я и уда

— Агуст умер, — говорит Намджун, стоявший возле окна, сцепив пальцы за спиной. Чонгук повел бровью, отхлебывая янтарную жидкость из низкого бокала. Он задумчиво приложил край к мокрым губам, где еще теплилась тонкая пленка алкоголя. Розовый язык пробежался по губам, слизывая остатки. — Да что ты? — ухмыляется Чонгук, расслабив галстук и расстегнув рукава рубашки. — Как печально. — Срок его долга истек. Видимо, не нашел другого способа. — Он не знал, что его выкупили? — Чон переводит взгляд на Намджуна, у которого брови взметаются вверх. — Выкупили? — Кажется, я так и сказал, — хмыкает мужчина. — Ты плохо меня слышишь? — Извините, господин, — Намджун склонил голову. — Просто удивительно слышать. Кому это нужно? — Моя шлюшка связана с ним, — Чонгук покручивается на кресле. Кровавые лучи бросают блики на его кожу, неприятно обжигая холодным огнем. — Даже больше, чем я предполагал. Он предпочел смерть невинной девчонки, чем рассказать о нем что-то, — в его голосе послышались раздраженные нотки. У Намджуна сжалось сердце в предвкушении. — Я хочу Мин Юнги, Намджун. — Но, господин, он ведь… того, — запнувшись, ответил Ким. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, и он поспешил спрятать их в широкие карманы вельветового пальто. — Тогда принеси мне его труп, — Чонгук вперся нечитаемым взглядом в ссутулившегося Намджуна. — Когда это стало проблемой? Намджун открывал и закрывал рот, не зная, что ему ответить. Он уставился на бокал, что держал Чонгук в побелевших пальцах. Жидкость медленно раскачивалась, когда Чонгук крутился на кресле, отражаясь переливами в черных глазах, что смотрели на него, словно видели душу изнутри и потаенные желания. Медлить больше нельзя. — Да, господин, — Намджун вновь кивнул. — Как пожелаете. Чонгук ухмыльнулся, склонив голову в бок, и неожиданно рассмеялся. Намджун знал этот смех. Да только в комнате, кроме них, больше никого не было. — Что ж, — говорит Чон, осушив бокал. — Приведи ко мне мою принцессу. Намджун удалился. Чонгук с улыбкой смотрел, как его широкая спина скрывается за массивной дверью, и около минуты сидел неподвижно, впиваясь взглядом в опустившуюся дверную ручку. Он плеснул арманьяк на дно бокала и пригубил одним большим глотком. Кресло с тихим шелестом колес отодвигается и, забрав со спинки свой пиджак, Чонгук уходит. Водитель открывает ему дверь и почтительно кланяется, не разгибаясь, пока Чонгук не сел в машину, расслабленно опуская тяжелую голову на спинку сидения. Под веками скопилась вековая усталость, маня уснуть прямо так, полулежа, в неудобной машине под трение колес об асфальт. Что-то в этой ситуации было не так. Чон открыл глаза, поворачивая голову к окну, где в сумерках ночного города мелькали величественные высотки. — Умер, значит, — тихо пробормотал Чонгук, сцепив пальцы в крепкий замок. — Вы что-то сказали, господин? — спросил водитель, глянув в зеркало. Чонгук не отреагировал, продолжая возвращаться к событиям прошлого. Намджун приводил к нему любого человека — от обычного журналиста вшивой газетки до высокопоставленного чиновника, а живым или мертвым — неважно. Чонгук никогда не был против пополнения своей коллекции. Но тут что-то пошло не так. Система дала сбой, или один из компонентов прогнил. Прогнил. Мужчина пробует слово на вкус. Горький осадок на языке заставляет впиваться ногтями в ладонь, оставляя вмятины-полумесяцы. Чонгук не любит, когда вещи портятся. Еще больше он не любит, когда портятся люди. Когда срок годности подходит к концу, он избавляется от этого, а вещь это или человек — уже и не важно. Он задумчиво потер подбородок. Убить или быть убитым. Вечное противостояние, где ему нужно что-то выбирать, но его рука не дрогнет. Он подпустит убийцу с ножом к себе, чтобы вонзить свой клинок прямиком под ребра, в трепещущее от страха сердце. Если компонент выбрал сторону, Чонгук от своей не отступит. Раскаты грома сопровождают мужчину до самой