Избыток вкуса убивает вкус © Уильям Шекспир Счастливый конец оставляет чувство незавершённости © «Мистер и миссис Смит»
— А-гев-зия… — проговаривает Фрея по слогам. — Неспособность различать вкус еды вследствие заболеваний слизистой оболочки языка и нёба. Шистад… ты там уснул, что ли? Ещё даже шести нет. Ещё нет даже шести, а Кристофер Шистад чертовски вымотан и приятно опустошён. Тело гудит и сладко ломит, как после тяжёлой тренировки, и под веки будто насыпали горячего песка. Глаза слипаются. Крис потягивается до звона в мышцах и переворачивается на бок, проглатывая усталый зевок. На тумбочке рядом с отельной кроватью — пластиковый контейнер от помидорок черри, запечатанная пачка сигарет и две нетронутые банки «Туборга». Не хочется ни курить, ни пить, ни есть. — Эта агевзия — полный отстой, — девчонка округляет глазищи, тычась недоумённым взглядом в томик медицинской энциклопедии. — Даже думать не могу, на что может быть похожа жизнь человека, который не может воспринимать вкус еды. Скажем, хочется тебе стейк с кровью… на гриле, — она облизывается с аппетитом, закатывая глаза, — а всё, что оказывается у тебя во рту, имеет вкус сырой картошки. Всё не то. Эти бедняги, наверное, жрут не в коня корм и при этом никогда не бывают сытыми. Представляешь? Крис представляет. Отчего-то ему кажется, что Фрея говорит вовсе не о еде. — Думаю, это прямой путь к неврозу, когда ты в чём-то отчаянно нуждаешься и не можешь этого получить. Знаешь, у меня была подруга, страдавшая булимией. Она очень любила конфеты с кокосовой начинкой, но постоянно обжиралась до тошноты всяким безвкусным дерьмом из магазина диетического питания. Надо сказать, стройнее и красивее она от этого не стала, — Фрея переворачивается на живот, раскладывает перед собой пухлый томик энциклопедии и вдавливается в подушку голой грудью. — И я говорю, Бет, ну съешь ты эту долбанную конфетку, если тебе так хочется! Зачем затыкать свои потребности всякой дрянью, которая не даёт насыщения? Её слишком больно слушать. Крис подавляет желание заткнуть уши и выцеживает металлический смешок, очерчивая линию губ кончиком языка. Этакий отвлекающий, защитный манёвр. — Фрея Янссон, у тебя когда-нибудь рот закрывается или нет? С удовольствием бы заткнул тебя чем-нибудь. Она румянится и кусает губы, всё ещё красные и опухшие от его злых поцелуев. — О, ты хочешь отыметь меня в рот? — Фрея похабно причмокивает и проталкивает язык за щёку. Чёрт, Крис хочет. Хочет ощутить горячую глубину её рта вокруг своего члена. — Ты весь день напрашиваешься. — А у тебя что, ещё осталось, чем меня угостить, Крис Пенетратор? Или правильнее будет сказать — Крис Терминатор? Раз уж у тебя всё ещё есть силы. Сил никаких не осталось. Крис смотрит на её припухшие полураскрытые губы и на то, как она ласкает острым кончиком языка щербинку между зубов. Чувство такое, будто объелся в дорогом ресторане до треска в животе, и на любимый десерт не осталось места. Невыносимая неделя. Невыносимый четверг. Невыносимая Фрея Янссон. «Крис… тебе никогда не хотелось потрахаться на хрустящих гостиничных простынях?» — и они сняли этот треклятый номер с панорамными окнами, сбежав с уроков. Фрея расплатилась кредиткой, украденной у старшего брата. «Эрик всю жизнь будет платить за то, чтобы мне было хорошо», — шепнула она, поддаваясь рукам Криса. И ей было хорошо. Он драл эту девчонку на полу, вжав голыми сосками в стеклянную поверхность кофейного столика. Он насаживал её на член в душе, подбрасывая на весу. И на простынях. Крис взял её на этих чёртовых хрустящих простынях, как элитную проститутку, заткнув её стонущий рот её же кружевными трусами. — Фрея, скажи мне честно: ты — нимфоманка? Она смеётся, сощурив ёрнические глаза. — Не-а. Просто этот твой секс, вынуждена признать, не такой уж отстой. Потерпеть можно. — Сучка. — Засранец, — парирует Фрея. Она сладко зевает и кладёт подбородок на два сложенных друг на друга кулака. — Зная меня и, наверное, тебя, это всё нам очень скоро надоест. Поэтому нужно наслаждаться моментом. Ей хочется возразить, но нечего: Фрея права. Ему кисло оттого, как спокойно она это констатирует — без претензии, без сожаления, без горечи. — Ты