banlieue

Мы прилетели обратно через неделю, в Вашингтоне не оставались, Луи очень сильно хотел домой. Бартоломью под боком и его ежедневные крики нас с мальчиком раздражали, а беременная и измученная Анжела, которая заходила к нам раза два, отказывалась от помощи и просила не вызывать полицию. Ее дедушка умер прошлой осенью, ему становилось хуже с каждым днем. Было жаль ее, ее будущего ребенка. Но, буквально через пару дней, мы забыли об этом. Луи забыл первым. Я помню тот жаркий день четвертого июля, день независимости Америки, когда везде люди стоят с барбекю, пьют колу из пластиковых стаканов, смешанную с виски и льдом. В этот день утром я уехал, оставил Луи дома, договорился о встрече. О встрече с Маргарет, моей коллегой, она тоже была художницей, моложе меня на три-четыре года, работала на заказ. Часто рисовала портреты, имела своеобразный стиль, отличающийся от обычной живописи, но все же, ее картины были похожи на выполненные с фотографической точностью. Она была хорошим человеком. – Проходи, я сейчас позову Луи, – она и раньше бывала меня в гостях, самостоятельно прошла в студию, в гостиной не было мальчика. – Луи? – я открыл дверь в спальню. И, о боже, просто, господи. Буквально, честно, он лежал на кровати, обмотанный огромным флагом штатов из шармуса, абсолютно голый под ним. АБСОЛЮТНО ГОЛЫЙ. Я выдохнул, он посмотрел на меня, перекатился на живот. Мои глаза наконец-то лезли на лоб. – Что-то не так? – его взгляд совершенно меня не успокаивал. – Одевайся быстро, к нам пришел человек! – вся эта ситуация заставила меня раскраснеться. – Что?! – Тише, она в студии, должна тебя увидеть, – я поправил закатанные рукава рубашки, прокашлялся. Мальчик копошился. – Гарри? – я спешно вышел из спальни. – Секунду, Маргарет! Было неловко. Хотя, я даже еле заметно улыбнулся, понимая, что это красит мои скучные будни. Хорошо, что дверь в спальню была закрыта, Маргарет не увидела Луи, хотя странно на меня смотрела. Я решил показать ей одну картину, хотел узнать, что она думает. Тем более, мы давно не виделись. Она была хорошим человеком, слегка невоспитана, возможно, иногда ругалась, выпивала, но это не делало ее плохим человеком. Жила свободно. Она рассматривала мою картину, подходила близко, отдалялась. – Ну, как всегда, очень хорошо, – отошла ко мне, повернулась. – Это твоя модель? – Да, – мальчик задерживался. – Луи! – Иду-у! – У него необычное лицо, глаза вроде бы маленькие, но и такие огромные, – она жестикулировала руками. – Ты, как всегда, смог все передать. У него, – я стоял у двери, уперся о стену, мальчик зашел. – Здравствуйте. – …идеальные линии тела, лучше, чем у моделей, – она повернулась к нему. – Здравствуй, – улыбнулась. – Я Маргарет, можно просто Марго. – Луи, приятно познакомиться, – он улыбнулся в ответ. – Ты чертов везунчик, Гарри! – девушка потрепала его за щечки, я усмехнулся. – Да ладно, он же не выглядит как приз за достижение. – Именно! – Луи ничего не понимал. – Миловиднее парней, с которыми я спала. – Господи, хватит, он еще ребенок, – мальчик улыбнулся, Маргарет смотрела на него. – Одолжишь его на один день? – Не-а, – она посмотрела на меня прищурившись. – Ты такой собственник, – я выпрямился. – Ну ладно, пусть это будет твоим маленьким секретом. – Не такой уж он и секрет, – я положил руки на плечи Луи. – Хотите со мной на барбекю, к моим друзьям? Я никогда не отмечал четвертое июля красным маркером на календаре, но, видимо, как подметил Луи, я никакие праздники не отмечаю, не отмечал раньше. Я никогда не имел необходимости отмечать что-то, но мальчик