двери. Чернильное небо взрывается нитями-реками молний. С деревянного распятия, что висит прямиком над тумбой с родительской фотографией, на него смотрит Иисус. Чонгук кинул пиджак на заправленную кровавым шелковым покрывалом постель, снимает удавку с шеи и позволяет ей соскользнуть из пальцев на пол. Во всей квартире темно, и только вспышки молний освещают путь. Его двухкомнатная квартира служит пристанищем, где он может абстрагироваться, вдохнуть одну-двенадцать дорожек кокаина и завалиться спиной на прохладный шелк. Чон расстегнул каждую пуговицу на своей рубашке, обнажая подтянутую грудь и четко очерченные кубики пресса. Он на мгновение отражается в огромном окне — поднимает голову, встречаясь взглядом с самим собой. Чонгук облокачивается локтями о стекло — горячая кожа впитывает в себя уличный холод, и выдыхает, оставляя пар на стекле. Когда молния вспыхивает еще раз, за его спиной стоит бледный призрак. Мужчина медленно разворачивается, касаясь широкой ладонью холодной тонкой шеи. Тэхена трясет, и явно не из-за ледяных порывов ветра. Героин выворачивает кости, разъедает серной кислотой мышечную ткань, на его руках кровавые следы — он даже не пытается их скрыть. Чонгук своей ладонью может обхватить его шею, и пальцы на затылке соприкоснутся. Он наклоняет голову, ловя фантомное дыхание на своих губах. От Тэхена пахнет гибискусом, его поцеловала Хель. Чонгук проводит большим пальцем по его губам, оттягивая вниз, и чувствует, как соленая влага касается его пальцев. — Они мне снятся, — хрипло шепчет Тэхен. Он поднял тонкие запястья, укладывая их поверх чонгуковых плеч. — Я чувствую, как их крылья касаются моей кожи, — Чонгук приближается к его лицу. Тихий всхлип тонет в поцелуе. Чонгук целует грубо, врываясь языком в чужой рот. Тэхен отвечает сразу же, вплетая невероятно длинные пальцы в спутанные волосы. Горячая грудь жмется к его собственной, скрытой под тонкой рубашкой и кожанкой не по погоде. Его пальцы забираются под небольшой слой одежды, очерчивают лопатки с вырванными крыльями, что жгутся каждую ночь призрачными воспоминаниями, и впадинку на пояснице. Сокджин сидит рядом с его постелью, смотрит своими выжженными глазами, когда Тэхен засыпает. Тэхен больше не пугается. Лиз отрубает его руки от пальцев до плеч и улыбается. Тэхен умывает руки в крови. Сокджин целует его, и бабочки вылетают из его рта. Тэхен кашляет бабочками, что падают на пол вместе с ошметками крови. Чонгук не разрывает поцелуй, и он начинает задыхаться. На его губах — вкус алкоголя. Мальчик лижет губы, жадно пытаясь опьянеть, и ему кажется, что Чонгук — убийца, его утешает. В свете молнии блестят глаза Иисуса. — Господин, — почти жалобно просит Тэхен. — Пожалуйста, все, что угодно, только не… — Закрой рот, — спокойно говорит Чонгук, прикладывая палец к искусанным пухлым губам. Тэхен подчиняется. Его губы смыкаются на большом пальце, что очерчивает скулы и границы красных губ. Чонгук смотрит в его глаза — в ярких вспышках блестят омуты, черные дыры и другие галактики. Одинокая слеза разбивается о холодный паркет, и Тэхен буквально слышит стук. Чонгук снимает с его плеч кожанку и бросает на пол. Неспешно расстегивает рубашку на его груди, не разрывая зрительного контакта — в комнате темно, но Тэхен чувствует и сам глаза не отводит. Рубашка заструилась по горячей коже, с тихим шорохом опадая к ногам. Чонгук подхватывает мальчика на руки — тот обхватывает худыми ногами его талию, и тянется за поцелуем, но Чонгук лишь опускает его на холодный кровавый шелк. Тэхен трясется, словно осенний лист на ветру. Тело требует героина. Чонгук понимающе улыбается. — Ты веришь в Бога? — тихо спрашивает он, пока Тэхен жадно блуждает пальцами по его телу-лабиринту. Чонгук очерчивает острые скулы языком, останавливаясь губами возле его уха. — Расскажи мне. — Нет, — хрипит Тэхен не своим голосом. Шелк становится мокрым. Он не спешит утирать слезы. — Никогда не верил. Сказки, которыми