banlieue

– Интересно, Луи? – он с раскрытым ртом следил за героями очередной мелодрамы. Я просто собирал всю запачканную им посуду. – Да, отойди немного, – я расстроенно выдохнул, пытаясь обратить его внимание на себя. Но все бессмысленно. Это пятая или уже шестая мелодрама за эти пару дней. Это все, чем сейчас он занимался: читал книги, смотрел телевизор и ел очень много вредной и слишком сладкой еды. А еще он снова начал ходить на балет, сильно уставал, но не жаловался, потому что все равно спал чуть ли не до вечера. Луи просто превратился в какой-то неживой овощ. Вот сейчас, в полночь, я снова просил его пойти в кровать. – Га-а-а-арольд, не будь таким занудным, – во время рекламы он мог на меня отвлечься. – Я досмотрю и пойду спать, там еще чуть-чуть осталось. – Ты сейчас живой пример человеческой деградации, – он недовольно закатил глаза, резко положил в рот горстку соленых орешков. – Я не шучу. – Отстань от меня со своими нравоучениями, ничего со мной не случится, если лягу позже. – Много чего может случиться. – Например? – Например, твои синяки под глазами и нездоровый внешний вид, – он обижено отвернулся, я смотрел на растрепанные волосы. В итоге, он снова лег тогда, когда ему самому захотелось. Я ничего не мог с ним сделать, он повзрослел, и теперь шантажировать его или даже наказывать было бессмысленно. Но мне и правда не нравилось то, как он сейчас вел себя. После приезда из Канады его словно подменили. Вернее, где-то через пару дней, когда он пошел на первую тренировку. Возможно, это все из-за балета, но ходить с ним на репетиции я не хотел. Он уже взрослый и сопровождающие ему не нужны. Тем более, после такого длинного перерыва и провалившейся постановки с новичками, у Фадеевой определенно не было настроения терпеть мое присутствие. Поэтому я ждал и пока что угождал всем его желаниям. – Луи, это уже третья упаковка, нет? – я часто уезжал по делам клуба, связанным сейчас со мной, но обычно долго не отсутствовал. – Да, третья, и скоро я начну четвертую, – разговор велся о пачках чипсов. Мне не нравилось то, что сейчас моя квартира пропиталась всеми этими искусственно-неприятными запахами. – Ты не боишься, что наберешь вес? – возможно, только это могло вернуть его к нормальному образу жизни. – Это мне только в пользу, – я его не понял, присел рядом на диван. – Что? – Когда я пришел на балет, во мне было на четыре килограмма меньше нормы, – (я знал, что Луи сбросил вес.) – Фадеева сказала, что если я не наберу к концу марта все нужные килограммы, она точно меня уволит. – И что, это была твоя программа по набору веса? – он наконец-то повернул голову в мою сторону. – Есть все вредное и лежать на диване перед телевизором? Работает вообще? – Нет, теперь мне не хватает целых пяти с половиной, – Луи опустил глаза, я нахмурился. – И почему ты не сказал мне? Мы бы сходили ко всем нужным врачам. – Не хотел нагружать тебя своими проблемами. У тебя сейчас столько забот с выставкой. – Милый, – я чуть притянул его к себе и обнял, – ты всегда должен делиться со мной своими проблемами. Всегда, ты должен мне доверять. – Гарри, я знаю, – он не мог обнять меня в ответ, так как его руки были испачканы. Мальчик легонько прижал к моей спине свои запястья. – Но никогда не делаешь. – Возможно. Утром следующего дня мы сначала поехали к терапевту, а после сразу к диетологу. Надеюсь, теперь у него не будет проблем со здоровьем. Или с доверием. Весь оставшийся день он просто стоял у зеркала то в одежде, то в одном нижнем белье, пересчитывая свои небрежно торчащие ребра. Угрюмый доктор, который на диетолога точно не был похож, массивный, неуклюже массивный, определенно имеющий за душой пару лишних килограмм, очень серьезно поговорил с мальчиком, тыкая в его истощенное тело своим противным толстым коротким пальцем, даже у меня пробегали мурашки по коже, хотя он меня не трогал. Он разъяснил ситуацию для Луи во всех красках и даже не забыл