«Достойно ли?
Вчера состоялась премьера спектакля "Греховный раж", написанного неизвестным автором, в главном театре балета на Бродвее. Итак, здесь не будет моего личного мнения насчет самой постановки, игры артистов, движений. Мне понравилось, и это все, что могу сказать я читателям. Но есть одна деталь, которую мы не можем пропустить. Всеми любимый Гарри Стайлс, пару лет назад показавший миру сына, Луи Томлинсона – юного артиста балета, очень талантливого и красивого, не так давно попросил всех перестать строгать статьи о нем и его любимом сыне, он попросил приватности. Так мы и поступили. Действительно, ведь лезть в чью-то личную жизнь мы не хотим, это неуважительно. Так, если говорить прямо, именно Луи Томлинсон исполнил главную мужскую роль в спектакле, в этом взрослом спектакле. Удивительной грации юноша, хочу отметить я. Репортеры сразу пробились в гримерную комнату молодого артиста, бесцеремонно начав задавать вопросы. “– Итак, Луи, мы давно заметили, что ты очень талантливый парень, все тобой восхищаются. – Да, я знаю, спасибо! – Мы хотели бы узнать твой секрет. Есть ли что-то, чем ты можешь поделиться? Почему ты так хорошо танцуешь и чувствуешь? – Ну-у, я не знаю, на самом деле, я просто танцую. – Нет никаких ритуалов перед выступлениями, никаких особых действий? Никаких правил? – Наверное, – Луи поворачивается к Гарри Стайлсу, – я думаю, я всегда танцую для себя, в первую очередь. Мой, – небольшая пауза в его речи, – Моя мама научила меня, она сказала, что надо делать всегда так, чтобы тебе нравилось. – Да? Мы думаем, это хороший совет, твоя мать сказала тебе хорошую вещь. – И, я думаю, я танцую для своего папы и мамы тоже, для них. – Это удивительно, Луи! Ты большой молодец! Очень талантливый!” Думаю, осталось подождать только рецензий от критиков, хотя, в том году они все хорошо восприняли мальчика, все до одного, не имея ничего против юных талантов во взрослом балете. Нам остается только пожелать мальчику удачи и чтобы его не настигла участь его наставницы – Розалины Фадеевой, которой пришлось уйти из балета из-за травмы позвонков. Удачи тебе, Луи Томлинсон!Диана Бейли специально для Нью-Йорк Таймс. 28 Нояб. 1982.»
Хриплое «м-м» прозвучало на кухне, я поднял голову к потирающему глазки мальчику, лениво шагающему ко мне. Четкие костяшки, кисти с выступающими венками огладили лицо, но не трогали сбившиеся волосы. Футболка приподнялась, оголила бок, сахарную кожу, с красной отметиной от простыни. Я слышу только шуршание хрустящей ткани его штанов и снова это «м-м», но теперь уже с выгибающейся линией рта в легкую улыбочку для меня. – Я долго спал? – падает на стул напротив, я ставлю чашку на стол. – Это сегодняшний выпуск? – смотрит на кадр из репортажа, что вчера крутился по всем национальным каналам. – Ага, – протягиваю ему газету, – там про тебя написали. – Я вижу, – он берет ее в руки. – Хорошая статья? – Да, вроде бы, вполне себе. Все же не два слова написали в самом конце, как до этого, – мальчик пробегается по словам, склоняя голову то в одну, то в другую стороны. – Ясно, – листает дальше, мотает головой, пытается уловить заголовки. – Ого… – Что там? – я дальше не читал, не люблю всю эту журналистику и статейки. – Эм-м, ну, в общем, тот надоедливый журналист, Тейлор Мур, он, эм, – щурит глаза, хмурится, пытается сосредоточиться на тексте. – Двадцать седьмого ноября в тринадцать двадцать четыре мертвым был найден бывший журналист нашей газеты – Тейлор Мур – пользовавшийся популярностью только из-за своих скандальных статей, ярких неправдивых историй, – я нахмурился. – Не читай дальше, Луи, не надо, – он прокашлялся. – Дай мне, не читай, – я протянул руку к газете. – Все в порядке, Гарри, – голубые наполненные глаза бегали по тексту, я заметил фотографию того парня