хочешь стать врачом? — Крис переводит тему. — А? — Он кивает на медицинское пособие, распахнутое перед её носом, и Фрея улыбается во весь рот: — Патологоанатомом. Судмедэкспертом, точнее. Мерзость какая. — Это ещё почему? — Трупы не пристают с дебильными вопросами. — Сучка. — У тебя скудный словарный запас, Крис. Надо читать что-то помимо «Плейбоя» и твиттера. Он вздёргивает бровь, отбивая колкость: — Уж кто бы говорил. Твоё лицо тоже, знаешь ли, интеллектом не обезображено. Сама наверняка ни одной книжки до конца не дочитала, вот и перекладываешь с больной на здоровую. — Что-то в этом есть, — хмыкает Фрея, захлопывая медицинскую энциклопедию и кладя её на тумбочку рядом с пивом. — В том, чтобы быть необразованным идиотом? — В том, чтобы не дочитывать до конца, — задумчиво вздохнув, Фрея снова переворачивается на спину и складывает руки под головой, ничуть не стесняясь своей наготы. — Знаешь, мне очень нравится одна книга. «Любовь живёт три года» называется. — Да брось, — усмехается Крис, лаская взглядом её насупленный профиль. — Тебе правда нравится этот ванильный пиздец? — Всё, кроме концовки. Если бы не эта идея о всепобеждающей силе любви двух унылых неудачников на пороге экзистенциального кризиса… Почему нельзя было оставить всё, как есть: Марк и Анна замкнулись в себе и исчерпались, разлюбили, потому что не смогли заменить друг другу весь бездонный мир с его океаном возможностей… Это нормально, жизненно и… больно. Не стоило даже пытаться. «Больно» — Крис вылавливает откровенное слово, затесавшееся в ни к чему не обязывающий контекст, и из подкорки выплывают слова его отца: «Ты счастлив, когда получаешь то, в чём нуждаешься, но ни одна женщина не сможет дать тебе всё». — Не надо было дочитывать — такие явно лживые финалы вгоняют меня в депрессию, — продолжает Фрея. — Лучше честный плохой финал, который оставляет простор для надежды. Да. Ты будешь надеяться, что бывают истории, которые кончаются иначе. А эти пластиковые хэппи-энды, где все срут цветочками и танцуют, взявшись за руки, как в каком-то Болливуде, меня нервируют. Читаешь и понимаешь: не, не бывает такого. Мир — тлен, мрак и днище. — Конец зависит от того, где поставить точку. Если тебе так хочется, представь, что этот… как там его? Марк пошлёт свою новую любовницу через неделю после финала, и их отношения пойдут по пизде. Фрея как-то надтреснуто смеётся, пихая Криса в голое плечо: — Ох, спасибо, теперь мне стало намного легче. — Они оба замолкают, и Фрея вдруг спрашивает после паузы: — А ты? — Что я? — Тебе какие книги нравятся? Чёрт, он не помнит, чтобы кто-то когда-то его об этом спрашивал. Кристофер Шистад любит пьянки, вписки и голых девчонок в своей постели. Книги в этот список не входят. Не должны входить. — Я не… Ей-богу, если бы она разделась и решила прилюдно ему отсосать, Крис смутился бы меньше. Он бы вообще не смутился. Но это… — Ой, ну ладно тебе. Неужели совсем никаких книг? — Ну-у-у… — Крис отворачивает лицо к потолку и чувствует жар взгляда Фреи на щеке. — Пока валялся у Вильяма, нашёл в его комнате одну книгу. Про японского монаха по имени Мидзогути, одержимого желанием сжечь Золотой Храм. Вроде ничего так. — Зачем ему это нужно? — Чтобы не чувствовать себя таким ущербным, я думаю. Храм слишком прекрасен и наполняет жизнь этого монаха каким-то глубоким смыслом, но ему не принадлежит. И никогда принадлежать не сможет. — Тебе это близко? — спрашивает Фрея. — Ничуть, — Крис сбрасывает чёлку со лба и хищно улыбается, а она хмурится, сканируя его лицо пронзительным взглядом. — Чем закончилась эта книга? — Я ещё не дочитал. — Конец зависит от того, где поставить точку, — Фрея вторит интонациям Криса, усмехаясь своим мыслям. — Ну ты даёшь, Кристофер Шистад. — Её изумление задевает так, что передёргивает, как от скрежета пенопласта по стеклу. Конечно, ум никак не вяжется с той репутацией, которую он строил вокруг себя, как Берлинскую стену: блядки, выпивка, пьяный мордобой. Крис много трахается, много пьёт и сбивает кулаки, но, как та баба с булимией, никогда не бывает сыт. Будто затыкает в себе течь. — Тебя что-то удивляет? — Да нет, чего тут удивительного, — Фрея пожимает