banlieue

В конце июня мы находились в нашем пути в Вашингтон, отцу стало хуже, Джонатан уехал к родителям на ранчо, чтобы помочь, а Джемма не хотела тащить к умирающему отцу переживающего свои первые пубертатные изменения Ноа. Папе становилось хуже из-за его скорого старения, после смерти матери он перестал жить даже для своих детей и внуков. Аманде становилось сложнее следить за ним, сиделки посменно дежурили у его кровати. Он действительно доживал свое. – Добрый день, – Луи угрюмо зашел в дом, его чемодан сразу потащили в отдельную от моей комнату. Аманда спустилась по лестнице. – Рада вас видеть, – мальчик быстро прошел мимо нее, дворецкий улыбался. – Надолго к нам? – Ну, не на всю жизнь, разве что, может на неделю, – она улыбалась мне. – Можешь зайти к нему, он больше не ворчит, – прошла мимо меня к двери. – Хорошо, – я почесал затылок и немного взъерошил свои волосы. Дом выглядел особо устрашающим, я проводил пальцем по портретам, которые оставил здесь я и некоторые другие люди. В папиной спальне кроме него находилось еще три человека, они вышли, когда я зашел, оставили нас. – Гарри, – его голова повернулась немного вниз, он устремил взгляд на меня, – я так рад тебя видеть. – Пап, – я устроился на стул у кровати, здесь пахло гниющей плотью. Он прокашлялся. – Гарри, ты не представляешь, как я рад тебя видеть, – его рука приподнялась, я взял ее. – Знаю, папа, я знаю, – тяжелые веки медленно закрывали его глаза и также медленно открывали. – Как ты? Тебя давно не было слышно... – Все хорошо, у меня все хорошо. – А Луи? Как там его балет, Аманда говорила, что он очень красиво танцует, сейчас, – его глаза слезились, голос был тихим и дрожал, речь была немного несвязной. – Отлично, Луи, он очень талантлив, удивительный, – его посеревшие глаза смотрели на меня, я бегал по морщинам на лице. – Особенный, он очень талантлив. – Это хорошо, у него хорошее будущее, – он быстро уставал, снова прокашлялся. – Я, я оставил все кампании тебе, Гарри, все эти заводы, фабрики, они твои. – Пап, – по моему лицу пробежалась слеза, – спасибо, ты же знаешь, я люблю тебя. – Гарри, я был так счастлив, когда ты родился, – он поднял другую руку. – Подай мне стакан, – я быстро протер свою щеку, передал отцу стакан с водой. – Когда ты родился, твой дед, Генри, сказал, что ты будешь особенным, что ты будешь очень талантливым и всеобщим любимчиком. – Пап, – это все, что я мог вот вытащить из себя, – это благодаря тебе, благодаря вам с мамой и дедушке. – Ты, ты, Гарри, ты молодец. Ты отличный человек. Я очень горжусь тем, что оставил кого-то такого, как ты или как Джемма, – он посмотрел в потолок. – Вы молодцы. – Я знаю, пап, я знаю, – его веки закрывались. – Я, мне надо поспать, так тяжело. – Конечно, конечно, папа, я всегда рядом, я всегда рядом, если что, – вторая слеза быстро упала на мои брюки, третья упала сразу на пол. – Хорошо. Через две минуты я вышел, я никогда не хотел быть рядом, когда мои родители умирали, я никогда не хотел видеть их последние мгновения. В этом огромном доме поселился лекарь, я спустился на кухню, где мне быстро под нос поставили полдник и чашку кофе, Луи сидел в библиотеке. Его томный монолог, состоящий из одних вздохов, сильно раздражительных и немного уставших, я прервал, закрыв за собой дверь. Послышался шелест страниц падающей книги, стук, и мягкое «черт». – Луи, – еще один раздраженный вздох, даже тихая ругань, которую я предпочел проигнорировать, – что ты делаешь? – Ищу, чем занять себя, – он безуспешно старался снова поставить книгу на верхнюю полку стеллажа. – Давай я помогу, – я взял книгу и поставил ее на место. – Я низкий, правда? – Что? – я улыбнулся. Луи поднял на меня голову. – Ну, Аманда сказала, что Ноа уже давно с нее ростом, даже перерос немного, – его грустные глазки глянули на меня. – А я только весной за пять футов и один дюйм перешел. Почему я такой маленький? – Луи, – я засмеялся, тихо, нежно, чтобы не обидеть