согласился быстрее, чем я успел дать отказ, поэтому мы собрались. В общем-то, вся эта затея не была очень плохой, на озере Медоу, в парке Флушинг Медоус. Сегодня там было слишком много людей, но друзья Маргарет заняли место чуть ли не ночью, когда мы приехали, многие из них уже были в бессознательном состоянии. Обычное четвертое июля у обычных людей. Луи сразу прыгнул в воду, я стоял на берегу, некоторые подходили знакомиться. И каждый раз, когда я представлялся, они сразу менялись, извинялись и говорили, что в обычной жизни они не такие. Что это всего лишь праздник и один раз в жизни можно напиться. Но я не осуждал их, мне должно быть все равно на чужие жизни. – Гарри, – Маргарет подсела ко мне, я смотрел на Луи, который играл с другими детьми, – перестань так смотреть на него. – Что? – я повернул голову на нее. – Я все вижу, – проговорила она каждую букву, была пьяна, совсем немного. – Что ты видишь? – Однажды моя племянница была влюблена в моего парня, с которым я встречалась полгода, – я напрягся. – Я знаю, как выглядят дети, которые любят взрослых. – На что ты намекаешь? – Ты думаешь, что я не увижу, если вдруг мой друг влюбится? – она говорила шепотом. – Если ты еще как-то пытаешься скрыть свой хищный взгляд, то Луи даже не старается. Он таращится на тебя, прям как на той картине. – Господи, ты просто напилась, – я иронично усмехнулся. – Тебе надо отдохнуть. – Гарри, я все вижу. Я спрошу у него, ты не против? – Нет, – она посмотрела на меня. – Я все равно все вижу. – Хорошо. Тем вечером, когда мы приехали, Луи сразу лег на диван, он очень устал, я же зашел в студию и стал рассматривать картину, пытался разглядеть то, что увидела там Маргарет. Возможно, Луи действительно не стоит смотреть на меня, когда я рисую. Я думал, что этого никто не заметит, перерисовывать это глаза цвета голубики я не хотел. Он слишком идеален для того, чтобы быть перерисованным, словно какая-то ошибка. Через час в студию зашел мальчик, поставил свои руки на талию. – Маргарет сказала, что я неописуемо красивый и мне стоит стать моделью, – я сидел на высоком стуле, поставив ноги на перекладину. – А ты что думаешь? – Я думаю, что ты можешь выбрать, кем тебе стать, – я повернул к нему голову. – А что насчет моей красоты? – Хм, – я усмехнулся, Луи тоже. – Ты роскошный, художественный, обворожительный, фееричный, изысканный, ангельский, пленительный. – И экстерьеристый, – он широко улыбнулся. – И экстерьеристый. – Что бы я без тебя делал? – Не знаю, – он подошел, взял мою руку. – Я люблю тебя. – Я тоже люблю тебя. Я обнял его талию так же крепко, как и он обнял мою своими ногами, пышными бедрами, вторая моя рука придерживала его затылок. Луи поглаживал мое лицо пальцами, пока наши языки сшиблись в его горячем рту, кока-кола пропитала эти десны приторной сластью, я распробовал все, что было на остром языке мальчика. Его мягкие карамельные губы не хотели отпускать. Мы посмотрели друг другу в глаза, его голубые блеснули ярким пламенем, я положил его на кровать. Луи стянул с себя футболку, я одновременно снимал его шортики, проглаживал бедра костяшками пальцев, при солнечном свете было видно полосу, линию загара, четко делившую кожу на молочную и уже подрумянившуюся. Он выглядел слишком хорошо, слишком, я не сдерживался. Опустился к животику с поцелуями, прочерчивал каждую частичку его показавшейся души. – Нет, нет, нет, – промычал он, я поднял голову. – Что такое? – Нет, не надо, – на нем уже не было нижнего белья, я целовал внутреннюю сторону бедер, поднимаясь к члену. – Просто не надо. – Луи, все