banlieue

Я проделал самую тяжелую работу в мире. Я снова попытался вернуть ему его уверенность в себе. Я купил рамки и повесил все фотографии Луи на стены. Я оставил выпуск с ним на столе, я каждый день говорил о том, что он прекрасен. Слов и действий не всегда было достаточно, поэтому за одиннадцать дней до поездки я решил раз и навсегда помочь ему. – Я люблю тебя, – он снова плохо спал. Даже в моих руках ему не было достаточно комфортно. Но я понимал его. – Ты же знаешь, что ты самый красивый в мире парень, – блестящее сонное личико я покрываю поцелуями. Он улыбается, я щекочу его шею кончиком носа. – И никто никогда не убедит меня в обратном. Ты спустившийся с небес ангел, – его щеки наполняются живым и невинным розовым оттенком. – Гарри, перестань, я знаю, что ты собираешься делать, – он поворачивает голову в сторону, не оставляя возможности сдержаться от укуса. – Я собираюсь любить тебя всю свою оставшуюся жизнь. – Я знаю, спасибо тебе, – холодные пальцы прижимаются к багровому следу моих зубов. – Но просто, я не хочу ничего… ты понял… – я отодвинулся немного и сел у подножья кровати. – Да, я понял, – я шумно выдыхаю, пробегаюсь по его голой ноге пальцами, вплоть до края очень коротких пижамных шортиков. Материал почти такой же мягкий, как и его кожа. Мы просто смотрим друг на друга. – А если я и вправду андрогин? – я массажирую его щиколотки. – Ну, просто, надо же как-то объяснить мою миниатюрность, например. – Ты просто низкий, вот и все. – А талия? Голос высокий, сзади я вообще похож на короткостриженую девочку, – его тон становится грубее к концу предложения. – Об этом говорят все. Ну и играю я женских персонажей, даже лучше, чем женщины. – Значит, ты андрогин? – Я не знаю. Наверное, – он переводит взгляд, немного думает, а затем широко улыбается. – А знаешь, что еще? – хихикает, я думаю о том, что он может сказать мне. – Выпрями свою ногу, положи рядом с моей, – снова смеется, я делаю так, как он просит. – Смотри, – штанина отправляется наверх, Луи щекочет мою икру. – Когда я переодевался там, на фотосессии, одна девушка спросила меня, почему мои волосы на ногах такие светлые, хотя, вообще-то, у меня волосы темные. Это же странно, правда? Я начал смеяться, а Луи ударил меня по ноге. – Гарольд! Не смейся, это странно! – Это просто генетика, милый, вот и все. – Если к двадцати я не возмужаю, я буду считаться андрогином. – Может хотя бы к двадцати пяти? С тобой все происходит медленно и неторопливо. – К двадцати двум, – он вытягивает руку вперед. – Это пари, Гарри. – И на что спорим? – Даже не знаю. Мы сбежим в Австралию на неопределенный срок, если ты проиграешь. – Если проиграешь ты, то ты меня поцелуешь. – Что? – Это мое желание. – Не играйся в добродеятеля, Гарольд. – Ты же не знаешь, что будет после поцелуя. – Отвратительный. Ты отвратительный. Я так сильно хотел прочувствовать его уязвимость в постели и с трудом держался каждый день, смотря на его округлые ягодицы в этих коротких шортиках. Луи игриво крутился у зеркала и вставал на носки, приближался к своему отражению и рассматривал идеальные черты лица. Затем он со своей – присущей только моему Луи – элегантностью обхватывал чашку теплого чая в это начало душного июля, он просто не мог согреть тонкие пальцы рук. Мальчик ставил чашку на стол, прежде сделав глоток, вытягивался к шкафчику и брал себе любимые ванильные хлопья, включал телевизор и садился за стол. По утрам показывали глупые мультфильмы, которые отвлекали его от повседневности и телефонного звонка, который он так хорошо игнорировал. – Здравствуй, Марти, – его реакция на это имя была неповторимой. Испуг медленно сменялся восторгом. – С Луи? Конечно, сейчас он подойдет, – дно чашки ударяется о твердую поверхность стола, я щипаю мальчика за бок и бесстыдно улыбаюсь. Он хмурится и сводит свои бровки. – Привет, я рад