его, – маленький рост не делает тебя хуже. Помнишь, я говорил тебе? – Да, но разве это справедливо, что Ноа уже пять футов и пять дюймов, а я такой маленький? – Луи, – улыбка не покидала моего лица, – зато я все еще могу носить тебя на руках, – я раскинул свои руки, насколько это позволяло пространство меж стеллажей, ждал мальчика. – Ага, прям как маленького, – он не собирался даже обнимать меня. – Иногда ты такой капризный, – сложил руки на груди, я свои опустил. Легкое дыхание, через минуты три он откинул какой-то роман в сторону, сел на широкий подоконник одного из окон, посмотрел грустно на улицу, на вычурные кустики, на фонтан, зеленый подстриженный газон и плодовые деревья. Луи вздохнул, снова, как-то расстроенно, густая тень падала на пол, я сидел на диване недалеко от него. Он повернулся ко мне, я плохо различал черты лица из-за положения света, мальчик наклонил голову. Его руки обхватили одно его колено, другая нога болталась. Он был настолько обаятельным и живописным в тот момент, что мои легкие сжались. – Гарри, а почему дядя Робин умирает? – он спрыгнул, медленно шел ко мне. – Ну, потому что его организм уже очень слабый и выходит из строя, если так можно сказать, – присел рядом, уложил голову на мою грудь. – Я хотел увидеть его, но я боюсь, – он гладил пальцами по моей руке. – Почему? – Потому что он может умереть прямо сейчас, у меня на глазах, я не хочу это видеть. – Твой папа умер у тебя на глазах? – я прижался губами к его голове. – Я вернулся из школы, а он лежал на полу в кухне, – чмокнул над ушком. – Мне было так страшно, – еще один раз. – Мне жаль, – он вздохнул, я пощекотал пальцами его бедра, бесстыдно оголенную кожу. Дни здесь тянулись, как-то слишком медленно, чаще всего я находил себя в студии, молча рисовал, пока Луи бегал где-то рядом или на улице. За завтраком, на котором с нами всегда была Аманда, мы молились за отца, мы умоляли Бога оставить его с нами еще на время. Аманда часто уходила, вернее, за эти пять дней я ни разу не видел ее дома с полудня до самого вечера, даже глубокой ночи. Я не спрашивал ее ни о чем, она уже взрослая и может делать все, что хочет. После долгого разговора с Джеммой по телефону, который был долгим только потому, что ее любимый сын был явно чем-то недоволен, о чем я так и не узнал, я отправился в подготовленный крытый бассейн, где Луи уже ждал меня. – Мы скоро уедем? – я сидел на краю, ноги находились в воде, мальчик подплыл ко мне. – Не знаю, Луи, ты хочешь уехать? – вытянул руки по плитке у бассейна, немного приподнялся. – На самом деле, нет, мы нужны Робину, но Аманда мне немного надоела, – мальчик стучал пальцами по плитке. – Что? Она довольно приятно к нам относится, не напыщенно, – он посмотрел на меня. – Что тебе не нравится? – Она вообще не просила говорить, но Аманда убеждена, что ты влюблен в нее, – сначала мне захотелось улыбнуться, а потом мой взгляд помутнел. – Она постоянно спрашивает меня о тебе, постоянно. Она помешана. – Ты не придумываешь это потому, что ревнуешь? – Гарри, я доверяю тебе, я бы не хотел портить с ней отношения, – мокрые ресницы его стали расклеиваться. – Просто, если она еще раз скажет, как ты там смотришь на нее и все в этом роде, я буду вынужден доказать ей, что ты мой, – я улыбнулся. – Точно? Ты не врешь? – Гарри, господи, она уверена, что подглядываешь за ней, когда она переодевается, поэтому она всегда оставляет дверь в свою комнату приоткрытой, – я перевел взгляд на воду. – Мне вообще кажется, что за ней подсматривает тот светлый, его, кажется, Даффи зовут, который всегда возле нее крутится. Но она думает, что это ты. – Ясно, Луи, – я встал на ноги, накинул на плечо полотенце. – Ты куда? – он быстро плыл около меня. – Гарри? Давай, кто дольше под водой продержится? – Луи, я устал, – я не смотрел на него. – Ну, Га-а-арольд, ну пожалуйста, – у края он остановился, я уже собирался уходить в соседнее помещение. – Ладно, – я подошел к лестнице у