я и уда

— Не рыпайся, — рычит на ухо призрачный голос, заламывая мальчишечьи руки за спину больно, несдержанно. Ледяные пальцы стаскивают с мальчика замызганные старые шорты, а глаза режет перегаром и спертым квартирным воздухом. — Пожалуйста, не надо, — шепчет мальчик разбитыми губами, умоляет, сопротивляться больше не может — выбился из сил, устал, умереть в двенадцать лет так хочется. — Лежи смирно, сука. И толчок в сжавшееся от страха тело. Мальчик кричит пронзительно, громко, пытается лягнуть, только лицом вжимают в подушку и почти заставляют задохнуться. Женщина в противоположном конце комнаты равнодушно смотрит на грехопадение, развернувшееся перед ней. В одной руке у нее — бутылка дешевого пойла, в другой — подогретый героин. Глаза блестят азартом в предвкушении ангельского блаженства, а ее муж насилует ребенка. Героин приятно греет ладонь. По худым разодранным бедрам течет свежая кровь, мужчина упивается зрелищем чужой боли, толкается глубже, сжимает сонную артерию, тянет за волосы и скалится точно зверь, вслушиваясь в крики — признак слабости. — Вот, чего ты достоин! Ты, грязный грешник, — шипит мужчина на ухо ребенку. Мальчик плачет, молится неизвестному Богу, просит помочь, да только помощи ждать неоткуда; мужчина только распаляется, смеется истерично, душит ребенка; женщина подхватывает безумный смех, перетягивает руку чуть выше локтя жгутом и шприц вгоняет прямо в вену. Неземное блаженство, которое они, агнцы Божие, заслужили своей кровью, потом и слезами. — Папа, — тихо шепчет мальчик, роняя кристальные слезы по кровавому лицу… …и просыпается. Чонгук распахивает глаза. Его грудь быстро вздымается и дыхание загнанное, словно пробежал миллион километров. Он приподнимается на постели, трет глаза и переводит заспанный взгляд на электронные часы, светящиеся зеленым «4:32». Чонгук вздыхает-стонет и откидывается на спину, раскидывая руки в стороны. Снова этот сон. Блять. Он больше не старается уснуть — знает, не получится, посему с трудом поднимается на ноги и долго стоит под холодными струями, смывая липкий пот и остатки сна. Сон — отголоски прошлого, старые демоны, которые когда-нибудь обязательно отпустят, когда-нибудь, но точно не сейчас. Зубная паста — мятная, а запивать таблетку виски — плохая идея, но это как-то не волнует. Воздух в пять утра жгучий, почти морозный, вместе с дыханием из чонгукова рта выходит пар. Он срывается прямо у подъезда и бежит далеко, сам не зная куда, каждый день меняя маршрут на неизвестные тропы, сворачивает в улочки и выбегает в тупики, но бежит, пока в боку не заколет и первые птицы не проснутся, пением встречая рассвет. Чонгук — самая ранняя в мире птица не по своей воле, но он не поет оды о пробуждении и встречи рассвета — молчит. Петь о таком невозможно — личная трагедия. Небо взрывается кровавыми струями выпотрошенного солнца или убийством одинокой луны, кому как больше нравится. Чонгуку, например, нравились оба варианта, ведь убийство — его прерогатива. — Доброе утро, Чонгук-а! — поздоровалась пожилая женщина, приветливо махая морщинистой рукой. — А ты как всегда пунктуален. Тебе как обычно, с маком и без сахара? — Здравствуйте, госпожа Ли, — замедляя бег, ответил Чонгук, слегка кланяясь. — Вот, я считаю, признак профессионализма — знать предпочтения своих клиентов наизусть. — Сынок, ты мне льстишь, — смеясь, отмахнулась она. На прилавке уже стоял бумажный пакетик с завернутой теплой булочкой, обильно посыпанной маком и клубящийся дымом свежесваренный кофе. Чонгук любил эту скромную лавочку, где по утрам продавались булочки, испеченные