на странице. – Полиция сообщила, что мужчина совершил суицид. По словам его соседки, Тейлора днем ранее уволили из филадельфийского издательства из-за того, что он пытался протолкнуть в газету просто абсурдную и неподдающуюся логике статью об одной известной личности, – Луи глянул на меня. – Он повесился, да уж, – положил газету на стол. – Поделом ему, он был ужасным журналистом, просто выходящим за рамки. – Нельзя так говорить, люди не должны умирать так рано, – мальчик прикрыл глаза, отвернулся. – Ты ходил куда-то? – резко повернул голову, крутил свои прядки за ухом пальцами. – Да, я купил торт и печенья, к нам придут люди, чтобы отметить твой перфоманс, – он улыбнулся, прищурился. – Не можем мы без всемирного признания, – был ли скрытый смысл в этой фразе? – Я люблю тебя, моя звездочка, – я послал ему воздушный поцелуй, Луи хихикнул. – Я уже звезда, а не звездочка, Гарольд, – улыбался широко. – Это ты звездочка. – Я? – я улыбнулся тоже. – Я больше тебя. – Ты ультра маленькая звездочка, посмотри! – указал на меня пальцем. – Эти маленькие ямочки на щеках! – привстал, чтобы ткнуть прямиком в это углубление на щеке, я не мог выпрямить линию рта. – Маленький. Мягкий. Милый. – сделал два быстрых шага ко мне, вокруг стола. – Любимый, – обнял за шею, прижал к своей груди мою голову, очень осторожно. – Я люблю тебя, Гарри. Что в тот день нашло на него, я не знаю, но было так приятно, что ли, почувствовать себя любимым именно так. У меня обычно не собирались люди, не любил я гостей и шумные домашние застолья, даже с кофе, люди всегда говорили и говорили, создавая тот самый гул, который стены моей одинокой квартирки не выносили. Но вчера, когда мы с секунд пятнадцать простояли вместе, моя сестра и друзья, Джемма воскликнула: «А что насчет небольшого праздника для Луи?» – я думал, что провалюсь под дощатый пол, прямо в подвал этого огромного театра, и тогда мои друзья согласились. «Может, у Гарри дома? Мальчик будет наверняка уставшим», – а как же, конечно, уставшим. Я даже не успел возразить. И уже на обратном пути, вернее, когда Луи складывал все свои вещи и прощался с коллегами, которые собирались в паб неподалеку, Джемма быстро произнесла «мы придем к трем», что вызвало коллапс моего бедного сердца. Ну терпеть я не могу все это. Это неэтично, неприятно и полное неуважение к моему личному пространству. Посидеть вдвоем за чашкой кофе, пожалуйста, но не так. Я ставил на стол торт, вокруг печенье и коробки с конфетами, достал мамин сервиз, потому что такого количества кружек у меня не было. Вроде бы, придет человек десять. Я был весь напряженный, закрыл свою студию на ключ, который после спрятал в кармане пиджака, висящего в шкафу. – Гарри, из этой коробки конфеты не бери, здесь некоторые с кешью, но какие точно, я не знаю, – я мимолетно посмотрел на конфеты, снова перевел взгляд на чашки. Улыбнулся от этой глупости с аллергией. – Хорошо, Гарольд? – Да, Луи, – я не нервничал, боже, просто было так некомфортно. – Расслабься, это всего лишь люди, ничего страшного, – он подошел ко мне, обнял сзади. – Я в порядке, – потерся носом о спину. – Надеюсь, они надолго не задержатся. – Не задержатся, я могу притвориться, что мне плохо, – я повернулся к нему, мальчик отпустил меня и сделал шажок назад. – Не надо, – он улыбнулся, хитро, смотрел мне в глаза. – Как хочешь, – снова приблизился, теперь его взгляд бегал вниз-вверх по моему лицу, он заострял внимание на губах. – Это могло бы спасти тебя, – прижался ко мне, легко обнял. – Что ты делаешь? – Ничего, – горячая ладонь побежала по ткани моей рубашки, оглаживала бок. Пальцы приблизились к пуговице брюк, Луи обвел мой пупок. – Хватит, они будут с минуты на минуту, – мне нравилось, не буду отрицать, но вот-вот люди могли заявиться в мою квартиру. – Тише, я