упомянуть о скорой кончине из-за недостатка массы. Это очень взбодрило мальчика, поэтому вечером он неплохо, хоть и без желания, поел. Я говорил, что знал о его проблеме, все его вещи на нем висели, но, знаете, я не придавал этому значения, даже не знаю почему. Впредь, видимо, придется быть внимательным с ним и его здоровьем. – Итак, – проговорил я, раскладываю карту Европы на столе, – нам надо составить тур, господа, – Луи уже спал, а вечерние посиделки для нас в моей квартире стали обыденными. Ну, или точнее, ночные посиделки с чашками кофе и дорогущим запахом наших одинаковых одеколонов. Середина жаркого для Америки мая, я все же прикрываю форточку на кухне и снова возвращаюсь за стол. Вчера Луи узнал, по каким числам и в каких городах будет его тур с труппой. Сегодня утром я купил карту Европы с особенным важным видом и удивляющим чувством собранности и организованности. Если покорять материк, то только вдвоем. В общем, я собирался подстроить собственный тур под театральный тур Луи. Идея вызвала у моих друзей восторг и ту самую зависть с горящими глазами и этим кратким «заносчивость – твое второе имя». Я лишь усмехнулся, ставя маркером точку на плотной глянцевой бумаге, рядом с красующимся Лондоном. – Я вызову вам такси, – они не были сонными, но все же за руль не садились, выпив притащенную с собой бутылку отечественной водки. – Я с этими шизиками не поеду, – Рич подтянул к себе исследующего своей щекой мою стену Гектора. – Ребята, успокойтесь и видите себя потише, вы разбудите Луи, – вдруг на их лицах вытянулась странная пьяная улыбка, как будто у нас только что был девичник, и я проболтался о парне, который мне нравился. – Голубки, – слава богу, все знали нас лишь как серьезных и взрослых мужчин, умеющих рисовать и критиковать картины других. О нас с такой стороны не должен знать никто. – Мне всегда было интересно, как у вас это происходит вообще? – Форд вдруг толкнул неясно выразившегося Джека, тот медленно повернулся к нему, а затем снова посмотрел на меня. – Так, все же, как вы занимаетесь любовью? – Святые угодники, Джек! – выкрикнул Рич шепотом, выталкивая остальных за дверь. – Это не наше дело! – видимо, это очень его задело. Я улыбался. – Да как не наше? Он же наш друг! – я чуть выдохнул, маскируя неуместный смешок, ребята медленно покидали квартиру. – Джек, все, потом спросим, ты все равно не вспомнишь об этом завтра, – Дейв поддерживал Криса, теперь еще взял за плечо и Джека. Я захлопнул дверь, чуть потерев от усталости глаза. Расслабленно улыбнулся и окинул счастливым взглядом письма, что вечером забрал из нашего почтового ящика. Пару приглашений на какие-то передачки для домохозяек, на интервью для журналов и газет, на репортаж для штатского канала и даже на радио. Десять лет назад мои родители с сестрой составляли план и принимали все эти приглашения в свои руки, утром заезжали за мной, вечером возвращали обратно в томную квартирку. Сейчас я игнорирую все это. У меня нет желания объяснять мое творчество. Люди приходят и смотрят, понимают согласно своему мировоззрению и воспитанию. А больше обо мне и знать ничего не надо. – Утром съездишь за берушами в аптеку, – я не успеваю лечь в постель бесшумно, чуть поднимаю угол одеяла, поворачивая голову к Луи. – Мы шумели? – я прижимаюсь к нему, он свой мешающий локоть не убирает. – Не то слово, – его голос очень хриплый и причудливо звучит. – И дай мне поспать, – я перестал мягко поглаживать его позвоночник и вовсе убрал руку. – Спокойной ночи. Это больше похоже на Луи. Присущая ему надоедливость и раздражительность снова стали неотъемлемой частью нашей жизни. Без этого я не мог жить, хоть и, пересиливая, терпел. Сегодня из-за неотложных дел Фадеева отменила тренировку, и мальчик с облегчением вздохнул, просматривая все мои письма, пытаясь выяснить, почему же я все-таки отказывался. – Ну для журнала People можно дать интервью и не быть таким загадочным, как