тебя слышать! – они не общались некоторое время, насколько я знаю, Марти уже не учится в колледже, вроде бы, он его бросил. Я встретил его где-то с месяц назад в торговом центре. Марти стал еще больше. А еще он попал в нью-йоркскую команду по регби. Мы немного поговорили с ним, потому что я восхищался этим человеком. Он действительно был красив, а его мускулатура идеально подходила для скульптурного образца. Словно это с него лепили всех этих богов и героев. Ну и лицо его, хоть не совсем сочетающееся с грозным видом, – оно было доброе, даже детское, редкая щетинка и следы от акне придавали ему ту самую нотку несерьезности и легкомыслия. Обычный спортсмен. К сожалению, хоть я пригласил его на выставку, он так не смог ее посетить. Но он честно признался, что видел фотографии с выставки в журналах и газетах. (Упоминать о том, что он был выше меня, я не буду.) – Он читал тот самый выпуск Vogue и хочет встретиться перед моим отъездом, – в голосе Луи я услышал сожаление. – Отлично, в чем проблема? – Я не хочу. – Что не хочешь? – мальчик мотает головой и стеснительно берет себя за локти. – Луи? – я сел на диван. – Не хочу выходить на улицу, – он грустно смотрит на свое отражение в зеркале, затем на меня. – Я ничего не могу с этим сделать. – Скажи, что случилось? Это же не из-за той недалекой журналистки? – Не знаю, – он опускает голову и всхлипывает. – Просто что-то происходит. У меня каждый день плохое предчувствие насчет всего. – Луи… – я встаю и подхожу к нему медленно, чтобы не спугнуть. – Я скучаю по родителям, по старой жизни, по Аллошу, по всему, – он прижимает свои ладони к моей спине, они были слишком холодными. – Я хочу свою старую жизнь обратно, – он дрожал, но, похоже, сам этого не замечал. – Мне надоело, мне все это надоело, – хлопковая ткань блузы впитывала его горькие слезы, а сердечко билось слишком быстро рядом с моим, из-за чего внутренности неприятно вибрировали. Было неприятно от того, что я ничего не мог с этим сделать. Я не мог ему помочь.

Весь тур был проклят на его эмоциональный крах.

– Нет, эта картина не относится никак к этой выставке, ее в другой зал, – мальчик сидел на столе и болтал ногами. – Рич, да что за людей ты набрал? Какие-то бездари! – он усмехнулся и спрыгнул. Мы проводили примерно по три-четыре дня в каждом городе, для членов клуба пришлось взять личный самолет. Розалина же от нашей помощи с самолетом отказалась и была занята планировкой полетов. Наши пилоты были знакомы с Гектором, люди надежные, веселые, решали все свои проблемы сами. Вообще после того случая, мы с Фадеевой мало общались. Луи постоянно был со мной, о репетициях она предупреждала заранее. К сожалению, иногда его приходилось оставлять с ней. – Они смотрят на меня так, как будто я кого-то убил, – этим летом мое солнце не засветилось, его сердце болело. – Я никуда не хочу. – Ты должен сказать мне, что же все-таки произошло, – в нашем номере никогда не было тихо: Луи безостановочно жаловался и вздыхал. Это меня успокаивало, он хотя бы не молчал. – Она сказала, что.. – я не услышал, что он пробубнил, он усмехнулся из-за собственной глупости. – Что? – я подошел к нему, приобнял за талию. – Что.. – он снова что-то бубнит, потом качает головой и кладет руку на лоб. – Если я произнесу это вслух, это будет значить, что я согласен с этим. – Но ты не согласен. – Нет. – Говори. – Га-а-арольд, – ударяется о мое плечо виском. – Давай вернемся в Нью-Йорк? – Луи, скажи мне, – я прижимаюсь губами к его лбу, с ним становилось холоднее. – Ладно, – мальчик трется носом о мою ключицу и затем произносит: – Она сказала, что Белла – это моя последняя роль, – видимо он надеялся, что я не услышу ничего, если он пробубнит это в мою кожу, но я услышал. – В каком смысле? – После мне никого более подходящего и такого успешного не найти. Поэтому вот, все, с балетом