banlieue

Первое февраля. Послезавтра мы вылетаем в Канаду. Я вдыхаю поглубже и ощущаю сразу несколько запахов, что смешались в один. Слышу музыку. По-моему, это «Ночная серенада» Моцарта. Пластинка, подаренная матерью. Очень давно. И как только Луи ее нашел? – С днем рождения! – я жмурюсь от внезапности и громкости этой чертовой хлопушки в его руках. – Только хлопушки нам тут и не хватало, – стряхиваю с плеча серпантин, Луи продолжает улыбаться. – Зачем столько роз? – у нашего французского окна расположилась целая корзина. – Ну, дети – цветы жизни и все в этом роде, – я усмехаюсь. – Ты последнее время сам не свой и мне хотелось, чтобы на день рождения ты был счастлив. – Когда мне придется выносить эти завянувшие розы на улицу, я точно буду счастлив. – Поблагодарил бы, зануда, – мальчик кладет на стол тубу от хлопушки и тянет руки к какой-то коробке. – Смотри! – Ангелочек, – у меня не было настроения совсем. – Я попросил, чтобы сделали похожим на меня, по-моему, неплохо вышло, – на торте лежал сахарный ангел, лицо которого действительно слегка походило на лицо моего Луи. Я взял немного крема с края пальцем. Слишком сладко. – Но это еще не все, – я постарался сделать не самое грустное лицо в мире. – Что же еще? – мальчик подходит ко мне, задирает свою футболку, придерживая ее одной рукой, второй он стягивает чуть вниз свои пижамные штаны и нижнее белье. У меня только что взорвалось сердце. – Господи, зачем? – под тазовой косточкой с правой стороны красуется мое имя. – Ну, чтобы помнить, кого я люблю, – он широко улыбается, довольно взмахивая головой, я не решаюсь трогать тату, но провожу пальцем рядом. – Осторожно, оно еще немного болит. – Когда ты ее сделал? – Три дня назад, – его глаза светятся. – Спрятать ее от тебя оказалось проще простого. – Я люблю тебя, – я прижимаю его к себе, руки на пояснице. Он свои вытягивает на моих плечах. – Я тоже люблю тебя. Из-за того, что я не мог отпустить прошлое, которое снова навязалось, мы две недели жили в моем постоянном отчуждении и отсутствии какого-либо настроения. Я быстро забываю проблемы. Это прошлое. За прошлое нельзя держаться, надо всегда смотреть только вперед. Это прошлое, которое меня преследовало. Иногда я думал, правильный ли я все-таки, все ли со мной в порядке. Потому что я помнил первый разговор с родителями, я вспоминал, как они говорили, что им стыдно за меня. Мне было тридцать три и я плакал. Губы Луи на моих, он кратко улыбается. – Ты такой очаровательный с этими подтяжками, – мы собирались в ресторан, отметить мой день рождения, да еще и обсудить дальнейшие планы с выставкой. – Все мои джинсы спадают, это ужасно, – да, Луи немного сбросил в весе, я не мог это объяснить. – А все твои ремни просто огромные. – Мы купим тебе и новые джинсы, и пару ремней. – Это нелепо, – он поправляет подтяжки у зеркала. – Как будто мне снова двенадцать. – В этом нет ничего нелепого, – я встал сзади, чтобы поправить свою прическу. – Твои волосы уже такие длинные, – он смотрит на меня в отражении. – Ладно, я все равно надену наверх свитер. – Я люблю тебя, – я быстро целую его в лоб, нехотя отпуская. – Кстати, – почему-то я отвлекся на розы, которые стояли у окна, – сколько роз ты купил? – Сто одну, – проговаривает он, выходя из спальни. – Сначала я хотел сорок две, потом вспомнил, что это четное число, – мои глаза пробегались по бархатистым лепесткам. Я присел на корточки. – Потом я подумал подарить три, но это прям совсем что-то ужасное, как напоминание о трех любимых людях, – я вытягиваю указательный палец правой руки и осторожно глажу бутоны. Розы белые, очень красивые. – В итоге я понял, что ты достоин сто одной розы. Зато несимволично. – Несимволично? – Ну, это хороший символ. Типа, я люблю тебя и поэтому посчитал нужным купить