только немного тебя расслаблю, – указательный палец правой руки скользнул по краю пояса брюк и залез вовнутрь чуть дальше от пуговицы, за ним туда отправилась ладонь. Было тесно. Луи поднял голову на меня, улыбался, я смотрел вперед, на изображение озера над диваном, пытался не сосредотачиваться на движениях мальчика. Томный выдох в мой живот и хихиканье, невесомое, его руке было тесно, я прочувствовал ткань своего нижнего белья, прижимающуюся к еще не разгоряченной нежной коже полового органа, он помогает себе второй рукой, которой держит оттянутым пояс. Пальчики крепко сжимают мягкую плоть, я напрягаюсь, пытаясь отречься, но сзади был стол, и двигаться было некуда. Щеки мои налились румянцем, на предплечьях показались вены, пульс зашкаливал. Луи просто мял мой твердеющий член, и это совсем не расслабляло. Он хихикал каждый раз, когда я закрывал глаза, сводя брови на переносице, пытаясь изо всех сил не выдавать своего желания. Изящные пальчики с умом пробегались по запертым в тонкой ткани нижнего белья венам, я напрягся изо всех сил, промычал, оставил стон внутри. Было очень тесно и жарко, в нос ударил пикантный запах мальчика, сладкий, манящий. Раздался звонок в дверь. – Черт, – я распахнул глаза, Луи высунул свою руку и облизал указательный палец, ухмыльнулся. Снова звонок, уже куда настойчивей. – Надо открыть окно. – Я пока открою дверь, – скрылся за стенкой, я сделал два шага к окну, распахнул его, набрал в легкие свежий, уже холодный воздух. – Привет! Я много говорил о Луи, много вещей, со своими друзьями я почти не обсуждал мальчика, почти не говорил о нем, на их лицах показалось удивление, когда они поняли, что он мой двоюродный брат, всего лишь кузен и ничего более. Они хвалили его, открыто, легко, мальчик улыбался и говорил коротенькие «спасибо», переводя глаза на меня, держа свою чашечку кончиками пальцев, подмигивая. Вместе с нами на кухне присутствовало одиннадцать человек, вполне себе неплохо, они не были слишком шумными, разговаривали со мной, с Луи, просто хорошо проводили вечер. Компания моих близких друзей не была раздражительной, все они были хорошими людьми, все сами представились Луи. Некоторые занимали места на диване, брали стулья, чтобы поговорить между собой. – Я собираюсь купить эту поддельную Мону Лизу, и меня не волнует, – Франческа всегда был заинтересован в подделках, он держал коробку с конфетами, которые со страстью уплетал. – Три тысячи за такую хорошую копию – это совсем недурно, – я улыбнулся, быстро опустил взгляд в пол, снова посмотрел на друга. – Так что, даже моего совета не спросишь? – прикусил язык, сдерживал смешок. – Да ладно, Гарри, ты придешь, оценишь, посмотришь на меня так, как будто я совершаю ошибку, – облизнул палец, взял чашку со стола рядом. – Спасибо, но мне этого не нужно. – Я думал, мы друзья, – я отвернулся, улыбнулся еще разок, смотрел краем глаза на Франческа. – Ох, боже, Гарри, извини, только не обижайся, – его ребячество никогда не смущало нас обоих. – Будешь конфетку? – Луи стоял совсем близко, разговаривал с Джеммой. – Ну ладно, только одну, – я беру одну и сразу кладу в рот. Мы с ним улыбаемся, сестра оттягивает меня за край рубашки. – Что? – Луи говорил, что хочет камеру, – она улыбнулась мне, мальчик наклонился в сторону, посмотрел на моего друга, затем на меня. – Гарольд, не говори мне, что ты жуешь конфету из той коробки, – он пальцем тычет на Франческа. – Они с кешью, – смотрит на меня очень строго, Джемма быстро переводит взгляд то на него, то на меня. – Упс, – смог выдать я под таким взором темных глаз цвета бушующего океана. – Выплюнь, или опять будешь корчиться над унитазом, – сестра не сдерживает смешок, как и Франческа, некоторые оборачиваются на нас. – Как скажешь, Луи, – я иду к умывальнику, пока Джемма