пичкают с детства — про выдуманного Бога, про выдуманную справедливость и выдуманную доброту. — А что, если все совсем не так? Что, если он слышит тебя прямо сейчас? — улыбается Чонгук, нависая над Тэхеном. — Тогда пусть идет нахуй, — шепчет Тэхен в ответ. Чонгук смеется и пропадает. Тэхен лежит в абсолютной тишине и уже не знает, был ли Чонгук реален или то просто разыгравшееся воображение. Он близок к тому, чтобы закричать, но только прикусывает губу до крови, чтобы не заплакать в голос и не дать себе сорваться. Он виноват в смерти Сокджина. Он виноват в смерти Лиз. Он не может допустить, чтобы его вина была в смерти Юнги. Он вообще не может допустить смерти Юнги. Тэхен отворачивает голову к окну, в котором дождь грузными каплями срывается с неба и разбивается об асфальт, умирая. Молния сверкает. Сокджин сидит в углу комнаты и смотрит черными дырами вместо глаз. Бабочки бьются о стекло, пытаясь ворваться внутрь. Его губ касаются чужие губы. Сокджин ведет носом по его шее, по пульсирующей жилке и нервно дергающемуся кадыку. Тэхен закрывает глаза и выгибается, открывается мужчине, что прокусывает его кожу до багровых капель, скатывающихся тонкой змейкой на шелк. Сокджин умер и похоронен. Сокджин целует его. Тэхен плачет. По его груди скользит гладкое дерево, проходится по горлу с нажимом и останавливается возле губ. Мальчик распахивает глаза, встречается с блестящими глазами Иисуса, что смотрит на него с распятия. Чонгук нажимает кончиком на его губы, и Тэхен распахивает губы. Вырезанная из дерева фигура Искупителя человеческих грехов царапает небо. Чонгуку становится трудно дышать, когда блядские губы смыкаются на распятии. Кокаин жжет слизистую носа. Тэхен сосет сам, придерживает распятие и смотрит на Чонгука, словно ждет его реакции. Сокджин смотрит в ответ. Лиз склоняется над его лицом. Пальцы смыкаются на его горле, и он больше не может дышать. Чонгук вытаскивает распятие из тэхенова рта с тихим хлюпаньем — ниточка слюны тянется следом. Тэхен легкий, Чонгук бы даже не смог сказать, когда в последний раз он касался нормальной человеческой еды. Теперь вся его сущность — сон и борьба с самим собой, с демонами и призраками, что окружают крепким кольцом. Мужчина стягивает с худых бедер широкие штаны. Его пальцы режутся о тазобедренные острые косточки. Он может пересчитать каждый позвонок, что выпирает под натянутой кожей. Тэхен дышит рвано, Чонгук скользит взглядом по ребрам и лопаткам, где когда-то были крылья. Он провел широкой ладонью по его спине и трясущимся плечам. Может быть, Тэхен плакал, но Чонгук этого не видел. Он прошелся ребром ладони между округлых ягодиц, ловя обострившимся слухом судорожный вздох. Чонгук улыбнулся, облизывая губы. Он достал двумя пальцами из заднего кармана пакетик лубриканта и разорвал его зубами, выдавливая прямо на сжимающуюся дырочку. Тэхен вздрогнул от неожиданного холода и прогнулся в спине, выпячивая задницу. Чонгук похлопал его по ягодице, безмолвно хваля. Дикая сука становится ручной. Чонгук сжал распятие в кулаке, надавливая концом на напряженные мышцы. Тэхен вскрикнул, сдерживая брызнувшие слезы, когда Чонгук грубо толкнул дерево в его тело. Он сжал пальцами покрывало до хруста и побелевших костяшек. Крик боли сорвался с его губ вместе с брызнувшими слезами, когда распятие вошло наполовину. Тэхен прохрипел «Господин…», но получил лишь увесистый шлепок по ягодице. — Я не давал тебе слова, шлюха, — рыкнул Чонгук, пальцами другой руки сжимая тэхеновы волосы, отдававшие морозом. Распятие в его теле начало двигаться. Несдержанно, быстро, безо всякого ритма, выходя почти полностью, чтобы толкнуться до самого упора. Ниточка крови вперемешку с лубрикантом заскользила по его бедру, но Тэхен смешивал стоны с надрывным плачем и тихими мольбами о чем-то, известном лишь ему одному. Чонгук завороженно наблюдает, как в свете частых молний блестит от пота тэхенова спина, а грязные стоны