розы. – Неужели я так крепко сплю, что не услышал, как их доставили? – Ты собственного храпа не слышишь, что уже говорить о каком-то парне, что занес в дом цветы, – я непонимающе свел брови и встал. – Я что? – Ты храпишь, Гарольд, – он улыбался, по-детски невинно, я повел глаза к потолку. – А ты ворочаешься во сне, занимая мою половину кровати. – Я знаю, – эта улыбка меня оскорбляла. – Я же не говорил, что твой храп – это плохо. Тогда я тоже улыбнулся. Придется принять факт как данное. Я и не знал, что храплю. Вечер прошел отлично, за исключением Джека, который свалился на пол вместе с бутылкой вина, осколки которой порезали ему руку. Лучший день рождения в моей жизни, определенно. Всем не хватало моей сестры, она ладила с моими друзьями и много шутила, но сейчас все немного по-другому. Слушая поздравления Луи, который, словив мой строгий взгляд, перестал подливать себе вино, я задумался о мертвом брате. Если мне не изменяет память, его нет ни на одном семейном снимке, портрете, никакого упоминания или чего-то такого. Мой дедушка ненавидел моего отца, но меня он почему-то любил. Я был у него в фаворитах. Ни одного упоминания об Эдварде. Никто о нем не говорил, никто не водил меня на могилу. Никто не плакал в день его смерти, хотя, я, возможно, просто не помню. – Угадай, кто звонил? – острый локоть буквально вонзился в мой бок, Луи не церемонился, просто упал на меня, пока я спал. – Даже не знаю, – прохрипел я, после открыл глаза. – Фадеева, – я увидел на его лице улыбку, закрыл глаза. – Мы едем в Европу! – барабанная перепонка в правом ухе лопнула. – Гарольд, ты представляешь?! Мы будем выступать в Европе! – Ты мне не дашь еще десять минут, правда? – Конечно же нет! – Мы завтра улетаем в Канаду, ты ведь сказал ей? – Да, в общем, мы поедем в тур только в конце весны, у нас еще много времени. – С «Греховным ражем»? – Ага, – он наконец-то освободил меня. Его локоть уж очень острый. – Вставай, Гарольд, хватит уже спать. …Девятнадцать, двадцать. Я открываю глаза, оборачиваясь, оглядывая комнату нашего номера в отеле. Рич захотел снять дом для всех, но парни решили, что нянька им не нужна. Дейв приехал вместе с семьей, у него чудный сын четырех лет, который за словом в карман не полезет. Мы с Луи коротали время за игрой в прятки, потому что для него заняться чем-то полезным – невыполнимая миссия. Он в самолете дочитал «Двадцать тысяч льё под водой», как-то грустно опустив взгляд на виднеющийся город. – Я иду искать, – я улыбнулся, это ведь забавно. Здесь было немного мест, где спрятаться. Краткий скрип половицы заставил меня обернуться, я глянул под кроватью. Кстати, она была двухместной, хоть и в соседней комнате была еще одна кровать – для Луи – мне не придется терпеть его острые кости, вонзающиеся в мое тело. Мне нравилось спать с ним, но, кажется, мы выросли из одноместных кроватей. В ванной комнате послышался стук – я пошел туда, но за шторкой никого не оказалось, как и за дверью. Осталась только пустующая комната, что предназначалась мальчику. Я медленно вошел, скрипя дверью. Я осторожно подтолкнул ее обратно к косяку, не глядя. С очень томным выдохом я ринулся к шкафу. Услышал тяжелое дыхание, улыбаясь, я потянул ладони к ручкам. Улыбка исчезла, когда я увидел слезы в глазах Луи. – Милый, хей, что случилось? – он сделал шаг навстречу, падая в мои руки, я его схватил, прижимая к груди очень сильно. – Луи, скажи мне, что произошло? – мне было непонятно, и я волновался. – Р-родители, – высокий голосок его скрипел, отдавался неприятной болью в области грудной клетки. – Луи, малыш, – я положил руку на его голову, нежно зарываясь в эти карамельные волосы. Джоанна неоднократно изменяла Николасу. И Луи знал об этом. Она не уходила только потому, что не хотела оставлять ребенка, который сам