часом ранее, — с фруктами, с карамелью, с глазурью, с творогом, с повидлом и, самые любимые Чонгуком, с маком; а управляющую этой лавки любил еще больше — пухленькую маленькую даму со смешным одуванчиком седых волос на голове, всегда приветливо улыбающуюся и встречающую Чонгука после изнурительного бега. — Спасибо, госпожа Ли, — поклонившись еще раз, Чонгук забрал свой не озвученный заказ и положил на прилавок деньги — гораздо больше, чем нужно. — Чонгук-и, слышал о недавнем происшествии? — улыбка сползла с ее лица, выдавая чрезмерную серьезность. — О чем Вы? — Чонгук подул на обжигающее кофе и хлебнул, жмурясь в наслаждении от горечи на языке. — Я, конечно же, говорю о Чхве Сонмине, — она понизила голос, будто выдавая Чонгуку ужасную тайну. — Город гудит о возвращении бабочки. Как думаешь, люди просто чешут языком или же правду говорят? Чонгук улыбнулся уголком губ, пряча полуулыбку за ободком бумажного стаканчика. Он оторвал взгляд от переливающейся от темно-янтарного до светло-карего в первых солнечных лучах жидкости, и поднял его на обеспокоенную женщину, перебирающую пальцами край вафельного полотенца. — Прямо так и говорят? — Да! Говорят, мол, господин Чхве — это только начало серии убийств. Якобы бабочка платит по старым счетам, — женщина нахмурилась. — И убивать они будут явно не последних людей по значимости… Страшно спать, когда такое происходит в твоем городе. Матерь Божия, ведь мой муж был косвенно знаком с ним, а тут на тебе! Убили, — вздохнула она. — Госпожа, чем меньше Вы будете слушать и говорить, тем больше вероятность, что Вы будете в порядке, — женщина удивилась, слыша в голосе молодого мужчины железные ноты, взгляд его обострился, стаканчик в пальцах сжался. — Чем больше Вы скажете, тем больше вероятность, что о Вас узнают. А что, если Ваши слова услышат не те уши? — на его губах скользнула улыбка. Он опрокинул в себя обжигающую жидкость, не показывая, насколько дерет горло и резко поставил смятый стаканчик на прилавок. — А кофе у Вас замечательный. Спасибо и удачного дня, — будто вернув привычного Чонгука, которого женщина успела полюбить, его улыбка переменилась — стала вежливой, учтивой и парень побежал дальше. Женщина перевела удивленный взгляд с удаляющейся спины на прилавок и, подавшись вперед, выкрикнула: — Чонгук-а! Булочку-то забыл! — Это Вам, приятного аппетита, — обернувшись прямо на бегу, ответил Чонгук и помахал ладонью, прощаясь. — А… Хорошо, — растерянно сказала женщина. — И тебе удачного дня, Чонгук-и. Чон затянул галстук потуже, чтобы немного задохнуться. В пепельнице дотлевала недокуренная сигарета, отпуская в потолок струи никотинового дыма. Прозрачные шторы медленно колыхались из-за слабого ветра, врывающегося в комнату из открытого окна. Он перевел взгляд со своего отражения на семейную фотографию, собирающую пыль на комоде, и взял ее негнущимися замерзшими пальцами, склоняя голову вбок. — Доброе утро, мама, — счастливая женщина улыбается ему с фотографии. — Доброе утро, папа, — мужчина смотрит серьезно, но на тонких губах — улыбка. — Вы мне сегодня снова снились. Наверное, никак не можете забыть меня, там, в аду? — Чонгук засмеялся хрипловато. — Надеюсь, вам нравится звук собственных криков. — Желаешь родителям доброго утра? — Намджун облокотился плечом о косяк двери, держа в руках свеженькую газету, еще сохранившую запах типографии, и планшет, обтянутый кожаным чехлом. — Конечно. Ведь я — хороший сын своих родителей, — Чонгук кивает, подходит к Намджуну и пожимает крепкую ладонь. Намджун молча передал газету и вышел, слыша, как