что-то шепчет эту мелкому центуриону, конфета, вернее ее остатки, уплывают куда-то по канализационным трубам, я полощу рот, протираю его полотенцем. Это было странно. Остаток вечера проходит под его устрашающим взглядом, к восьми здесь уже никого не осталось, только небольшой беспорядок. Я наполнял мусорное ведро фантиками и всеми этими упаковками, выпил свои витамины, чтобы уж точно не валяться в туалете целую ночь. Через полчаса здесь уже было чисто, а мальчика не было рядом. Было тихо, я нашел его на балконе нашей спальни. – Луи, накинул бы хоть что-нибудь, холодно же, – я с собой ничего не взял, темнеющий ноябрь спускался на город. – Все нормально, – его желваки поджались, он отвернулся, выпрямился. – Точно? – он дрожал. – Посмотри на меня, – я подошел к перилам, наклонился к мальчику. – Все в порядке, – он повернул голову ко мне, перевел взгляд от подбородка к глазам. – Милый.. – я положил руку на его плечо, погладил вниз-вверх, по его телу побежали мурашки, – что случилось? Луи молчал около тридцати секунд, его глаза бегали, наполнялись слезами, он боялся моргнуть, но потом сделал это – и капля упала с его ресниц на щеку. Я протер ее большим пальцем. – Что, что такое? – открыл глаза, посмотрел на город за моей спиной, затем снова на меня. – Что? Кто-то сказал что-то плохое о тебе? – Нет, Гарольд, – дрожат голосовые связки, дрожит мое сердце. – Мои родители, – сколько боли было вложено в это словосочетание, я прочувствовал на себе, – они не увидят всего этого, они не видели всего этого, – толчком я прижал мальчика к себе, его лицо спряталось в холодной ткани моей легко продуваемой рубашки. – Ох, милый, – я гладил его по голове, скулеж прорвался сквозь ребра в самое сердце. – Они видят, они все видят и гордятся, – наконец-то его ручки смогли дать мне объятие в ответ. – С небес, Луи, с небес все видно, – мокрые пятнышки на материале прижались к моему телу. – Все хорошо, сладкий, все хорошо. Давно, очень давно он не вспоминал о родителях. Через три минуты наше тепло уже не в силах было спасти нас от этого морозного ветра, наши тела продувались острым запахом наступающего холода. Мы рано легли в постель, нигде не выключили свет. Его аккуратные пальцы обвили мой большой, глаза опустились на переплетенные руки, больше ничего не хотелось. Свистящее дыхание сопровождалось кашлем, я постоянно поправлял его челку, игрался с волосами. Округлый кончик носа блеснул, когда мальчик поднял лицо ко мне. Я из-за чего-то улыбнулся, и тогда он озарил меня своей улыбкой. У детей боль сильная, но краткая. – Гарри, – прошептал, мои глаза исследовали его личико. – М? – я стукнул по его раскрытой ладошке пальцем, он его схватил. – Я люблю тебя, – улыбнулся, подтянулся ко мне и поцеловал местечко под левым глазом. – Ты самое дорогое, что у меня есть. – Ты тоже, я люблю тебя, – теперь он поцеловал маленькую горбинку моего носа и между бровями. – Ты такой хороший, – буквально два сантиметра между кончиками наших носов, Луи о мой потерся своим, я улыбнулся. – Ты очень хороший человек и я бесконечно тебе благодарен. – Луи, – я вдыхал углекислый газ, что выдыхал мальчик, наслаждался запахом этого совершенства напротив. – Мы же просто влюбились, правда, Гарольд? – он хихикнул, отодвинулся немного назад. – Как во всех сказках о любви, с первого взгляда? – Определенно, – четкие линии его лица тенью спадали на подушку. – Я люблю тебя, и я хочу, чтобы ты знал, что всегда достоин любви, – цвет его глаз резко изменился с серого на небесно-голубой, яркий, блик на зрачке выделял частичку его сердца. Разговоры о динозаврах всегда его успокаивали, а мне было приятно слышать одну и ту же историю раз за разом, пытаясь, наверное, переосмыслить его слова, пытаясь понять, откуда в его голове могли взяться такие дикие