будет хорошо, – он выгнулся, когда я дотронулся губами до розоватой головки. – Нет, Гарри, прошу, не трогай его, – мальчик выдохнул, простонав что-то неразборчивое. – Хорошо, – я расстегивал оставшиеся пуговицы на рубашке. Вслед за ней я снял свои брюки, опустился к Луи, целовал его плечи, шею, ключицы. Он перебирал мои волосы, я чувствовал его стояк животом. Гладкая, как шелк, кожа его бедер щекотала мою талию и ребра, когда я опускался, чтобы усыпать его лаской, задерживался только с набрякшей головкой внутри, ему очень нравилось. Луи как будто перестал стесняться, он был настоящим, уязвимым, даже слабым и сильным одновременно. Пальчики держали мои предплечья, его руки постоянно перебирались куда-то то вверх, то вниз, он трогал себя, запрокидывал голову. Я специально прижался к нему, трение помогло быстрее кончить, Луи прокричал что-то непонятное, но такое привлекательное и особенное, я оцеловывал его раскрытый ротик, усмехнулся. Он скрестил ноги на моей спине, положил руки на плечи, проглаживал линию по ключицам до шеи. Мы смотрели друг другу в глаза, Луи закусил нижнюю губу. – Я люблю тебя, – его голова лежала на моей груди, он выводил пальцем круги на моей животе. – Я тоже люблю тебя, – это было не то время, когда мы ложились. – Зачем ты сегодня утром лежал на кровати в одном флаге? – Это же день независимости, надо было поздравить тебя как-то. Я засмеялся. – Луи, господи, иногда ты говоришь такое. – Что? – Ничего, – он поднял голову. – Просто иногда ты… Я даже не знаю, как сказать. – Тогда не говори, – он снова опустил голову. – Ладно, я люблю тебя. – Я тоже. Я проводил с ним очень много времени, даже если он целыми днями пропадал где-то со своими друзьями, я все равно проводил с ним много времени. Обычно мы вместе смеялись и не думали ни о чем серьезном, мне снова словно пятнадцать. Утром мы сидели за столом, Луи читал журнал, я намазывал для него масло и джем на хлеб. Он выглядел очень заинтересованным, эти журналы о моде, которые рекомендовала ему Джессика, ему очень нравились. – Гарри, знаешь, что мне нравится? – он взял бутерброд. – Ну? – Эти джинсы, – он показывает, пытается, мне страницу, где изображен мужчина. – Хорошо, если ты хочешь, я куплю их тебе, – я пил кофе. – А эту кожаную куртку? – И ее тоже. – Эти огромные кроссовки? – Хорошо. – А какой-нибудь костюм из тех, что ты носишь? – Конечно, – я поднимаю на него взгляд. – Проси меня, о чем хочешь. – Гарри Стайлс, иногда ты такой раздражающий, – мальчик обиженно отвернулся, снова смотрел в журнал. – Что-то не так? – Все в порядке, завтра мы пройдемся по магазинам. – Хорошо, – я расслабленно ему улыбаюсь, Луи агрессивно отхапывает кусок своего бутерброда. Проблема была в излишней моей доброте и лояльности, как мне объяснила Елена, которую я от скуки решил навестить. У Луи слишком много свободы, ему нужен конфликт, ему не нужен я с таким к нему отношением. Я находился в замешательстве. Стать к нему строже чисто физически я не мог, даже заставлять себя не хотелось. Елена предупредила, что его поведение может скатиться к враждебному, в истошном, дичайшем желании заиметь конфликт. Она сказала, что это обычное подростковое состояние. Через полгода Луи будет уже пятнадцать и к этому стоило готовиться. – Гарри, а ты смотрел «Прелестное дитя»? – он стоял у зеркала в прихожей, я читал книгу на диване. – Фильм? – отвлекся, поднял голову на него. – Да. – Да, а что? – он выгнулся, посмотрел на свои ноги, положил руку на поясницу. – Мы смотрели этот фильм вчера у Лейлы дома, и она сказала, что Джессика чем-то