я и уда

Свинцовые тучи наливаются неподъемной тяжестью. Первые капли оглушительно громко разбиваются о подоконник. Чонгук лежит обнаженной спиной на прохладном шелке, сжимая между пальцев тлеющую сигарету. Безэмоциональный взгляд прикован к медленно стекающим каплям на стекле, что смешиваются, рисуют новые дорожки, умирают за пределами гладкого стекла. Чонгук прикладывает фильтр к губам и затягивается до боли в легких. Сизый дым растворяется в антрацитовой темноте. Матрас прогибается под незначительным весом чиминова тела. Он склоняется над мужчиной, ловя покрасневшими губами сигаретный дым. Чонгук отрывает взгляд от серого окна, и смотрит на красивое лицо и блестящие глаза. Чимин хрипло шепчет о том, что скучал. Его обнаженная грудь прижимается к чонгуковой, почти обжигает жаром. Чимин вылизывает его шею, оставляет наливающиеся засосы, втягивает кожу и кусает так сильно, насколько позволяет минутная безнаказанность. Чонгук почти не реагирует, докуривая сигарету. Под маленькими нежными пальцами кожа плавится, распадается на кривые лоскуты и сгорает до молекул. Чимин ведет губами по голому торсу, очерчивая языком кубики идеального пресса. Он бы навсегда остался в этих руках, что лениво перебирают его рыжие пряди. За окном сверкает молния, на мгновение освещая темную комнату. Иисус смотрит на Чонгука с распятия, а Чонгук смотрит на него в ответ. Губы Чимина смыкаются на его вставшем члене, и плевать, что он только недавно кончил в рыжеволосую шлюшку, что выгибалась и стонала под ним, разводя ноги и моля о большем. Он проводит невыносимо блядским языком по стволу, вырисовывает непонятные Чонгуку узоры и целует сочащуюся головку, с жадностью глотая белесую жидкость. По чиминовым бедрам, вытекая из растраханной дырочки, скользит вишневая смазка, с помощью которой Пак растягивал себя, позволяя господину насладиться порочным видом. Вылизав чужой член, Чимин подтягивается на руках к его губам. Чонгук тушит сигарету о тумбу и выдыхает дым прямо в красные кукольные губы. Они сплетаются в бешеном танце языками, борются, проскальзывая друг другу в рот. Чимин жадно глотает вкус сигарет, осевших на чонгуковых губах. Сердце больно щемит, и непонятно, было ли то мнимое счастье в его руках. Чонгук заказал его, но сейчас он почти нежен даже, позволяет Чимину самому брать ситуацию в свои руки. Пак привстает на колени и, взяв возбужденный член в ладонь, провел головкой между ягодиц. Судорожный вздох сорвался с его губ. Чонгук завороженно наблюдал за эмоциями на его лице, когда он направил в себя его член, начав самостоятельно насаживаться. Пошлые стоны в голос заполнили его мрачную комнату. Капельки пота стекали по груди Чимина, падая на Чонгука, и тому дико хотелось провести кончиком языка по солоноватым дорожкам, чтобы поймать одинокую капельку. Чимин активно двигал бедрами, остервенело насаживаясь на его член. Смазка хлюпала, Чимин кричал в голос и только быстрее двигался, впиваясь пальцами в изголовье кровати. Его грудь вздымалась слишком быстро, слипшиеся волосы липли к лицу и лезли в рот, а ниточка слюны стекала с подбородка. Тэхен забыл как это — спать. Не просыпаясь с криками, не задыхаясь рыданиями, не ударяясь хрупким телом о твердый пол. На его теле одинокими созвездиями рассредоточились синяки. Под веками ничем не выводимая усталость, спокойствие на долю секунды и трупы. Море трупов, что устилают пол, по которому Тэхен ступает, и все на него смотрят. Тэхен шепчет «я не хотел», глотает слезы и пытается выбраться, спастись, зацепиться за ниточку надежды, но его только засасывает трясина. Кровь вскипает под его ногами. Бабочки вспарывают изнутри грудную клетку. Сокджин по-прежнему целует своими лопнувшими губами его, толкаясь разбухшим языком в рот. Тэхен впервые после его смерти приходит на чужую могилу. В его руках две веточки глицинии и комок в горле. С плиты на него смотрят только черные буквы, а кажется, что