пожелал остаться у отца. Потому что Николас души в Луи не чаял и всячески его оберегал. А Джоанна кричала и звала в дом незнакомцев. Но мальчик понимал, что она любила. Она не всегда была такой. В очередной вечер, когда Луи дослушал главу второй книги из серии Жюля Верна, его отец ушел вниз. Мальчик только притворился спящим, на самом деле, он слышал их ссору. Ему было семь. Николас выгонял Джоанну, называя ее не самыми красивыми словами, умоляя оставить его и его сына в покое. Джоанна не отступалась, надеялась, что найдет в сыне поддержку, который был почти не родным. Луи очень болезненно все это воспринимал и вот недавно вспомнил. Ему жаль отца, который терпел эту неблагодарную женщину только из-за него, ему жаль мать, которая искала счастье на стороне, не имея возможности удержаться за него опять же из-за Луи. Ему жаль за то, что их семья не была идеальной. И еще ему не хотелось верить, что Ник не родной ему отец. – Прости, – мягко проговаривает он, пошмыгивая носом. – За что? – Я всегда порчу нам каникулы, – я улыбаюсь, слежу за его похлопывающими ресницами. – Какие каникулы? Это очень важная командировка, – я крепче прижимаю его к себе, его пальчики играют с моими прядями. Я рад, что он умеет делиться этим, что он готов рассказать обо всем, что его тревожит, что он не скрывается. Одно сплошное доверие. Глаза чуть покраснели, взгляд был сонным, ресницы, что я осторожно целовал, стали еще мягче из-за слез. Мы уединились в этом номере отеля где-то недалеко от центра Ванкувера и уснули. Спокойствие и гармония, что создавали наши родственные души, погрузили нас в пушистые облака, рядом с солнцем, которое приятно согревало. – У тебя отцовские руки, – наш покой был нарушен, потому что мы опаздывали на мою собственную выставку. – В каком смысле? – Луи взял одну руку, переплел пальцы. – Аккуратные пальцы, широкая ладонь, эти костяшки – все как у него, – я улыбнулся. – Еще теплота и мягкость, Гарри, у тебя родные мне руки. – Я рад, – я прошептал, слегка сжав его щечку пальцами другой руки. – В твоих руках я чувствую себя безопасно, – его глаза снова слезятся, – как дома. Я снова крепко его обнял, желая раствориться прямо сейчас. Хотелось превратиться в пыль вместе с моим Луи. Элегантно и эпично появиться в зале огромного ресторана, что я арендовал, было единственным верным решением сейчас, раз уж мы все-таки опаздывали. Мы с мальчиком сели в такси, Луи смотрел в окно, на вечерний город, укрытый свечением уличных фонарей и вывесок. И глаза лишь блекло, как стекло, отражали этот свет. Я снял перчатку и поправил ворот его черного пальто, он улыбнулся и слабо кивнул, поджав губы. – Добрый вечер, – я распахиваю двери в зал под бурные аплодисменты, Луи проходит рядом со мной, я вижу картины, презентабельно занимающие свои места на стойках, здесь пахнет этим особым ароматом величия. Как хорошо, что у меня есть все это, что я владею всем этим. Люди в своем странном рвении наконец-то до меня дотянуться, чтобы хоть на миг оказаться на моем уровне. Я словно расставляю руки в стороны под дождем. Это неописуемое чувство чертовой власти в ваших руках. Идеальный костюм, идеальные черты лица, улыбка, вызывающая бурю в глазах напротив, что немо клянутся в любви. Женщины подходят и флиртуют, стараясь уцепиться за эту минуту, проведенную со мной. Иногда мне кажется, что картины им совсем не интересны. – Внимание, – я постукиваю ногтем по своему бокалу, улыбаясь. – Завтра здесь же будет еще одна моя выставка «Новое начало», приглашения, как всегда, у Рича, – как много денег они готовы отдать за возможность постоять рядом со мной? «Могущество», – прокручиваются в голове слова моего друга, что ударил свой бокал о мой с ослепительно дорогим звоном. Я был скромником, но – о господи – все это так манит меня. С