стучат лакированные туфли за его спиной. Молчать о многом и говорить коротко — вот его обязанность. Он учтиво открыл дверь машины молодому хозяину, совсем наплевав на то, что сам старше на три года; когда в чужих руках твоя жизнь, проблема возраста отпадает сама собой. Сам Намджун садится на переднее сидение и перебрасывается короткими фразами с водителем, когда машина трогается с места. Чонгук лениво скользит взглядом по страницам, отпечатывающимся теплой краской на пальцах, замечает пару комментариев полковников полиции на тему убийства Чхве Сонмина и дергает уголком губ. Приятно смотреть на плоды своей работы, как ни крути. Особенно выделяются «будут найдены» и «наказаны по всей строгости закона». Чонгук едва сдерживается, чтобы не прыснуть в голос, но тут его внимание привлекает кое-что поинтереснее. Он прошелся беглым взглядом по содержанию статьи: «Андеграундный рэпер Агуст Ди был пойман за принятием наркотических веществ и сексуальной связью с несовершеннолетней моделью — Ким Тэхеном. Молодые люди находились…», Чонгук задумчиво хмыкнул. — Псевдоним Агуст Ди кажется мне смутно знакомым. Намджун? — Это Ваш должник, Чонгук-щи, — напоминает Намджун. — Это ему Вы дали в прошлом году долг, срок выплаты которого, кстати, подходит к концу. — Ох, верно, верно, — кивает Чонгук. — Новая игрушка к моей коллекции? — Намджун слышит ухмылку хозяина, и его прошибает мурашками, когда он вспоминает о комнате с игрушками. — Вероятно, господин, но у него еще месяц в запасе. — Что-то еще? — Лидер подпольного объединения рэперов, сами они называют это «Притон». Больше ничего я о нем не слышал. Чонгук мычит неопределенно и возвращается глазами к статье. К тексту прилагается фотография, где в профиль виден сам рэпер, — Чонгук хмыкает, — а в анфас — мальчик, вероятно, тот самый Ким Тэхен, несовершеннолетняя модель. Чон мазнул по острым чертам и равнодушному взгляду, смотрящему словно в глубину прогнившей чонгуковой души. Мужчина смотрит в ответ, будто они с Кимом играют в гляделки, а потом вновь возвращается к Намджуну. — Ким Тэхен. Кто это? В ответ — тишина и протянутый планшет с открытой в википедии вкладкой. «16 лет?» — скалится про себя Чонгук, листая пальцем страницу вниз. Биография, годы активности, сотрудничество, скандалы. Чон удивленно поднял брови, открывая последний раздел, среди которых — распитие алкогольных напитков, снимки в стиле «ню», вовлечение в интриги с мужчинами вдвое старше, употребление наркотических веществ. Он ухмыляется себе под нос. Кажется, новой игрушке все-таки быть. — Кто у нас дальше по расписанию? — осведомляется Намджун, провожая взглядом проезжающие мимо авто. Черный спорткар припарковался возле высотного здания, обозначенного местом временной остановки. — Ю Хенсок, корреспондент «Сеул таймс». Слишком любознательный молодой человек. — Который проводил собственное расследование? — ухмыльнулся Ким, заламывая пальцы. Работка предстоит не из легких. — И у него, кажется, даже что-то да получалось. — Ваши пожелания, господин? — Хм-м… с моей стороны — отрубленные пальцы и зашитый рот, а дальше — ваша фантазия, — Чонгук выходит из машины, прижимая к бедру сложенную газету и выключенный планшет. Каблуки громко стучат по выложенной камнем подъездной дорожке, и только когда Чонгук слышит, как заводится мотор, он хлопает себя по лбу, словно только что вспомнил самое важное: — Не забудь привезти дополнение к моей коллекции, — и улыбается так, что у Намджуна по спине холодок бежит. — Как скажете, господин, — но Чонгук уже не слышит, толкая массивную дверь. Чон считает, что