ты сейчас, – я лишь возмущенно покачал головой, улыбаясь этим голубым глазкам. – Я не хочу, неужели я кому-то что-то должен? – Мне беруши, – я опустил голову, усмехнувшись, Луи бросил на стол письма. – Мы могли бы съездить вдвоем, – в моих волосах застревает фантик от леденца, я стряхиваю его, поднимая глаза на ликующего мальчика. – Да? – Ты обычными берушами не отделаешься, – он встает, не удосуживаясь унести в мусорное ведро все фантики от конфет, оставляя их мне. Я с чуть недовольным видом их все убираю, отправляясь в спальню за блузой и шляпой. Луи, видимо уже не в первый раз, подтягивает свои джинсы выше, те стремительно валятся к его коленям снова. – Надень другие, – нужный вес он набрал и даже выглядеть стал здоровее, но все же кое-какие вещи уже не сидели на нем так, как раньше. – Так я избегу проблемы. – Так ты ее решишь. – Они на меня велики, хотя я вернулся к нормальному и здоровому образу жизни, к балету, а они все равно огромные, как будто и не на меня покупались, – он даже больше к ним не притрагивается, стягивает с помощью одних лишь ног, сжав кулачки. – Успокойся, они просто растянулись, мало ли что могло с ними случиться, – Луи вздыхает, рьяно запуская руки на полку со своими штанами, доставая измятые шорты чуть выше колена. – Джинс не тянется, – я наконец надеваю блузу, закатывая наверх рукава, пояс его шорт чуть топорщится. – Невыносимо! – он агрессивно поправляет свою футболку, со злой резкостью в движениях, я только на него смотрю. – Тише, – мальчик на меня не смотрит, я не понимал, почему об этом еще нужно говорить, почему нельзя просто забыть. – Луи, с тобой все в порядке. – Нет, – он раздраженно покачивается и дергается, переступает с ноги на ногу и после поднимает на меня глаза. – Мне страшно, – шепчет, – однажды меня просто не станет. – С тобой все будет в порядке, – разговор резко перестал мне нравиться. – Ты не можешь гарантировать этого мне, ведь я сам не уверен. – В этом и проблема. Все было хорошо целых два месяца, что же случилось снова? – Не знаю. Все вещи просто огромные. Это странно. – Мы купим новые, которые подходят по размеру. – Ладно. – Я обещаю, что буду с этим бороться. – Хорошо, – он не улыбается, хотя было видно, что он хотел. В торговом центре он немного повеселел, постоянно высовывая свой язык черничного цвета, который стал таким из-за мороженого. Я мягко ему улыбался, стараясь не думать о нашем разговоре. Луи не должен бояться того, что умрет. В таком возрасте точно нет. Он нормально – по-своему нормально – вел себя и даже начал отшучиваться и дурачиться, в этот раз я никак его не останавливал и не успокаивал. Его футболка-поло поднялась куполом на животе, когда нам в спину подул сильный майский ветер, он резко прижал руки к себе, я поставил наши покупки на задние сидения. А мальчик просто стоял и ждал, пока стихнет ветер, смотрел на свои руки и, кажется, снова стал считать себя неправильным, нездоровым, некрасивым. – Луи, – я положил шляпу рядом с пакетами, – все нормально. – Да, – он выдохнул, осторожно ступил с бордюра на дорогу, – наверное, – прошел к своему сидению, сел. Я передал ему жевательную резинку, он без особого энтузиазма взял ее своими короткими, изящными пальчиками, где я заметил чуть покусанную кожу у ногтей. Я нахмурился, но говорить ему ничего не стал. Все же, нельзя видеть во всем проблему. Жить надо легко. Рутина могла бы отвлечь его хотя бы на эти пару часов, я передал ему ключи от квартиры, как всегда делал, шел вслед за ним, он придерживал двери. – Снова письмо, странно… – действительно странно, Луи не проверял почту, но из нашего почтового ящика топорщился уголок конверта. – Мне? – грузный шум лифта вдруг перебил меня, мальчик отвлекся. – Обратного адреса нет, – конверт узкий, но непривычно длинный, Луи бесцеремонно порвал его край. Его хмурые глаза, окрасившиеся в небесный голубой, не отрывались от прописанных эстетически прекрасным