напоминает Вайолет, а Джессика сказала, что я идеально подошел бы на эту роль, – он повернулся ко мне, этикетки с названиями дорогущих брендов засверкали. – Лейла? – Да, она наша новая подруга, – вещи сидели на нем хорошо. – Так вот, еще Джессика сказала, что лет сто пятьдесят назад были очень популярны бордели с мальчиками, и я был бы самым дорогим экземпляром, – я улыбнулся. – Откуда она знает? – Ну, у нее тоже есть библиотека дома, это книжки ее отца, она их часто читает. – Понятно, – он опустил руки, металлические детали на кожаной куртке звенели. – Сколько ты бы дал за меня? – Что? – я снял очки. – Ну, если бы меня продавали на аукционе, сколько ты бы отдал за меня? – Ты задаешь странные вопросы, Луи. – Я просто хочу знать, – он переводит взгляд в сторону, поджимает губы. – Мне интересно. – Ну, я даже не знаю, много, наверное, – он выдохнул. – Ну, а конкретно, сотню, пятьсот, может тысячу долларов? – сложил руки на груди. – Все свое состояние, если ты попросишь. – Ясно, – разворачивается, уходит обратно в прихожую. – Сегодня мы будем у Леонардо, – прокричал, я услышал щелчок замка двери. – Этикетки снять не забудь! – я улыбнулся, снова уставился в книгу. Я услышал протяжный вздох, Луи вернулся, взял ножницы из шуфлядки, смотрел на меня, пока отрезал все ненужное. В кожаной куртке ему было бы жарко, июль все-таки, но я не стал с ним спорить. Елена сказала, что это можно перетерпеть, показывая, что я люблю его любым. Возможно, хотя, на самом деле, я ничего не смыслил в воспитании и, после его раздраженного хлопка дверью, в моей голове пронеслась фраза, что я не смогу состояться как родитель для него, как пример для подражания или хороший воспитатель. Стало немного страшно, что ли, как-то не по себе. Я старался пережить это, это просто что-то непостоянное, скоро он перерастет, должен, по крайней мере. В начале августа в квартире вновь раздался телефонный звонок, я был один, поставил чашку кофе на стол и подошел к телефону. Мадам Фадеева звала Луи в свою труппу, они начинали тренироваться уже шестнадцатого августа, она хотела видеть мальчика в своей команде. Я ответил, что Луи еще думает, но лично мне не хотелось жертвовать его здоровьем для такого. Но, возможно, это будет тот конфликт, которого ему так не хватает. Луи согласился, на самом деле, даже охотно, он сказал, что тот опыт, который он получил там, был самым ценным в его жизни. Я не возражал, и это, скорее всего, вывело его из себя, совсем немного. – Гарри, мы же с тобой гомосексуалы? – вечер, Луи только что выключил телевизор, я мыл посуду. – Что? – Ну, ты мужчина, я мужчина, значит, мы геи? – Ну да, технически, получается так, – я повернулся к нему, руки были мокрыми и немного в пене. – А что? – Просто, ты же не читаешь газеты, но там пишут, что мужчины, которые спали с другими мужчинами, умирают от какой-то болезни, – он грустно опустил взгляд. – Я не хочу умирать. – Я не думаю, что мы болеем, – он смотрит на меня. – Откуда такая уверенность? – Не знаю, я просто верю в то, что мы даже не заболеем. – В четверг будет забастовка у дома правительства, потому что они мало помогают с этим. – Ты в четверг идешь в школу, – я думал, что раскусил Луи, отвернулся, вытирал руки. – Ну пожалуйста, мы же должны выступать за свои права, – его голос пищал. – Луи, нет, во-первых, ты еще мал для такого, – я услышал его вздох, дрожащий звук голоса. – Во-вторых, лучше не высовываться, пока ты не подрастешь, люди могут начать задавать вопросы. – Ты боишься чужого мнения? Боишься того, что подумают обо мне люди? – Луи, ты не понимаешь. Это