МоноХром. Вольфрам

      Бой окончился быстро и гадко.       Да и боя-то никакого не было. Монолитовцы не открывали огня до самого последнего момента.       Майор пересек улицу, таясь по ложбинкам, воронкам...       Здесь, похоже, «Монолит» держал когда-то злую оборону, может, даже при помощи минометов - уж больно характерные воронки, круглые, словно циркулем прочерченные. А если в запасе у фанатиков еще остались минометы, дела в Зоне могут пойти совсем скверно.       ...но противник вообще никак не реагировал. По пятам Дегтярева топали едва ли не сомкнутой шеренгой, точно шведы под Полтавой, Кондратий, Вано и сержант Романов, а за ними пастухом - не хватало лишь хворостины - вышагивал Бродяга.       Прямо-таки идеальная групповая мишень для пулеметчика. Но пулеметчик-то как раз и молчал. И остальные монолитовцы тоже. Хотя Дегтярев уже различал в окнах четвертого этажа стволы винтовок и автоматов, видел, как медленно ходит из стороны в сторону пулемет, выглядывающий меж двух набитых мешков. Значит, монолитовцы живы, готовы к бою, но отчего-то в упор не замечают пятерых сталкеров, которые едва не с барабанным боем ломятся в парадную дверь.       Дегтярев выругался вполголоса. Ему, в отличие от зомбированных соратников, было, как минимум, неуютно идти на пулеметы, словно в хрестоматийной «психической атаке» Каппеля. Да и Бродяга... Слишком шикарно, конечно, иметь сейчас принципы, но именно из принципа майор не хотел подчиняться общему настроению «хозяев положения» и продолжал красться да прятаться. И мысленно клял Бродягу последними словами, самого себя этим изумляя. Ведь еще меньше суток назад был счастлив, как дурной щенок спаниеля, от одного лишь факта, что он жив. А теперь?       Все не так. Не так, как мечталось. Не так, как укладывалось в его разумение. Вместо привычного Монолита, с которым Дегтярев худо-бедно знал, что делать, появился еще один кандидат на ту же вакансию, и уж его-то уничтожать до невосстановимого нуля майор не планировал. Не то, чтобы даже не планировал - категорически не желал.       Это же Бродяга... Это же, мать его, Бродяга, а не кто-нибудь!       Метров за десять до подъезда, уже в «мертвой зоне» пулемета Дегтярев обернулся и спросил одними лишь губами:       - Что ты творишь?!       Бродяга в ответ пожал плечами.       «Что могу. И то, что нужно».       - Перестань говорить мне в голову! - потребовал майор. - Только не мне и только не так!       - А чего ты хочешь тогда? - Бродяга растолкал «болванчиков» плечом, вышел вперед. Он улыбался - мягко и снисходительно, словно был этакий отец-мудрец, а Дегтярев форменный малолетка-глупыш. - Не кажется ли тебе, что не время делить власть? Говорить о морали, о верности методов?       - Поговорим позже. Но объясни мне одну вещь, Бродяга, - майор, сам того не желая, выделил его «имя», пытаясь достучаться до чего-то человеческого... должно же остаться в нем хоть что-то прежнее...       - Какую же? Что тебя беспокоит?       - Мы же торопимся. Спешим на помощь. Почему бы просто не пройти мимо, раз уж эти... - Дегтярев ткнул пальцем вверх, имея в виду семерых, или сколько там их на самом деле, монолитовцев. - Раз уж они не стреляют? Вон тропинка, мимо дома и дальше. Удобная, безопасная, ближайшие пятьдесят метров - без аномалий. Те же метры мы сейчас намотаем по лестницам, еще столько же - вниз. Где логика?       - Они нужны мне, - ответил Бродяга. - И давай пока обойдемся без объяснений.       - И не поспоришь! - фыркнул Дегтярев, одновременно и злясь на него, и понимая, что по-своему, он, пожалуй, прав.       «Болванчики» - так майор про себя окрестил Вано, Кондратия и сержанта Романова - остались у подъезда и даже заняли что-то, похожее на оборону. Такие себе сторожевые зомби. Бродяга же деловито и аккуратно отодвинул Дегтярева в сторону, поднялся на один пролет - и вдруг остановился. Обернулся. Улыбнулся - приветливо, легко, снисходительно.       - Пойдем, Серый, - он кивнул на лестницу вверх. - Ты мне понадобишься там. Не подведи.       - Забыл сказать «пожалуйста», - проворчал майор себе под нос. А вслух спросил: - И чем же я тебя подведу? Не ты ли меня...       Он осекся. Не смог озвучить, что Бродяга, такой, как сейчас, сам подвел его.       - Нет, - покачал тот головой, и на секунду показался прежним. - Поймешь потом. Идем, - и добавил, помолчав: - Хотя вряд ли тебе понравится.       - Уже не нравится. Но - идем. Ситуация все равно дурацкая.       Они поднялись на четвертый этаж: Бродяга - спокойно и беззаботно, будто в гости с тортиком шел, Дегтярев - напряженно и чутко, точно танцевал босиком на битых лампочках. И с каждой пройденной ступенькой его нервы натягивались все сильнее и сильнее - до такой степени, что нервное напряжение стало почти физически ощутимым дискомфортом.       В квартиру, где засели монолитовцы, Бродяга вошел по-хозяйски, повесив винтовку за спину.       - Сейчас будет нечто... - он пошевелил пальцами, словно вылавливал в воздухе подходящее слово, - Неприемлемое. Нарушение всех конвенций. Постарайся не мешать. А если захочешь меня остановить - стреляй в голову. Иначе не получится. Я даже пойму, наверное.       - Ну, ты у нас босс, - съязвил Дегтярев. - Я так, секретарь на подхвате. Верно?       Тот лишь покачал головой и двинулся по удивительно чистой и сохранной прихожей.       Пахло здесь, вопреки ожиданиям, вовсе не сыростью, не гнилью, не откровенным говном пополам с мочой. Запах стоял сытный, плотный. Жареные мясо и картошка, сливочное масло, щекотно пряный лавровый лист, горько-терпкие, слегка пережаренные томаты. Если бы не Зона, Дегтярев мог бы закрыть глаза и представить, что зашел в уютный дом, где гостеприимная хозяйка наготовила отличного гуляша.       Один из монолитовцев, габаритный такой мужичина в густой щетине, точно жирным углем намалеванной, возился у электрической плитки, от спаренных «Лунных светов» запитанной. На плитке, едва слышно позванивая, мелко вибрировала сковорода, а в ней - что-то шкворчало, парило аппетитно...       Остальные посиживали у окон, вроде бы наготове, но на самом деле - снулые, как рыбы в застоявшемся аквариуме. Их с Бродягой они будто бы и не видели: майор не особо удивился бы, если б один из фанатиков прошел через него насквозь, как сквозь облачко пара.       - Опять твое колдунство... - проворчал Дегтярев.       - Не мешай, - коротко бросил Бродяга, не сводя взгляда со своих... ну, наверно их уже тоже можно назвать «болванчиками». - И молчи, - тихо, едва не шепотом приказал он.       Именно - приказал. Не то, чтобы Дегтярев так уж уважал чьи бы то ни было приказы, но сам тон, саму энергетику приказа ощутил буквально мочками ушей.       Хотел попереть на рожон: что ему этот мегаконтролер в человечьем обличии сделает? Но не стал. Он зачем-то нужен Бродяге, иначе тот не потащился бы сюда, рискуя его доверием, заботой, его... да, черт возьми, любовью, наконец!       Дегтярев стоял поодаль, не опуская винтовки, и наблюдал, как монолитовцы, ведомые чужой волей, положили оружие и без малейшего знака, без призыва или команды сошлись в центре комнаты и выстроились в шеренгу - как кролики, завороженные удавом.       - Ты что задумал? - шепотом спросил майор.       - Я должен набраться сил. Будет жестко, могу не вытянуть.       - А я? Я как бы уже и не в помощь, а?       - Не в этом деле, Серый. Здесь другие силы бодаться будут, - Бродяга был суров, как гранитный памятник, и казался совсем уж одиноким.       Дегтярев понимал, что он взял на себя - и тащит до сих пор, и будет тащить, сколько потребуется - слишком многое.       Только одного понимания мало...       Монолитовцы по-прежнему торчали, как пристегнутые. Тихо, не шевелясь - манекены, да и только.       - Просто смотри, - сказал Бродяга и вышел вперед.       Некоторое время - с полминуты, пожалуй - он стоял неподвижно, на расстоянии вытянутой руки от своих бывших соратников. Молчал - и они не издавали ни звука. Даже дышали словно бы украдкой.       - Ты, - Бродяга ткнул пальцем в щетинистого повара. Вот именно так: «ты» - и указующий перст. Ничего больше. Негромко, спокойно, без малейшего нажима, будто продолжал прерванный обыденный разговор. Таким тоном он мог бы невзначай сообщить, что чайник закипел или кошаки за окном подрались.       Все с той же жуткой безмолвностью выбранный монолитовец вытащил нож, и медленно, буквально по миллиметру, не воткнул, а погрузил лезвие себе под подбородок.       Он не умер, даже не упал. Разве что захрипел и пошире расставил ноги. Говорить верзила-повар уже не мог, но раскрывал и закрывал рот, а в глазах его светились боль и… не радость, но некое удовлетворение - как если бы он делал тяжелую, но нужную и полезную работу.       Это было страшно. Дегтяреву вдруг захотелось оказаться подальше отсюда, хотя бы в прачечной, где все понятно: есть задание, есть полсотни обычных, без заморочек, парней, и их просто нужно доставить домой...       И зачем он взвалил на себя решение всех проблем Зоны, до которых только дотянется? Это же не его война, если разобраться. Какое ему дело до Припяти, до сталкеров? До «Монолита» этого сраного? Максимум - ну получит лишнюю звездочку на погон, только какой ценой?       Но он здесь, и уходить уже поздно. Он уже по уши в этом пиздеце. И по уши... в Бродяге. Даже если Бродяга такой, как сейчас.       Монолитовец снова поднес к себе острие кинжала, на этот раз к груди. Можно было подумать, что он добьет себя ударом в сердце, но вместо этого повар взрезал на себе китель и все, что под ним было, цепляя кожу до крови. А потом упал на колени, распахнул остатки одежды, обнажая торс, и приставил нож к животу, под самыми ребрами, обхватив рукоять обеими руками. Такое вот харакири, по всем правилам «благородной смерти», разве что отрубания головы не предвидится.       Кровь из-под подбородка заливала мраморно-белую грудь, угольно зачерняла камуфляжную ткань, сочилась изо рта, из носа - зрелище, в общем, то еще.       Дегтярев видел, как в пустых глазах громилы-повара вдруг проснулись одновременно и разум, и ужас. Плотно сжатые, побледневшие губы его задрожали, щеки влажно заблестели. Но глаз он не отводил - по-прежнему прямо и, кажется, не моргая, смотрел на Бродягу.       А тот смотрел на него - так же прямо и безжалостно. Словно в нем вообще не осталось чувств - одна лишь непреклонная власть.       