смешиваются с раскатами грома. Чонгук замер, оставляя распятие в его теле, и Тэхен остановился, сжав до скрежета зубы. Его руки тряслись и съезжали на гладком покрывале. Чонгук хаотично выцеловывал чужую спину, оставляя после себя отдающие болью метки. Он лижет языком солоноватую кожу, собирая капельки выступившего пота, и останавливается лишь у шеи, кусая загривок. Тэхен тихо стонет под ним. Мужчина касается горячими губами прохладного хрящика, опаляя раскаленным дыханием. — Молись своему Богу, — тихо шепчет он. Мужчина резко выдернул распятие из тэхенова тела, с тихим стуком отбросив на край постели, и, приставив сочащуюся головку к дырочке, насадил Тэхена на себя. Спинка кровати громко ударяется о стену. Чонгук сжимает пальцами смуглые бедра, и это единственное, что позволяет Тэхену держать равновесие. Чонгук грубый, несдержанный, вгрызается острыми зубами в его плечо и раздирает до крови, словно вампир глотая выступившие капли крови. Мальчик стонет-кричит, срывая голос, а Чонгук не щадит его, вгоняя член в растраханную дырку. Тэхен хрипит осевшим голосом мантру, где Чон ловит собственное имя. Сбитое дыхание тонет во взрывах грома и яростном скрипе кровати. Температура в комнате достигает пятисот по Цельсию, у Чонгука кровь закипает изнутри, кокаин растекается по капиллярам, заставляя лишь грубее втрахивать мальчишку в кровавый шелк. По его бедрам струится кровь, что блестит в мимолетных вспышках черными змеями. Тэхен стонет болезненно, срывая голос громкими рыданиями — Чонгук слышит его словно из-под толщи воды. Он кончает в ослабшее тело, что ничком падает лицом вперед, не сумев удержаться на трясущихся руках. Чонгук вытирает член о чужую манящую задницу, и поднимается с постели, открывая дверь на балкон. У Тэхена веки свинцовые. Из-под опущенных ресниц он смотрит, как Чонгук выходит на большой балкон, наливает в пузатый бокал алкоголь и прикуривает сигарету, выдыхая сизый дым в мрачное небо. За окном бушует стихия. На распятии подсыхают капли крови. Тэхен сжимает пальцами покрывало, душа в нем судорожный всхлип. Ветер лижет его обнаженное тело. Сокджин пропускает меж пальцев его пшеничные волосы. Мальчик на секунду прикрывает глаза. А когда открывает, Чонгук все так же сидит на балконе, выкуривая невесть какую по счету сигарету. Или, может быть, это была все та же сигарета? Но бокал пустует, как и бутылка алкоголя рядом. Тэхен соскребает силы, рывком поднимаясь с постели. Голова идет кругом, его мутит и подозрительно хочется вывернуть съеденное утром яблоко. Он цепляется негнущимися пальцами за стену, через, кажется, вечность добираясь до балконной двери. Чонгук лениво поворачивает голову в его сторону. — Ты все еще здесь? — хмыкает он тихо, но говорит так, словно это дается ему с трудом. — Простите, — зачем-то извиняется Тэхен, пробираясь к креслу, где сидел Чонгук. Он так и остался голым, даже не удосужившись надеть халат. Мальчик рухнул перед ним на колени, смотря в глаза побитым щенком. — Господин, — у него в глазах заблестели слезы. — Почему Вы так со мной? Чонгук снисходительно ухмыляется и вплетает пальцы в его волосы, потрепав на манер хозяин-питомец. Он цепляет большим и указательным пальцем острый подбородок, заставляя смотреть в свои бесконечно глубокие глаза. — Ты мне нравишься. Я получаю то, что мне нравится. — Но я же не вещь, — Тэхен почти плачет. — Мне надоели твои сопли, принцесса, — говорит Чонгук, слегка поджав губы. От него веет алкоголем и сигаретным дымом. Тэхен приподнимается, осмелившись положить ледяные пальцы на его щеки. — Однажды мне надоест, и я убью тебя. Ты совсем не ценишь хорошего отношения к себе, правда? — Нет, — Ким слегка мотает головой, что внезапно стала весить тысячу тонн. — Я всего лишь хочу знать, почему… — Что «почему»? — Чонгука начинает бесить этот разговор. Его пальцы все сильнее сжимаются на подбородке. — Почему я убиваю? Почему издеваюсь над людьми? Почему меня не ебет