я и уда

Квартира Юнги встречает холодом — скрипучая дверь поддается не с первого раза, когда замок характерно щелкает. Тэхен прячет старый ключ в карман и не спешит разуваться, смазывая плавными шагами осевшую вековую пыль. Кот выглядывает из-за угла, дергает ушами и мяукает, словно приветствует, и вновь скрывается. Мальчик находит Юнги в бывшей спальне его родителей — он лежит, раскинув руки с зажатой меж холодных губ сигаретой, совсем бледный в свете луны. Кот запрыгивает на кровать, поднимая вихрь пылинок, и мурчит, массируя лапками юнгиеву грудь. — Он, видимо, скучал по тебе, — говорит Тэхен. Юнги хмыкает, мол, видимо скучал, сжимает меж пальцев фильтр и затягивается глубоко и жадно. Нос щекочет запах дорогого одеколона, которым пользуется Тэхен — Юнги проклинает диффузию и физику в принципе. Вторая рука ложится на гладкую шерсть, пропуская меж бледных пальцев. — Ты что-то хотел? — хрипло после долгого молчания спрашивает Юнги. — А почему ты не в Притоне? — Тэхен подходит ближе и ставит на пробу одно колено на кровать. — Одолжил свое место, — Мин пожимает плечами, игнорируя, как матрас прогибается под незначительным весом тэхенова тела. Уголок губ по-тупому дергается в улыбке, словно Юнги на самом деле рад его видеть. — Ты не ответил на вопрос. — Тебя волнует что-то, и явно не то, что я трахаюсь на стороне, — гладкая ладонь проскальзывает под тонкую ткань футболки и очерчивает подушечками пальцев едва видные очертания пресса. — А ты трахаешься? — задает вопрос Юнги, не спеша убирать его руку. Сигарета дотлевает меж пальцев, а Кот трется головой о тэхеново колено. — Ты можешь заболеть, если будешь так легко одеваться. У тебя ноль градусов в квартире, как по ощущениям, — Тэхен улыбается и нависает сверху, расставив руки по обе стороны от миновой головы. Юркий язык скользит по покрасневшим губам и тут же прячется. Юнги молчит, рассматривая засохший фикус в углу комнаты и заполненные книжные полки, покрывшиеся толстым слоем пыли. Из шкафа торчат наспех сложенные женские вещи, к которым никто так и не притронулся и никому они не понадобились — Юнги думает их продать, хотя они уже давно вышли из моды, но раритет, кажется, сейчас в цене? — или раздать обездоленным, тем самым, что притонцы. У Мина возникает ощущение, что они никакие не борцы за «свободу» и «независимость», а обычные неудачники, но думать об этом не хочется от слова совсем. Ложь — это хорошо, когда во благо. А Тэхену все равно до гениальных мыслей, он ведет языком по потемневшим бусинкам сосков, прикусывает и почти обижается, что Юнги никак не реагирует, но взгляд выдает с потрохами. Мальчик утыкается носом в дорожку жестких волос и недвусмысленную выпуклость, поддевает прохладными пальцами пуговичку джинсов, а ширинка разъезжается сама. Он лижет сквозь ткань боксеров и бросает на Юнги вопросительный взгляд. У того поджатые губы и пальцы на чужих волосах смыкаются крепким замком. Мин коротко кивает, и Тэхен берет в рот наполовину, дразня. Он проводит языком по выступающим венам и слизывает выступающие капли предэякулята. Мин жмурится, желая выкинуть из головы долбящее последний год «деньги-деньги-деньги» и забыться хотя бы на одну ночь, когда Тэхен рядом. Время нещадно уплывает, а Юнги даже и не знает — радоваться ему или грустить такой скоротечности, он даже не знает, встретит ли он свои двадцать пять — юбилей, блять, которого может и не быть, а потому толкается в горячий рот, и мысли разбегаются, оставляя лишь горячего Тэхена и пухлые губы на его члене. Тэхен не давится, когда головка упирается в заднюю стенку горла, натренировавшийся за долгие два года быть моделью. Ким лижет и