бассейна, скинул с себя полотенце. Луи не спал отдельно, конечно, он к этому не привык, вернее, уже отучился. Так как строгого режима в доме больше не было, он мог до полуночи не спать и слоняться по дому, в его комнате просто валялись его вещи, которые каждое утро убирала домработница. Аманда не заходила в мою комнату утром или вечером, дурной тон, а она воспитанная девушка, поэтому Луи делал вид, что уходил спать в свою комнату, а потом возвращался ко мне. Каждый вечер. Я, уже в пижаме, возвращался в свою спальню из кухни, решил проверить его самочувствие перед сном. У закрытой двери стоял Луи. – Милый? – его руки были опущены, рукав футболки задерся наверх. – Что-то случилось? – он наконец-то повернул голову в мою сторону. – Я хочу пожелать Робину спокойной ночи, – между нами было расстояние в два моих шага, я подошел к нему ближе. – Я хочу, чтобы он увидел меня. – Почему не заходишь? – Я боюсь, – я положил руку на его плечо, немного сжал его. – Пойдем вместе, – протянул вторую руку к ручке двери. Мы зашли, папу осматривал врач, еще двое копошились, готовили его постель, поправляли подушки и все в этом роде. Я стоял сзади мальчика, он придерживал мои руки, начал часто дышать, шмыгать носом. Я провел по его щеке большим пальцем левой руки несколько раз, он не плакал, просто ему было жалко умирающего дядю. Люди покинули его комнату, когда закончили, я кивнул доктору, дверь закрылась. Луи выдохнул, папе под голову положили еще одну подушку, он смотрел на нас. – Луи, – его сухие губы зашевелились, – солнце, – мальчик пошел к кровати, оставил меня у двери, – ты уже так вырос, – он присел у ног отца на кровать, поправил рукав своей футболки. – Такой взрослый, я давно тебя не видел, – он держался изо всех сил, его детское сердце громко рассыпалось в труху. – Как твоя жизнь? – Все хорошо, я хожу на балет к миссис Фадеевой, – мальчик протянул руку, подсел ближе к отцу. – Она хороший наставник, я уже даже в тур ездил, – я услышал, как он улыбнулся, но его глаза слезились. – У меня все хорошо. – Это замечательно, тебя ждет большое будущее, – слеза вырвалась на свободу, упала на еще по-детски полную щеку. – Ну же, Луи, не надо грустить, – он наклонил голову, отец взял его руку. – Тебе нельзя грустить, надо всегда улыбаться, – папа улыбнулся, мальчик протер свои щеки. – Не надо плакать, тем более из-за меня, мальчик мой, не надо, – я подошел к ним, меня самого распирали чувства. Отец попросил оставить его, Луи протер последние слезы, простое пожелание спокойной ночи далось ему нелегко. Я обнял его на кровати в моей спальне, влажное личико прижалось к моему плечу, тонкие руки не могли обнять меня в ответ, только бродили по моему затылку и иногда протирали эти проскальзывающие сквозь веки слезы. Икота пронзала тишину комнаты, я держался для него. Я сказал слова любви уже после того, как его тело сдалось и уснуло. Следующее утро выдалось тяжелым, мы завтракали на кухне, а не в столовой, сегодня забыли попросить помощи у Бога. Луи долго спал, я лежал с ним еще два часа, ждал, когда он раскроет свои уставшие и посеревшие глаза. Мой взгляд тоже был грустным, тяжелым и темным, поэтому мы избегали зрительного контакта. В одиннадцатом часу в помещение забежала Аманда, в слезах, вся тряслась. – Гарри! Он умирает! Я рванулся с места, впервые ощутил величину дома, когда мчался к комнате, которая постоянно отдалялась. Папа кашлял, врач быстро заливал в него всевозможные инъекции, при мне ему сделали три укола, залили в рот какую-то мутную смесь, я упал на колени у кровати, где-то около его груди. – Пап, – теперь я не сдерживался, не хотел видеть его умирающим, вот так, не хотел застать этот момент погружения во тьму, когда человек рядом перестает существовать. – Пожалуйста, пап, держись, – я взял его руку, прижал к своей щеке. – Все будет хорошо, только держись, ты еще должен попасть на мою будущую выставку. – Гарри, – голос был довольно здоровым, почти не