придется завязать, – он очень быстро говорил, просто чтобы эти слова не застревали в его голове надолго. – И ты решил ей поверить? Ты же знаешь, что это неправда. – А что если она права? Просто, сам подумай, лучше уже не будет, – я целую кончик его носа и легко дотрагиваюсь до бледных губ. – Я напишу пьесу, которая будет лучше «Греховного ража», и ты засияешь еще ярче на сцене, – теперь он целует меня. – Я сделаю для тебя все, только улыбайся чаще, – Луи действительно улыбается и смущенно прячет улыбку в моей ключице. Тень от скулы вдруг исчезла, ушки стали красными. – Все, все, все, ты ведь заслуживаешь этого. – Мне ничего не надо, – я глажу его волосы и торчащий позвоночник. Похоже, он снова сбросил вес. – Только холодный чай в каком-нибудь кафе. Под облачным небом Лондона было просторно и свободно. Теплый воздух не застаивался, погода Англии позволила Луи немного оголить кожу, обычной длины шорты ему просто не идут. Когда он получил свой холодный чай, он мягко мне улыбнулся и прошептал «спасибо», посылая наш секретный поцелуй. Может быть он и не секретный. Но зато легкий. Луи придумал его в самолете. Вам надо прислонить друг к другу кончики большого и среднего пальцев, при этом направив указательный палец на человека, которому предназначается поцелуй. Я сделал тоже самое и положил руку на его плечо. – Что с ним? – спрашивает у меня Джек, кивая на Луи. Мы снова в галерее, мне надо убедиться, что все будет в порядке. – Устал на репетиции, – мальчик уткнулся в книгу и ничего не замечал вокруг. Возможно, сцена его оживит. – Не похоже на Луи, он никогда не уставал на репетициях, – я улыбнулся. – Уставал, вообще-то, – Джек был очень чувствителен к погоде, к такой погоде, для него это было невыносимо жарко, а снять рубашку он не мог. Причудливых форм пятна пота украшали ткань. – Ты уже нашел, что наденешь сегодня вечером? – Белую рубашку и льняные брюки, как обычно, – он похлопал по моей спине. – А ты как всегда свои расшитые костюмы? – Ага, – я заметил, что один из портретов висел криво. – Хей! Кто-нибудь, поправьте его быстро! – в помещении появилось сразу пять человек. Луи посмотрел на меня каким-то странным и необычным взглядом. Я ничего не понял. Мальчик как и всегда выложился на полную. Программу обновили. Ее увеличили, а закадровый голос больше ничего не читал. Теперь зрителю давалась возможность додумать все самостоятельно. Страдальческий образ Беллы идеально вписался в настроение Луи. Он больше не жил, а существовал. Он уснул в такси, а после выступления никаких интервью не давал, спрятался в гримерке. Я его вывел, на его лице еще остались блестки. Мне стало как-то не по себе из-за его состояния. Луи бы сказал «отвратительно», это слово въелось в его лексикон, и сейчас я помнил только его. Я сразу уложил его в постель, раздел. Его левая рука упала на подушку, правая лежала на животе, лицо чуть склонилось вниз. Веки дрожали, он вздохнул и приоткрыл ротик, показав два передних зуба, это зрелище показалось мне милым и я не сдержал улыбку. Я спрятал его ноги под тонким одеялом, сам лег немного позже, я должен был запечатлеть его в своем небольшом блокноте. В свете этой огромной луны его блестки напоминали звезды. Особенно мне нравилась та, что блестела на кончике его носа, которым он имел привычку дергать. Я не мог уснуть. Я привстал на локоть, чтобы смотреть на чудо, лежащее рядом. Впервые от него исходило тепло, и пальцы его рук были теплыми. Я взял его левую руку в свою, стал мягко массировать костяшки, чтобы он не проснулся. Его лицо чуть повернулось в противоположную от меня сторону и блестки снова отразили прекрасный лунный свет, мне казалось, что это не светится, а не луна, мое дыхание замерло; мне нужен был только он и его внутренний свет, чтобы жить. – Мне снилось, как будто я тонул, но мне не было больно, – мы ушли на завтрак