мелочи, по сравнению с тюремным заключением и детским приютом для сирот. Мнение чужих людей, иногда даже близких, – это не то, о чем ты должен думать. – Понятно, – он упал на диван. – Если надо будет, я переведу им деньги на исследования. – Хорошо, – сказал равнодушно, как будто это не то, что он хотел услышать. – Не хочешь поговорить? – Мы только что поговорили. – Больше нечего рассказать? – Нет, – он смотрел куда-то в пол, глаза бегали. – Ты хотел услышать что-то? – Нет, – сказал я, – совсем нет, – уже для себя, под нос. И, да, как-то так мы стали жить. Без ежеминутного «я люблю тебя», без обычных улыбок, я снова был один. Снова находился в одиночестве, от которого так отвык. Много лет в пустой квартире, пропитавшейся этим химическим, неприятным запахом краски и теплым паром кофе, который я постоянно пил, стерлись за считанные мгновения рядом с человеком, которого я не искал. А запах вишни и лилий стал острее, действительно острее, Луи даже не уставал на своих занятиях балетом. Я долго думал, брать ли его в Филадельфию, на выставку одного моего знакомого, я не хотел, потому что в нем не было того энтузиазма. В Луи не было желания, но он согласился, когда я думал о том, кому бы отдать его на те два дня. – Ох, мистер Стайлс, – предварительный показ только по приглашениям, я окинул Луи муторным взглядом, он как будто ничего не чувствовал, – приятно вас вновь видеть, – я повернулся к человеку, который вежливо уклонил свою голову. – Ах, мистер Мур, тот самый, да, – он улыбался, в верхнем ряду показался серебристый зуб. – Мистер Мур, здравствуйте, – я улыбнулся лишь из вежливости, снова перевел взгляд на мальчика. – Странно видеть вас на закрытом показе. – Да, немного, может быть, я хороший друг жены мистера Гонсалеса – Аманды, – причудливый голос заставил меня снова улыбнуться. Да, его в этом костюме и не узнать, Луи бросил на меня кроткий взгляд. – Ваша племянница, она тоже Аманда, так ведь? – Ага, да, – шампанское потекло по пищеводу, пузырьки заняли мои мысли. – Как она, кстати? Говорят, живет с вашим отцом? – А как вы? Помнится, в первый и последний день нашей встречи я разрушил вашу карьеру журналиста? – я повернулся к нему всем телом. – К сожалению, нет, я уехал в Филадельфию и работаю для местного ежедневника, – он снова улыбнулся широко, серые губы обнажили такие же серые зубы и я заметил, что тот серебристый был действительно металлическим. – Пишете такие же яркие статьи о местных художниках типа Гонсалеса? – мимо пронесся официант с подносом наполненных бокалов, мой был пуст, поэтому я быстро взял один. – Нет, что вы, у меня уже достаточно опыта, да и в Филадельфии директора издательства не разорены, могут отсудить неправду. – А у нас, в Нью-Йорке, разорены? Не кажется ли вам, что из-за подобных существ, как вы? – я быстро глотнул жидкость, вылизал губы, Тейлор странно посмотрел на меня, затем опустил голову. – Возможно-возможно, – сказал более чем уверенно. – Как у вас с Луи жизнь? Все хорошо? Вы выглядите опустошенным. – Все замечательно! – я не сдержал наглого восторженного всплеска. – Так и напишите в своей следующей статье, – глаза сфокусировались на чем-то позади Тейлора, затем снова на его черных глазах. – Вы ведь не просто так подошли, я прав? – Вы меня переоцениваете, мистер Стайлс, – он лукаво улыбнулся, я снова промочил горло шипящим шампанским. – Правда? Я всегда думал, что недооцениваю вас, – он прищурился, мне начала болеть шея, потому что мне приходится наклонять голову. – Вы так искусно переводите тему, мистер Стайлс, – он просто прошипел эти