я и уда

— Тэхен был замечен вместе с каким-то парнем. Он помог ему подняться и отнес, как мы полагаем, в квартиру. Мы также можем предположить, что это был его сосед. Около пяти часов в срочном порядке к его дому подъехала скорая помощь. Все было очень сумбурно и быстро, поэтому никто из наших толком ничего не углядел, но на Тэхене была кислородная маска и перемотанные бинтами руки, — закончил отчет Намджун, отрывая взгляд от клочка бумаги. Чонгук поджал губы, до хруста сжимая в ладони ручку. Он отвернулся на своем кресле к окну в пол, не сводя глаз с пробегающих мимо снежных хлопьев, падающих на асфальт и тут же превращающихся в грязные лужи. — Его статус на данный момент? — Неизвестен. С одинаковой вероятностью он может быть и жив, и мертв. — Ясно. Мужчина поднялся с кресла и подошел к бару. В тишине кабинета стук его каблуков показался Намджуну чересчур громким. Он стоял возле двери, сцепив пальцы в замок и сжав в кулаке несчастный клочок бумаги. Чонгук открыл мини-бар и достал самое крепкое, что смог найти, игнорируя бокал и отпивая прямо из горла. — Господин, могу ли я сказать? — Валяй, — холодно отвечает Чонгук, вновь возвращаясь к креслу. — Вы перестарались. Если мальчишка мертв, не подпортит ли это Вашу репутацию? Насколько мне известно, Акулы видели вас вдвоем в Кровавую ночь, и они единственные, кому удалось улизнуть. До сих пор не понимаю как. — Это ваше упущение, — пожимает плечами Чонгук. — Да, я полностью с Вами согласен, — Намджун склоняет голову. — Но тем не менее. Что мы будем делать? Чонгук молчит. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, словно погрузился в глубокие раздумья, и лишь изредка припадал губами к горлышку бутылки. В мертвенной тишине Ким мог услышать, как медленно ползет минутная стрелка и как дорогое пойло проваливается в пустой желудок. Неожиданно Чонгук словно отмирает, с громким стуком ставит бутылку на стол, и впирается в Намджуна взглядом. — С того света его достань, но не дай ему сдохнуть. Сдохнет он — сдохнешь ты. — Как прикажете, господин, — отвечает Намджун, поджимая губы. Он разворачивается спиной к боссу, покидая кабинет. Душащая ярость перехватывает тугим жгутом горло, а кулаки чешутся, сгорая от желания разбиться об эту идеальную рожу. «Если ты не сдохнешь быстрее», думает Намджун, нажимая на кнопку лифта. Чонгук утробно рычит, впиваясь пальцами в свои волосы. Он резко поднялся, смахивая со стола все папки с документами, настольную лампу и вдребезги разбившуюся бутылку. Ему хочется заорать в голос, разъебать этот чертов кабинет в пух и прах, чтобы выпустить разъедающую серной кислотой ярость. Чонгук не может понять, на кого он злится сильнее — на себя, за то, что чуть не убил любимую игрушку, или на Тэхена — за то, что попытался умереть сам. Мужчина дышит быстро, загнанно, словно уставший дикий зверь. Зрачки расширились от выбросившегося адреналина. Чонгуку хотелось убивать. «От такого отребья нужно избавляться сразу», произносит неизвестный голос. Мужчина отшатывается в сторону, разворачиваясь, но за его спиной никого нет. Только отражение его самого в огромном окне. Чонгук уперся поясницей в крышку стола, сжимая ее пальцами до побеления костяшек. «Усыпили бы, не было бы проблем», вторит ему второй голос. — Заткнитесь! — кричит Чонгук, хватая из-под стола припрятанную биту. — Закройте нахуй свои рты! Бита врезается в отлетевшее в окно кресло. Чонгук кричит, разбивая ставший омерзительным стол. Глотку дерет криками, засевшими где-то в трахее. Ебаный Тэхен. Пусть сдохнет самой жалкой эгоистичной смертью. Пусть ему не зашьют вспоротые вены. Пусть его жизнь прекратится на операционном столе. Пусть этот павший ангел отправится в ад. Чонгук ломает