очень рано, нашли небольшой ресторан, который работает с самого раннего утра. Пришлось даже товарищество клуба оставить. – То есть, я просто погружался под воду и плыл вниз, как какая-то русалка, – я усмехнулся. – Русалка? – Ну, знаешь, когда плывешь под водой тебе не больно, но ты не дышишь и через некоторое время надо подняться наверх. Там такого не было. Я просто плыл и поднимался для того, чтобы не забыть, наверное, что я человек. – Странно, – здесь подавали очень вкусные блинчики, но Луи к ним почти не притронулся. Только пил сок. – Луи, съешь хоть что-нибудь, – я поднимаю на него умоляющий взгляд, он смотрел на меня извиняясь. – Ты можешь хотя бы постараться что-либо сделать. – Я просто не хочу есть, – кладет вилку рядом с тарелкой и снова пьет этот сок. Меня стало это раздражать. – Нет аппетита. – Что ты хочешь? – Домой, – быстро выдает он, поднимая на меня свои огромные синие пуговицы. – Я хочу домой. – Мы вылетаем ночью в Париж, если ты хочешь, мы можем съездить в Аллош. – Не хочу. – В Нью-Йорк мы сможем приехать только в конце августа. – Да мне кажется, что я и в Нью-Йорке не уживусь. Я ничего ему не отвечаю и прошу у официанта счет. Его не мог развеселить даже шоппинг. На все эти дни он стал всего лишь моим аксессуаром, что было странно. Я кидал на него свой суровый взор, Луи стоял в углу помещения, пока тут бегали грузчики, которые разносили картины. Они все меня раздражали, и мне не нравилось то, что они соглашались хорошо работать только за дополнительную сумму. Нет, я не жадный, просто изначально работа шла медленно и рамку одной картины чуть не разнесли вдребезги; все же иногда стоит быть внимательнее к людям. – Я не знал, что ты так громко кричишь, – мальчик берется за голову, я подаю ему таблетку и стакан прохладной воды. Ему стало плохо. – Прости, – я падаю на кресло рядом. В Париже душно и действительно не хватает воздуха. – Гарольд? – М? – я распахиваю глаза. Последние двое суток я почти не спал и это плохо сказывалось. – Сходим куда-нибудь? – я был слегка удивлен. – Куда? – он мягко пожимает плечами и снова пьет воду. Потирает щеку ладонью, смотрит в мои глаза. – Может, кино или парк аттракционов? – мы одновременно улыбаемся, Луи встает, поправляет прическу. – Ладно. Глаза заблестели, он поставил стакан на журнальный столик, я медленно подошел сзади. Луи встряхнул головой и протер глаза, неоднозначно выдохнул. Я обнял его со спины, усилил хватку, мальчик недовольно простонал. – Помни, что я тебя люблю, – он щекочет пальцами мой подбородок, затем мягко поворачивается, я его отпускаю. – И я тебя. Отпечатки моих голодных губ остались на его лице, один бардовый спрятался под ушком мальчика, Луи жалостно скулил, когда я посадил его на тот самый шатающийся столик в нашем номере. Он словно разряжался, был постоянно сонный, неживой, временами мелькал, возгорался, улыбался широко, красиво, ясно, но затем снова потухал, и мне становилось очень его жаль. – Ты что, боишься высоты? – скажу честно, я считал себя слишком старым для всего этого. Даже для обычного колеса обозрения. – Ну же, Гарри, можешь взять меня за руку, если будешь бояться, – он не смеялся надо мной. Он всего лишь по-доброму улыбался и хотел, чтобы я был рядом. – Луи, я просто не хочу. Я подожду тебя здесь, – в голове кадрами сменялись воспоминания о Марселе, когда мы с Луи летели, когда я думал, что моя вечность рядом с ним будет очень короткой. – Все в порядке. – Пойдем со мной, – он потащил меня за руку к билетеру. Я до последнего думал, что он все-таки хоть немного испугается высоты и прижмется всем телом ко мне, стараясь найти убежище. Но более смелого подбитого сердца я еще не видел. Его лазурные глаза впервые перестали быть такими темными и тусклыми, они засветились, заслезились из-за переполняющих его чувств. Мы сидели рядом и держались за руки, но когда