хрипел, – я хотел передать тебе кое-что, – он переводит взгляд на прикроватный столик. – Вот, возьми эту шкатулку. – Папа, – эхо его сердцебиения проносилось по большой комнате, – что там, скажи мне. – Кольца, это наши фамильные кольца, еще от твоего прапрадеда остались, – он прокашлялся, веки уже не открывались, разве что немного. – Ты должен отдать одно любви всей своей жизни, а другое взять себе, – я держал его руку и эту шкатулку слишком крепко, отдавал себя каждому отцовскому вдоху. – Их нельзя уносить в могилу, надо передать от отца к сыну, всегда, – слезы вычищали последние остатки радости в моей жизни. – У нас в семье женщины всегда умирали раньше мужчин, у Стайлсов так принято, – я слушал, внимательно слушал, смотрел на его лицо. – Я отдаю их тебе. – Пап, пожалуйста, – кажется, только препараты дали ему возможность сказать последние слова, – давай, ну же, твое время еще не пришло, – он открыл глаза, широко, достаточно широко, серая радужка совсем угасала. – Пап, пожалуйста… – Гарри, ты же нашел любовь всей своей жизни, правда? – Конечно, пап, конечно, – зубы стало сводить от боли, мой голос совсем задрожал. – Пап, ты должен увидеть его, любовь всей моей жизни, не надо, папа, ты не должен умирать так рано, – я снова прижал его руку к своей мокрой щеке, за дверью стояли люди. – Папа, давай, потерпи еще чуть-чуть, сейчас все пройдет и снова будет все хорошо, – его руки были очень сухими, бледными, впавшие глаза старались не моргать, ведь после этого он мог уже не открыть их. – Папа, пожалуйста, мы найдем что-нибудь, чтобы тебе не было так плохо, у нас много денег, пожалуйста. – Гарри, – каждая буковка отозвалась в моем сердце, – жизнь за деньги не купишь, – он положил левую свою руку себе на грудь. – Иди, сын мой, я должен умереть в одиночестве. – Нет, пап, нет, ты не умрешь в одиночестве, я всегда буду рядом, не говори так, – я отпустил его руку. – Я не брошу тебя, пап, пожалуйста, еще чуть-чуть продержись, Джемма должна приехать, продержись, мы скоро отметим день независимости, с тобой, давай, пап, пожалуйста, останься, – я чувствовал себя слабым, я чувствовал себя так, как когда смотрел на умирающего деда. – Гарри, иди, не надо, все будет хорошо, – я уже шептал, здесь было светло. – У каждого есть конец, и это приятно, что я провожу его рядом с тобой, рядом со всеми, – я опустил взгляд, громко всхлипнул. – Смерть должна прийти в пустую комнату, уходи, Гарри, – горло выпускало всхлипы, громкие, грубые, мужские. – Папа, пожалуйста, не надо, не умирай сейчас, – я положил руку на одеяло. – Гарри, сынок, отпусти уже старика, все будет хорошо, со мной все будет хорошо, – он закрыл глаза, положил голову прямо, но еще дышал. Я стоял в Малибу, на берегу огромного бушующего сейчас океана, недалеко от дома, который я арендовал. Первого июля в 12:09 папа вдохнул в последний раз, я упал у двери его комнаты, весь дом поместился в траур. Второго июля, сразу после его похорон, мы с Луи уехали. Сюда, в Малибу, я не хотел ехать домой, надеялся, что океан утащит мою грусть с собой. Я не знаю, что было бы, если бы я застал и смерть матери вот так, если бы потерял ее почти что у себя на руках. Мой эмоциональный крах произошел сейчас, я провел в объятиях старшей сестры слишком много времени для взрослого мужчины. Я помнил, как умирал дедушка, не так грустно и подготовлено, он сидел на кресле-качалке в гостиной, позвал меня к себе. Мне было шесть лет, он посадил меня к себе на колени, его колючий плед впивался в мои ноги, даже сквозь ткань плотных шерстяных чулок и коротких черных шорт. Он стал рассказывать мне о Красной Шапочке, тогда любимом моем герое сказок, даже пощекотал меня, хотя уже был ослаблен. Через некоторое время в гостиную вошла мать и сразу ринулась ко мне, как и несколько слуг. Я спал на мертвом теле, из-за пледа и не заметил, как он остывал, как перестало биться его сердце. Я громко кричал, когда закапывали гроб, меня утащили