А потом монолитовец вонзил в себя нож почти по рукоять и медленно, задушено кашляя темной кровью, вскрыл себе брюхо. Наружу полезли сизые кишки, и от них даже в теплом летнем воздухе тянулся парок.       Зловоние ударило по ноздрям. Крепкий дух полупереваренной пищи, горький едкий запах желчи, какой-то гнилостный, нездравый миазм. Дегтярев не раз видел смерть, он уже привык к ее вони, но тут был иной случай: будто концентрированная мерзость всего мира изверглась из брюха этого бедолаги.       Горло перехватил тошнотный спазм, во рту запершило кислым.       Монолитовец еще какое-то время удерживался на ногах, пошатываясь, но потом все же завалился на спину и как-то неестественно быстро затих. Остальные его соратники оставались безучастными, равнодушными: Бродяга надежно и крепко стиснул их мозги в незримом пси-кулаке - не рыпнуться.       Следующий из них медленно потянул из ножен зубастый клинок…       - Бродяга, хватит! - потребовал Дегтярев. - Я сейчас просто всех перестреляю, если уж так нужно их убить.       - Нет, - коротко и властно ответил тот. - Потерпи. Не вмешивайся до поры.       Майор хотел спросить - до какой поры? И с какого перепуга Бродяга вообще взялся ему приказывать? Хотелось врезать этому гипнотизеру или влепить пощечину - последнее даже вернее. Но внезапно голову пронзило острой болью, в глазах потемнело, зубы невольно сжались до скрипа. На какое-то время Дегтярев вообще перестал ориентироваться в пространстве, весь мир вокруг него завращался, замерцал.       А когда он пришел в себя, собрав себя заново из колючих осколков, на полу комнаты лежали уже два мертвеца. Второй перед смертью вырезал себе глаза, а затем перепилил горло.       - Не заставляй меня снова так делать, - сказал Бродяга с легкой грустью. - У нас нет времени на разборки. Воспитательную порку устроишь потом. Я буду даже рад этому.       Он снова пригвоздил взглядом монолитовцев.       И еще один бедолага начал расстегивать комбез. Затем деловито и с большой сноровкой скользнул ножом по обнаженной коже: легкое движение, страшное своей обыденностью - и на пол с влажным шлепком упал кусок человечьей плоти. Мастерски ампутированный сосок.       Поначалу монолитовец даже не поморщился. Лишь с вялым удивлением посмотрел на свою грудь, на перекатывающиеся в ране багряные пучки мышц, на кровь, заливающую живот. И только тогда в глазах его появилось что-то затравленное, умоляющее. Но руки продолжали размеренно, методично срезать куски собственного мяса: телу своему монолитовец был не хозяин - ему остались ничтожные кусочки разума, которых хватало лишь на то, чтобы осознавать происходящее и испытывать ужас.       Дегтярев смотрел на это все с омерзением, но все-таки смотрел. Он должен был увидеть, запомнить, понять - и, в конце концов, поступить правильно. Когда придет время. Не раньше и, не дай бог - позже. Он уже догадывался, зачем нужен здесь и сейчас.       Еще трое по неслышной и незримой команде - по воле Бродяги! - одновременно вытащили нож, мультитул и какую-то совсем уж жуткую штуку, похожую на длинную изогнутую иглу на деревянной рукоятке - этакое шило для ковыряния плоти. У этих ребят причинение боли было, похоже, поставлено на поток.       Первый взрезал себе кожу под грудью, тот, что орудовал шилом, подцепил мышцы и вытянул их наружу, а вооруженный пассатижами - ухватился за ребро. Раздался мерзкий влажный хруст. И снова. И снова… У несчастного, видимо, не было возможности даже кричать, и потому он просто хрипло мычал, чем-то напоминая Дегтяреву сломанный механизм, который пытаются заставить работать.       Майор на слабые нервы обычно не жаловался, но происходящее напоминало затянувшийся кошмар и казалось чудовищно неправильным.       - Так нельзя, - сказал он, больше самому себе.       И развернувшись, с размаху врезал Бродяге в челюсть.       - Какого хрена?! - тот изогнулся - резким, почти нечеловеческим движением и заглянул Дегтяреву в лицо.       Глаза у него были - черные, с едва уловимой по краешку белой полосой склеры. Нечеловеческие, как и движение головы. Эта тварь уже мало походила на Бродягу - это был «Кто-то-Еще».       Майор невольно отшатнулся в глубину темной прихожей. Закрылся, совершенно по-детски, винтовкой. Поймал себя на мысли, что вот-вот уничтожит - пистолет-то на бедре! - причину того, почему ему до сих пор не по хер...       - Мне казалось, для этого я и нужен, - сознательно едко и максимально жестко ответил он. Нервы при этом полоскались, как знамя на ураганном ветру. Слова выходили отрывисто, их приходилось выталкивать, как проглоченные камни. - Я спасаю. Тебя. От тебя.       - Не надо. Больше так не делай, - потребовал Бродяга. - Позже. Позже. Когда все закончится.       Он повернулся к оставшимся монолитовцам, которые понемногу начали приходить в себя. Один из них даже успел поднять автомат и теперь смотрел на него, морщась и часто моргая, как на невиданную диковину.       - Ты, - коротко приказал ему Бродяга.       Автомат с льдистым лязгом упал на пол. Монолитовец задергался, точно у него случился приступ эпилепсии, а потом вдруг обмяк, осел на колени и потянулся к ножнам...       