теории и с годами не забыться. Я оставил Луи переодеваться в пижаму, сам выключил свет в коридоре. Смущенное тельце быстро скрылось за тканью рубашки. Мальчик сжато мне улыбнулся, пока я застрял в дверном проеме, мой мозг не разрешал двигаться, заставлял смотреть на Луи, заставлял запомнить каждое его еле уловимое мановение. – А если бы ты не забрал меня, то навещал бы хотя бы? – он не может уснуть, говорит мне в спину. – Я бы все сделал, чтобы забрать тебя, Луи, – его рука проскальзывает под моей, он кладет ладонь на мой живот. – Судьба сильно постаралась, чтобы мы были вместе, – грусть в голосе заставила меня открыть глаза и взять его ручку в свою. – Даже слишком. Просто совпадение на совпадении, как будто мы должны были быть вместе с самого начала. – Конечно, милый, и я думаю, что если бы не получилось тогда, то судьба сделала бы все, чтобы мы встретились позже, – я сжал его ладонь, почувствовал его выдох. – Иногда вселенная борется за людей, которые являются одним целым, правда? – Луи хихикнул, по моему телу прошла дрожь. – Вернее, вселенная всегда борется за любовь. – Да, милый, вселенная всегда борется за любовь, – он прижался лбом к моему позвоночнику. – Всегда. Каждый день рядом с ним превращался во что-то особенное, мальчик не переставал говорить о том, насколько я важен и нужен. Все потому, что он заболел бронхитом и не вставал с кровати, а я превратился в его личную сиделку. Для пущего эффекта не хватало только колокольчика в этих изящных ручках. – Га-а-а-арольд! – срывающийся голосок, я только присел на диван вместе со своей чашкой кофе, надеялся отдохнуть. – Гарри-и-и-и! – совсем хрипло и безнадежно режущий слух звук. – Секунду, милый! – ответил ему я, соседи, должно быть, устали от этих ежедневных истошных криков. Его желания колебались от простого «мне нужен чай» до заоблачного «домашний яблочный пирог прямо сейчас и янебудуслушатьвсетвоиоправдания». Его друзья не приходили не потому, что бронхит – вещь опасная и заразная, а потому, что они не могут увидеть Луи таким больным и совсем нежизнерадостным с хрипящим голосом, из-за которого я смеялся. Он требовал от меня внимания, развлечений и постоянных разговоров ни о чем, а мне надоедало постоянно сидеть дома. Но через неделю ему стало легче, и он мог наконец-то передвигаться по дому, преследуя меня, опять же, постоянно. Мы много смеялись вместе, много шутили, в университете без меня не скучали, один раз заскочил Дастин, чисто проведать и порадовать стопкой выпусков газет и журналов, где упоминали меня или Луи. Вот кто мой самый большой фанатик. – Вам помочь? – я с интересом рассматривал все фотоаппараты, представленные этим магазином. – Да, конечно. В магазине много людей, Джемма прямо сейчас договаривается насчет блюд на завтрашний день рождения Луи. Мои глаза растеряно бегали от одной камеры к другой, приятный молодой консультант быстро проговаривал все характеристики, я ничего не улавливал. Тогдашний интерес молодежи принадлежал этим красиво выглядящим Polaroid-ам, которыми были забиты стеллажи и которые стояли наравне с профессиональными камерами. Я думал, что с фотоаппаратом мгновенной печати у него будет меньше проблем с проявлением снимков и всей этой индустрией. Тем более, все эти маленькие фотографии были сейчас в моде. – Леонардо привезут вместе с Джессикой ее родители, – Луи сидел на полу у рождественской елки, я занимался ужином. – А Лейла? – пялился в окно, там падал снег. – Не знаю, – он повернулся ко мне, поправил свой носок. – Она еще не знает, сможет ли папа отвезти ее. – Чего ты такой грустный, милый? – поднял глазки и сразу их отпустил. – Не знаю, – вздохнул, положил на колено щеку, снова смотрел в окно. – Это последний школьный год, там потом все уходят в колледжи. – И что? – Они все разъезжаются по