слуги, родители не могли со мной справиться. Я не понимал, почему моего дедушку закапывают, я не понимал, почему все плачут и не пытаются его спасти. Но я очень быстро забыл об этом, я думал, что потеря из детства ничего не значит. Я хотел, чтобы она ничего не значила. Я сделал вид, что забыл. Мой взгляд был устремлен куда-то далеко, начинался рассвет, ветер выдувал каждый мой выдох, к ногам постоянно рвалась вода, в мокрый песок были зарыты мои пальцы и пятки. Слеза покатилась вниз и упала в темную ткань гольфа. Прямые льняные брюки прибились к моим икрам, были мокрые снизу, вода снова подплыла. – Гарольд, – я не обернулся, продолжал смотреть на поднимающееся солнце. – Гарри, ты совсем не спал, правда? – голос стал громче, Луи подошел близко. – Пойдем, тебе надо отдохнуть, – обошел вперед, он был укутан в махровую простыню. – Луи, – мальчик протянул руку к моему лицу, смахнул следующую слезу, – почему ты не спишь? – Без тебя не спится, – повернулся лицом к океану, прижался ко мне спиной. – Давно тут стоишь? – я скрестил свои пальцы на его груди, прежде поправил края ткани. – Не знаю, я не следил за временем, – Луи зевнул, поерзал головой по моему солнечному сплетению. – Гарольд, все хорошо, он в раю, вместе с Энн, – только подсохшая дорожка от моего правого глаза снова намокла, от левого пошла вниз по скуле. – Теперь там он проживет с ней еще пятьдесят лет и целую вечность, – мне пришлось быстро вытереть слезы, я шмыгнул носом. – Конечно, Луи, – его тоненькие пальчики обхватили мои ладони, простыня немного съехала с его плечика. – Все хорошо. – Теперь мы только вдвоем против всего мира, да? – он поднял голову, его лицо сияло. – Да, милый, вдвоем против всего мира, – мальчик нежно улыбнулся. Мы встретили рассвет вместе, было прохладно, воздух с океана к нам поступал влажным. Это отразилось на солоноватых губах мальчика, который пытался взять меня в свои хрупкие ручонки, я не захотел спать, поэтому мы присели на плетеное кресло в гостиной этого дома, Луи целовал мое лицо, очень осторожно, говорил хорошие слова обо мне. Я даже на минуту подумал, что так расклеился только из-за него, если был бы один, давно уже оставил это в прошлом, попытался бы пережить смерть отца как-то по-своему. Луи уже выплакал все, что было у него для дяди Робина. И утром он сделал мне кофе, потому что я отключился на кресле, но мальчик даже не будил меня. Он сидел на мне, а потом принес уже немного остывший напиток, держа чашку кончиками пальцев. С самого утра солнце стало беспощадно выжаривать людей. – Давай останемся здесь навсегда? – пляж на частной территории не наполнялся людьми так, как где-то, где собирались местные или приезжие, которые не могли позволить себе снять дом на берегу необъятного океана. – Давай, Гарольд? Мы же можем купить этот дом? – я сидел на покрывале, пил уже теплую газировку. – Нет, Луи, этот дом можно только арендовать на время, он не продается, – мальчик сидел в трех метрах от меня, возился с песком. – Мы можем купить какой-нибудь другой дом, правда? – вставая, старался отряхнуть мокрые руки от песка, безуспешно. – Пожалуйста, Гарри-и, здесь очень классно. – Луи, когда ты пойдешь в школу, тебе снова будет грустно. Никто не отменял школу. – П-ф-ф, – присел рядом, – ясно, ты не хочешь переезжать. – Нет, милый, возможно, позже, не знаю, когда ты подрастешь и мы будем чувствовать себя свободнее. – Ладно, – он протянул руку к еще одной бутылочке, которая лежала под полотенцем. – Но мы же не скоро уедем? – Нет, – я улыбнулся, – сегодня пойдем в город на салют. – Хорошо. Укутанный в американский флаг Луи бегал неподалеку вместе с другими детьми, на площади все люди вели себя так, как будто были хорошими друзьями. Ко мне подошла молодая пара и протянула бутылку пива, а когда я отказался, из своей сумки девушка спешно вытащила бутылку с лимонадом, от которого я уже не смог отказаться. Луи поменял мой взгляд на людей здесь, поменял мою жизнь, я тихо