поднялись настолько высоко, что могли считать крыши домов, он меня отпустил и двинулся ближе к двери. – Ты только посмотри, – я не знал, из-за чего горел: из-за его энергии или из-за этой духоты. – Я вижу, милый, я вижу. Но я смотрел на его затылок, где отросшие волоски завивались, смотрел на плечи, компактные, швы этой футболки чуть сползли вниз. Смотрел на руки, правой он держал палочку с остатками сахарной ваты, которую я еще надеюсь попробовать на его языке. Все, что он видел вокруг, не могло с ним сравниться. Каким бы весь вид ни был захватывающим и зрелищным – Луи больше. Луи что-то большее. Беспечно влюбленное сердце взрослого мужчины снова сгорало до состояния пепельной пыли из-за мальчика, из-за простого мальчика из предместья, где я никогда бы его не нашел. Если бы не случай. Если бы не вселенная, которая хотела, чтобы мы были вместе. – Я люблю тебя, – он показывается французской публике на моей дневной выставке, сквозь тоску улыбается и смотрит на меня. Рич говорит, что успех художника в том, если он объяснит свое видение мира. Я же думал, что я ничего не должен объяснять. Сколько людей, столько и мнений. Пусть посмотрят на то, что я создаю, пусть поймут по-своему. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня правильно поняли. Луи умел находить компанию на время, сейчас он крутился у каких-то женщин преклонного возраста, невинно улыбался, кладя руки на их упавшие плечи. Я держал потные ладони в карманах и смотрел прямо на него. На его мелодичную фигуру, на тонкие ноги, на не уложенные волосы, которые торчали в разные стороны; но это было красиво. Он нужен был мне прямо сейчас. – Гарри, – хлопок по спине вырывает из приторных тягучих фантазий, – ты снова откровенно на него таращишься. – Отстань, – отнекиваюсь я, разворачиваюсь, собираюсь уходить. – Постой, – Крис заставляет меня повернуться. – Что? – Поговоришь с нами? – я сдерживаюсь от неуместного грубого замечания. – Луи грустный, теперь вместе с ним ты становишься каким-то странным, – я не замечал этого за собой. Придется что-то с этим делать. Я ничего ему не отвечаю, опускаю глаза в пол и ухожу. Странным? В каком смысле «странным»? Я действительно этого не чувствовал. Я думал, что все со мной в порядке. Ну, возможно, я немного винил себя в том, что сейчас происходит с Луи. Я не смог защитить его, защитить от этого мира и плохих людей, от чужих слов и взглядов. Когда в начале нашей совместной жизни на нас набросились журналисты и Нью-Йорк Таймс были готовы подавиться собственной кровью, лишь бы написать хоть строчку о нас – я думал, что я его хорошо защищаю, что я ограждаю его от всего. Я вырвал его из жизни тихого маленького французского города, я боялся, что Америка – это слишком для него, но я клялся его защищать. И сейчас я не смог, я с дребезгом провалил свое задание. – Мне сказали, что я становлюсь странным, – тонкие ручки аккуратно обвивают мою талию. Мы стоим посреди нашей комнаты и просто обнимаемся. – Разве? – вибрации голосовых связок проходили по моим костям. – Я хотел уточнить у тебя, – Луи выдыхает, трется щечкой о мою грудь. – Не знаю, я думаю, нет, – я смотрю на его макушку, затем снова перевожу взгляд на кровать. – Это из-за меня, да? – Нет, нет, милый, – я начинаю мягко его покачивать, затем мы ложимся в постель и переплетаем наши руки. Луи долго молчит. – Ты весь мой мир. – Я знаю, я знаю, – я улыбаюсь. Я не становлюсь странным, я просто меняюсь. Для Луи. Ему нужен кто-то сильный и кому можно доверять, на кого можно положиться в любой момент. Я старался таким быть, поэтому ни на шаг его не отпускал. Только на репетиции. Иногда в гримерку я не мог пробиться, поэтому пришлось и там оставлять его одного. Он старался. Он очень старался ничего не сорвать и не испортить всем работу. Он интересовался настроением членов клуба, которые, как мне показалось, не