сам Сокджин тянет к нему руки и улыбается пухлыми губами так, как когда-то невообразимо давно. Тэхен садится на колени и кладет цветы на сухую землю. Он плачет, не сдерживается и не стесняется потревожить вечный покой мертвецов. Тэхен склоняется так низко, что почти касается лбом земли и цепляется пальцами за надгробную плиту. Он не запомнил, как бесконечное «прости» срывалось несдерживаемым потоком с его губ, лишь корил себя за то, что потащил с собой на ту проклятую фотосъемку. — Пожалуйста, перестань преследовать меня, — просит Тэхен, не поднимая головы. Как он смеет смотреть на то, что сделал своими руками? На доказательства того, что Сокджин умер и похоронен? На доказательства собственной тупости и беспечности? Острая боль рвет когтями грудную клетку, вспарывая легкие и сжимает в железных тисках сердце, что упрямо бьется, не прекращая его мучения. «Я отомщу ему», думает Тэхен. «Он умрет». Он ищет тысячу оправданий тому, что шофер Чонгука везет его в квартиру, где отдыхает господин. Его не вызывали, разрешили отдыхать и отсыпаться, но Тэхен все равно сидит в машине, где за ее пределами дождь щедро омывает землю слезами. Он не знает и не понимает, почему едет сам в логово зверя, а не убегает от него, сломя голову. Чонгук Тэхену — кость в горле, которую никак не вытащить, хоть глотку голыми пальцами вырывай. От Чонгука внутренности через мясорубку в мелкий фарш, дыхание спирает напрочь и землю из-под ног вырывают одним резким рывком. Но тянет, сука, похуже героина. Чонгук заставил его насладиться собой, вдохнуть солоноватый запах кожи, слизать, втереть в десна, пустить под вену. Чонгуку удалось крепко засесть в мозгах, откуда его уже не выкурить. Чонгук в Тэхене засел навечно или даже больше. Это второй раз, когда Тэхен в чужой квартире и первый, когда вот так, без приглашения и сам. Он испытывает что-то, что называется… тоской? Тэхену мерзко от этого слова и от себя тоже мерзко, от осознания, как это неправильно, как порочно по отношению к Богу, в которого отчаянно хочется верить. Тэхену не хочется есть, не хочется пить, не хочется спать, ему хочется лишь быть рядом со своим зверем, что в один момент гладит его по короткой пятнистой шерсти когтями, а в другой — вонзает их в тэхенову плоть, пока по могучим лапам не потечет багровая кровь. Тэхен помнит квартиру — точнее, путь от коридора до спальни, — почти наизусть. Даже под сильными наркотиками, та ночь, когда распятие рвало его нутро, всплывает в памяти яркими красками винного оттенка. Молнии вспыхивают, освещая его путь. Дверь в спальню приоткрыта, Тэхен ловит короткие вздохи и хриплые, сорвавшиеся стоны. Он толкает дверь. На покрывале цвета свежей крови лежит Чонгук, а на его бедрах, поднимаясь и опускаясь на его член, скакал рыжеволосый парень, что однажды разделил с ними один вечер. Грудь скрутил спазм, а к горлу подступила тошнота. Противные слезы хлынули, и Тэхен отвернулся, чтобы не дать им упасть — хотя бы не при них. Не при Чонгуке. — Принцесса, — хрипло сказал Чонгук. Чимин лениво повернул голову в сторону притихшего мальчишки, что топтался у двери и явно сдерживал слезы. Пак ухмыльнулся и только быстрее начал двигаться, застонав пошло, по-блядски, как любит Чонгук. Чимину от него было противно — мелкий слюнтяй, что пользуется его господином, что делает его зависимым от своего хрупкого тела и заставляет забыть о Чимине. — Присоединяйся. Тэхен не хотел бы вести себя, как истеричная девчонка, он далеко не истеричка и далеко не девчонка, но иначе не выходит. Он пулей вылетает из комнаты, а потом и из квартиры вовсе, громко хлопает входной дверью и три лестничных пролета бежит, задыхаясь от слез. Он не понимает, почему реагирует именно так и никак иначе. Сам пришел в его обитель, совершенно не подумав, что он может быть не один, и сам же убежал, как в каком-то сопливом фильме о любви. Но ревность вспарывает грудную клетку, ненависть, молниеносно