восторгающейся улыбкой я расстегнул верхнюю пуговицу шелковой блузы, окидывая своим оценивающим взглядом Луи, что избавился от ненужного пиджака. Он шепчет что-то на ухо какому-то человеку. Я улыбаюсь шире, вырывая из глубин души женщины, что стоит рядом, комплимент о моих ямочках на щеках, делаю вид, что не ревную, отворачиваюсь. Мо-гу-ще-ство. – Что-то случилось? – мальчик (возможно, мне стоит его так не называть больше) затянул меня в туалет, я слежу за его руками, что закрывают дверь на щеколду. – Да нет, я просто заметил, какое у тебя сейчас настроение, – рвется ко мне, притягивая для глубоко поцелуя за лацканы моего пиджака. Я отвечаю крепкой хваткой за его ягодицу. – Полегче, Гарольд, – он хитро улыбается, пропуская руку меж наших тел. – Я тебе сегодня не дам распустить руки, – я смотрю в его горящие глаза. – Хочешь поиграть? – По моим правилам, – я прикусываю нижнюю губу, когда чувствую его пальцы, что беспощадно сжимают мои яйца. – Тише, папочка. – Луи-и, – пальцы пробегаются по всей длине, вторая рука придерживает мою блузу. – Попросил же, тише, – шепчет он в мои губы, за которые после цепляется, кратко. – У меня сложные правила, – улыбается, снова, так чертовски горячо. – Не вздумай даже себя трогать, папочка, – он отходит, оставляя меня с расстегнутыми брюками, всего раскрасневшегося, заведенного. – Почему ты опять папочкаешь, а? – я словно брошен и опустошен. – Потому что мне хочется, – его взгляд останавливается прямо там, где сейчас беспорядок, Луи улыбается, высовывая кончик языка. – Слишком много власти у тебя сегодня, Гарольд, ты зазнался. Надо бы поставить тебя на место. Он ждет, пока я умещу и спрячу свой стояк в брюках, что до невозможности сильно давили, оценивая мое состояние своим особо-лукавым взглядом. Внезапно вечер превратился в пытку. Я старался не отвлекаться от бесед, в которые меня втягивали, улыбаясь, ловя на себе его голубые поблескивающие глаза. Все стало хуже, когда через минут двадцать Луи подошел и невзначай уместил руку на моей промежности. «Я просто проверяю твой стояк, папочка, расслабься», – я не смог что-либо ответить, сжимая бокал с шампанским сильнее. Он опустил свой палец, обмокнув его содержимым трескающегося от моей хватки, что ли, или от сексуального напряжения бокала. Игриво облизнул, оглянулся, мы находились где-то в служебном помещении, мягко поцеловал, прижавшись к пульсирующей в брюках плоти. – Уже зудит, правда? – улыбнулся. – Это так просто тебе с рук не сойдет. – Мы еще посмотрим, – в глазах цвета надвигающегося цунами я потерялся. Луи чуть потерся бедром, взрывая все мои эрогенные зоны, пламенем прогоняя табун мурашек по коже. Я чувствовал, словно по-настоящему горел. Я снял пиджак, Луи же, в свою очередь, надел свой, с серьезным видом центуриона, коим и являлся, поправляя ворот и манжеты. Вечер близился к завершению, мы стояли в своей компании с Джерри и остальными. Разговаривали ни о чем, вернее, я просто не помню. Луи стал спереди, придерживая свой бокал, вильнул попой чуть ко мне, я наткнулся на стул, что мешал мне отойти. В его щипке за бок прочувствовалась команда стоять. Я решил послушаться, ступая к нему ближе, даже чуть толкая всем телом вперед. Нам было все равно на людей, которые видели это и понимали. Осторожничать сейчас он не собирался, поэтому по-тихому снова схватился за мою промежность, я сменил вырывающийся стон на недовольный кашель. Слава богу, здесь остались только свои. – Ты невыносим, – рычу я в его рот, пока пухлые губы пытаются отнять у меня остатки достоинства. – Спасибо за комплимент, – его язык разгорячен, пытается прорваться меж моих губ, но я отталкиваю его собственным языком. – Нас заждалось такси. – Я.. – мне хотелось проговорить ненависть в его адрес, но я сдержался. – Скоро ты будешь