воспринимали его всерьез. Они трепали его волосы и по-дружески смеялись, чтобы поднять ему настроение. Но Луи в этом не нуждался. Он мне улыбнулся, когда уходил со сцены. Я стоял и хлопал так сильно, что на ладонях горела кожа, но я не знал, что еще для него сделать. Луи вместе с Фадеевой позвали для одного итальянского журнала. Мальчика собирались фотографировать на улицах Венеции в движении. Они хотели, чтобы он танцевал, они считали, что балет можно передать через фотографию. – Наивные, – проговорил мальчик тихо, но я услышал. – Балет – это движение, движение не увидишь через тупые картинки в журнале. – Да нет же, Луи, – я притянул его к себе, он сел на мои колени. – Это красиво. Это обязательно будет красиво. – Я устал от всего этого. От этих переездов и танцев. Надоело видеть одни и те же скучные лица зрителей. Иногда мне кажется, что они не понимают. – Тебе просто кажется. Он посмотрел на меня как-то не так, пожал плечами, затем просто спрятал лицо в жесткой ткани белоснежной рубашки. Я напевал ему легкую мелодию и вскоре он уснул. И мне становилось от этого тоскливо. Я не читаю статьи о нем, я ничего этого не делаю. Я не думал, что в этом нуждаюсь. Я его и так хорошо знаю. Но действительно, мы почти месяц в пути и из-за наших разногласий с труппой время текло медленно. И скучно. Из-за Луи мы часто оставались в номере и перечитывали одну и ту же книгу с истертой обложкой. «Колыбель для кошки», когда Луи узнал, что Барри ненавидит эту книгу, он даже посмеялся и начал читать вслух. Через несколько дней он ее прочитал. – И все же, я не понял, о чем она, – поздняя ночь. Сегодня он как и всегда прекрасно выступил и мы уничтожали его подарки от поклонников. А именно трюфельные конфеты и белое вино. – О человеческой глупости, это все, – мальчик пожал плечами, положив на язык уже подтаявшую конфетку. – Понятно, – мы сидели на полу, горел торшер у стены. – Если бы я мог, я бы написал книгу о тебе, – он улыбнулся. – Да? – Да, – шире и искренней. Он допил вино из своего бокала. – Но я не умею. Может быть, я научусь. – А о чем бы ты писал? – О тебе, – хихикает, я беру бутылку, чтобы налить ему еще, но он забирает бокал и прячет его за спиной. – Разное о тебе. Не знаю, я бы просто начал с твоей красоты и таланта и закончил бы, наверное, твоим храпом. – Я попрошу, – смотрю на него из-подо лба, улыбаюсь, он продолжает мило и тихо хихикать, поднимает голову к потолку. – Это просто забавный факт о тебе, – зажмуривается, снова берет конфету. А потом Луи оказался подо мной, прижатым к скрипучему полу, я не мог насытиться его любовью, весь алкоголь с шоколадом на моем языке горчил. Он с краткими кричащими стонами выдыхал, я сильнее прижимал его к полу, не оставлял места в его легких для кислорода, я любил. Я ничего тогда кроме своего собственного ужасно сильного желания Луи не чувствовал, я целовал его до синяков на губах, и – черт, мне так за себя противно – я не слышал, как он умолял меня перестать. Я был возбужден, и животная жажда взять контроль над телом Луи взяла контроль надо мной. – Гарри-и! Я распахнул глаза. Неприятное дежавю пронзило все мои внутренние органы, ткани. Я встал и надел свитер. Я делал все быстро. Я не смотрел на Луи, он так и остался лежать на полу. Из-за шокового состояния, наверное. Я увидел только блестящую слезу, скатывающуюся по его виску в волосы. Я ушел. Я взял бумажник и ушел. Наверное, я должен был остаться там для него, но я ушел. Ушел ради себя. Я не мог больше рядом с ним находиться. Мне жаль, мне жаль, что я снова так поступаю. Что я снова так себя веду. – Я люблю его, – Джек всегда мог составить компанию поздней ночью, когда вам плохо. – Ты же знаешь, что я борюсь с этим, я боролся с этим, я ему не изменял. Я сдерживался. – Гарри, я знаю, я понимаю, – и у него всегда была выпивка. В его номере было тихо. – Хоть