохотался в голос, и сразу стал совсем симпатичным, ему даже захотелось доверять.       Чиркнул зажигалкой. А потом небрежно бросил на диван рядом с Сауроновной початую пачку.       - Здесь не концлагерь, в конце концов. А мы - не опереточные злодеи, - пояснил он. - Хотя, тебе все кажется в ином свете, так?       Что уж тут спорить: всякому человеку, даже самого флегматичному и доброжелательному, этакое вот положение - заперли в гараже, приставили стражу! - показалось бы проявлением явного и неоспоримого злодейства.       Сауроновна ничего не ответила, даже не кивнула и не покачала головой. Сигарета позволяла ей избегать ответов: она просто прикидывалась, что увлеченно наслаждается никотиновой дымкой.       - Что-то из еды? Попить что-нибудь, кроме воды? - спросил Вик, оглядев гараж.       - У меня и воды-то нет, - сказала она.       - Я заметил. Тебе принесут. Для надобностей есть ведро. Что-то еще?       - Долго мне здесь сидеть?       - Сколько-то, - пожал плечами Вик. - Тебе сообщат. Когда все будет ясно и определенно.       - Стоит бояться? - тихо спросила Сауроновна.       - Бояться стоит всегда. Не боятся только дураки и мертвецы, - сказал Вик. - А ты вроде не дура. И явно не мертвец. Пока.       От его слов Сауроновне стало не по себе. Особенно от этого «пока».       Та дурманная муть, в которую превратились, было, ее эмоции, отступила. Всякая мысль казалась сейчас куда четче.       - Может, проще меня отпустить? - предположила она. - Зачем я вам?       - Много зачем. Правда, ни одного даже отдаленно приятного использования. Во всяком случае, так было раньше. Но порядки слегка изменились. Видела? У нас теперь и Старшая Сестра есть. Так что... - Вик снова пожал плечами.       - И никаких шансов, что отпустите?       - Никаких. Привыкай к мысли. Чем раньше привыкнешь, тем проще будет доживать, - говорил он отрывисто, чеканя слова, словно гипнотизер, вбивающий в голову некую программу. Однако никакого пси-давления Сауроновна не испытывала. Напротив, ей с каждой секундой все яснее думалось и чувствовалось.       - Доживать? - пробормотала она.       Вик поднялся, снова закурил и заходил по темному промасленному пространству гаража - взад и вперед.       - Да, доживать, - наконец, сказал он. - Все мы доживаем. Просто у каждого разный срок. Мы рождаемся - и с первого вздоха начинаем доживать. Мы обречены. Дети не понимают этого, они верят, что смерть никогда не настанет. Когда же люди осознают, как она на самом деле близка, и ей ничего не стоит протянуть костлявый пальчик из розетки, в которую ты вставляешь гвоздь, из просроченного лекарства, из обычной кружки с чаем, в которых люди, бывало, натурально тонули, задохнув не в то горло... - Вик шевельнул плечами, и снова пристально посмотрел на Сауроновну. Сейчас он казался ей неким высшим существом, не человеком. Не настолько, чтобы уж совсем - а как, к примеру, древним грекам казались дети богов, наподобие Геракла, Ахиллеса и прочих: вроде люди как люди, а все-таки неуловимо выше категорией.       - Так вот, это может произойти когда угодно. Я не знаю, кто из нас дольше протянет, - продолжил Вик. - И даже почти уверен, что ты меня переживешь. В силу возраста хотя бы... - он улыбнулся, и улыбка его показалась самым натуральным... как бы банально это не звучало, но иных слов не находилось: «лучиком надежды». - Так у тебя есть вопросы? Я же здесь не для того, чтобы читать лекции по философии. По большому счету, я мог бы обеспечить тебя водой, едой, дополнительной охраной и на этом считать свою задачу выполненной.       - А зачем мне задавать вопросы? Мне же на них отвечать полагается, разве нет?       - Вопросы, которые задает человек, иногда говорят о нем куда больше, чем его ответы. Есть в этом некоторый момент исповедальной искренности, не находишь? - Вик глянул на нее, покачал головой. - И да, это не допрос. Ты же сама меня позвала.       - Не тебя, - вяло огрызнулась Сауроновна. - Кого-нибудь.       - А я, значит, уже не кто-нибудь?       - Ты теперь Вик, а не просто «кто-то из начальства», - сказала она и тут же испугалась: а не слишком дерзко? не слишком фамильярно? и не слишком... навязчиво, что ли?       - Вот как? - он шевельнул бровью. - На мой счет тоже рекомендую не обольщаться. Так есть еще вопросы?       Похоже, ему не терпелось закончить разговор и уйти отсюда.       Сауроновна снова растерялась, в этот раз - по-настоящему. Вик уже казался ей не просто Старшим Братом, неким функционером - нет, она успела увидеть в нем своего защитника. В предстоящем замесе между новым «Монолитом» и теми, кто остался на Янове: резвым врединой Кондратием, колоритнейшим грузином Вано, который ее фактически удочерил, став вдруг куда ближе родного, вечно мутного отца… Но сейчас, когда рядом не оказалось ни Вано, ни Кондратия, ни Дегтярева, которого она видела всего пару раз, но успела на недельку-другую влюбиться - когда больше не за кого схватиться, ближе всех-всех вместе взятых... Это ведь не предательство? Ей же просто страшно?       