плечами. — С дураков спрос меньше. Твой имидж ебаната со склонностью к алкоголизму и беспорядочному сексу лишает тебя необходимости оправдываться за то, как живёшь. Это, чёрт возьми, удобно. Удобно. Но это не значит, что он какой снаружи, такой и внутри. — Ты меня не знаешь. — Нет, — соглашается Фрея. — Мне и не особенно интересно, если честно. — Прекрасно. — Прекрасно, — отзывается она. — Ничего личного, Крис, — Фрея опять берётся за старое. — Дело вообще не в тебе, просто… я хорошо себя знаю. Это слишком прекрасно, что ты не хочешь никаких отношений. Это… действительно совсем не моё. Не могу себя ни в чём ограничивать и терпеть не могу, когда ограничивают меня, а отношения — это решётка, отгораживающая тебя от окружающего мира. Это, знаешь… как с помидорами. — Причём тут твои дурацкие помидоры? Фрея навязчиво теребит кожаную фенечку на его запястье и морщится, закусив губу. — У меня в детстве проявилась на них сильная аллергия. До этого было… больно насрать — ну что тут такого, нельзя помидоры, подумаешь? Но как врачи запретили, я просто помешалась на них. Серьёзно, Крис. Мне везде мерещились эти дурацкие баночки с помидорками черри. Обжиралась ими до диатеза… И со мной так во всём. Не то чтобы мне хочется спать со всеми подряд, но я чувствую, что сорвусь. И другой уже не стану, хотя хотелось бы, — Фрея вымученно улыбается, взглянув на Криса исподлобья. Он не может удержаться, чтобы не убрать светлый локон, упавший на курносый нос, задев порозовевшую скулу кончиками пальцев. — Да, знаешь, Крис, мне хотелось бы быть кем-то вроде той твоей Сандры. Такой… м-м-м… с роковым прищуром. Ходячий сексапил. Чтобы можно было петь со сцены в красном платье в пол «The man I love» с этакой драматической хрипотцой. Но я другая… уж какая есть. Да уж, между ними — ничего общего. Фрея Янссон ещё такой ребёнок. Крис хотел бы, чтобы это детство осталось в ней навсегда. — Одинокая волчица? — подкалывает Крис. — Не куксись. Ты помнишь Сандру? Прошла уже целая вечность. — Конечно, помню. Ты таскался за ней, как привязанный. Жалкое зрелище. — Ты знаешь, почему мы с ней разошлись? — Крис надеется, что Эрик ничего ей не рассказывал, и вздыхает с облегчением, когда Фрея отрицательно качает головой. Конечно, Эрик молчал о том, что случилось полтора года назад: не хотел падать в глазах своей маленькой сестрёнки, которая разве что не молилась ему, как Богу. Эрик Янссон трахал любимую девушку человека, которого язык поворачивался называть лучшим другом. Сандра спала с ними обоими. — Это как с твоими помидорами, только обратная ситуация. Я обожрался ими до блевоты. Перегорел. И с тобой бы случилось то же самое. Она кивает как-то уничтоженно, но держит неискреннюю улыбку и не отводит глаза. — Да. Но мы никогда не будем вместе. — Это прекрасно. — Прекрасно, — Фрея целует его в уголок губ и поднимается с постели. Её босые шаги и частое дыхание — Крис больше ничего не слышит. Ничего не видит, кроме её обнажённых ног. Кроме её спутанных волос и искусанной линии рта. — Это прекрасно, Крис. Столько людей, которые вместе и не вместе одновременно — их абсолютное большинство. Лучше быть порознь и думать друг о друге, а не это вот всё: он спускает пар под душем, представляя, как присунет соседке или секретарше, она — как раздвинет ноги под каким-то известным актёром. Эти люди каждый день изменяют друг другу в мыслях — эта вымученная, лицемерная верность, которая не идёт из души. Это какой-то пиздец. Конец зависит от того, где поставить точку, и это как раз тот случай, когда её вовремя не поставили. Может, вообще не стоило начинать. Кристофер Шистад и Фрея Янссон никогда не будут вместе — и это будет их счастливым концом. Проще не быть вместе. Естественно — мечтать о том, чего нет. Крис приподнимается на локтях, и простыня сползает вниз, обнажая крепкий живот. Фрея смотрит на него влажно и горячо — у неё снова краснеют щёки. — А что представляешь ты? Уголок её губ вздрагивает и тянется вверх. — Когда ублажаю себя под душем? Ну, во-первых, у меня ванна… — И всё-таки? Фрея нагибается за трусиками, брошенными у постели, и вдевает в них ноги, вытягивая ухоженные пальчики на ступнях. — Я представляю, как