я и не могу принять то, что вы с ним, эм-м-м, – его речь уже была несвязной. Но это просто его особенность. – Мы с ним не братья. Не кровные братья. Николас не отец Луи, – мне было холодно, я собрал волосы в высокий пучок, потому что они мне мешали. Они напоминали мне о Луи. – У нас с ним все хорошо складывалось, но, кажется, я просто не заслуживаю счастья. – Гарри, – он уместил руку на моем плече, – ты не сделал ему больно, Луи поймет. – Я сделал, в этом проблема, я сделал! – Тс-с-с, – он прикладывает указательный палец к губам, затем убирает его и пьет виски из стакана. Я из своего еще ничего не пил, я не могу. – Это не разрушит ваши отношения. – Разрушит, я все разрушу. Снова, я не смогу удержать его рядом. Как хорошо, что у меня есть все эти люди. Принимающие меня со всеми моими недостатками. В четыре часа утра к Джеку пришли Рич, Гектор, Крис, Джерри и Кайл. Они все меня выслушали и согласились с тем, что один небольшой промах не испортит мою жизнь. Я думаю, каждый из них понимал, что я с ума схожу по Луи, ведь только отчаянно влюбленные будут посвящать любимым целую выставку, представленную миру. Утром, когда солнце поднималось над теплым Будапештом, мы всемером вышли на эти шикарные раскидистые улицы, я уже и не надеялся встретить хоть кого-то, кто в такую рань будет продавать цветы. Но одна приятная пожилая женщина дала мне самый большой букет. Она даже говорила по-английски. Настроение резко пошло в гору. В пекарне за дополнительную плату мне приготовили торт, который я с гордым видом понес в наш отель. – Прости меня, – все советовали поговорить с Луи, но он не был настроен на разговор. Когда я вернулся, мальчик еще спал. Мы с ним просто обнялись. И я принял это за прощение. Я не был готов к разговору, если честно, но Луи, видимо, в объяснениях не нуждался. Он съел большую часть торта, и я, почему-то, этому обрадовался. По-детски, я улыбался, когда видел, как он его ел. Просто слушал музыку по радио и смотрел в окно, на солнце. На его пояснице была разодрана кожа. Он позже сказал мне, что это случилось той ночью. Пол здесь плохо обработан. Он очень жесткий, а у моего мальчика нежная кожа. Его красное пятно внизу спины мозолило мне глаза. Я помогал ему с подготовкой к последнему выступлению в этой части тура. В середине сентября мы снова полетим в Европу. Почему все сложилось именно так, я не понимал, но у Розалины не спрашивал. – Ты в порядке? – даже загар не прилипал к его коже, все из-за солнечной Европы были смуглые и загорелые, а у Луи остался его бледно-персиковый оттенок кожи. – Вроде бы, – от него исходил жар, но я думал, это из-за последней репетиции. Фадеева кричала на всех так, что вспотел даже я. – Луи, можешь сказать, что тебе болит? – я положил руки на его плечики. Его глаза избегали мои. – Да ничего, все нормально, Гарольд. – Я люблю тебя. – Я тебя тоже, по-взрослому. Я думал, что в этом «по-взрослому» мы больше не нуждались. Но видимо все-таки нуждались. Я обнимал его за кулисами, я не хотел сидеть в зале. Я уже упоминал, что его программа была усовершенствована, она стала лучше, насыщеннее, дольше. Он находился на сцене дольше, чем раньше. Я видел, как от изнеможения его ноги подкашивались, как он стряхнул настоящую слезу, отвернувшись от зрителей, как сморщилось его лицо от боли. От настоящей боли. Я слышал, как он выкрикнул Розалине на репетиции, что его чувства – это не просто тупая игра, это не шутки, он чувствует, он взрослый человек, он способен чувствовать. Но Луи застрял в этом образе подростка Беллы, и ему больше никто не верил, его не понимали. На него давили. Я нахмурился, рядом стояла Фадеева и тяжело дышала. Раз, два, Луи падает, вокруг, как и положено, сбегаются люди. Все хлопают, а занавес резко падает вниз, и я слышу пронзительный девчачий крик. – Он без сознания! Тогда я тоже выпал из реальности.