Сейчас начнется сызнова: пытки, боль, мучения. Дегтярев не шибко жаловал монолитовцев, с их людоедскими замашками, но вот так... под нож… словно свиней... это слишком. И наблюдать это ему не хотелось. Он в сердцах врезал по стене и, ни слова не говоря, вышел вон. Остановился на площадке между вторым и третьим этажами - перевести дух.       Вернулся, когда все было кончено. Оглядел заваленную трупами, провонявшую смертью комнату.       Нога последней жертвы все еще судорожно размазывала кровь по полу, будто он искал опору, чтобы остаться на этом свете.       Дегтярев вскинул винтовку и выстрелил, не целясь. Пуля угодила умирающему промеж глаз, пробила голову и ушла в пол. Монолитовец дернулся - и затих окончательно.       Майор всего пару раз стрелял с такого расстояния из винтовки по живому человеку. Пуля навылет - башку как иглой прокалывает. Исход зависит от того, какой из отделов мозга она успела разворотить, пролетая на сверхзвуковой скорости. Часто бывает, что сквозной винтовочный прострел головы заканчивается мигренями, заиканием, шизофренией, включившейся вдруг гениальностью или еще какими неврологическими эффектами. Убить с гарантией на таком расстоянии - это либо удача, либо талант хирурга, совмещенный с талантом стрелка.       Дегтярев счел удачей. Просто повезло.       - Полегчало? - с усмешкой спросил Бродяга.       Он улыбался и был похож на обожравшегося кота. А еще казался на добрый десяток сантиметров выше, и весь будто светился и мелко дрожал от нечеловеческого напряжения.       Майор слышал рассказы подводников: если потрогать люк, открывающийся наружу, можно почувствовать, как под лютым давлением вибрирует металл, готовый вот-вот смяться, не выдержав нагрузки.       Примерно таким Бродяга и казался: слишком много силы, и слишком мало самого Бродяги, чтобы надежно ее сдержать. Того и гляди - вывернется наизнанку и разнесет все вокруг, не разбирая живых и мертвых, правых и виноватых.       Дегтярев не ответил. Вместо этого медленно направил на него винтовку.       И замер, тяжело дыша.       - Ну, это твой выбор, - вздохнул Бродяга. - Я даже сопротивляться не буду. Стреляй, если считаешь нужным. Только подумай вот о чем...       - Что дырку сделаешь - не запломбируешь?       - Типа того. А еще - что без меня погибнут и Морж, и Тихий, и Броня... И твои десантники. И множество других людей. Погибнут плохо - даже хуже, чем эти семеро. А шансов победить Монолит станет исчезающе мало. Их и так не бог весть сколько.       - Думаешь, ты незаменим? - рыкнул Дегтярев. - Не перебор ли с самомнением?       - Констатирую факты, - Бродяга пожал плечами, скрестил руки на груди. - Решай сам.       Майору не нужно было думать. Он и без того давно догадался, для чего это все - и бесчеловечное истребление семерых монолитовцев, и «выключение» Дядьки Яра... Но это был словно уже и не Бродяга, а какая-то жестокая, высокомерная тварь, бездушная и по-своему расчетливая.       Если бы только на его лице не светилась эта злая самодовольная усмешка! Если бы там была хоть малая толика раскаяния! Дегтярев принял бы его и таким - бесчеловечным по необходимости существом сходной с Монолитом природы, но все еще помнящим, что он был...       ...просто Бродягой. Тем самым несчастным, растерянным, хотя и крайне зубастым монолитовцем, которого Дегтярев нашел - кажется, в незапамятные времена! - на болоте недалеко от Янова. Которого принял сердцем, как друга. А потом и больше, чем друга. Это же не просто похоть, а настоящая близость, истинное братство - они были, как Ахиллес и Патрокл, Орест и Пилад, Шерлок и Ватсон, Тарапунька и Штепсель, Лелек и Болек, Кржмелька и Вахмурка...       Да, ядреный оптимист и стихийный насмешник Дегтярев даже в собственных мыслях не сумел удержаться от шуточки. Невольно рассмешил самого себя, отчего заулыбался - криво и неохотно, но все же...       Ствол винтовки пополз вниз.       - Если мне придется, я все-таки пристрелю тебя. Но не сейчас. Когда пойму, что...       - Когда поймешь что? - насторожился Бродяга.       - Когда пойму, тогда пойму, - ответил Дегтярев резко. Может, даже резче, чем следовало.       - И на том спасибо, - на губах Бродяги опять заиграла усмешка. - Идем отсюда, друг. Покинем эти бренные... - он брезгливо глянул на трупы и махнул рукой. - Покинем, в общем. У нас дела.       И, легко отстранив его, сбежал вниз по лестнице.       Майору ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Ситуацией владел Бродяга - а Дегтярев при нем лишь предохранитель на случай, если он окончательно «переступит грань». Хотя куда уж окончательнее?..       У подъезда тихо сидела на земле троица «болванчиков». Вано хватал пальцами траву вместе с корнями, отбрасывал в сторону грязно-зеленые пучки и тут же цеплял новые. Кондратий просто раскачивался, обхватив руками колени. Сержант Романов, раскинув ноги, вращал головой, словно разминал затекшую шею - только никак не останавливался, и все крутил и крутил башкой, как поломанный робот.       Бродяга какое-то время смотрел на них - снисходительно, по-хозяйски. Потом, ни слова не говоря, отвернулся и медленно двинулся вдоль дома. «Болванчики», видимо, получив безмолвный приказ, поднялись и зашагали следом. Обогнали и, как прежде, встали перед ним «стеночкой».       