люди — существа умные, но, отнюдь, странные, улыбаются ему, убийце, предлагают кофе и заскочить на ужин после работы, Чонгук почтительно улыбается в ответ, заходит в лифт и жмет кнопку пятнадцатого этажа. Прятаться у всех на виду, чтобы никто и не подумал искать там, где лучше всего видно — вот, по его мнению, мастерство. Улыбаться в лицо пешкам, а потом с вершины своего кресла убивать их чужими руками. Чонгук — Бог. Он имел на это право. «Вот, чего ты достоин! Ты, грязный грешник» — мантрой проносится в голове на бесконечном повторе, который выключить невозможно. Грешник, грешник, грешник, грешник. Чонгук вцепляется в собственные волосы и ловит в зеркале отражение безумных глаз. — Нет! — кричит он, ударяя кулаком по зеркалу и отшатывается, словно испугался. На него из отражения смотрят отцовские глаза. Его собственные. — Я, блять, Бог этого мира. Я — Кииоши, — и заливается истеричным смехом. Когда двери лифта открываются, на его лице — спокойствие и бесконечный стук лакированных туфель, прямиком к своему кабинету, небесному царству на Земле, откуда он решает, чью жизнь забрать сегодня. Чонгук толкает дверь, и его взгляд падает на диван, точнее, на развалившегося на нем Чимина. Желваки как-то сами собой начали играть. — Ты долго, — говорит Пак, покачивая носком белоснежных вансов. — Но вид, конечно, отсюда чудесный. Чонгук оставил это без ответа, расслабляя галстук и кидая свою ношу, отозвавшуюся глухим стуком, на дубовый стол. Через стекла — сплошные стекла вместо стен в его кабинет, вылизанный до хрустящей чистоты, — свет нещадно палил сетчатку и выжигал глаза, не получившие должного отдыха. Он сел в кресло, расставив ноги широко и открыл верхний ящик, доставая свернутый пакетик спасения. В пакетике — таблетки разных цветов и форм, откуда Чон вытащил три наугад и кинул их в рот. — Я скучал по тебе, — почти обиженно говорит Чимин, нагло разворачивая чонгуково кресло к себе. — Разве ты по мне нет? — Нет, — равнодушно говорит Чонгук. — Обидно, — парень улыбается, поднимая чужую голову за подбородок, и впивается в плотно сжатые губы настойчивым поцелуем. Чонгук рычит, но на поцелуй отвечает; просовывает ладони под чиминовы джинсы, чтобы кожа к коже, и мнет упругие ягодицы до побеления костяшек и задушенного стона в поцелуй, который Чон ловит жадно, собственнически, но такой расклад ему совершенно не нравится. Он рывком поднимается с кресла, вжимая Чимина в хрупкое стекло за шею одной рукой, а вторую все держит в джинсах и массирует, играет, но смотрит в закатывающиеся наслаждением глаза серьезно, без толики эмоций. — Думаешь, что можешь приходить ко мне, когда вздумается и прыгать на моем хуе, а? — Чон медленно склоняет голову вбок, просовывая между подтянутых ног свое колено. — Шлюха хочет быть оттраханной? Чимин неразборчиво стонет и извивается, трется об колено пахом и совершенно плевать хотел на нехватку кислорода. Он бы рад задохнуться Чонгуком, умереть от его рук в его руках — мечта детства номер один. Чонгук лишь сильнее сжал пальцы на чужом горле. — Я не слышу, — рычит он. — Д-да, господин Чон, — хрипя, отвечает Чимин и чувствует, как хватка пропадает и вообще Чонгук пропадает — Пак невольно падает на колени. Чонгук стоит над ним, возвышается, Чимин невольно любуется ореолом солнечных лучей вокруг его головы — точно Иисус, сошедший на грешную Землю второй раз. Он не говорит ничего, только смотрит невозможно долго и пальцы в рыжую макушку вплетает почти нежно, а тянет — больно, невыносимо, видимо, желая с корнем выдрать. Чимин не сопротивляется, лишь льнет котенком. — Бери