Но нужно ли это самому Вику? Или она таким образом цепляется за «соломинки»?       - Ты для меня кто? - осмелившись, спросила Сауроновна.       - Палач, скорее всего, - спокойно и ровно ответил он. - Я могу сделать тебя Старшей Сестрой, наверное. А могу принести в жертву. В любом случае, я, вероятно, буду участвовать в обряде. Хотя когда это произойдет - пока не знаю. Но привыкай к мысли: ты умрешь. Я умру. Все умрут. Бессмертных нет. Монолит. Зона. Бог. Остальные обречены, без вопросов. А хочешь, покажу кое-что забавное?       Вик щелкнул пальцами, и на кончиках их вдруг вспыхнуло пламя.       Он протянул руку, и Сауроновна даже не дернулась, когда оно перескочило на ее ботинок...       ...поползло по шнуркам, осыпая их на пол дорожками пушистого черного пепла...       ...вскарабкалось по штанине, вцепилось в плетеный ремень, пробежалось по швам одежды - и оказалось под ухом, на левом плече. Оно, это нечто, выглядело, как огонь, вело себя, как огонь, но при этом совсем не обжигало, кажется, удовольствовавшись испепеленными шнурками.       Сауроновна попыталась прихлопнуть его ладонью: не вышло.       - Мочку, - вдруг бесстрастно приказал Вик.       Язык пламени коснулся ее левого уха. Не было ни боли, ни даже щекотания - просто кусочек ее плоти исчез, а на грудь потекла тонкая струйка крови.       - Вот такой я злой Гэндальф, - усмехнулся Вик. - Хочешь, в лягушку превращу, и лапки отрежу на деликатес? Из тебя отличные лапки получатся...       Сауроновна отшатнулась: он натравил на нее живое пламя, и оно в любой момент может впиться в любую часть тела! Мочка уже сгорела и кровоточит!       Тело ее само собой метнулось в пыльный угол гаража, а руки все хлопали и хлопали по огоньку - а он не исчезал, натурально заколдованный. Это было страшно: негаснущий язык огня, бегающий по ней, точно шальная блоха - паразит, которого ты видишь, но ничего не можешь с ним сделать.       - Убери это! - визжала Сауроновна. Кровь из слизанной пламенем мочки все еще струилась ей на грудь, уже дотекла до ремня, капала на ботинки. - Убери!       - Как скажешь, - Вик тряхнул головой, и огонь исчез.       Сауроновна оглядела себя, пол под ногами - никаких следов крови - ни единого! Тронула ухо - целое! И вдруг засмеялась. Не хотела - как-то само получилось. Так из нее рвалось неподдельное облегчение.       - Видишь, как все просто? - сказал Вик, словно мудрый опытный лекарь, излечивший ее мановением руки. - Я не говорю про жизнь, но за разум твой скажу: он у меня на кончиках пальцев.       И Вик победно улыбнулся.       А Сауроновна все никак не могла отдышаться, по-прежнему вжимаясь в угол. Ужас сделал из нее квашню, хватающую воздух через кожу, или еще как-то - но только не через нос и рот: горло будто тугим жгутом перетянуло, так что ни вдохнуть, ни сглотнуть.       Больше всего ей сейчас хотелось оказаться где-нибудь подальше - хоть в тундре, хоть в Антарктиде - лишь бы не рядом с этим страшным человеком.       - Так есть еще вопросы? Просьбы? Возражения? - невозмутимо поинтересовался Вик, подходя ближе.       А она и ответить не могла.       - Тогда вот, на память, - он вытащил нож, с отточенной до зеркальности, до бритвенной остроты кромкой, которая в свете керосинки гадко сверкнула кровавым отблеском.       Сауроновна дернулась назад в надежде слиться со стеной. Попыталась вдохнуть, но получился лишь судорожный всхлип.       А Вик шагнул вплотную и, размахнувшись, всадил нож ей в бедро.       Боль была адская, такая, что темнело в глазах - словно по всем артериям и венам разом хлынул расплавленный металл. И в этой глушащей темноте - яркие вспышки!       Она закричала. И кричала, и кричала, а по щекам струились слезы, и глаза открыть не получалось. Единственное, о чем она могла думать - только бы это поскорее закончилось.       А боль все терзала и терзала. Охватывала целиком, укутывала с ног до головы раскаленным, высоковольтно-электрическим, отрицающим саму жизнь тугим липким одеялом...       ...Кажется, она потеряла сознание...       ...А когда пришла в себя, в гараже, кроме нее, никого не было. На верстаке стояла трехлитровая банка с водой, две раскрытых жестянки с тушенкой и пяток твердокаменных галет.       Керосиновая лампа по-прежнему горела.       Сауроновна лежала на диване. Боли не было - ни в голове, ни в ноге. Тело ощущалось совсем свежим и почти невесомым. Казалось, чуть правильнее шевельнуться - и взлетишь. Как если гравитацию вдруг отменили.       Она сначала ощупала, потом, приподняв голову и задрав колено, оглядела ногу: ни следа раны! На штанах - ни намека на разрез.       И что-то твердое упиралось в спину.       Сауроновна медленно, опасливо потянулась рукой. Коснулась пальцами теплой плотной резины, нащупала острую сталь...       Это было что-то вроде обещания, одобрения, залога дружбы, возможно. А еще - охренительный кусок самой настоящей, без дураков, надежды...       Это был нож Вика...