разным городам, – он говорил тихо. – Ну, все мои друзья. Они все уезжают. – Ничего страшного, это должно было случиться, рано или поздно. – Это наш последний год вместе, – мальчик встал, шел к столу. – Они мои лучшие друзья, Гарри. – Луи, ты всегда найдешь себе новых. – Где? – сел на стол, опустил голову. – Ты не придумал, в какой колледж пойдешь? – Нет. – У тебя еще много времени, чтобы подумать, Луи, все будет в порядке. Ты всегда можешь передумать и поменять что-то. Ничего страшного, если ты поменяешь колледж посреди года. – Эх, Гарольд, – я улыбнулся, выдохнув, – ты всегда такой поддерживающий. – Конечно. После баночки мороженого, которое я ему не разрешил, ему стало легче и веселее. Он просто смеялся, смотря телевизор. Мы быстро уснули, провожая последние огни вечернего рождественского Нью-Йорка. Его сопящее дыхание усыпляло меня каждую ночь. В последнее время он часто грустил из-за того, что ему придется что-то поменять в жизни. А я просто обнимал его и уверял, что никогда не поздно передумать. Утром повеяло холодом, когда я уже не спящий перевернулся на другой бок, стремительно протягивая руку в сторону мальчика. Но его не было рядом. Это заставило меня мигом открыть глаза, после чего я услышал смех из телевизора и пронзающий, словно стрелы, смех Луи. Я встал, протерев свои глаза. – Луи, ну что ты делаешь, – на полу валялись фантики от конфет. Много фантиков от конфет. – До диабета тебе осталось только выпить чай с тремя ложками сахара. – Отлично, сейчас сделаю. Сразу с четырьмя, – не смотрел на меня, смотрел мультфильмы. – Милый, убери, пожалуйста, – я еще раз протер глаза и зевнул. – Нет, я сегодня именинник, могу делать все, что захочу, – высовывает свой уже разукрашенный леденцами язык. Думаю, после этого я перестану покупать ему конфеты. – Что? – я подходил к нему медленно. – Гарольд, только не вздумай меня щекотать, – я хитро улыбнулся, Луи попытался встать со стула и убежать, но я перехватил его руки. – Отпусти! – он смеялся, я прижал его к себе и поднял вверх. – Ни за что, – он совсем не сопротивлялся, положил голову на мое плечо. – Ну и ладно, теперь ты от меня никогда не отделаешься, – улыбнулся. – Я надеялся на это, – я смотрел на его ресницы. – Когда я вернусь из ванной, на полу не должно быть ни одного фантика. За каждый ты будешь отвечать лично, – прошептал на ухо, шум телевизора нам не мешал. – Я хочу знать, какое будет наказание, – линия рта изогнулась еще сильнее. – Один фантик равен одному дню без сладкого. – Ты жестокий, – я поставил его на ноги. – Таковы правила, – я пожал плечами и развернулся. По приезду в семейный ресторанчик, где мы сняли зал на целый день, Луи делал вид, что командовал всем, пока мы с Джеммой, смеясь, перевешивали шары. Столик для подарков был выделен, на праздник раньше положенного приехали только некоторые недавние почитатели его творчества – мои близкие друзья, которые полюбили мальчика с первого взгляда, но праздник в целом не должен был быть взрослым. Друзья из труппы, имена которых я не знал, три лучших друга Луи и еще четыре просто друга из школы, кучка «надоедливых взрослых, но не волнуйтесь, они сидят за другим столом». Все-таки, шестнадцать лет – это большая и серьезная цифра. Я улыбнулся мальчику, когда садился на свое место за взрослым столом. В целом праздник удался и в нашу машину с некоторыми трудностями еле уместились все эти огромные подарки. Луи поправил свой свитер, незатейливо, всего лишь подтянул ткань выше на плечики, он был ему великоват, постоянно сползал, оголял ключицы. Тонкие пальцы скользнули под ворот и притронулись к теплой коже на месте около шеи, потянули шерсть вверх, мальчик кивнул своему другу и улыбнулся; я не знал, что они обсуждали. Белые зубы меня ослепляли, Джемма дернула рукав моей рубашки, но