активно двигает головой, втягивает щеки, и слюна так пошло хлюпает, что у Мина невольно поджимаются пальцы на ногах. Парень подмахивает бедрами навстречу горячему рту, давит на затылок; Тэхен утробно мурчит, пуская вибрацию по подрагивающему минову члену, и впивается короткими ногтями в бледные бедра. Юнги вплетает пальцы в тэхеновы волосы-колосья, и кончает прямо в горло. Тэхен послушно проглатывает теплую сперму и вылизывает губы, словно кот. Он улыбается почти нежно и оставляет поцелуй с миновым привкусом на его губах. Тэхен ложится рядом на спину, достает из пачки неизменного мальборо сигарету и поджигает кончик, наблюдая, как она медленно тлеет, выпуская наружу сизый дым, но губами так и не прикладывается к фильтру, чтобы сделать затяжку. Самый глупый способ переводить сигареты, но Мин молчит, потому что у Тэхена какие-то свои принципы, понятные ему одному и если он предпочитает курить сигарету, не притрагиваясь к ней губами (ведь он всей душой за здоровый образ жизни), то пусть. А если бы еще не тратил именно его сигареты, Юнги был бы только рад, но каждый раз мальчик смотрит на него, как на самого большого в мире идиота, когда тот просит найти сигаретам менее расточительное применение, и говорит: «Ты не понимаешь. Твои сигареты особенные, они пропитаны тобой. Я вижу в этом особую поэзию», и все повторяется сначала. И весь Мин для него какой-то особенный. Как объясняет это сам Тэхен, в мире, где в тебе видят ходячий мешок денег и дорогую дырку для секса, найти человека, который смотрит в твои глаза и видит не золотые слитки, а радужку цвета #301807 и несколько капель усталости от жизни под поволокой кокаина, нереально. Юнги был редчайшей находкой, словно неизведанный континент, а Тэхен — тот самый итальянский мореплаватель. Мальчик не любил его однозначно, априори, аксиома, но ценил и уважал как мог. Юнги не понимает, как его раз — и сорвало, окунуло с головой в школьника, умеющего работать лицом, но сердцем, окутанным мраком — отнюдь. Мин смотрит на профиль, случайно заостряет внимание на родинке на кончике носа и блестящих глазах, наблюдающих за извивающимися потоками дыма. — Я должен крупную сумму денег, — подает голос парень. — А у меня их нет. Скоро мы хотим провести концерт, да только вряд ли сможем собрать хотя бы половину. — Так в чем проблема? Я могу тебе дать эти деньги, — Тэхен вскидывает брови, переводя взгляд на Юнги, чей взгляд ожесточился. — Мне не нужны твои деньги, — он рывком поднимается с постели, проводя пятерней по смоляным волосам. — Когда ты засунешь свою гордость в задницу, а, хен? — ухмыляется Ким, поглаживая Кота, заснувшего поодаль от его руки. Юнги хмыкнул себе под нос. — Поэтому ты недавно спрашивал, как бы я отнесся к твоей смерти? Ты задолжал какому-то супер-крутому банку, и тебе угрожали коллекторы? — Если бы все было так просто, — ухмыльнулся Мин, чувствуя теплые губы на шее и тонкие руки — на талии. Тэхен обвил его, как коала и прижался грудью к его спине. — Слышал о Кииоши? — Я думал, что это в прошлом, — Тэхен в изумлении поднимает брови, но Юнги не может этого видеть. — Ты ведь понимаешь, почему я спросил о нем, — Тэхен кивает и закрывает глаза, перебирая тонкими пальцами край миновой футболки. — У меня чуть больше двух недель в запасе и абсолютно пустые карманы. — Если тебя так душит собственное эго, то почему бы тебе не взять кредит? И зачем ты вообще занимал у них деньги? — Из одной долговой ямы в другую, — фыркает Мин. — Помнишь, в том году нам пришла повестка о снесении библиотеки? Как ты понимаешь, мы этого допустить не могли. Начали собирать деньги, кто устроился на третью работу, кто продал ценные