каллиграфическим почерком букв. Он только на секунду отвел взгляд, чтобы попасть ключом в замочную скважину, я прошел в квартиру первым, а Луи остался на месте. Письмо было длинным, я даже не знаю о чем, возможности хоть что-то разобрать не было. – Луи? – он захлопнул дверь, положил ключи на столик. – Что там? – я поставил руки на бока. – Ну, эм-м, – мальчик поднял глаза на меня, не моргал, я не мог понять по его взгляду, что не так. – Меня позвали на фотосессию для Vogue, – он глянул на письмо, затем на меня. – Вот так просто, прислали написанное от руки приглашение, – улыбнулся. – Здорово, – я чуть расставил руки, намекая ему на объятия. – Vogue, вау, это же Vogue, Гарольд, – он в меня врезается, становится на носочки и крепко хватает мое тело. Я чувствую его отчаянное сердечко, вырывающееся наружу. – Я тобой горжусь, – я прижимаю его голову к своей груди сильнее, целую лоб, – ты молодец. Может быть, хотя бы эта фотосессия вернет ему его уверенность в себе, которую он так глупо потерял. Это было похоже на знак судьбы. Вот есть проблема, она долго не уходит и не решается, судьба посылает нам помощь. Ну, назвать внезапно возжелавших Луи редакторов этого модного издательства я никак, кроме «помощью свыше», не мог. И, по-видимому, это действительно его взбодрило. Смурое лицо снова начало поблескивать, его тонкие пальцы пробегались по челке, Луи улыбался, сияя, смеялся из-за глупостей. В театр зашел чуть подскакивая, я просто решил его проводить. – Добрый вечер, Гарри, – не думал, что она начнет обращаться ко мне по имени. – Миссис Фадеева, – фотография Луи висела в их холле, очень красивая и яркая. – Здравствуйте, – я повернулся и пожал ее протянутую руку. – Давно вас не видела, – она улыбается. Ее лицо помрачнело, морщины стали глубже, голос более хриплым. – Восхищена вашими работами, картины с Луи невообразимо прекрасны, – она чуть стукнула каблучком по полу. Я не знаю зачем. – И я уважаю ваш выбор, я бы и сама не стала продавать такие портреты, – ее черствая улыбка показала передние золотые зубы. Поставила их недавно, очевидно. – Но, возможно, я, по старой дружбе, получу хотя бы репродукцию. – Довольствуйтесь фотографиями, – я тоже улыбнулся и невежливо зажмурил свои глаза. Она посмеялась. – Может быть, договоритесь с кем-то из художников, которые сами нарисуют вам Луи, но я перерисовывать его не собираюсь. – Художественные приметы? – Что-то вроде. Почему-то именно во время этого разговора я вспомнил рассказ Джессики о Фадеевом. О том, что он был сутенером и торговал детьми «плохого качества». А потом я вспомнил, что это он написал историю Беллы, так живо и сочно, здесь все же что-то не так. Я решил откинуть все эти мысли. Отвлекался только на ее несуразные золотые зубы, вспомнив трагично покинувшего этот мир Мура, который подпортил мне жизнь своими чертовыми статьями. Неужели этими золотыми вставными зубами Розалина пыталась показать, что имеет статус, занимает какое-то место в обществе? Странно для нее. – Свободны. Репетиция/тренировка ничем не отличалась, хотя, теперь Луи не выделялся так сильно. Сливался, конечно, с женскими фигурами, а не с мужскими, как должно было быть, но я несколько раз терял его из виду. Отвратные ощущения. Словно он исчезал из моей жизни на несколько продолжительных секунд, вытягивающих мои внутренности от страха. В те моменты я действительно боялся, что вот так скоро его потеряю. Но с чего бы вдруг мне терять его? – Тебе не больно, когда она вытягивает твою ногу вверх? – я был очень заинтересован. У меня сжималось все ниже пояса, когда я видел, как Фадеева садила на шпагат бедных членов труппы. Но на их лицах не было боли. Смех, один лишь дурацкий смех. – Нет, Гарольд, я уже хорошо натренирован, – мальчик улыбнулся и закинул свою ногу на мое бедро. – Почему вы еще не начинаете репетировать саму постановку? – Да мы все ее помним, вообще-то, Фадеева пока что хочет привести нас в рабочее состояние. – Это