смотрел на него, стоял ровно, больше не отвлекался. Невесомая рука рванулась в воздух, потянула за собой шлейф полупрозрачной ткани с поблескивающими звездами, в точности как эти голубенькие задорные глаза. Заразный смех прошел сквозь наполненную праздничным настроением атмосферу, ничего, кроме этого сладкого звучания, я больше не слышал. Из-за белых коротеньких шорт кожа казалась еще более смуглой, а при слабом закате цвета переигрывали друг с другом, создавали приятную глазу картинку. Бандана на голове по-особенному смотрелась, четкую тонкую талию приобняла чужая рука девочки его возраста, судя по всему. Луи побежал ко мне. – Сейчас будет! – он устремил ясный взгляд в небо, усыпанное яркими огоньками, по людям прошелся восторженный возглас. Прикосновения в области моей поясницы и немного выше по позвоночнику отдавались слабым покалыванием внутри нижнего белья, мальчик не мог спокойно стоять, терся о мою ногу подкаченным бедром, постоянно ерзал. Его рука блуждала по моему телу, я обнял его плечи, наш путь домой не был долгим, я торопился. Уже за закрытой дверью этого чужого помещения, пропахшего средствами для мытья пола и окон, Луи был у меня на руках, пухлые губы жаждали меня больше, чем я жаждал его. Изогнутая спина, совершенно нагая и незащищенная, прижалась к дверному косяку из-за полной дезориентации в неродном доме, еще незнакомом и неизвестном; непривыкшем. Луи проскулил что-то в мой рот, его язык был горячим, был внутри меня, оглаживал уздечку сверху и передние зубы. Хаотичные движения его рук напрягали, он цеплялся за мои волосы на макушке и отпускал их, ширинка шорт приподнялась, каждый шов неприятно отпечатывался на моей коже. Готов поспорить, его белье уже промокшее и испачканное. Я уложил его на кровать, стянул свою рубашку через голову, к моему торсу подтянулась ножка мальчика, Луи захихикал и прижал к губам указательный палец левой руки. Я улыбнулся, наигранно, подтянул один уголок рта вверх. – Ну же, Гарри, чего же ты ждешь? – пуговицы – вместо ширинки – на моих брюках не выдерживали напряжения внутри. – Тише, милый, мы должны распробовать эту любовь сполна. Я нагнулся к его телу, мышцы заиграли, их рельеф заводил меня, ребра поднимались вверх. Мои пальцы поплыли вдоль его рук, губы прижались к яремной впадинке, прошлись по выпирающей кости влево, затем вправо, усаживая кожу поцелуями, Луи хихикал, так нежно и ласково, я спустился вниз по его грудной клетке, где она еще слабо выделялась. Мои руки опустились на его талию, прошли вниз к шортам, которые я дернул за пояс, не расстегнув их ширинку. Животик напрягся, я поцеловал его у пупка, затем еще раз чуть выше, закусил кремовую кожу, такую мягкую, буквально таящую у меня на языке, ощущения рвались от одной крайности к другой. Я выпрямился, помассировал его щиколотки, правую руку оставил на месте, левой быстро пробежал по бархатисто-шелковистой коже, до самого края еще прикрывающей его ткани, дернул за правую ногу к себе ближе, постельное белье двинулось вместе с ним, мальчик снова захихикал, выгнулся. Горящие губы прижались к бедрам с внутренней стороны, я не глядя расстегивал пуговицу вместе с ширинкой. Луи согнул свои ноги, ногтями я проглаживал податливую, краснеющую кожу, пока снимал шорты, зацепив заодно и его нижнее белье. Мальчик поднял свою голову. – Гарри? – я отбросил одежду на пол, поцелуями спускался вниз по ножке, смотрел ему в глаза. – Что ты будешь делать? – Все будет хорошо, расслабься. Луи опустил голову, теребил свои пальцы, закрыл глаза, я уложил его ноги на свои плечи. Ни один сантиметр его сладкой плоти не остался без моего внимания, я обхватил его член указательным и большим пальцами, мальчик сжал ткань покрывала ладонями, я улыбнулся. Три поцелуя на его гладеньком алом лобке уже показали целый спектр его наслаждения, коротенькое «ах!» вырвалось не по его воле, он закрыл рот рукой. Я усмехнулся, прошелся кончиком острого и горячего языка от самого