я не отвлекался. Теперь руки Луи опустились к штанам, талия в них была немного выше, чем обычно, но не слишком высоко, под свитером пальцы подтянули их повыше за шлевки, мягкими рывками мальчик опустил низ свитера, его подруга что-то шептала ему на ухо, они всей компанией улыбнулись. – Гарри, – сжатие плеча и тонко вонзившиеся в кожу ногти я не смог проигнорировать. – Не будь таким очевидным, – повернулся к Джемме. – Я стараюсь, – я улыбнулся и посмотрел на людей, которые на нас не обращали внимания. – Не-а, – она сдерживала улыбку. – Кстати, как вы там? Все в порядке? – Эм, ну, – некоторым пора было уже идти, – Луи немного грустит из-за того, что он еще не знает, в какой колледж ему идти и чем заниматься. И еще он не хочет терять своих друзей, но они уезжают из Нью-Йорка. – Я думала, что он не пойдет в колледж, а станет зарабатывать в труппе, на постоянной основе, – она уловила в моих глазах непонимание и неодобрение. – Это не так уж и плохо, из-за учебы он не может сконцентрироваться на чем-то одном, а так у него будет только труппа. – Это же неправильно, – я быстро перевел взгляд. – Я имею в виду, его балетная карьера не будет постоянной. Через лет пять у него уже будут проблемы со здоровьем, это постоянно случается. И, тем более, без образования сейчас никак. – Гарри, я не думала, что ты будешь таким занудным, – я помахал уходящим. – Он хочет быть артистом балета, все, это все, что ему нужно. Потом он сможет преподавать балет или еще что-нибудь. На крайний случай, он будет содержать фирмы, как ты делаешь это сейчас. – Я ничего не делаю, ты же знаешь, – я опустил руки на колени. – Я даже отчеты не могу самостоятельно разобрать. – И что? Зато ты официально получаешь с этого деньги, – посмотрел на Джемму. – И все. С нашим статусом не надо волноваться насчет денег. – Но Луи должен что-то делать, чем-то заниматься, я не знаю, он не должен думать, что все будет падать с небес. – Гарри, – она погладила меня по спине, – я не думаю, что Луи настолько избалованный. И он занимается балетом, все, почему ты не можешь понять этого? – На самом деле, я не знаю, – я выпрямился, не сиделось на месте. – Я не хочу, чтобы его осуждали, как меня, чтобы думали, что его место в театре куплено. Я до сих пор слышу, как люди говорят, что мои картины бездарные, что я больше денег потратил на раскрутку, чем заработал с продаж, что все отзывы куплены. – Я говорила тебе много раз, что стоит перестать слушать таких людей. Я знаю, что ты талантлив, ты знаешь, что ты талантлив, все знают, что ты талантлив, Гарри, – зрительный контакт очень помогал. – Ты же уже взрослый и должен знать, что всяких забияк слушать не надо, – я улыбнулся. – Конечно, я знаю, – я положил голову на ее плечо. Джемма пробежалась по моим волосам пальцами. Я два раза спускался за подарками мальчика к машине, просто потому что физически мы не смогли утащить все за один раз. Хотелось знать, что такого ему могли подарить. Но в одиннадцать он уже понемногу отключался, упал на диван и сложил ручки на животе. Я клал все коробки у елки, улыбался, когда видел Луи, внимательно за мной следящим, но даже не желающим помогать. Я снял свой шарф, быстро закинул его на вешалку, туда же отправилось пальто, я щелкнул по выключателю на кухне. – Отнесешь меня в кровать, я устал, – он смотрел на меня одним глазом. – Ты вообще понял, что я тебе ничего не подарил? – я расстегивал верхние пуговицы рубашки, здесь было жарко. – Разве? – совсем сонный хриплый голосок раздавался только еле различимыми гласными звуками. – Да, – он открыл глаза, повернул голову на подарки, затем снова на меня. – Как это так, Гарольд? Ты оставил меня без подарка? – Да, это наказание, – уголок рта дернулся вверх. – Ничего себе, и за что? – уже не был сонным, говорил твердо. – Ты меня