удовлетворен, – я прижат к холодной стене туалета, его колено меж моих ног, издевается. – Или нет, – дьявольская ухмылка вдруг зажигается искрой на его лице, глаза по-своему любят. – К черту, – я наконец беру главенствующую роль на себя и подхватываю его напряженные ягодицы, стало больнее, до эйфории больно, его язык попал в мой рот. – Тише, – словно лезвием проходит по деснам, – потерпи еще чуть-чуть, – уздечка сверху являлась его любимым местом, – или ты все испортишь. – Это ты держишь меня со стояком уже почти два часа, – его ладонь незаметно для меня просачивается меж грубой тканью нижнего белья и моей чересчур чувствительной кожей. – Правила несправедливые, – его рука с неосторожностью освободилась. Кажется, он меня поцарапал. – Несправедливые? – он перемещает мою ладонь на свой пах. – По-моему, мы в одной лодке, – улыбается, наслаждается этим моментом, я сжимаю обе руки одновременно, на его ягодице и на твердом половом органе. Февральский мороз чуть остудил нашу кровь, мы с Луи улыбались и без слов обменивались любезностями, он кинул в меня мою перчатку, я улыбнулся, поправив волосы. Пришлось сдерживать свою любовь, прокашливаясь в кулак, стараясь спрятать внутри восклицающий вскрик радости. Потому что я любил его до искр в глазах, и каждый день я понимал, что он любит меня тоже. Он обещает мне счастье и он его дает. Это все, о чем я мог мечтать. – Не торопись, сегодня ты не командуешь, – я улыбнулся и выдохнул мягко в его рот, прижимая невозможно прекрасное и желанное тело к двери в ванную, стараясь, что ли, его там растворить. – Ты плохо справляешься со своими обязанностями, – эти разговоры были ему на потеху, он тянул время и испытывал мое терпение. – Да нет у меня никаких обязанностей, – он чуть вырывается, лопатки отрываются от деревянной поверхности, он скидывает пальто. – А ты на шаг дальше от желанного. – Зря ты все это затеял. – Я хочу, чтобы ты помнил, что не всевластен. Не я в твоей власти, а ты в моей. – Естественно, – внешний вид ботинок точно испорчен его неизбирательно ступающими ногами, но я плевал на все это. – До завтрашнего утра, Луи, ты же знаешь, – ему не понравились мои слова, я ощутил это вместе с металлическим привкусом моей крови на его языке. Было больно, но зато как горячо. – Ты не понимаешь, о чем я говорю, – мы падаем на кровать. Я не отвечаю, потому что, вообще-то, понимаю, но не хочу признавать. Он оказывается сверху, мне кажется, на его брючной ткани в районе ягодиц остались пятна от моих грязных пальцев. Из-за наших эрекций лежать вот так было больно и неудобно, мальчик чуть съехал по моему бедру вправо, подтянулся выше, его пальцы запутались в моих волосах. Мне казалось, он захотел оставить засос на моем языке, который игриво покусывал, зализывая эти же места после. Луи намеренно тянул, как будто получал больше удовольствия от издевательств надо мной, потому что я уже осознавал, что теряю голову из-за этого архангела во плоти. Я мог назвать его ангелом еще некоторое время назад, но сейчас, извольте, он – нечто. – Я люблю тебя, – успеваю сказать я, пока мои губы свободны от его плена. – Это тебя не спасет, погубит, – проговаривает он, скорее всего, не вкладывая в эту мысль столько противоречивого значения, сколько прочувствовал я. Не будь я тогда опьянен его приятным ароматом, чуть смешанным с вином, я бы, возможно, остановился. – Я тоже люблю тебя, – как-то бессмысленно добавляет Луи, передвигаясь ниже по подбородку к адамовому яблоку. Наконец-то тело податливо и не без желания оголяется, его язык пластом ложится на мой левый сосок. Я будто вырван из реальности, чувствую чуть щекочущий кончик носа на своей груди, от поцелуев остаются слюнявые красноватые следы. Мальчик резко выпрямляется, усаживается на мои бедра, в темноте я вижу, что он расстегивает