проносясь по венам, прожигает тонкую кожу до невидимых дыр, и находит выход в слезах, полных жгучей злости. Тэхен чувствовал, что его жизнь — это бабочка, которую Чонгук спрятал в своих ладонях и поставил перед выбором — жива или нет? Если ответ положительный, Чонгук вмиг раздавит хрупкие крылья, а если нет — Чонгук вряд ли сможет не оправдать ожидания. Его перехватывают у двери подъезда, хватают за шкирку тонкой куртки и тащат к лифту. Тэхен беззвучно плачет, утирая лицо тыльной стороной ладони. Ему не хочется смотреть в лицо верного чонгукова пса и в свое отражение, которое он ловит в лифте, тоже. Мальчик желает лишь согнуться пополам и выблевать из себя всю ту ненормальную любовь привязанность, что тонкими нитями оплетает его душу, впиваясь острыми концами в сердце. Когда его почти швыряют в Чонгука, что сидит совершенно обнаженным в кресле и курит, Тэхен практически спокоен. От подъезда до его квартиры — минута, за которую Тэхен смог успокоить нескончаемый поток, оставляя после себя лишь разрывающую агрессию. — Подойди, — говорит Чонгук, не сводя глаз с покрасневшего лица. У Тэхена распухшие глаза, красный нос от того, что он слишком часто его вытирал, пересохшие губы и нервно поднимающаяся грудная клетка. Но Чонгук только сильнее хочет натянуть неугомонного мальчишку на себя. — Пошел ты нахуй, ублюдок, — спокойно говорит Тэхен, а Чонгук в ответ смеется. — Ты не устал посылать меня? В конечном счете ты все равно разведешь свои охуенные ножки, — он ухмыляется, не сводя взгляда с налившихся гневом тэхеновых глаз. — Ты прав, я устал, — кивает мальчик. — Я заебался. Лучше, блять, убей меня, перестань издеваться, — его голос вдруг дрогнул. — Я не хочу жить в вечном страхе, что ты убьешь то, что мне дорого. Ты уже достаточно сделал. Я не могу спать. Я не могу есть. Ты, урод, лишил меня всего, — Тэхен позорно всхлипывает, и тут же отворачивает голову в сторону. — Я даже собственной жизнью не могу распоряжаться. Ты за меня решил все. Решил, что я буду твоей подстилкой, решил, что имеешь право угрожать дорогим мне людям, решил, что ты ебаный Бог, но ты — ничто. Чонгук ухмыльнулся, перекатывая сигарету в пальцах. Он кивнул, словно велел продолжать, и приложился губами к искусанному фильтру, глубоко затягиваясь. Чонгук не слышал, что говорил мальчишка. Он улавливал только дрожь в его голосе и трясущиеся коленки, каким бы серьезным и равнодушным он не хотел показаться. — Пусти мне пулю в лоб, — Тэхен почти умоляет. — Отдай своим людям на растерзание. Полакомься моей плотью. Только прекрати это. Пожалуйста. Молю, — он не сдерживается, плачет. Мужчине смешно с драмы, что развернул перед ним Тэхен. Тот рыдает в голос, и это вовсе не выглядит красиво. Слезы падают с острого подбородка на пол, тихим стуком смешиваясь со звоном дождя в окно в полную стену. Чонгук берет в пальцы сенсорный телефон, набирает короткий номер и прикладывает к уху. Ровно после трех гудков Намджун отвечает: — Да, господин. — Я хочу видеть псов. Сейчас же. И, не дождавшись ответа, сбрасывает, а после откидывает телефон в сторону. Он резко встает с кресла, в несколько шагов преодолевает расстояние до Тэхена, и хватает его за горло, впечатывая в стену и сшибая висевшую репродукцию «Скорбь»*. Маска, что натянул на себя Тэхен, лопнула с оглушительным треском, или то было сердце — он так и не понял. Да только дышать в чонгуковых руках — никак, и дело вовсе не в пальцах, что почти ломают трахею. — Ты думаешь, что можешь себе позволить так говорить со мной, дрянь? Ты — это грязь на подошве моих лоферов. Ты — шлюха, которую я милостиво подобрал в этом прогнившем мире, но ты никак не даешься в руки, дикарченок. Ты меня заебал. Я устал с тобой играться, принимать твое неповиновение и испытывать свои нервы. Поэтому, — он перевел взгляд в сторону двери, откуда послышались шаги. Тэхен испуганно посмотрел туда же. — Поэтому я преподам тебе урок, который ты