очень сильно достаешь последнее время, и я вот подумал, что все, пора с этим завязывать. – О боже, ты такой смешной, когда пытаешься быть строгим, Гарольд, – я наигранно убрал улыбку. – Ты думаешь, я шучу? – Я знаю, что ты шутишь, хотя, актерская игра превосходная, Гарольд, еще год назад я бы поверил, – сел ровно, хлопнул по своим бедрам. – Ты выглядишь глупо, когда врешь. – Неправда. – Ты любишь меня слишком сильно, чтобы оставить без подарка, – мальчик ухмыльнулся. – Я же твой любимчик. – Любимчик, хм, – моя рубашка была полностью расстегнута, я пошел в спальню. – Ты куда? – Жди здесь. – Я надеюсь, что это та пушистая курточка из каталога! – теперь ухмыльнулся я. – А глаза закрывать? – Как хочешь. – Я не буду! – Хорошо, – я возвращался, спрятав украшенную коробку за спиной, Луи светился. – Может, ты попробуешь угадать? – Ну, я сказал, что я надеюсь, что это та самая куртка, о которой я говорил тебе неделю назад. – Не-а, это не она, – я сел на диван около него, мы держали зрительный контакт. – Тогда я даже не знаю. – Хорошо, я не буду тебя томить, – я передаю коробку мальчику, он с остервенением рвет упаковочную бумагу. Звезды не могли затмить этого ярчайшего света, исходящего от мальчика, прибившего мое сердце к спине. «Спасибо, Гарри! – он буквально врезался в меня, когда пытался обнять, вдохнул мой запах поглубже и на выдохе произнес: – Я люблю тебя, очень сильно!». Пальцы обвили эту небольшую камеру, мальчик рассматривал каждую деталь, смотрел внимательно. Его рука сразу рванулась кассетам, без инструкции, которую я разворачивал, он понял, что куда надо вставлять, сразу вскочил с дивана. – Улыбайся, Гарольд! – лицо спряталось за фотоаппаратом, глаз прищурился. – Луи, погоди, надо разобраться с настройками, – я выбрал самый легкий в использовании, чтобы запечатление какого-то момента не стало проблемой. – Покажи свои ямочки, Гарри! – щелчок кнопки и вспышка света, я сидел с выставленным напоказ телом. – Смотри! – фотография уже была в его руках, он легко ее потряс. – Ты моргнул, Гарри! – я улыбнулся. Я смотрел на него, пытающегося что-то все-таки настроить, он высунул от усердия язык. Сегодня Луи исполнилось шестнадцать, но ребячество никуда не исчезло из этих глубоких голубых глаз, которые сейчас смотрели на меня, в свете луны, пытались собраться, пытались сказать что-то. Я забрал его еще совсем маленьким и таким светлым, честным, и с ним ничего не случилось за эти годы, ничего особенного не произошло. Он стал известным в Америке артистом балета и просто хорошим человеком, который умел любить. Голубые глаза не хотели закрываться раньше моих зеленых, тусклых, они не хотели забывать меня. – Я люблю тебя, – прошептал, неразборчиво, но понятно моему сердцу, пальчики бродили по моему оголенному плечу. – Гарри, ты не представляешь, как сильно я влюблен в тебя, – я молчал, мне нечего было сказать, мои слова не выразили бы всю мою любовь. – Я очень сильно влюблен тебя, ты весь мой мир, – его фирменная хрипота и относительная скрипучесть голоса были тягучими и приятными моему уху. – Я люблю тебя, и я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя очень сильно, до беспамятства. – По-взрослому? – Да, конечно, по-взрослому, – улыбнулся, указательный палец прочертил линию моей челюсти. – Я тоже, я тоже люблю тебя, Луи. Кому вообще нужны двухместные кровати, если наши тела ничего не могли с собой поделать, притягиваясь друг к другу словно магниты. Я, если честно, точно не помню, спал ли. Кажется, я дремал, как и Луи, и мы боялись отпустить друг друга. Боялись пошевелиться, рука мальчика все время лежала на мне, он почти не ворочался во сне. Я держал его близко к своему сердцу, было спокойно. Даже свистящий за окном ветер не мешал мне прослушать его сердцебиение. Тихое, умиротворяющее.