основания до уже испачканной головки, взял ее в рот, осторожно обсосал. Его ноги напряглись, мягкие икры на моей спине окаменели, волосы по всему телу встали дыбом. Громкие вздохи пронеслись по дому, остались в моей голове навсегда. Следы от моих губ отпечатывались на девственной оболочке этой недевственной, похотливой души. Вены ощутимо пульсировали, особенно тонко это ощущал мой разгоряченный язык, нетерпеливый испробовать все касающееся мальчика. Слюна тянулась длинной нитью, его аккуратные, избирательные стоны раздавались ярко, экспрессивно, красиво. – Г-га-а-арри-и-и, – в моих брюках было очень узко, грубая ткань давила, его стоны только усугубляли ситуацию, было больно, – Га-а-арольд, – его пальчики на ногах поджались, губами я проглаживал дорожку от самой головки члена к яичкам и ниже. – А-а-ах! Я потерял голову от этих сладких «г», которые он так грамотно и умело тянул, натяжение ткани уменьшилось, но теперь брюки были мокрыми и мне не было стыдно. Мальчик держался, я еще приподнял его ноги, теперь на моих плечах лежали именно бедра. Такая гладкая, шелковая кожа сжалась колечком, я улыбнулся. – Га-а-арри-и-и! – высокий звук [и] вырвался откуда-то изнутри, Луи кончил на свой живот еще до того, как я успел дотронуться до мягкого местечка меж его ягодиц. Но это не остановило меня, он был чересчур сладким, и если до этого я не питал к сладкому симпатии, то сейчас он моя любимая сладость. Я покусывал пухленькие ягодицы, то одну, то другую, прошелся языком по следу от складочки, между бедром и попкой. Анус бесцеремонно сокращался от смущения, я выцеловывал кружочек, пытался убрать его напряжение, дыхание было частым и отрывистым. – Гарри-и-и, не надо, пожалуйста, – каждая буковка была проговорена четко, без его обычного легкого, отдающего частичкой Прованса, акцента. – Луи, все будет хорошо, – его глаза были закрыты, зажмурены, одна рука сжимала бедро. – Не надо, не надо, я не хочу, – я еще раз поцеловал сжатое колечко ануса, отпустил его ноги, встал. Луи подтянулся выше, трогал рельефное сердце на цепочке, посмотрел мне в глаза. – Тебе не нужна помощь? – я не насытился вдоволь сахарным телом мальчика, вишенкой на торте стала сперма на его животе. – Нет, – я отвернулся, быстро прогнал эти мысли. – Ты куда? – он сел, кровать заскрипела. – В ванную, – я посмотрел на него. – Я с тобой, – улыбнулся, Луи улыбнулся со мной тоже. Мы с ним могли занять место площадью в один квадратный сантиметр всего лишь воссоединив души, по-другому нашу с ним компактность, причем только совместную, когда мы по отдельности, мы горазды сносить близлежащие предметы, я не мог объяснить. И вот в этой, на первый взгляд не такой уж и большой, ванне мы прекрасно умещались, Луи занял место на моих ногах, держал мои большие пальцы, хихикал. Я целовал его голову, легонько, невесомо, почти не дотрагивался губами до волос, он рассказывал мне о динозаврах. Ведь нет ничего стыдного в том, чтобы иметь свое мнение по поводу чего-то малоизвестного. – Гарри, а что ты думаешь о динозаврах, тебе не кажется, что они могут быть еще живы? – он повернул на меня голову, водил мои руки в воде. – Не знаю, я не думал о динозаврах, – его пальцы устроились меж моих, сжали ладони. – Почему? – я посмотрел в его глаза. – Просто, обычно взрослые не думают о динозаврах. – Гарри, я думал, ты не обычный взрослый, – мальчик улыбнулся. – Тем более, ты не всегда был взрослым. – Меня больше привлекали не динозавры, а сказочные существа, – он переместил ногу, по воде пошли низкие волны. – Расскажи, ты думал о драконах и чудовищах? – Нет, я думал о говорящих животных и факте того, что люди не перевариваются в животах волков, – Луи громко выдохнул, разочаровано. – Ты все-таки скучный, – он перевел взгляд на воду, устроился на моей груди удобнее. – И тебе с этим жить, – хихикнул, я прочувствовал вибрацию его позвоночника. – Ага, я ведь люблю тебя, – я улыбнулся, поцеловал его макушку. – Я тоже люблю тебя.