свою рубашку. Я опускаю руки к брюкам, надеясь их расстегнуть и скорее кинуть где-нибудь, чтобы не мешались. На мою руку медленно ложится его ладонь. – Нельзя, – сколько же, черт возьми, подлости в этом слове. Луи берет мою ладонь и кладет ее на свое сердце, врезаясь твердым соском в кожу. Я чувствую его частое сердцебиение. Моя вторая рука ложится на мое сердце, я чувствую, что они бьются в унисон. Это немного меня растрогало. – Теперь можешь расслабиться, – я не помню, как он оставил меня без брюк и нижнего белья, блузу я снял сам. Себя раздевать Луи не торопился, поднялся выше, только расстегнул ширинку и чуть просунул туда руку, выгнулся в спине. Я не знал, что он собирается сделать, но мне понемногу начало нравиться. Он присел на мой член и качнулся назад. Черствый шов брюк вызывал жжение на коже, я положил руки на его бедра. Мальчик ухмыльнулся, хихикнув, так безнадежно и изысканно, даже скверно. В моей оболочке словно прожигалась плешина, от низа живота и по бедрам вниз. Луи пробежался пальчиками по моему торсу, чуть огладил ребра, довольно цокнув. – Луи, пожалуйста… – Еще чуть-чуть, папочка, – я зажмурился, он сел еще выше. Пальцы Луи были холодными, они поочередно легли на мой член. Мальчик прилег на меня, вильнув бедрами вверх, проезжаясь тем же жестким швом по разлагающейся оболочке моей души. Я открыл от неведения рот, он продолжал качаться вверх-вниз, влево-вправо, стараясь, наверное, вытащить тяжелый умоляющий стон. Адские пытки казались единственным спасением. – Лу-уи-и, – я не смог сдержаться, глаза закатились наверх сами. – Тс-с-с, – его ладошка на моем подбородке, большой палец прижался к губам. – Тише, мы должны уважать соседей. – Быстрее, – я хотел, чтобы он забрал всего меня без остатка. Луи разделся. Глаза, уже привыкшие к потемкам, видели его точеный силуэт. Архангел, точно вам говорю. На секунду я вспомнил, что это мой Луи. Я приподнялся на локти, слушая приятный и успокаивающий шелест ткани, что падала на пол. Его руки легли на мои плечи, когда он поставил колени по обе стороны от меня. – Я люблю тебя, – невинные глазки блестели в свете луны, я улыбнулся. – Я тебя тоже люблю, – теперь он тоже улыбнулся. Мальчик жестом попросил меня сесть, поманив пальчиком, сладко хихикнув. Наши пальцы столкнулись на моем члене, я помогал ему сесть, моя ладонь лежала на его спине, я целовал тело, что сейчас поддавалось само. Весь он горел, прямо как и я, языки пламени сражались за главенство, за управление любовью и страстью, что показывалась на его грудной клетке мелкими и случайными засосами, которые надолго не задержатся. – Тебе лучше сидеть ровно, – прошептал он в мое ухо, чуть приподнявшись, когда я попытался толкнуться за ним. Я смог только грубо промычать, вдохнув поглубже. Луи обнял мою шею, пальцы запустил в беспорядочно лежащие пряди, что уже слипались от пота. Он прижался слишком близко, я опустил голову, ударившись лбом об острую кость ключицы. Мальчик резко приподнялся, сжимаясь, чтобы оставить внутри только истекающую спермой головку, снова садился, не стараясь даже расслабиться, я ощущал его тугое нутро, мягкие стенки и бугорок простаты, до которого я не нарочно касался. Я обнял его, обхватывая бока ладонями, тело напряглось в ответ, ребра раздвинулись, чтобы в легкие попал кислород, который был ему необходим. Его член терся о низ его живота и о мой торс, я чувствовал, как размазывалась тягучая жидкость, Луи был открыт и уязвим. Он покрутился, это вырвало мягкий трепещущий стон, который я пытался сдержать, мальчик еще раз сжался, подпрыгнул вверх резко, я смял ногами покрывало. – Убери руки, папочка, – снова это «папочка», вызывающее внутри шквал эмоций, я не послушал его, оставил руки на ягодицах, крепче их сжимая. Луи только высоко ахнул в мое ухо, схватив