каждую ножку стола со звериным рычанием. В месте, где кресло врезалось в стекло, разошлись трещины, готовые распасться на миллиард мелких осколков. «Я уже устал быть его нянькой», вновь говорит первый голос. Чонгука трясет от ярости. Бита трещит в пальцах, когда та врезается в стеклянный столик. Мелкие осколки царапают незащищенную кожу. Галстук душит удавкой, в легкие никак не может попасть воздух. Отполированное дерево в его пальцах крушит собранную коллекцию алкоголя. Хруст смешивается с треском и чонгуковыми криками. Тэхена хочется убить, и, если он еще не сдох, то пусть молится всем известным ему Богам. Голоса, что звучат в его голове, едкой отравой парализуют сознание. «Эй, слышишь, Чонгук-и? Сдохни». Бита в его руках ломается на две части. Картины слетают со стен, ломаясь рамами об пол. Изрисованные холсты рвутся. Чонгук орет «Заткнитесь!», но в ответ слышит лишь смех и свой собственный крик, что смешивается в безумный коктейль с голосами в его голове. Он со всей силы бьет острым концом биты по исцарапанному столу, раздавливая под ногами хрусталь и стекло, а кто-то кладет маленькую теплую ладонь на его плечо, заставляя резко развернуться. Чимин отпрянул в сторону, прижимая ладонь к груди, словно обжегся. Чонгук походил на сумасшедшего — ноздри раздувались, бегающий безумный взгляд, полный чистой агрессии, в окровавленных руках он сжимал то, что осталось от биты. Чимин отошел на шаг назад, шумно, как ему показалось, сглатывая. Чонгук сделал шаг вперед, крепче сжимая рукоять биты. — Чонгук, ты… в порядке? — аккуратно спросил Чимин, отступая мелкими шагами к двери. Кабинет Чонгука разгромлен. На полу валяются осколки, разлитый из разбитых бутылок алкоголь, бумаги и договора, какие-то папки и щепки от дерева. Чимин впервые видел его таким. — Заставь их замолчать, — прорычал Чонгук, перекатывая биту из руки в руку. — Заставь их закрыть свои ебаные грязные рты. Я Бог. Я Кииоши. Заставь их заткнуться, — Чонгук истерично засмеялся, вызывая у Чимина волну страха, прокатившуюся от головы до кончиков пальцев. Он готов был разрыдаться. — Господин, я не понимаю… — всхлипывая, прошептал Чимин, уже держась за дверную ручку. Первый удар оглушил. Чимин упал влево с глухим стуком, хватаясь за лицо, не в силах сдержать крик. Из глаза брызнула кровь, из горла — истошный вопль. Чонгук обошел его, облизываясь голодным дикарем. Пак заплакал кровавыми слезами, окрашивая свои янтарные волосы всполохами багрового. Он вскинул ладони, то ли защищая лицо, то ли умоляя Чонгука прийти в себя. Чонгук замахнулся, и у Чимина успело вырваться лишь жалостливое: — Нет! Чонгук с криком обрушил удар со всей силы по чиминовым рукам, заставляя того кричать вместе с ним. Он вновь замахнулся, ударяя Чимина по лицу. И вновь, и вновь, и вновь. Бита окрасилась в кровавый, но Чонгук лишь сильнее обрушивал удары, уже не замечая, что Чимин не сопротивляется. «Заставь. Их. Заткнуться» на каждое слово один удар. Вверх взметались кровавые ошметки — единственное, что осталось от лица Чимина. Он больше не кричал. Кричал Чонгук. В его рот попадала кровь и ошметки мозгов. Бита входила в кровавое месиво, что некогда было светящимся от счастья лицом с широкой улыбкой, что превращала глаза в полумесяцы. А теперь на нем нет улыбки и глаз тоже нет. Есть лишь каша, которая мерзко хлюпала от каждого удара. Мужчина откинул биту в сторону — та откатилась к стене, оставляя после себя кровавый след. Он упал назад, крепко сжимая окровавленными пальцами свои волосы. Чонгук посмотрел на свои пальцы, словно видел их в первый раз, перевел взгляд на треснувшую на две части биту, что валялась у стены, а после — на Чимина. На мертвого Чимина, которого придется хоронить в