она так говорит? – Да, – к его счастью его тканевые кеды были относительно чистыми. Он легко ударил меня своей пяткой и усмехнулся, закусывая палец оголенными зубами. – Чем займемся на выходных? – Даже не знаю. Уборкой? – он повернулся ко мне почти всем телом. – Ты скучный. – Ты уже говорил. – Говорю еще раз. Я стираю улыбку с его самодовольного лица поцелуем в узкой кабине лифта, я уже и почти забыл, какими сочными и божественными могут быть его малиновые губы. Тонкое запястье легко втискивается меж застегнутыми пуговицами моей полупрозрачной рубашки и его извечно прохладные кончики пальцев прислоняются к моему животу. Наш этаж, Луи достает руку, щекоча кожу, хихикает очаровательно и негромко, я улыбаюсь. Действо продолжается за закрытой дверью нашей квартиры, где он как-то уворачивается и не дает приподнять его на руки, а мне ведь так сильно этого хотелось. – Не сегодня, я очень устал, – я оставляю влажные следы на его шее, прижимая субтильное тело к себе сильнее, чувствуя его всего. – Тише, – ему нравится, я вижу и понимаю, но он действительно устал. – Гарри-и, – сжимается, по его коже пробегаются мурашки. Я ненароком задел что-то очень чувствительное. – Все, отстаю, – целую его губы еще раз, без ожидания ответной реакции, оставляю его в коридоре. Луи усмехнулся, посмотрел в пол. Через день у него будет та самая фотосессия для журнала, и я не вижу в нем здорового волнения или восторженной возбужденности. Его тонкие пальцы зарылись в мои волосы, он мягко массажировал мою голову, подметил, что волосы стали очень длинными и длиннее были только у Джессики. Он перекинул пряди с правой стороны на мою грудь, я опустил голову, чтобы посмотреть на них, они и правда были очень длинными. – В прошлый раз у тебя ничего не получилось, – я улыбнулся, Луи пнул меня ногой. – В прошлый раз я был пьян, а ты даже не наказал меня. – По-моему, тебя наказал кто-то другой, – превратить это в шутку не получилось. – Иногда я забываю, что у тебя тоже аллергия на какие-то тупые орехи, – его изящные ручки умело заплетали мои волосы. – Кто тебя научил заплетать волосы? – В детстве я каждое утро смотрел на маму, которая заплетала свои волосы, – его колени чуть сжались, острые кости уперлись в мои плечи, я немного двинулся на полу. – Я хотел убедиться, что она в порядке. – Она могла не быть? – Иногда она исчезала на несколько дней и возвращалась в синяках. Она говорила, что отец не такой, и это все не его рук дело. – Ты верил? – Наверное, пытался, я знал, что это не мог быть он, у него было железное алиби. – И какое? – Он был со мной каждую секунду моей жизни. Он делал все, что только мог. Он был папой, мамой, бабушкой и дедушкой одновременно. – Джоанна – сирота, да? – его невесомые касания меня расслабляли. В обычной, привычной обстановке мы бы о таком не говорили. – Родители умерли в немецком концлагере, когда ей было два, вроде. – Это она рассказывала? – Да, они с папой были помешаны на войне, если честно. – Николас сбежал на войну от нашей семьи и беспечной жизни. – Настоящий герой, – прошептал он. Этот шепот показался мне особенным, его интонация была уместной. Правильной и идеально описывающей его отца. Жаль, что я не был знаком с Николасом лично. Жаль, что его выставляли как предателя и за обеденным столом не вспоминали. Мне было три года, когда я увидел его на старом семейном портрете. Дедушка отвел меня в свой кабинет (он считал его личным и не пускал туда никого, ключ носил на шее), там я увидел портреты. Я сразу узнал маму и молодых бабушку с дедушкой, но вот мальчик, как две капли воды похожий на деда, был мне не знаком. Я неуверенно промычал, ткнув пальцем на этого ребенка. «Это твой дядя», – он по-доброму улыбнулся, уселся на свой стул, больше похожий на королевский трон: высокая спинка и дерево, чуть подкрашенное желтым. «Его больше нет с нами», – я поплелся к столу с детским интересом, вытянул руки, схватив пальцами край