вещи, а я, херов герой, полез в долги. Откупились, чиновники отвалили, но вот в спешке я не заметил те бешеные проценты, под которые он мне дал деньги. В итоге миллион — основной долг, а двести тысяч — проценты. Как тебе перспектива? — Я примерно столько получаю за одну фотосессию, — бурчит Ким промеж чужих лопаток. Юнги пожимает плечами и ничего не говорит. Тэхен встает с кровати и поправляет взъерошенные волосы. — Сейчас мне нужно уходить, но когда мы встретимся вновь, то придумаем что-нибудь обязательно. — Снова важные дела? — Юнги поднимает голову и смотрит, как Тэхен вновь уходит, оставляя во мраке одинокой квартиры его одного. — Между прочим, я тут подсчитал, у тебя пока что три из семи, — и улыбается, оставляя невесомый поцелуй на искусанных губах. Он не сказал этого вслух, но Юнги понял, что означает такой поцелуй. — Ты обгоняешь меня минимум на один, — уголок минова рта изгибается в улыбке. Он встает с постели и провожает Тэхена в коридор, собирая пятками старую пыль. — У тебя больше шансов попасть в рай, а я пока выучу эльфийский. — Это который Толкин? — Я бы сказал, великий Толкин. — Не проще выучить финский? — Не проще не быть занудой? Тэхен ухмыляется. Юнги смотрит, как его спина отдаляется и пропадает в темноте пропахшего плесенью подъезда, а после вновь падает на кровать. Эльфийский, три из семи смертных грехов, не выплаченный долг и теплый Кот под боком. По крайней мере, у него есть Тэхен, и вместе они что-нибудь придумают. А засыпать без мерцающих огоньков уже как-то непривычно. Тесак врезается в едва начавшую разлагаться плоть с хлюпающим звуком. Взлетает и вновь вгрызается в нее, словно хищник — в жертву. Сухожилия порвались, словно натянутая гитарная струна, и кости трещат под напором стали. Чонгук напевает себе под нос материнскую колыбельную и улыбается, с наслаждением вдыхая сладкий запах. На полке позади него — многочисленные трофеи смотрят, как собрата разделывают на массивном столе. Несколько тел свисают с крюков, немигающим взглядом наблюдая за взмахом и падением тяжелого оружия. Пара капель попадает на дорогой пиджак, и фартук совсем не спасает. Чонгук смотрит, как жидкость впитывается в ткань, как она окрашивается в черный в тусклом свете голой лампочки, и удивленно вскидывает брови, переведя взгляд на единственный болтающийся на нервах глаз: — Кажется, ты не слишком дружелюбен, парень. Тебя нужно наказать, — Чонгук заносит руку прямиком над горлом, собираясь вонзить лезвие прямиком до позвоночника, но вдруг замирает, и улыбается по-отцовски. Он проводит пальцами, обтянутыми кожаными перчатками, по щеке с отслаивающейся кожей: — О, не стоит плакать, не стоит… Я уверен, ты сделал это не специально, — и вновь напевает колыбельную, а тесак врезает в черепную коробку. И еще раз. И еще, и еще, и еще, пока остатки крови и мозгов взлетают вверх вместе со сталью, Чонгук смеется, проламывая череп до однообразной каши. — Не специально, не специально, не специально, — кричит он, и прохладные капли обрамляют его лицо. Он откинул тесак в сторону и отошел на пару шагов, облизывая губы. Чонгук улыбается и поднимает взгляд на изуродованный труп. Безжизненный зрачок смотрит на него с высоты пола, а Чонгук смотрит в ответ. Пополнить коллекцию таким экземпляром — оскорбление для его тщательно отобранных образцов. Чонгуку нравятся голубые, как море, что видно было в городе Эн, когда он омывал своими слезами плоскую подушку и прижимал в отчаянии к груди тонкие ноги. У его матери были голубые, и как жаль, что он их упустил, не вырвал собственными руками, а оставил гнить заживо. «Какой неосмотрительный поступок», сокрушается Чонгук, качая