закрытом гробу. Но голоса больше не звучали. Чимин забрал их вместе с собой. Темнота отступает, рассеивается, словно кусочками опадает. Веки налиты свинцовой тяжестью. До ушей доносится размеренное пиканье аппаратов. Пальцы на правой руке мелко дергаются. Тэхен с трудом приоткрывает глаза, и на мгновение думает, что он, наконец, умер и попал в рай. Он мажет расфокусированным взглядом по белым стенам, по одиноким заправленным кроватям, огороженным белыми шторками. Он накрыт белым больничным одеялом, а его руки покоятся поверх него, такие же бледные, почти белые. От запястья до локтя его руки накрепко зашиты. В вену воткнута игла и заклеена пластырем. Осознание прошивает разрядом тока. «Нет», молит Тэхен внутренне. Аппарат начинает быстрее и громче пищать, отсчитывая сердцебиение. Слезы скопились в уголках глаз болью, что удалось не ощущать хотя бы… Сколько он спал? Час? Два? Несколько дней? Тэхен вырвал иглу из вены. Сознание заполнилось бесконечным писком и картинами, что точно призраки вспыхивали в голове. Чонгук, изнасилование, Юнги, лезвие и ванна, полная крови. «Господи, нет», плачет Тэхен, резко поднимаясь с постели и чувствуя, как тело пробивает оглушительная боль. — Нет, нет, нет, — умоляет Тэхен, плача. Словно из ниоткуда вырастает Юнги, что цепляется пальцами за трясущиеся плечи и прижимает к себе. Тэхен все кричит лишь одно слово — «нет», и цепляется сбитыми пальцами за юнгиеву футболку. Его душат рыдания. В голове словно поселился кто-то, кто нашептывал хриплым голосом «шлюха, всего лишь мерзкая шлюха». Тэхена колотило, а Юнги ничего не мог поделать, только прижимать трясущегося Тэхена к себе. — Тише, малыш, тише, — хрипло просит Юнги, прикладывая голову Тэхена к своей груди. — Ты со мной, все хорошо. Я никому не отдам тебя, — шепчет он на ухо мальчику, которому осталось лишь тихо плакать. — Зачем? — еле шевеля языком, спрашивает Тэхен. Он отстранился от Юнги, у которого на футболке осталось два мокрых пятна, и поднял голову, с трудом заглядывая в бесконечно глубокие глаза. В виски била дробящая боль. По телу, расползаясь венами-капиллярами, растекалась пустота, оставшаяся после истерики. Тэхен не чувствовал себя и своего тела, он чувствовал лишь больные точки, на которые словно давили со всех сторон. Юнги физически не может на него смотреть. Он вытирает большими пальцами слезы, что срываются с ресниц, и припадает губами к его сухим, разбитым. Целует нежно, не просясь углубить. Тэхен не отвечает сначала, но кладет дрожащие руки на его шею, а потом целует сам, и отстраняется. — Зачем? — повторяет Тэхен шепотом. — Я не смог бы без тебя, — так же шепотом отвечает Юнги. — Пожалуйста, не лишай меня того, что единственно мне дорого. Тэхен, умоляю, — Мин крепче сжимает пальцы на тэхеновых плечах. — Зачем ты сделал это? Почему? Что с тобой произошло? От воспоминаний комок снова застрял в горле. Фантомные прикосновения рук монстра, что сжимались на его шее, еще слишком свежи. Тэхена начинает потряхивать. Он низко опустил голову, кусая губы до багровых капелек, что скатываются вниз по острому подбородку. Мин бросил обеспокоенный взгляд на аппарат, где тэхеново сердцебиение скакало, словно умалишенное. А потом Юнги от Тэхена оторвали. — Пожалуйста, не мешайте, — попросила медсестра, пока брыкающегося Тэхена пытались уложить на постель и вновь воткнуть иглу в исколотую вену. — Нет, нет, нет, пожалуйста, — вновь заплакал Тэхен, но его как можно крепче прижали к постели, и медсестра вколола в трубку успокоительное. — Малыш, так будет лучше, — почти жалобно говорит Юнги, улыбаясь поломано. Смотреть на такого Тэхена — чертова пытка. Он растолкал локтями медбратьев, и сел рядом с Тэхеном, что притих, как только