сяду тебе на лицо, — роняет она как бы невзначай. — Прямо на губы. Хочу кончить от твоего языка. Ёб. Твою. Мать. Да. Крис облизывается и изгибает бровь: — Как грязно. — Я думала, в этом смысл секса. Как мы уже выяснили, спариваться не так уж и стрёмно. — Ты поэтому рассталась с… как там звали твоего бывшего? Потому что он тебя не удовлетворял? Руки бы ему вырвать — ввёл тебя в такое заблуждение. Фрея садится на край постели и подбирает белый топик. Грустная улыбка рябит на её лице, и девчонка качает головой, вздыхая: — Да нет. Это, конечно, тоже, но… Не хочу пускать тебе пыль в глаза — Бранд вовсе не козёл. Он расстроился немножко — я бросила его по-хамски, а он, кажется, был влюблён. Но уж такая я. Считаю, что если ты уходишь от кого-то, то надо переставать нравиться. Пусть лучше считает меня сволочью, чем мучается оттого, как ему было со мной хорошо. Резонно. — Он, знаешь… — Фрея давится усмешкой, разглядывая свои колени в синяках, — тоже паркурщик. Он и подсадил меня на этот кайф. Эрику, конечно, не нравилось, что мы вместе… Потом мы с семьёй уехали из города, я пыталась вернуться. Бранд звал меня обратно, предлагал жить вместе, но… это как кроссовки не твоего размера, но такие, сука, красивые, что ты всё равно соглашаешься их примерить. Я даже представить себе не могла, насколько это не моё. Бранд — жуткий собственник. Но не родился ещё мужчина, которому бы я подчинилась! Вот рисовщица! Фрея задирает нос, упирая кулаки в бока. Сколько пафоса! Смех подступает ему к горлу, и девчонка, заметив это, уничтожает Криса прищуренным взглядом. — Чего ты ржёшь, Шистад? Твоей очаровательной курносой мордашки это тоже касается. — Одинокая волчица? — сквозь хохот выдавливает он. — Ну да, ну да. — Свободная, как ветер!***
Её свобода стоит ссадин и синяков, ободранных коленей. За неё — Крис уверен — Фрея готова заплатить любую цену. Они вываливаются из отеля на вечернюю улицу, и девчонка играючи швыряет свой рюкзачок ему в руки. И бежит. Он знает — она хочет произвести на него впечатление; Крис смотрит на неё, и у него свистит в ушах. Фрея несётся навстречу ветру, лавирует между бамперами машин, переваливается через перила ограждения и ныряет в подворотню. Он ускоряет шаг, под горло застёгивая куртку, и поворачивает за угол дома. Фрея только этого и ждала. Она говорила, что в детстве была болезненной и слабой — и мечтала взбегать по стенам, как в японских боевиках. Никаких преград. Никаких препятствий. Только ветер. Капюшон падает на её лицо, и Крис видит только улыбку — белые зубы, обнажённые в игривом оскале. Три шага вверх по касательной по щербатому кирпичу, толчок — Фрея приземляется на асфальт по-кошачьи. Почти бесшумно. Ещё раз. И ещё. — Фрея… В нём что-то ухает с металлическим звоном, как в колодце, и иррациональное предчувствие ледяными клыками вонзается в затылок. — Фрея! Стой… — Она только смеётся в ответ, разгоняясь для нового прыжка. Летит в стену с восторженным улюлюкиванием. «Смотри, как я умею, Крис. Смотри, как я могу» — он читает это на её лице. Дурочка… Крис стискивает веки только на секунду, и тяжёлый шлепок встаёт звенящим эхом в воздухе — виснет между кирпичных высоток. — Фрея! Она упала плашмя — как тело, из которого с мясом вырвали хребет. Крис подлетает к ней на негнущихся ногах и начинает дышать только в секунду, когда Фрея заходится в истошном кашле: жёсткий удар о землю вышиб из её лёгких весь кислород. — Крис, — хрипит она, опираясь на его руки, — всё в порядке… Как бы не так. — Фрея Янссон, ты чокнутая. Совсем не дружишь с головой… Кости целы. Ни крови, никаких видимых повреждений. Но, Господи, как она бледна. Почему она такая бледная? Фрея улыбается посеревшими губами, шагая назад как-то ватно, будто хочет найти опору. Крис ловит девчонку под поясницу, удерживая на подогнувшихся ногах. Она ищет, за что зацепиться рассредоточенным взглядом, и втягивает воздух рывками — носом, ртом, как угодно; в её стекленеющих глазах тонет серый свинец тяжёлых облаков и взволнованное лицо Криса. — Фрея!.. Идиотка. Ну какая же она дура, Господи! — Крис… Мне… так страшно. У него холодеет сердце. За свободу Фрея Янссон была готова заплатить любую цену.