обязательно усвоишь, сука. В комнату по очереди заходят пять мужчин, больше Тэхена раз в десять, выше и сильнее. Чонгук улыбается плотоядной улыбкой и отходит, от чего мальчик падает на пол и начинает судорожно кашлять в кулак. Слезы предательски текут по лицу, и в этот раз Тэхен не может их остановить ни через минуту, ни через десять. Чонгук тем временем надевает спортивные штаны и открывает бар, откуда достает бутылку красного вина. Он сел в кресло и откупорил бутылку, кивнул своим головорезам на сжавшегося в комок Тэхена, что прижимался спиной к кровати. — Эта сука ваша. Выебите ее во все щели хоть впятером, но для начала покажите ей, как нельзя себя вести, — и, даже не взглянув в расширившиеся от ужаса глаза Тэхена, отпивает жадно из бутылки. Тэхен, всхлипывая, шепчет тихое «нет, пожалуйста», но его хватают за волосы, словно котенка поднимают на ноги и бросают в центр комнаты, к ногам Чонгука. Чонгук смотрит на него, словно действительно видит перед собой не больше, чем обычную грязь, дробя Тэхену грудную клетку, нашинковывает свинцом, что на самом деле — тяжелый, ничего не выражающий взгляд. Он все еще надеется, что Чонгук передумает, что прикажет им отступить, что встрянет, но с него сдирают джинсы, и надежда испаряется. Он начинает кричать, лягаться ногами, бить кулаками, но его словно и вовсе не замечают. Первый удар в солнечное сплетение выбивает из груди воздух под чистую. Тэхен даже не сразу понимает, когда боль расцветает в районе почек, лопаток, острых бедер, он только слышит «лицо не трогать». Его бьют впятером, а кажется, что целая толпа. Тэхен сжимается в позу эмбриона и закрывает лицо руками, кашляет и пачкает своей кровью, перемешанной со слюной, пол. Чонгук качает ногой в воздухе и достает из пачки сигарет новую, подкуривая. Тэхен перестает даже плакать. Смиренно лежит, принимая новые удары. Чонгук уверен, его почки давно отбиты, а внутреннее кровотечение только чудом не началось. Тэхен харкает кровью — с уголка губ стекает на пол толстая нить. Когда парням надоело его избивать, его подняли в воздух, на уровень чонгуковых глаз, и раздели. Мужчина с упоением разглядывал наливающиеся антрацитом синяки. Мальчишка уже давно потерял сознание, и Чонгук приказывает привести того в чувства. Один из мужчин приносит ведро ледяной воды, и окатывает ею лицо и тело Тэхена. Кровь смывается с волос и лица, разливаясь вишневой водой у его головы. Он с трудом поднимает веки. Тэхена ставят на четвереньки лицом к Чонгуку и, грубо надавив на поясницу, заставляют выпятить задницу. Чон провожает взглядом чужие слезы, а потом снова возвращается к безжизненным глазам. У него не щелкает ничего, не болит, Тэхен провинился и понесет свое наказание в одиночку. Чонгук устал с ним играть. Дикий звереныш не приучен к ручным ласкам, с сукой надо по-сучьи. А потому, когда Тэхен несдержанно кричит, когда в его тело врывается чужой член, Чонгук не двигается с места. Он не разрывает зрительного контакта, упивается болью на дне алкогольной радужки. Его дружки смеются точно гиены и облизываются, ожидая своей очереди. Второй решает пристроиться сзади, но Тэхен едва принимает в себя вторую головку, как снова отключается. По его бедрам течет кровь, а Чонгуку все мало. Он кивает головорезам, что продолжают пихать в него свои члены, с садистским удовольствием наблюдая за Тэхеном, которого вновь заставили очнуться. Он не выдерживает, кричит. Чонгук чувствует, как голосовые связки едва ли не рвутся. Он хотел бы, чтобы к ним присоединился третий, но Тэхен не выдержит — Чонгук уверен, а убивать его так рано не хочется. Пока. Мужчины меняются, прибавляют к стекающей по ногам Тэхена крови сперму, тянут его за волосы, заставляя смотреть на господина, который жадно выпивает бутылку вина. Он подается вперед, упираясь локтями в колени, и склоняет голову вбок. — Как же я могу предоставить тебе такую роскошь, как смерть? — он улыбается-скалится. — О, я