закон? Потому что я могу, — он ядовито улыбается. — Могу, принцесса, представляешь? Могу убить человека, что косо глянет в мою сторону. Могу убить твоих дружков, которые кладут свои руки на мою вещь. Могу убить тебя, потому что ты меня начинаешь заебывать. Тэхен с опаской смотрит в глаза, где родился недобрый огонь, но не отводит взгляд. Его прокушенные губы дрожат, и он поджимает их, боясь расплакаться. Кости выворачиваются наизнанку, вырывая сухожилия — Тэхен почти слышит треск. Он борется со своим демоном, имея в виду даже не героин. Он почти держит в руках разгадку. — Я хочу знать, почему ты такой, — мягко говорит Тэхен. Он несмело ведет большим пальцем по губам и родинке, что под ними. Он улыбается уголком губ аккуратно, боясь сломать собственное лицо фальшивой неправильностью. Тэхен играет главную роль. Чонгук замолкает. Их взгляд не разрывается, даже когда проходит не первая минута. У Тэхена пощипывает глаза от прохладного ветра, что гуляет между стенами. Чонгук первый разрывает устоявшуюся связь, отводя глаза на горизонт. Шел третий час бесконечно длинной ночи, и скоро солнце окрасит ночное грозовое небо первыми всполохами кроваво-оранжевого. Мужчина достал из пачки последнюю сигарету и сунул ее меж губ, поджигая кончик зеленой зажигалкой. Неяркий огонек осветил на мгновение его лицо с непропорционально большим носом — Тэхен почти завороженно наблюдал, как тот откинулся спиной на кресло, расслабленно задрав голову. Сигарета тлела, но Чонгук не спешил делать затяжку. — Я… — начинает Чонгук, не смотря Тэхену в глаза. — Я никому этого не рассказывал и мало кто об этом знает. Ты об этом узнаешь не потому, что я доверяю тебе или не собираюсь от тебя избавиться в будущем, — он лениво ухмыляется и, наконец, глубоко затягивается, выпуская дым через нос в прохладный воздух. — Я хочу, чтобы ты перестал мотать сопли на кулак и ебать мой мозг. Ты никогда не станешь для меня больше, чем просто красивой дыркой. Тэхен склонил голову — челка упала на глаза. Слова больно бьют наобум в грудную клетку, прошибая ребра, и он действительно не понимает, почему. Разве ему так никогда не говорили? Разве он не знал этого сам? Но Чонгук кашляет, а после продолжает: — Я не был желанным ребенком. Я и ребенком-то побыть не успел, — он облизал губы и подался вперед, укладывая локти на колени. — Моя мать была неплохой женщиной, пока отец не подсадил ее на тяжелые наркотики. Первое время она даже защищала меня, за что получала разбитое лицо и гематомы по телу. И она выбрала спасение собственной шкуры, чем психики сына. Отец… — Чонгук хрипло рассмеялся. Тэхен, кажется, услышал истерические нотки. — Он был той еще конченой мразью. Сначала он бил меня. За плохие оценки по математике, которую я никогда не мог понять. Не потому, что она мне не нравилась, а потому, что никто не пытался мне помочь. От матери на просьбы о помощи я получал холодное равнодушие, от отца — удары учебником по лицу. Сначала учебник, потом кулак. Маленькому мальчику было больно и обидно. Он плакал каждую ночь, душа рыдания в плоскую подушку. И однажды отец его трахнул, — голос у Чонгука стал равнодушным, словно он рассказывал не о себе, а о каком-то соседском мальчике. Тэхен в ужасе вскинул голову. — Мать уже прочно сидела на героине. Ей стало как-то поебать, что ее муж трахает ее сына у нее же на глазах. Тэхен коснулся ладонью чонгуковой, сжимая слабо. Он не знал, что сказать и нужно ли вообще что-то говорить. Он просто сидел на полу, неверящим взглядом смотря на равнодушного Чонгука, что не принимал поддержки, но и не отталкивал его руку. Ему словно было все равно. — Мне твоя жалость не нужна, — брезгливо заметил он. — Я жил так до самого совершеннолетия. Что я мог сделать, когда два самых дорогих сердцу человека своими руками открыли двери в ад? Я просто шагнул в него. Не вытерпев однажды, я ушел. Без денег, без вещей, без еды и без места жительства скитался. До сих пор не знаю, как