залакированного дерева, приподнялся на носки, но все равно ничего не смог увидеть. Дедушка посмеялся, а больше я ничего не помнил. – Это выглядит, – я делаю паузу, пытаясь подобрать точное прилагательное тому, что было на моей голове. Уверен, я видел это на голове Джоанны, – по-женски. – Отвратительно, как ты мог сказать такое? – он ударил меня по спине, несильно. – Эти косички больше подходят девочкам тринадцати лет, – я к нему повернулся, мы стояли впритык, но не двигались. – Это не косички, а французская коса, – его строгий тон меня рассмешил. – Спасибо, – я положил ладонь на его шею и поцеловал лоб. – Я тебя люблю. Он ничего мне не сказал, опустил голову, я тут же приподнял его подбородок и поцеловал. Но я не чувствовал от него той же взаимности, его губы сжались в тонкую полоску, внутренние уголки бровей чуть приподнялись, глаза заблестели. Я поцеловал его висок и прижал к себе. – Все в порядке? – его костяшки чуть притронулись к моему телу, он их убрал. – Да, наверное, – мне это не нравилось. – Прости, если что-то не так, – Луи всхлипнул. Мы стояли там вечность и пять минут, я не знал, что с ним происходило, возможно, все из-за родителей. Он сказал утром, что с ним все нормально. Я поверил. Луи перечитывал письмо за завтраком, помешивая уже растворяющиеся в молоке хлопья. – Здесь написано, что меня будут снимать для какого-то спецвыпуска, вместе с людьми с такой же необычной красотой, – я забрал письмо. – Ешь и не отвлекайся, – вчера он не ужинал, сегодня уже не завтракает. Он даже сладкое перестал есть. – Я не хочу, – мальчик сложил на груди руки и отодвинулся от стола. – У меня просто нет аппетита. – Хочешь что-нибудь другое? – Хочу бутылку вина и Рождество. – Луи. – Ну что? – Что происходит у тебя в голове? – Не знаю, – он отвернулся. – Люди говорят, что я тебе ничем не обязан. – В каком смысле? – Ты веришь в то, что я тебя люблю? – Да, конечно. – Они думают, что я не знаю, что такое любовь, Розалина говорит, что я не умею чувствовать. По-настоящему, она говорит, что я прекрасный актер, но человек из меня никудышный. – Она прямо так и сказала? – Она сказала, что я переигрываю с тобой, сказала, что мне пора перестать притворяться, что я тебя уважаю. – Я не понимаю. – Я тоже. Луи тяжело вздохнул и вышел из-за стола. Через минуту я услышал The Beatles, раздающихся радостно из нашей спальни. Если громкая музыка его успокаивает, то пусть так и будет. Я открыл окно, шум города пронзил меня насквозь, тот день ничем примечательным не запомнился. Мальчик зашел в мою студию и перечитывал статьи, которые когда-то давно там развесил. Я заботливо подклеил их, чтобы не упали, у потолка были разбросаны наши фотографии. Я положил сложенное в разорванный конверт письмо в шуфлядку своего стола в библиотеке. – Зачем они уточнили, что красота «необычная»? – Луи разбудил меня в пять утра. Я не хотел вставать, он сел на меня. – Не знаю, – промямлил я, Луи встал на колени и резко сел, выталкивая внутренние органы из моего живота. – Ты надоедливый. – Спасибо за комплимент, – терпеть его не могу за это. – Если ты сейчас же не встанешь, я сделаю кое-что похуже, – я открываю глаз, чтобы посмотреть на его лучезарную улыбку. – Луи, пожалуйста, еще пару минут, – я улыбнулся, положил руки на его бедра. – Не-а, – он быстро оказывается подо мной. – Гарри! – Теперь будем спать, закрывай глаза. Я чувствую, как он пытается избавиться от меня меж его ног, он их выпрямляет и пытается сомкнуть, отталкивает своими слабыми ручками. Я не поддаюсь, но и не сопротивляюсь. Возможно, я вел себя неправильно, но я должен понять, что творится у него на сердце. – Скажи мне, что не так, – я смотрю в его напуганные глазки, он начинает часто моргать. – Луи? – Слезь с меня, – я приподымаюсь и падаю на свою сторону кровати, он резко встает и поправляет свою футболку. – Ты придурок, Гарри, – не поворачивается, уходит. Уснуть хотя бы на полчаса я так и не смог.