Дегтяреву стало настолько тошно от этой сцены, что он, натурально, чуть не проблевался. Если так будет и дальше, Бродягу действительно придется...       Об этом даже думать не хотелось, но поневоле думалось.       - Эй, вождь краснокожих! - окликнул он. - Я впереди пойду, метров за тридцать!       С точки зрения тактики, конечно, никакой надобности в этом не было, особенно с учетом Бродягиного предвидения. Но майору стало поперек души плестись в хвосте, прикрываясь троицей зомбированных соратников. И хотя перспектива иметь за спиной непредсказуемое чудовище не особо радовала, однако ж лучше так, чем наблюдать его неприглядные дела и поневоле наливаться злобой. Все-таки Дегтярев надеялся, что для Бродяги не все потеряно.       А еще он надеялся, что, выступив вперед, сумеет защитить... хотя бы прикрыть... Бродяга же, недавно гнавший людей на - пусть безопасный! но - пулемет, в следующий раз может и не задуматься о сохранности своей «стенки»... а он, глядишь, успеет спасти - хотя бы Вано, которого было по-человечески жалко...       Бродяга только плечами повел: ступай, мол. И ни о чем не спросил. Но, видимо, прочитал что-то в его мыслях. Неприятное, кажется: майор понял это, взглянув ему в лицо, без всякой телепатии умея неплохо улавливать эмоции по едва различимым признакам.       Он легким бегом переместился «на позицию». Угол дома преодолел по всем правилам: перехватив винтовку «левшиным хватом». Потом углядел куртину орешника, длинную и узкую, прямую, будто линейкой очерченную - должно быть, выросла над старой теплотрассой.       Кусты, кто бы что ни говорил, а укрытие так себе: заденешь стебель у земли - сверху кроны морскими волнами колышатся. А Дегтяреву уже давно не десять лет, чтобы свободно проюркивать в древесно-зеленом лабиринте. И, тем не менее, он нырнул в эти кущи.       Исчезнув с глаз Бродяги, он почувствовал облегчение. Задерганное сознание радовалось возможности решать простые и понятные проблемы, вроде того, как бы преодолеть десяток метров, не обнаруживая себя.       Время от времени он оглядывался и неизменно видел сквозь вязь ветвей, стеблей и листьев фигуры своих соратников, доверившихся ему, и Бродягин сумрачный даже под ярким солнцем силуэт. Они все так же вышагивали, не поднимая оружия, вольготно и беззаботно. Аномалии, и без того редкие, обходили, не глядя.       И - что странно - Дегтярев, хоть и не знал точно, где сейчас Морж и его «жгущая глаголом» команда, тем не менее, четко понимал, куда двигаться. Бродяга ли ему подсказывал - или же он сам настолько «не промах» по части местной магии? Какая разница? Он был уверен, что делает все правильно, а большего пока и не хотелось. Только ощущения правоты, правильности, хотя бы оправданности. И черт бы побрал рефлексию, которой майор сам себя изводил полчаса кряду!       Кусты обрывались у широкой заасфальтированной улицы, а по ту сторону уже не высилось домов - только полупрозрачная клочковатая паутина из колючей проволоки, кусков бетона, ржавых листов металла, серых досок да сухих, хищных на вид кустов.       А за этой паутиной призрачной зеленью пополам с ржавой хвоей темнел полнотелый лес. Окраина. Самое, наверное, бурно кипящее место во всей Припяти. Зона здесь сталкивается с Монолитом, и это всегда разрушительно.       Дегтярев подышал размеренно, приноровился движениями к собственному пульсу - и выскользнул на открытую дорогу.       Главное: вперед. И - не по прямой. Даже приснопамятные Стругацкие с пресвятым Тарковским, коих сталкеры уже давным-давно канонизировали, заповедали: в Зоне прямая - самый короткий путь разве что на тот свет. Так что, Дегтярев петлял, как заяц под прицелом. Откуда и чего ждать - это, может, Бродяге ведомо. А он - человек попроще, хоть и в пресловутое «четвертое измерение» способен шаловливой ручонкой залезть под настроение.       Сейчас-то вот шаманство не включалось, оставались лишь вполне человеческие, хотя и профессионально отточенные чувства: зрение, слух, нюх, осязание. И ничего внятного они пока не подкидывали. Одна только интуиция, которая суть - гипервосприятие по всем каналам, пропущенное через фильтр подсознания, подсказывала: вот-вот начнется. Что-то крайне неприятное, злое, с чем с наскока не справиться.       Безо всяких объективных причин стало страшно - Дегтярев не мог припомнить, когда ощущал такое в последний раз. Предчувствие большой беды, и откуда ее ждать - не понятно. Хорошо бы у Бродяги был план на этот счет. Потому что у него самого мысли заканчивались.       Он перехватил винтовку поудобнее, чтобы сразу приложиться к плечу и стрелять, глядя через коллиматор - на нормальное прицеливание времени наверняка не хватит.       Слева - хлам и колючая проволока, справа - неуютно грозящий слепыми окнами город. Позади шкандыбают торжественным маршем временно безмозглые соратники, которым этакий цугцванг вообще по барабану.       А впереди - нечто. Чего действительно стоит бояться.       И майор понемногу понимал: именно ради этой минуты Бродяга... сделал то, что сделал. И понимал еще, что тогда доходчиво объяснить он не мог - его и Дегтярев бы не понял, что уж говорить об остальных.       