представляю, как ты желаешь сейчас умереть. Но Иисус, что смотрит на тебя со стены, не поможет тебе. А я помогу. Потому что в этом ебаном мире Бог — это я. Я один смогу тебя укротить и пожалеть. Но, каждый раз, когда я протягиваю тебе руку, в ответ ты ее кусаешь, — Чонгук поднял брови и коснулся пальцами тэхенова зареванного лица. Провел кончиком указательного пальца по прокушенным губам, по впалым щекам и острому подбородку. — Ты все еще считаешь, что я — ничто? — Гос…подин, — еле волоча язык, отвечает Тэхен. Он пытается ухватиться за его ладонь, но только кренится вбок, только с помощью сильных рук позади, что оставляют ожоги-клеймо на песочной коже, не падает. Ему мерзко, противно, ему хочется блевать своими органами, он застыл с членом в своем разорванном теле и больше всего желал умереть. Его тело — сплошная концентрация нестерпимой боли. Ему даже не позволяют отключиться хотя бы на несколько минут, чтобы переждать. — Умоляю, — мальчик плачет, а Чонгук ловит кожей его слезы. — Пожалуйста, умоляю… Мой… Бог, — Тэхен улыбается. Ранки на его губах лопаются, и кровь бусинами стекает по подбородку. — Пожалуйста, помогите мне… Чонгук замолкает, дождь за окном — тоже. Он бесконечно, кажется, целую жизнь смотрит в глаза, что больше не сдерживаются, рыдают. Тэхен сломался. Чонгук не видит в нем жизни. Его кости раздроблены, его органы вырваны, его душа рассыпалась в прах, а в голове давным-давно развеялись крупицы разума. Тэхен как ненужная тряпичная кукла, из которой вырвали всю вату и оставили после себя пустую оболочку-тряпку. Чонгук не монстр. Он должен его пожалеть. — Я вижу, как ты раскаиваешься за свои слова, — мягко говорит Чонгук. Тэхен ловит губами его теплое алкогольное дыхание. — Но я никогда никого не прощаю, — его голос похож на Антарктиду, что больно обжигает холодом. Тэхену казалось, что над его телом измывались вечность. Он ничего не чувствовал и ни на что не реагировал, смотря в потолок, словно в бескрайний космос, и пытался найти Кассиопею. Мужчины менялись, иногда гоготали и хотели изнасиловать его втроем, но Тэхену, правда, было все равно. Он просто лежал на полу, в луже воды, перемешанной с собственной кровью, испачканный спермой и мерзкими удушливыми засосами, что жглись, как метка дьявола, и ждал, пока умрет. Но все никак не умирал. Внезапно его оставили одного. Чонгук присел перед ним на корточки, держа между губ дотлевающую сигарету. Он склонил голову, вглядываясь в глаза, что смотрели вверх и видели что-то свое. — Запомни то, что произошло здесь навсегда, — хрипло говорит он. — Ты никогда не станешь для меня больше, чем просто шлюхой, — мужчина тушит окурок об острую ключицу, заставляя Тэхена из последних сил зарыдать. Мальчика выбросили возле его подъезда, как ненужного щенка. Ему казалось невозможным сейчас собрать себя с ледяного асфальта и подняться в квартиру, единственное, что он представлял себе возможным — перевернуться на спину. С неба, плавно скользя через толщи воздуха, опускались первые снежинки. Больше не верится в смерть, но верится в Бога, что может вершить чужую судьбу, сидя в кресле напротив и распивая алкоголь, что цвета тэхеновой крови. Тело окоченело. Снежинки укрыли теплым пологом, и Тэхену думается, что он не против умереть так. Но когда он готов заснуть, давно забытый родной голос тихо спрашивает: — Тэхен? И Тэхен открывает глаза, а перед ним — аккуратные губы, широкий нос и маленькие глаза, что смотрят со вселенским страхом. Тэхену хочется потянуться к нему, прошептать «Юнги», но он не может. Ни двинуться, ни прошептать, ни даже найти повода, чтобы жить. Юнги так бережно, как только может, подбирает его с асфальта, накидывает на его плечи свое изъеденное молью пальто, совершенно наплевав на кусачий холод. Сердце разрывается на миллиард осколков от такого Тэхена — бледного, невообразимо худого, продрогшего до костей… умирающего? Юнги зло пнул дверь в