успокоительное достигло адресата. Он переплел их пальцы и почувствовал, как тэхеновы совсем слабо сжимаются на его ладони, но этого было достаточно. — Поспи немного. Я скоро тебя заберу, — обещает Юнги. Медсестра отошла на пару шагов, держа перед собой маленький поднос со шприцом. Она кивнула помощникам на выход, но сама осталась в палате, дожидаясь, пока Мин отпустит чужую руку, не желая тревожить короткое мгновение, когда они могут побыть вдвоем. Юнги низко опустил голову, а после, напоследок сжав тэхенову руку, отпустил его и встал с постели. Он подоткнул одеяло и подошел к окну. Снежинки мягко опадали на землю, словно пожелтевшие листья в конце осени. — Не думаю, что его выпишут скоро, — негромко покашляв, говорит медсестра. Юнги повернул голову вбок, оторвав взгляд от окна. — Но выпишут? — Многих выписывают, — уклончиво отвечает девушка, кусая пухлую губу. Юнги вопросительно, почти зло уставился на нее. — Не поймите меня неправильно, я не врач, чтобы решать это, но… У него отбиты почки, сломано несколько ребер, он потерял очень много крови и порвано… Он… ну… — Я понял, — холодно ответил Юнги. — Сколько времени займет лечение? — Месяц, может больше, — она покачала головой. — Поймите, у нас такие пациенты бывают… никогда. Это впервые на моей практике. Кроме того, у этого мальчика явные проблемы с психикой. Даже если мы вылечим его физически, морально — мы не в силах. Мы передадим его психиатру, а оттуда билет в один конец. — Не говорите так, — прорычал Юнги, крепко сжимая пальцы в кулаки. — Он не сумасшедший. Его довели до этого. Я, блять, не знаю кто, но очень скоро выясню. — Это не меняет того факта, что на нем окажется смирительная рубашка, — вздохнув, ответила девушка. — Простите. Принять такое сложно, я понимаю, особенно, когда вы очень близки. Я лишь хочу сказать, чтобы Вы не тешили надеждами ни себя, ни его. Юнги не отвечает. Он яростно задвигает шторы с противным скрипом. Тэхенова грудь медленно поднимается и опускается, едва слышно шурша одеялом. Юнги почти до скрипа стискивает зубы, цепляясь пальцами за железную спинку близ стоящей кровати. Что же он, Тэхен, наделал. Что же наделали с ним. Девушка устало вздохнула, и, собираясь уходить, сказала через плечо: — Поезжайте домой, отдохните. Он не скоро проснется, — получив в ответ молчание, она уже хотела уйти, как вновь кинула на Юнги грустный взгляд. — А еще найдите денег. Они вам обоим понадобятся. Юнги кивает. Притон встречает темнотой. Все обитатели давно спят, прижимаясь тесными комками друг к другу в попытках сохранить тепло. Обогреватели совсем не помогают от задувающего во все щели рушившегося здания ветра. Он то и дело собирает горсти снега, бросая своеобразные снежки Юнги в лицо, словно желает поиграть в зимнюю игру, но Мин только небрежно стряхивает осевшие на плечи снежинки и, ступая, словно кот, между матрасами, поднимается наверх, где еще холоднее. Фонарики давно умерли, на прощание мигнув лишь один раз. Юнги упирается ладонями в стол и сжимает зубы. Может ли все закончиться вот так? Мин вытащил из старого стола ящики, где хранились деньги, — он знал, никто не тронет, не посмеет в личных целях использовать то, что нажито общим трудом, то, что в конечном счете должно привести их к собственному дому, пусть и ютиться они должны друг на друге. Никто не смел бы их корыстно украсть, прибрать к рукам, чтобы зажить припеваючи. А может ли Юнги? Ради Тэхена, может ли он корыстно прибрать их к рукам? Разрушить то, что они так кропотливо создавали? Всю мнимую иерархию? Готов ли он предать своих братьев ради того, что любит? Юнги зарычал, со злостью пиная упавший стул. — Сука, — шипит он, закрывая глаза ладонью. Сука, сука, сука. — Кто-то