волосы на макушке и прижавшись еще ближе, его медальон ударился о цепочку моего, чуть прозвенел. Я напряг пресс, не давая шанса половому органу мальчика, который уже был весь мокрый. У него точно нет возможности сдержаться, хотя бы немного растянуть момент. Только что тугое кольцо мышц сжалось, наверное, надеясь меня раздобрить, я лизнул его сосок, улыбаясь. Луи снова простонал в мое ухо, что вызвало легкую дрожь в ногах, восклицая мое имя по-своему особенно и искусно. – Я люблю тебя, – казалось, мы поменялись ролями, он двигался лишь по инерции, пока я пытался выбить дурь из его тела не самым верным способом. – Я обожаю тебя, – проговорил я, горячо выдыхая на местечко, что только что укусил. Этот засос задержится надолго. – И я тебя, – издыхая звуки произнес он, снова вскрикивая от оргазма, накрывшего его с головой. Мы были грязными и липкими снова, по его вине, Луи ослабил хватку и сгорбился, наши лбы столкнулись. Четкие и казистые «ах!» выдыхались в мое лицо, обворожительно притягивая к этим пухлым губам цвета сочной клубники. Мы поцеловались, грязно, влажно, я исследовал языком все неровности его нёба и верхние постоянные зубы. У Луи не было сил ответить мне такой же отдачей, его ресницы вдруг затрепетали, они изящно переливались в свете луны, что чуть прикрыли облака. – Кажется, ты проиграл, – я подхватил его тонкое и слабое тело, переместил под себя, я снова вошел в него сорвано и грубо, заставляя ухватиться за мои плечи, как за единственное спасение. – Га-а-аро-ольд, – приторно вытянул он не похожим на его голосом, я прижал мальчика к матрасу этой скрипящей кровати. – Тише, – вскрик я заглушил губами, ему, казалось, было больно, я лишь немного помогал себе руками, не оставляя между нами пространства, но не надавливая слишком сильно. – Я отобью у тебя желание командовать. Луи прикрыл рот, но выдыхать немые стоны не перестал, мой медальон ударился о его с характерным звоном, который вернул меня в реальность на мгновение, после я снова продолжил грубо в него толкаться, показывая, что со мной в такие игры лучше не играть. Я чувствовал его эрекцию, было жарко, но, опять же, Луи не умел сдерживаться. Пары толчков по правильному направлению хватило, чтобы он снова, извиваясь, излился на наши животы. Его анус был совсем расслабленным и очень влажным, покрасневшим. Я даже улыбнулся от его невинности и роскошной слабости, поцеловал шею, наполняя его нутро спермой, пачкая покрывало. – Я люблю тебя, – Луи был ослаблен, говорил чуть бессвязно, – по-взрослому, Гарри. – И я тебя тоже по-взрослому. Это «по-взрослому» успокаивало его, как мне казалось, его рука лежала на моем торсе, когда мы засыпали. Утром я проснулся от настойчивого стука в нашу дверь и приятного голоса Рича, который как хороший воспитатель собирал нас на завтрак. Я всегда улыбался из-за таких ситуаций. Я вежливо попросил его перестать, он дал мне десять минут на сборы. Рука Луи лежала на моей талии, сам он крепко прижался со спины, выдыхая в мою спину неразборчивые слова из своих снов. Максимальный уровень комфорта и любви был достигнут именно в тот момент, я очень медленно вставал, стараясь его не разбудить. Мальчик только что-то просопел, свел бровки и перевернулся на живот на мою сторону кровати, не заметив, как казалось, моего отсутствия. Я только постоял под струями горячей воды и спешно покинул номер, оставив Луи записку о скором возвращении. – Господи, Стайлс, да от тебя несет сексом, – я улыбнулся, нахмурился, повернулся к Крису, который мне кивнул. – Да, и не отнекивайся. – Да я и не собирался, – я улыбнулся шире, заправляя за ухо выбившуюся из пучка прядь. – Давайте не будем говорить об этом перед завтраком, ладно? – Джерри явно был недоволен, мы только над ним посмеялись. Видели бы вы нас, компания