«Андрогинность как модный тренд

– Чуть левее, наклони голову, не стесняйся, – мне разрешили сидеть прямо рядом с фотографом, они заметили, что мальчик сильно стесняется. – Луи, ну же, – он действительно собой не был. Как-то странно. На его прекрасное лицо нанесли немного неуместного, как по мне, макияжа. Одели во что-то очень яркое, что-то похожее на его стиль, чуть распущеннее, вроде, с лишними деталями. Его тело стало совсем тонким из-за этой узкой водолазки и штанов, расклешенных к самому низу, но очень узких на талии и в бедрах. Спустя время он расслабился. Репортерша мне не понравилась сразу, был у нее неприятный внешний вид. Но все же в их интервью я не лез. – Как вы пришли в балет? – Мне было шесть, кажется, моя мама подумала, что я буду прекрасно смотреться в узких лосинах. Мы с ним смеемся. – И каково это, быть настолько молодым и уже таким успешным? – Даже не знаю, просто я живу свою жизнь, как и все. – Вы скромник? – Мои родители и Гарри научили меня скромности. – Расскажите о Гарри. Какие у вас с ним отношения? – Да, обычные, не знаю даже, как правильно назвать. Мы просто стали лучшими друзьями, он прекрасный человек. – Вы вдохновили его на самую известную в мире выставку. Фотографии картин разлетелись по всему миру, люди очень заинтересованы в этом. И что вы чувствуете по этому поводу? – Вдохновлять людей определенно прекрасно, тем более для чего-то такого. – Вы же знаете, что открытки с вашим изображением печатают в Швейцарии? – Правда? Я не знал! Сумасшествие какое-то. Мне кажется, Гарри не в восторге от такой новости, это же нарушение авторских прав! Мы снова смеемся, смотрим на мистера Стайлса. – Сейчас вас будут фотографировать в образе Клод Каон*. Вы знали о ней? Я не знал. Впервые слышал это имя. – Фотохудожница? Я обожаю ее! – Она очень яркая личность, давно вы о ней знаете? – Недавно наткнулся на учебное пособие по мастерству фотографии и там была статья о ней. Ее работы удивительны. Луи не рассказывал мне об этом человеке. Я смотрю на него, ярко одетого, с макияжем глаз, зачесанными волосами, он улыбается. Луи смеется, и я слышу щелчок фотоаппарата, фотография выйдет чудесной. Я был им абсолютно очарован, словно тонул в вязкой субстанции его красоты, поддаваясь течению. – Когда вы осознали, что вы андрогинны? Меня грубо вырвали из собственных грез. Этот вопрос поставил Луи в ступор, мальчик посмотрел на меня, ища помощи и спасения, я нахмурился и посмотрел на молодую журналистку, держащую в руках диктофон. Говорил же, она мне не нравится. – Я что? – Андрогинны, – она теперь тоже смотрит на меня, я выхожу из затемненной части помещения, это просто смешно. – Вы не..? – Вы, наверное, ошиблись, – спокойно произнес я, Луи выглядел очень растерянным. – Большая часть критиков говорят о Луи как об андрогинном человеке, да и сама миссис Фадеева сказала нам, – мальчик повернул голову в мою сторону. – Простите? – О чем вы вообще говорите? – я положил руку на плечо Луи, чтобы его успокоить. Он резко побледнел. – Мы наверное ошиблись, простите, – она от страха пятится назад, фотограф и визажисты переглядываются. – Даже не знаю, это просто случилось». – Мы отправим вам все снимки по почте в виде портфолио, где-то через пять дней, – я не слушаю этого агента по каким-то там делам. Я смотрю на Луи, которого умывают всевозможными средствами. Он на грани слез. – А сам журнал за день до выпуска его на продажу, – она передает мне визитку, и я быстро кладу ее в карман. – Простите за все неудобства, вышло неловко, – вышло хуже, чем просто неловко. Отвратительно. – Зато в следующий раз будете бдительнее, – я улыбаюсь. Необычная красота. Они назвали это необычной красотой. Они не сказали прямо, что ищут андрогинов для своего спецвыпуска об андрогинности в культуре. Это очень расстроило мальчика. Он признает себя как мужчину, как худого, возможно, недостаточно высокого, но мужчину. Это было непросто отвратительно. Они его расстроили и заставили усомниться в своей маскулинности. Когда фотографии попали к нему в руки, он даже не мог на себя смотреть. И убедить его в чем-то я не мог. Я несколько раз перечитал письмо, пытаясь заметить, дали ли они намек на то, что это фотосессия для андрогинов. И нет, просто репортеры и журналисты вокруг нас всегда ошибаются, словно на нас проклятье. Луи не ходил на балет несколько дней. Он из кровати не вылезал, вообще-то. – Я люблю тебя, – я ложусь рядом. – Тебе не надоело об этом мне напоминать? Каждые пять минут приходишь и говоришь одни и те же слова. – Через две недели мы вылетаем в Англию, а у тебя нет настроения даже встать и посмотреть в окно. – Через две недели встану. – А балет? – Брошу, сразу после тура. – Луи, перестань. – Гарольд, уйди. Я скрывал свою боль.