головой. — Господин Чон, — поклонившись, подал голос Намджун. — Извините, что потревожил. — Ох, Намджун! Мой добрый друг, — весело пропел мужчина, раскрывая руки, словно птица в полете, приглашая в объятия. Намджун, видя подсыхающие капли крови на его фартуке, лишь сдержанно улыбнулся и вновь поклонился. — Не желаешь присоединиться? У меня еще есть, — кивнул он за спину, намекая на подвешенных трупов. — В другой раз, возможно, — старший кивает и отворяет шире дверь. На его лице маска и голос звучит приглушенно, а Чонгук, сверля черную материю взглядом, выглядит обиженным ребенком. — Ты никогда не ценил сладкий запах смерти, верно? Самое время это исправить, дружище, — Чонгук делает глубокий вздох и выдыхает порциями через рот. — Вкусно. Попробуй сам. — Простите, но я… — Попробуй. Сам, — выделяя каждое слово, рыкает Чонгук, делая несколько шагов в кимову сторону. Намджун не спеша стягивает маску и делает аккуратный вдох, криво улыбаясь Чону. Он кивает, соглашаясь: — Действительно, вкусно, — и натягивает маску на место. Чонгук склоняет голову вбок, наблюдая за намджуновым выражением лица. Тот не может прочесть в глазах хозяина ничего, кроме открытого интереса, и его немного бросает в пот. Выбесить Чонгука все равно, что заказать себе прямой билет в чистилище без обратного направления. А Намджун, в силу своих полномочий, знал и иногда участвовал в том, что воспаленный мозг его хозяина мог придумать. Тот не сторонился трупов и даже имел какую-то тягу к любому виду смерти, а если дело касалось его, то подходил к этому с особой щепетильностью и извращением. Потому сотни глаз, словно сотни застрявших здесь душ, смотрят на них сквозь формальдегидную пелену и молчат. А Чонгук неожиданно смеется. — Забавно, — стягивая перчатки, говорит он. — Ты забавно пытаешься мне угодить. — Это мой долг, — кивает Намджун. — Лизать мою задницу. — Именно, — вновь кивок. Намджун напоминал Чонгуку китайского болванчика. — В последнее время Вы плохо выглядите, господин. Снова кошмары? — Ох, кошмары… Мои вечные спутники, — Чонгук обхватил крепкими пальцами бокал, отпивая красную жидкость. Намджун не хочет знать, было ли то вино или… еще что-то. — Не могу спать. Одни сновидения, никакого сна… — Кафка? — больше утверждая, чем спрашивая, говорит Намджун. Чонгук ведет бровями и припадает губами к бокалу, слизывая алые капли. Он улыбается чему-то своему и закрывает горящие глаза. Когда-то у маленького мальчика не было ничего, кроме маленького, истертого до дыр медведя. Его не любили родители, он любил их. Ему не разрешали заводить питомцев, потому что он сам был — питомец. Тяжелая отцовская рука била его по пухлым щекам, а член разрывал нутро. Мальчик слизывал капли крови с разбитых губ. И когда он болел с температурой под сорок, никто не приходил ему помогать. А потом мальчик вырос. И теперь у него есть игрушки, с которыми нельзя играть маленьким мальчикам. Его игрушки скрыты в сыром подвале, и пахнет там гнилью и разложением. А его родители сгнили заживо под землей. Холодный ветер кусает Намджуна за щеки, и он моргает, когда в глазах становится совсем сухо. Прочистив горло, Чонгук сказал: — Верно. Ты ведь сам мне его посоветовал. Хорошее чтиво, когда черви жрут твой мозг, — кивнул Чонгук, имея в виду кошмары, что преследуют его в каждом сне. Он поставил бокал на стол рядом с трупом. — Так и почему ты потревожил меня? — Ваша модель ждет Вас, — ответил мужчина, видя, как на лице господина расплывается улыбка, а над Ким Тэхеном захлопывается крышка гроба. Тэхен сидел в кожаном кресле, сцепив руки в замок и наблюдая, как бесконечные огни рождаются на улицах. Небо заволокло