слова, я не заметил, как Мур приблизился ко мне. – Так, с Луи все хорошо? Как там его карьера в большом балете? Все получается? – На зимних каникулах поедет в Чикаго на выступление, – я чувствовал себя очень пьяным, было неприятно, этот тип дышал мне в грудь. – Позволите написать об этом? Я уверен, что буду там, – что-то с ним было не так. – Мне пора, – я вручил ему бокал, почти что пустой, с остатками моего здравого смысла. Было очень плохо. В туалете этого ресторана меня уже вырвало, чувствовал себя просто какой-то последней пропойцей, вслед за мной забежал Луи. Было чертовски неудобно, неприятно мне, как человеку, это первое, чего я всегда не желал. Я попросил мальчика выйти, я спокойно попросил его выйти, успел до того, как мое горло снова сжалось, выпуская наружу скудное наполнение: шампанское, сыр, орехи, желудочный сок. На таких фуршетах я не ел, это было чем-то вроде личного правила, или заморочки. Сыр и орехи мне еще в самом начале впихнул Луи. Он вежливо подождал меня снаружи. Мне стало легче, туалетной бумагой я быстро протер рот, чтобы ничего лишнего не оказалось где-то на рубашке или пиджаке. Я нажал на слив и вышел. – Гарольд, как ты себя чувствуешь? – здесь не было зеркал, хотя я и не хотел сейчас себя видеть. – Ну, уже лучше, чем было до этого, – он положил руку на мой лоб. – Горячий, – я прошел к умывальнику, снял свой пиджак. – Мы можем вернуться уже в гостиницу, здесь скучно. – Я думал, – я сполоснул рот, – что тебе тут нравится. Ты нашел себе компанию в виде нескольких мужчин моего возраста, – еще раз вода пронеслась от стенки горла и обратно. – Ну, они не такие интересные, как ты, – он поправил лацканы моего пиджака. – Да они никак не обращали на меня внимания, говорили между собой, пока я просто стоял рядом. – Зачем? – я освежил лицо, глаза были красными. – Ну-у-у-у, я думал, что они одумаются и заговорят со мной, они ведь спросили мое имя и все в этом роде, но я не был им интересен. – Тебя это обидело? – я протер лицо и руки до середины предплечья бумажной салфеткой. – Да нет, у меня же есть кое-кто, кто должен обратить на меня внимание, – мальчик улыбнулся. – Естественно, но, возможно, только не сегодня. – Да, конечно, – я принял свой пиджак, дверь в туалет распахнулась. – Домой? – мы с Луи перевели взгляд на вошедшего. – Так быстро? – мальчик буквально воспламенился. – Все же только что началось, – Тейлор Мур улыбнулся. – Все «только началось» еще часов пять назад, – я молчал. – Досадно, что вы уйдете, а я так и останусь без подтверждения своих догадок. – Луи, пойдем, – я схватил его за руку, поволок за собой. – Куда это вы? – этот хиленький журналистик вытянул передо мной руку. – Хотите, я напишу свою статью о том, что вы делали в этом туалете. Мистер Стайлс, слухи от Нью-Йорка до Филадельфии проносятся быстро. – Замолчи, или мы прямо сейчас пойдем в полицию. – С чем же? – Тейлор наклонился к мальчику. – С конкретным домогательством до детей, – тот выпрямился. – Сегодня днем, перед самым началом мы с вами были в туалете, так? – Нет, – я пытался как-то собрать себя по кусочкам. – А кто вам поверит?! Вы трогали меня за интимные места, Гарри может обратиться в полицию с жалобой. И не думайте, что вас не посадят, – карие глаза выкатывались из орбит. – Так что? Мы в гостиницу или в полицию? – Ты думаешь, тебе поверят? – А вы думаете, что вам поверят? Наврать я смогу, знаете, у меня есть актерский талант. От интоксикации организма, да и мозга, в общем-то, стены перед глазами начали двигаться. Я думал, что у нас еще есть надежда, что у Луи все прошло. Он