Он медленно и осторожно прошел по искрошенному настырной травой асфальту еще метров тридцать. И тут прямо перед ним поперек дороги с оглушительным треском ударила молния.       Не атмосферная, конечно же: на небе, как обычно, ни облачка. Это было, словно огромная, мощная Электра разрядилась прицельно, в некоем узком проводящем канале. Хотя здесь и близко не сидело никаких Электр - уж этакую электроблямбу Дегтярев и в самый светлый день увидал бы за полкилометра.       Больше всего это напоминало ситховскую суперсилу императора Палпатина из «Звездных войн». И это сравнение, внезапно пришедшее в голову, показалось настолько убедительным и логичным, что майор метнулся влево, в сторону ограждения, скатился в неглубокий кювет и стал выцеливать... кого? Он и сам не знал, как может выглядеть таинственный громовержец. И вообще - кто это или что?       Сухая трава вокруг тихо потрескивала. На острых обломках досок, на кончиках стальных арматурин, на шипах колючей проволоки призрачно засветились синим светом коронные разряды, заметные даже на ярком солнце.       - Нихуя себе! - прошептал Дегтярев, невольно озвучив мысль-на-грани-паники.       То-то нервишки заплясали! При такой дикой электростатике хорошо еще, что какой-нибудь эпилепсии не случилось, а то и чего похуже, вроде бунта перистальтики сразу с двух концов.       В глазах мутилось, в ушах позванивало. И если звон еще не так страшен, то пелена перед глазами - это уже серьезно и потенциально необратимо: в таких «высоких» полях быстро наступает катаракта и вообще кирдык хрусталику.       Дегтярев глянул поверх прицела, хотя и понимал: его голова торчит над бровкой, и даже самый ленивый и косорукий стрелок в любой момент может бесхлопотно устроить ему хэдшот. Он пытался высмотреть причину разыгравшейся электрической бури. Но видел лишь влажную хмарь, распятнанную какими-то ползучими, волнующимися тенями. Сморгнул, протер слезящиеся глаза - и все же сумел различить темный силуэт на фоне выгоревших на солнце кустов. Вполне человеческий, некрупный такой. Подросток? Да ну на фиг! Или, может...       Майор потряс головой. Соображалось туго. Мысль, здравая и нужная, вертелась где-то очень близко - вот-вот ухватишь. Он же и правда знал, кто это. Догадывался. Но никак не мог собрать эту догадку из разрозненных обрывков.       Нужно выбираться, сматываться подальше, иначе мозги спекутся, а запасных не предусмотрено. Но это казалось неправильным - просто взять и сбежать, даже ничего не попытавшись сделать.       Он, как смог, прицелился в смутный силуэт, выстрелил. Отдача ткнула прикладом в плечо непривычно сильно, почти больно. Или же это просто обман ощущений? Возможно, мышцы ослабли, а нервы встопорщились - отсюда и боль, и винтовка не слушается, пляшет в руках, точно норовистый конь под неумелым седоком.       Силуэт резко сместился, будто кадр на старой пленке перескочил. Там, куда должна была попасть пуля, оказалось пустое место, а малогабаритный человек - или, может, мутант? - вдруг оказался на добрых полтора метра левее. Глаза, стало быть, отвел, зараза? А ведь к пси-воздействиям Дегтярев мнил себя стойким, словно молодой хрен после воздержания - не согнешь!       Он выстрелил еще трижды, веером: вправо, влево, по центру. Хоть одна пуля, да должна была этому гаденышу прилететь. Но силуэт все так же мерцал, смещался, а после третьего выстрела - стеганул молнией. Теперь уже не было сомнений: именно эта тварь и устроила здесь электрическую вакханалию.       И вдруг... Молния, которая явно предназначалась Дегтяреву, ударила вправо. Там попадала вся «стенка», собранная Бродягой - и Вано, и сержант Романов, и Кондратий.       Дегтярев кое-что понял. Дрожащими руками поменял магазин винтовки, благо запасные болтались на разгрузке. И - стал шмалять. Кем бы ни была эта тварь, а на два фронта воевать не сумеет.       «На три», - вдруг четко отдалось в мутной голове, будто прямо по серым клеточкам застучала пишущая машинка.       И откуда-то слева «в три горла» заговорили автоматы. Четвертым тяжело заухал дробовик.       Молния, предназначавшаяся лично майору, чтобы убить - ушла в пустоту. В никуда. Впилась в корявое дерево, проехалась по стволу ветвистым иссиня-черным углем. И все.       Дегтярев «понимал маневр». Сейчас требовалось лупить и лупить, перемещаться, чтобы не поджарили задницу, и опять - лупить, пусть хоть «в белый свет, как в копеечку».       Он метнулся в сторону, дважды выстрелил - даже не пытаясь прицелиться, лишь бы забить врагу эфир - и снова перекатился. Туда, где он только что лежал, влепилась молния, разметав мелкую гальку и выстегнув острые каменные осколки - они брызнули, словно вскипевшая вода, обожгли лицо, шею, больно впились в кисти рук.       А силуэт вдруг резким пугающим рывком перескочил на добрых двадцать метров ближе.       Майор проморгался, снова выставил винтовку - единственную свою защиту. Он стрелял и стрелял, надеясь на ковбойскую удачу, которой, как ему казалось, Зона одарила его сполна. Уже не видел, куда и в кого - лишь бы создать пресловутую штабную цифирь под названием «плотность огня». Магазин опустел, тяжелый курок в последний раз щелкнул по пустой гильзе...       