тучами, и звезды скрылись, как за пуховое одеяло. На столе у господина Чона много имен и фотографий, но Тэхену как-то особенно лень в них залезать, когда на верхушке — газета со статьей «Андеграундный рэпер Агуст Ди был пойман за принятием наркотических веществ и сексуальной связью с несовершеннолетней моделью — Ким Тэхеном», его досье, взятое из википедии, и фотографии. Больше сотни, если бы Тэхен считал. И если бы не был настолько эгоистом, то наверняка нашел бы досье Чхве Сонмина, генерала полиции, и Ю Хенсока, корреспондента «Сеул таймс», который вел собственное расследование по делу черной бабочки. — Почему бы тебе просто не трахнуть меня? Ты ведь за этим меня нанял, — Тэхен изгибает губы в улыбке, когда дверь с тихим стуком закрывается. — Секс — это временное удовольствие, а я люблю его растягивать, — отвечает Чонгук, и кресло резко разворачивается под его напором. Ким ухмыляется и разводит ноги, позволяя господину встать меж них. Чонгук проводит стертыми подушечками по гладкой щеке, хватает грубо за подбородок и заставляет смотреть в глаза: — Кто разрешал тебе садиться на мое место? — Я сам себе разрешил, — языком скользит по губам, и Чонгук надавливает на него пальцем, заставляя обхватить пухлыми губами. Тэхен сосет его и сжимает губы, Чон наблюдает, как он причмокивает слюнявыми губами, и на уровне паха становится невероятно тесно. Чонгук ухмыляется, сжимая в удушливом кольце чужую тонкую шею, чувствуя, как адамово яблоко дергается под ладонью. Тэхен смотрит в глаза, полные ледяного спокойствия и на маниакальную улыбку, не сползающую с точеного фарфорового лица — бюст Аполлона или сам Аполлон, спустившийся с Олимпа. В глазах темнеет на мгновение — удавка сжимается на сонной артерии, и Тэхен едва делает шаг в темноту, как вновь из нее выныривает, и хватка пропадает. Чонгуково лицо слишком близко, и мальчик не замечает, как собственное дыхание сбивается с ритма. — Не зли папочку, дикарченок, — Тэхен едва может почувствовать холод чужих губ и запах вина. Он уверен — коснись он сейчас языком нежной кожи, он обязательно почувствует вкус красного полусладкого и опьянеет вдоволь. — Я не всегда в таком хорошем настроении, как сейчас. Однажды ты можешь пожалеть, — уголки губ дергаются, но Тэхен не видит улыбки — лишь оскал зверя. — У тебя что-то на лице, — хрипит Тэхен, собираясь коснуться большим пальцем чужой щеки, как Чонгук резко отстраняется. Он подошел к окну, склоняясь над собственным отражением и прищурил глаза. Стекло запотело от его тяжелого дыхания. С обратной стороны накрапывал дождь, разбиваясь о стекло в последнем судорожном танце. Чон стер краем рукава каплю, разворачиваясь к замершему Тэхену. — О, это просто ошметок мозгов, — и хриплый смех оглушает в ночной тишине. На Тэхене лишь черные бархатные брюки, свисающий с шеи ремень, поблескивающий змеей в тусклом свете прожекторов, часы с квадратным циферблатом и губы со своим собственным естественным блеском. Мальчик лежит на прохладном белом фоне, приоткрывает губы и прикрывает глаза, запрокидывая ладонь ко лбу, демонстрируя часы бренда «ДжейКей». Тело, не скрытое рубашкой, покрывается мелкими мурашками. Внутри почему-то скручивается тугой узел от осознания того, что помимо его самого, фотографа и Чонгука он насчитал минимум два человека из персонала, и даже неумехи-стилиста нет. Чонгук сидит в кожаном кресле в углу студии, тянет из бокала красное вино и улыбается уголками губ, наблюдая, как Тэхен размыкает губы и как ресницы точно бабочки трепещут. У Тэхена все еще звучит пугающий смех в ушах, а Чонгук с усмешкой вспоминает испуганные глаза. Маска треснула. Дождь разбивается о стекла.