тэхенову квартиру, отгоняя эти мысли. Он прямо в ботинках, на которых скопилась уличная грязь, идет в спальню и кладет на кровать Тэхена, что совсем притих. — Сейчас, малыш, подожди немного, — шепчет Юнги, успокаивая, только вот Тэхена или себя — непонятно. Но Тэхен уже не слышит — он давно отключился. Мин старается раздеть его как можно быстрее, стянуть сырые вещи и укутать голову махровым полотенцем. Искать его пижаму — долго, поэтому он кутает его в шерстяное покрывало, сверху накрывает одеялом и выкручивает кнопку на обогревателе до максимума. Он как загнанный зверь ходит из стороны в сторону и вцепляется пальцами в свои смоляные волосы. Юнги должен, он обязан позвонить в скорую прямо сейчас, ведь вероятность подхватить менингит равна почти ста процентам, а фиолетовые синяки на его теле разжигают бесконечную ненависть, которую он даже не знает куда вылить, кого ею обжечь, чтобы стало хоть на малую долю легче. Юнги воет от безысходности, и решает лично отвезти его в больницу, как только Тэхен очнется. Юнги ложится рядом, прижимает к себе свернутый клубочек и почти взрывается от счастья, когда чувствует теплое дыхание на своей шее. Он утыкается в полотенце, в которое замотаны тэхеновы волосы, и чувствует, что слезы бегут по лицу. — Я узнаю, кто это сделал, и убью, — обещает Юнги, прижимая хрупкое тело к своей груди. Запах Тэхена почти выветрился, испарился из памяти. Тэхен больше не пахнет собой — он пахнет кровью, шлейфом железа, что тянется за ним мерзкими щупальцами. Юнги желает, чтобы он отступил, чтобы Тэхен вновь пах своими дорогими духами, а еще лучше — запахом своего собственного тела, от которого у Юнги звезды перед глазами рассыпаются. Он обещает себе, что больше не оставит Тэхена. Он встанет с утра пораньше, возьмет Тэхена на руки и отвезет в больницу, где обязательно помогут, и плевать он хотел на деньги. Но сейчас у них есть ночь. И если Юнги должен замерзнуть сам, чтобы согреть его, пусть так и будет. Тэхен просыпается под утро. На небе рождаются первые всполохи розово-оранжевого, когда он открывает глаза. Он чувствует тепло и крепкие руки, что прижимают к себе, и ужасается, что он все еще в мрачной квартире, где его все еще держат в плену. Но потом поднимает горящие глаза, видя перед собой Юнги. Слезы скопились маленькими кристаллами в уголках глаз. Тэхен с трудом поднял ладонь, касаясь холодной щеки, а губами — губ. Давно забытых, призрачно-фантомных, вкусных и пахнущих сигаретами. Тэхен отстраняется. Слезы, не удержавшись на ресницах, падают с щек. «Прости меня, Юнги», говорит Тэхен мысленно, но сказать вслух не решается, или просто не может найти сил. Мальчик встает с постели с трудом. Он держится за стену, пока идет в ванную. Ноги постоянно подгибаются, боль во всем теле стреляет острой стрелой в сознание, но Тэхен лишь крепко сжимает зубы, толкая дверь в ванную. Свет во всей квартире выключен, но ему он и не нужен — он наизусть знает, что в шкафчике, висящем над раковиной, прямо возле стенки, лежит острое лезвие. Тэхен включает ледяную воду в ванну, и садится в нее, откидываясь головой на неудобный бортик. Слезы падают в стремительно наполняющуюся ванну, создавая мелкую рябь. Он всхлипывает, душит рыдания в изгибе локтя, но не может поступить иначе. Не может больше жить с призраками, что окружают его даже на улице, когда он идет, опустив голову. Не может больше засыпать под взглядом выжженных глаз. Не может больше терпеть касание шелковых волос к своему лицу. Не может каждый раз вытаскивать ноги из липкой крови. Не может жить с бесконечным страхом за Юнги. Не может жить с неправильной, порочной любовью привязанностью. Он больше не может. Лезвие входит глубоко. Кожа легко расходится под напором от локтя до запястья. Тэхен не плачет. Вода окрашивается его кровью. Он позволяет своему телу уйти на дно ванны. Последнее, что он видит — поднимающиеся вверх пузырьки воздуха. И закрывает глаза.