в рот, — слышит Пак откуда-то сверху и будто этого только и ждет, дрожащими пальцами расстегивая непослушную ширинку. Чимин подвисает, когда взгляд падает на накаченные бедра и выпирающий сквозь боксеры член. Он сглатывает вязкую слюну и лижет через ткань, наблюдая за чужой реакцией. Чонгук смотрит на него, как на, — какая ирония, — шлюху и в нетерпении поджимает губы. Пак улыбается, проводит языком вокруг пупка и утыкается носом в дорожку жестких волос, зубами подцепляя край чужого белья и стягивая его вниз. Парень берет покрасневшую головку в рот и сразу чувствует, как она упирается в заднюю стенку горла — Чонгук с рыком подался вперед, вгоняя до основания и упираясь ладонью в стекло. Чон смотрит, как его собственный член исчезает в горячем рту, как Чимин лижет и сосет, словно самую дорогую и вкусную конфету в мире, как берет за щеки и бросает на него взгляды щенка, исполняющего команды и ожидающего реакции хозяина. Чонгук сжимает рыжие патлы в кулаке и толкается в его рот нещадно; Чимин даже не давится — привык брать ровно столько, сколько хочет его господин, а его ведет от распущенности местной шлюхи, потому что секс с Чимином — лучшее, что есть в этой ебаной прогнившей жизни. Как любит Чонгук раскладывать его на этом самом столе или драть прямо на полу, заламывая руки за спину, как любит наблюдать за юрким язычком, скользящим по блестящему от слюны члену: за это Чон мог бы душу продать, если бы она еще хоть что-то стоила. Он входит в податливый рот до основания, прижимая чиминову голову к стеклу и кончает, не позволяя отстраниться. У Чимина по подбородку течет слюна вперемешку со спермой и в штанах невыносимо тесно. — Ты ртом работать разучился? — вместо похвалы говорит Чонгук, вытирая головку о припухшие губы. Член снова дергается, когда Чимин в последний раз пробегается по нему языком. — Вам виднее, — алые губы изогнулись в улыбке, вызывая недовольное хмыканье сверху. Чимин абсолютно и очевидно лукавил; знал, что Чону нравится, только признавать он этого не захочет и не станет под дулом пистолета. — Я заслужил награды? Сверху посыпался бумажный дождь, хаотично упавший на прохладный кафель. Чонгук равнодушно отвернулся и вновь сел в свое излюбленное кресло, доставая из самой большой кипы бумаг непонятные Паку квитанции, сведения и сборники с прописанными внутри душами. Чимин собрал заработанные деньги, ни капли не стыдясь и не брезгуя. Он поправил в отражении стекла огненные вихри и закинул на плечи рюкзак, останавливаясь возле двери, чтобы кинуть последний взгляд на мужчину и озвучить смелое предложение. — Может быть, хотите составить мне компанию, мистер Чон? — Пак едва сдержался, чтобы не дернуться от прожигающего взгляда, намекающего, типа «Какого хуя ты все еще здесь?», но принял взгляд за согласие и продолжил: — Скоро будет проходить крупная вечеринка. Говорят, даже некоторые звезды ее посетят. Ну, конечно, не такие, как Бейонсе, но тем не менее. — Где? — холодно спрашивает Чонгук, нехотя отрываясь от досье. — В Притоне. Чимин заметил лишь ухмылку на точеных губах и улыбнулся в ответ, понимая, на что намекает Чонгук. Он махнул пухленькими короткими пальцами, прощаясь, и прошмыгнул за дверь, едва успевая добежать до закрывающегося лифта. Он достал из кармана свернутые купюры, пересчитывая их с особой скрупулезностью, и радостно отметил про себя: «Теперь точно должно хватить!». Двери лифта разъезжаются и впускают внутрь дневной солнечный свет.

Мы пялимся на сломанные часы, Стрелки больше не двигаются. Дни превратились в ночи, Опустевшие сердца и пустынные места.