мушкетеров с толстыми кошельками и истертыми жизнями, где у нас есть счастье. Я мог не помнить, откуда у их семей деньги, да это и не было важно. За эти пять лет, когда я чуть притих и не был с ними в клубе как полноправный его член, они тоже не дышали полной грудью. Искали свое счастье и молились по вечерам пятниц вместе с сигарами или бутылкой дорогого коньяка, даже с книгой или кольцом усопшей любви. Весь мир у наших ног, мы словно на собственном Олимпе, откуда сыпем пенни вместо капель дождя. Мы все присели за огромный стол ресторана, куда пришли, нас обслуживала целая команда официантов. Счастье не в деньгах, но без них мы не могли обрести себя, чтобы искать счастье. Будь оно заключено в ребенка, которого греховно любишь, или в ребенка, которого получил от любимой женщины, или даже в ребенка, который еще не родился. Счастье для некоторых из нас было заключено даже в новый костюм. – Их так много, – сегодняшний показ для всех желающих, имеющих при себе не очень большую сумму на приглашение. Для всякого сброда, с которым я не общался. – Да ты, Гарри, просто невероятно талантлив, – здесь было откровенно скучно. Такое я не любил. – Ты только это понял? Странно, – я чуть выше приподнял подбородок, перевел взгляд на Луи, который охотно со всеми общался. – Не язви, Гарри, – я прослушал, помахал сыну Дейва, который был невероятно очарователен. В миг по толпе людей пронеслось немыслимое «ах!», уведомляющее о каком-то происшествии. Мы все разом повернулись туда, я побежал первым. Офицеры, или какое у них там звание, полиции уже всех расталкивали и пытались успокоить. Я замечаю Луи, кулак которого летит по направлению к лицу какого-то непонятного типа в поношенном спортивном костюме. У него, к слову, уже был разбит нос. – Луи! – он вырывался из рук полицейских, я жестом попросил их пустить его, притянув мальчика к себе. – Что ты тут устроил? – Ничего, – едко выплюнул он, я заметил кровь на губе. – Пойдем, тебя осмотрит врач. – Все нормально, – его ладонь протерла кровь, он посмотрел на пятно, затем вслед уходящему незнакомцу. – Луи, – он повернулся, в мои глаза только виновато глянул, Рич попросил всех вернуться к своим делам. – Скажи мне, кто это был? – Неважно, Гарольд, – я ничего не понимал, мальчик лишь избавился от моей руки на плече, пошел в сторону. Еще один полицейский поднял пластиковую бутылку, которая валялась на полу, и тоже ушел. «Он нас ненавидит, Гарри, – его слова отдаются в сердце. – За нашу любовь, он просто ненавидит нас, – я не знал, как успокоить его. Луи снова плакал у меня на руках, и в тот раз хотелось плакать с ним. – Почему он думает, что у него есть право нас ненавидеть? Мы же ничего не сделали, – это было странно, его слезы были странными. Это не должно было его задеть. – Он хотел испортить картину, но я не дал ему. Он сказал, что мы должны отправиться в ад, – грудную клетку сжимало чувство безысходности. Меня приняли семья, друзья, я больше ни в чем не нуждался. Но такие люди все еще существуют. – Меня учили, что Бог любит всех, и почему же мы должны быть им нелюбимы? – и теперь я должен научить его не обращать внимания на все это. Ненавистники будут всегда. – Мы же не делаем ничего плохого, мы просто любим. Так совпало, что родственные души находятся в телах с родственными связями, – я мягко его покачивал, с каждым всхлипом исчезала маленькая его частичка, и он становился совсем невесомым. – Мы правильные, Гарри, потому, что мы любим». Общество внушает нам, что если мы любим что-то, что не входит в список разрешенного, мы не имеем права любить. Если мы сами не входим в список разрешенного, мы не имеем права быть любимыми. За столько лет жизни я понял много вещей, и самое главное – нужно уметь игнорировать некоторые нехорошие вещи, которые, к несчастью, неизбежны.