больше не был так холоден. Там, тогда, в ресторане, это была простая аллергия на кешью, эти ненавистные теперь мною орехи. Слабый алкоголь усугубил ситуацию. Луи стал избирательнее в еде. Перед покупкой чего-либо орехового, он сначала изучал состав, проверял, нет ли там этих злополучных кешью, от меня требовал такой же аккуратности, хотя я уже через недели две об этом забыл. Странно было иметь аллергию в сознательном возрасте. Очень странно, мальчик часто шутил надо мной из-за этого. Но мне было только тепло на душе, он больше не был холоден. Пряный запах вишневого пирога вернулся в нашу квартиру. – Там же тот, тот мальчик, совсем еще юный, такой невинный, – шептались рядом леди. – Да, господи, он, у него же увеличилась роль, – голоса были писклявыми, чересчур наигранными. – Мы будем лицезреть бабочку на полторы минуты дольше! – О да, господи! Чикаго. Когда Луи говорил, что хочет путешествовать по Америке, я думал, что он будет гулять по этим широким улочкам, по запутанным тротуарам меж громких и огромных вывесок. Я думал, что в нем будет хоть доля авантюризма, маленькое желание все изведать. Но тем утром, в день его рождения, когда мы приехали в Чикаго, он спал. Он крепко спал. – Луи, милый, – я лежал, стоял, располагался над ним, наклонился к уху. Мои вьющиеся прядки спали вниз, – просыпайся, – шептал. – Гарри, имей уважение, мы завтра выступаем в Рождество, – он пробормотал в подушку. – Дай любимчику Бога выспаться. – Любимчик Бога, – я усмехнулся. – Вставай, тебе надо пройтись по Чикаго, в Рождество этот город очень красив, – потерся носом о место за ушком. – Отста-а-а-ань, – он нечаянно, специально, скорее, ударил меня по лицу. – Я хочу выспаться в свой день рождения. – Погоди, у тебя день рождения? – он максимально повернул голову ко мне, сонный и недовольный взор правого глаза окатил меня. – Не смешно, – закрыл глаз. – Моя нога все еще находится в том положении, чтобы отлично влепить тебе двухочковый. – Центурион, грозный и озлобленный центурион. – Гарольд, ты вынуждаешь меня сделать так, чтобы ты во мне разочаровался. – Как это? – я широко улыбнулся. – Например, я сейчас докажу, что твой запрет телевизора был не зря. – Сколько плохих слов ты знаешь? – он перевернулся на бок, почти, смотрел на меня, потирая свои глаза. – М-м-м, точно не знаю, – голос отдавал хрипотцой, такой особенной и привлекательной. – Там еще с производными… – Никакого праздника, спи дальше, – я сел на колени, мальчик быстро вытянул ножки к себе. – Га-а-а-а-арольд, – теперь голос был нормальным, хоть и тихим. – Я уже все сказал. – А как же подарочки? – За каждое плохое слово отнимаю один подарок. Слов ты знаешь достаточно, да еще и с производными, – он держал свои ручки у лица. – То есть, еще лет пять я тебе ничего дарить не буду. – Я знаю, что ты врешь, потому что ты меня любишь слишком сильно, чтобы не порадовать чем-то дорогим. – Ты нагло меня используешь, – мои руки опустились на его щиколотки. – Я знаю, я очень стараюсь, – я щекотал его ноги, очень осторожно двигался к коленям. – Ты совсем меня не любишь, только мои деньги, – я, прищурившись, на него посмотрел, мальчик улыбнулся. – Нет, я люблю тебя, – как-то отсмеялся обтекаемо, – деньги нельзя любить, они не отвечают взаимностью, – смотрел на меня своими блестящими глазками. – Ты больше не видишь это в моих глазах? – Я просто шутил, боже, – я встал с кровати, в гостиничном номере было жарко, показался мокрый снег за окном. – Я люблю тебя, – я выглядывал на город из-за шторы, – по-взрослому, Гарри. – Я тоже люблю тебя, по-взрослому.