А откуда-то слева все долбили выстрелы. Автоматы и гулкий, словно господень кашель, дробовик.       И - трескучие молнии. Хищные электрические пальцы ползали по асфальту, цеплялись за кусты, деревья, ржавое железо - будто наощупь искали Дегтярева... и остальных.       - Стреляй! Не останавливайся! - сквозь звон и треск в уши вторгся знакомый голос. Бродяга! Уж на что считанные минуты назад он казался чудовищем и врагом, а сейчас вдруг оказался в радость. Как спасительный плот в бурном море.       Бродяга! Хоть ты и сукин сын - но свой сукин сын! Дегтярев нашарил, почти ничего не видя за влажной слезной рябью, снаряженный магазин. Отщелкнул пустой, сунул себе за расстегнутый ворот, под куртку. Новый буквально вколотил ладонью, тиснул пальцем кнопку затворной задержки. Затвор скользнул вперед, аккуратно уложив патрон в патронник.       Да, этот нехитрый механический балет стрелкового оружия успокаивал и даже слегка зачаровывал. Была в нем некая «зацепка за реальность», спонтанная боевая медитация.       - Стреляй, Серый! Засыпемся! - кричал Бродяга.       А неведомая тварь брылялась молниями направо и налево, и все ей было нипочем. Дегтярев выстрелил - опять наугад, лишь бы не в своих. Два, три, четыре... Дальше винтовка убежала куда-то высоко и влево - даже такая аккуратная «немка» уже не держалась в непослушных руках.       Но, кажется, ему удалось хотя бы задеть вражину: соображать стало немного проще. По крайней мере, он вспомнил правила взятия предельных интегралов, что было внутренним маркером: соображаю нормально, братцы! Припомнить производные, а потом применить их «наоборот» - это да, это надежный способ прийти в себя. Всем бы рекомендовал.       Зрение тоже слегка прояснилось. И майор - увидел. Хотя предпочел бы не видеть.       Обесцвеченная до белизны свежего трупа девушка, совсем еще юная и даже смутно знакомая - не она ли на Янове в подавальщицах бегала и искала среди сталкеров большой и чистой любви? Или наоборот - крепко держалась в излишне мужицком и грубом мире Зоны? Скорее, второе... Но как бы то ни было, получалось у нее не очень - тем, верно, в память и впечаталась.       А теперь она - бледная, точно смерть; жонглирующая молниями, как Никола Тесла; с протатуированными металлом в коже венами - здесь и нечеловечески сильна.       Но так даже проще: есть монстр, есть его аномальные трюки - да мало ли их? Хоть бы полтергейстов вспомнить: те еще фокусники, вращающие не только электричество, но и гравитацию на своем невидимом члене, а меж тем, и на них управа есть, вполне материальная, в цельнометаллической оболочке.       Вот и здесь найдется, чем эту гром-девку унасекомить.       Дегтярев уже видел ее отчетливо, мог ухватить хотя бы в поле коллиматора. Влупить пару-тройку раз винтовочной пулей - мало не покажется, будь она хоть псевдогигант.       Винтовка в очередной раз гулко и весомо сказала «скдыщь!», и еще раз, и еще. Следом - перекат-перескок на пару метров левее. Вовремя: вражья молния снова едва не достала.       А потом вдруг навалились чернота и звон в ушах. И это - он чувствовал! - было не успевшее порядком задолбать электричество. Это вступил в бой Бродяга, и его шаманство ощущалось по-настоящему страшной силой.       Дегтярев потряс головой. Картинка прояснилась, но приятнее от этого не стала, скорее наоборот - от происходящего повеяло откровенной жутью.       Бродяга стоял посреди дороги во весь рост и, словно в немой мольбе, тянул к электродевке руки. А громовержица при этом дергалась и всячески конвульсировала. С нее сыпались искры и змеились разряды, будто она внутри тесловского плазменного шара. Похоже, Бродяга каким-то неведомым образом умудрился ее закапсулировать, замкнуть в невидимую сферу, и теперь она прожаривала сама себя. Отвратное, жестокое зрелище - и страшная в своей непостижимости мощь. Что будет, когда исчезнет Монолит? Не станет ли Бродяга новым Монолитом, а Дегтярев при нем - новым Проповедником?       Рядом плюхнулись на землю давние знакомые: Фома с Броней. Поодаль, пригибаясь и по-заячьи петляя, пробирались Морж с Тихим.       - Вовремя вы подоспели, - пропыхтел Броня. - Эта гадина могла из нас шашлыков наделать.       - Ага. Тварюга реально страшная, - добавил Фома. - Вряд ли мы бы в одиночку сдюжили.       Броня выглядел неважнецки. Он был бледен, весь в бисеринках пота. Взгляд какой-то мутный, шалый.       - Что это с ним? Ранен? - спросил Дегтярев.       - Да вроде нет, - бросив на товарища настороженный взгляд, ответил Фома. - Слышь, Бронежилетка, ты чего полинял-то?       Тот отрицательно покачал головой, отмахнулся: нормально, мол.       И тут же проблевался желчью.       Фома вдруг застонал, и его тоже... повело - иного слова на ум не приходило. Глаза закатились куда-то под верхнее веко - созерцать свой собственный мозг во всей красе его извивов. С лица схлынула кровь, и он сравнялся цветом с Броней.       Дегтярев глянул через плечо: в том же предобморочном состоянии доползали к дорожной бровке и Морж с Тихим. Держались, как могли, но плющило их, словно кошаков после наркоза.       - Привет, майор, - кашляя и глотая слюну, сказал Морж. - Зря мы пришли...       После чего просто выключился, точно из него выдернули аккумулятор. Упал лицом в иссушенный, пыльный грунт и, похоже, отрубился.       А рядом с ним, ни слова не говоря, успев лишь приветственно взмахнуть рукой, рухнул Тихий.       На поле боя осталось три игрока: он сам, неведомая электротварь, «схожая с отдаленно знакомой девушкой» - и Бродяга. Странное дело: последний вызывал куда больше беспокойства и опасений.       Дегтярев бросил взгляд на магазин. Пяток патронов еще осталось, плюс один в патроннике. Могло быть хуже. Глянул через оптику: дистанция, конечно, плевая - пятидесяти метров не наберется. Но тут уж лучше перебдеть, чем недобдеть.       Белесая девчонка в пузыре извивалась так, что в поле прицела мелькали то кокетливо приоткрытое декольте в обрамлении камуфляжа, то перекошенный, постоянно дергающийся рот - она явно что-то кричала, и не просто «а-а-а!», а вполне связный и, вероятно, крайне нецензурный монолог - и глаза. Вот их майор предпочел бы не видеть. В идеале - вообще не касаться всего этого паскудства.       Он перевел прицел на Бродягу. И стало совсем гадко. За пару секунд вся система приоритетов словно перевернулась с ног на голову. Не знай он Монолита - а девчонка явно была его креатурой - и будь просто честным служакой, не раздумывая, выпустил бы весь магазин в Бродягину физиономию. Лишь бы только погасить эти сияющие злым торжеством глаза. Лишь бы избавить пусть и стремную, но все-таки совсем еще юную деву от таких мучений.       Хорошо, что он даже не сталкер, а целый разведчик. Сиюминутное - побоку. Целесообразность - наше все. А потому цель однозначна...       Дегтярев тяжело вздохнул и трижды выстрелил. Промазать было нереально - на таком-то расстоянии. Но пули необъяснимым образом обогнули невидимую сферу по крутой траектории, оставляя в пространстве полукруглые белесые росчерки - и усвистали далеко в город на дичайшей скорости. Одна врезалась в угол кирпичного здания в трех сотнях метров и реально взорвалась, выкусив из стены добрый кубометр дробленого стройматериала. Похоже, Бродяга не просто бронекапсулу наколдовал, а целый синхрофазотрон. В иной ситуации майор даже порадовался бы подобному боевому бонусу - этак можно и пистолет в карманную гаубицу превратить - но в данный момент эта жестокая сила вызывала лишь оторопь и отвращение.       Бродяга как-то странно шевельнул руками, и вся команда Моржа хором взвыла. Противно задергались распластавшиеся на дороге «болванчики». А вот «пузырь» с электродевкой оторвался от земли, и...       Будто мяч, по которому от души вдарила гигантская невидимая бутса, злая девчонка в сферическом ореоле разноцветных молний усвистала к ближайшему зданию и исчезла - словно всосалась в иное измерение. Дегтярев лишь успел заметить концентрическую воронку возмущенного пространства - односторонний Телепорт.       В следующее мгновение где-то на юго-востоке беззвучно сверкнуло - будто взрыв, или очень жирная, хоть и очень далекая молния.       А Бродяга вдруг сдулся, как шарик, которому пуцку отстригли. Осел на асфальт, прижух, закрыл лицо ладонями.       Вяло зашевелились Броня с Фомой. Потом и Морж с Тихим. Невнятно мычали, бормотали что-то.       Дегтярев знал, что делает глупость, непростительную не только для бывалого сталкера, а даже для армейского «духа», но все равно выпрямился в полный рост, закинул винтовку на плечо - и огляделся.       Он стоял и ощущал, внимал всем телом окружающему миру, и было ему отчего-то хорошо и радостно. Он был жив. Все были живы, даже, вон, Вано, хоть и квелый, а поднимался в хорошо знакомую всякому асану «пятящегося рака». Сержант Романов стонал и греб скрюченными пальцами пыль. Кондратий медленно, но настойчиво тянул под себя свою винтовку. И это казалось праздником.       А Бродяга...       Дегтярев какое-то время стоял поодаль - дистанция сейчас была необходимым предохранителем. Признаться, он сомневался, стоит ли приближаться - мало ли, чего еще ожидать.       Но Бродяга сидел по-прежнему поникший, какой-то беспомощный и жалкий - не хватало только хрестоматийной микротучки с локальным ливнем. Еще минуту назад он казался неимоверно грозным, почти всемогущим, страшным, а теперь дрожал всем телом, словно лихорадочный.       И майор не выдержал - плюнул на все опасения, на здравый смысл и весь свой праведный гнев, подошел и просто сел рядом.       Бродяга отнял руки от лица, и во взгляде его читалась одна лишь мука.       - Серый, я устал... - тихо сказал он.       Покачал головой, как если вел внутри какой-то безмолвный спор. Развел руками и криво усмехнулся. Но в глазах его стыла тяжелой волной искристая влага.       - Я стал слишком похож на... на него.       Не нужно было лишних пояснений, чтобы понять, кого он имеет в виду.       - Нет, - возразил майор. - Не похож.       - С чего бы?       - Монолит не мучает совесть. Ему плевать. Тебе - нет.       Бродяга порывисто обнял Дегтярева, вцепился, как если искал в нем спасение.       - Спасибо, - только и смог сказать он прежде, чем из слезы лишили его голоса.