я выжил и как меня нашли люди Хесока. — Хесока? — переспрашивает Тэхен. — Ты тогда был маленьким, вряд ли ты мог знать, — Чонгук ухмыльнулся, похрустывая шеей. — Черная бабочка не всегда была бабочкой. Раньше, когда я был совсем зеленым сопляком, люди Черной вдовы подобрали меня, как дворового щенка. Разглядели потенциал. Убивать людей оказалось… легко. Особенно когда ты знаешь, какими мразями они могут быть. Ты ведь наверняка слышал о Чхве Сонмине? — Генерал полиции, которого убила бабочка, — Тэхен кивает головой, кусая и без того искусанные губы. В груди разлилось неприятное чувство. — Генерал, — Чонгук рассмеялся, качая головой. — О, да. Люди чувствуют себя в безопасности, когда такие люди, как Сонмин-щи стоят у власти. Но знают ли эти люди, что этот семейный человек, добродушный блюститель порядка, был завсегдатай борделей? Знают ли, как он любил трахать девчонок, что едва достигли пятнадцати? Правда ужасает, не так ли? — Чонгук впервые смотрит на Тэхена, у которого глаза становятся все больше и рот открывается в немом вопросе. — Жить в придуманном мире, когда на носу розовые очки и фальшивые представления намного легче, чем столкнуться с действительностью. — Я никогда не мог подумать, что такие люди, как он… — Тэхен нахмурился, опуская взгляд. — Такие, как он? — Чонгук рассмеялся. — Такие ублюдки всегда стоят за высокими постами. Такой ублюдок стоял и за постом главы мафии. Свои жестокие порядки, свои законы и уставы, которые должны соблюдать все, даже подобранный с улицы щенок. Особенно он. А щенок оказывается неправильным. Полный агрессии и жажды кровавой мести. Мне приказывали убить, и я убивал. Беспощадно. Не жалея. Я чувствовал себя… защитником? — он ухмыльнулся. — Только не знаю, что я защищал и от чего. Но в один момент мне просто стало мало. И я убил Хесока. Человека, что протянул мне руку помощи однажды. Его багровая кровь заливала белоснежную постель, что он делил вместе со своей женой. Я пришел к власти, уничтожив Черную вдову и тех, кто был ей предан. Черная бабочка расправила свои крылья, — Чонгук затушил сигарету о дно пепельницы. — Это был первый и единственный случай, когда бабочка убила паука. И вот, где я теперь. Кииоши. Такой же беспощадный ублюдок, как Чхве Сонмин и Хесок. — Святой, — тихо бормочет Тэхен, кивая. Чонгук довольно улыбается. — А что же… что случилось с твоими родителями? — Мои родители сгнили, похороненные заживо, — на чонгуковом лице блеснуло удовольствие. — Чтобы жить в мире, нужно убивать. Или убьешь ты, или убьют тебя, — мужчина перевел взгляд на мальчика. Он крепко сжал его локоть, потянув на себя. Тэхен поднялся с трудом, присаживаясь на чонгуковы крепкие бедра. Чон провел ладонью по его щеке, убирая спутанные волосы. — Ты напоминаешь мне дикую непокорную лису. Тебя убьют, Тэхен. Тебя убью я, если ты не научишься убивать сам, — он за затылок наклоняет его голову к себе, едва касаясь губами губ. — Ты не боишься, что тебя убьют так же, как ты убил Хесока? — спрашивает мальчик, держа Чонгука за загривок. — Я никому не верю и никогда не поверю. Даже тебе, когда ты прямо сейчас пытаешься втереться в мое доверие. Мне давно уже не двадцать, Тэхен, — улыбается он. — Я вижу тебя насквозь, как и твои жалкие попытки защитить Мин Юнги. Меня не убьют, потому что у меня нет слабых мест. А тебя убьют, потому что твое слабое место слишком беззащитно передо мной. Чонгук смахивает горячую слезу большим пальцем, и впивается в приоткрытые губы жадным поцелуем. Тэхен позволяет горячему языку скользнуть в свой рот, сталкиваясь с ним в безумном танце, и вплетает пальцы в жесткие волосы. Чонгук отрывается от его рта, чтобы вгрызться в шею, оставляя после себя животные укусы-метки. Тэхен поднял взгляд на небо, что окрашивается утренней зарей. Соленые слезы падают на чужую макушку, впитываясь. Самое страшное — когда жертва принимает позицию охотника, ища ему оправдания. Тэхен, кажется, понимает Чонгука.