конкретный? — улыбается Кафка, безмолвной тенью проскальзывая в кабинет и заставляя Юнги дернуться. — Ты напугал меня, — говорит Юнги, и кивает на приглашение Кафки присесть на диван, любезно принимая из его пальцев желанную сигарету. Кафка чиркает зажигалкой, поджигая кончик сигареты, и Юнги затягивается глубоко. Хотя бы на секунду хотелось представить, что этого всего нет. Нет Притона с вечными проблемами. Нет нехватки денег. Нет голода. Нет Тэхена, что хотел прервать свою жизнь. И Юнги тоже нет. Ничего в мире нет. Слезы в уголках глаз наворачиваются так некстати. Юнги открывает недавно купленную пачку мятной жвачки и кидает один прямоугольник в рот, а после — пару глотков дешевого виски, чтобы горло драло и тупые слезы чем-то оправдать. Кафка не отрывает взгляд от неонового «doomed» и думает, что это очень символично. — Я пришел, чтобы предложить тебе кое-что, что, возможно, убьет нас обоих, — вдруг говорит он. — Но если у нас получится… Тэхен больше никогда не пропадет, — после этих слов Юнги резко вскидывает голову. — О чем ты говоришь? — Юнги, мое имя — Ким Намджун. В этом месте, — он обвел пальцем его кабинет, но имея в виду вовсе не его, а Притон, — нет Ким Намджуна и Мин Юнги, есть только Кафка и Агуст Ди. Но сейчас ни ты, ни я не являемся ими. Если я… расскажу тебе, какова вероятность, что ты не убьешь меня? — Смотря что ты расскажешь, — хмыкает Юнги и отодвигается на другой край дивана, вызывая у Кафки, который Ким Намджун, улыбку. — Послушай, я знаю, что это прозвучит дико, но… Я работаю на Кииоши. Юнги вскакивает с дивана и, разбив бутылку виски о стол, вскидывает ладонь с «оружием» в сторону Намджуна. В его глазах заклокотала ярость, а Ким совершенно спокойно сидит, улыбаясь чему-то своему, и приподнимает бровь. Он поднял ладони, показывая, что не собирается противостоять и пришел совершенно безоружным. Он хотел было встать с места, как Юнги сделал выпад, заставляя сесть на свое место. — Сиди, блять, не двигайся с места! Какого черта тебе от меня нужно? — в голове роились, точно пчелы, миллионы вопросов. Почему Кафка так долго врал? Зачем вообще вступил в Притон? Какие цели он преследует? А, может быть, это все — бутафория? — От тебя мне нужна только его смерть, — совершенно серьезно говорит Намджун. Юнги тупо уставился на него, раскрыв рот и опрометчиво опустив бутылку, но тут же опомнился, вновь целясь в намджуново горло, готовый перерезать его, стоит тому только рыпнуться. Но он сидит, постукивая большим пальцем по кисти. — Сука, ты смеешься? — бесится Мин. — Мне нихуя не смешно. — Опусти ты эту бутылку, — морщится Ким. — Если бы я собирался тебя убить или сдать, я бы сделал это уже давно, — Юнги и сам понимал, что доля правды в этом есть, но все равно крепко держал бутылку в пальцах, ощущая потребность быть начеку. — Позволь мне рассказать тебе. — И постарайся сделать так, чтобы я тебе глотку не порешал, — угрожает Юнги, размахивая бутылкой, на что Намджун лишь закатил глаза. — Кииоши взял меня на работу своей правой рукой. Это, знаешь, та еще работенка. Он сидит в своем кресле, распивает алкоголь и генерирует новые идеи, как и кого нужно убить. Я соглашусь, это… нужно, как бы мерзко не звучало. Кого-то нужно убивать, чтобы жить. В мире, где правят наркотики и мафия или ты, или тебя. Кииоши предпочитает первым пустить пулю. Если быть ближе к истории, почему я сижу здесь, а моей жизни угрожает разбитая бутылка — то все началось четыре года назад. Он подобрал меня, выбил из рук уебков, которым я сильно задолжал. Выплатил мой долг, но взамен взял мою жизнь и жизнь моей семьи. Фактически я не имею права уйти, иначе — моя смерть и смерть моих близких. Таким образом он исключает утечку информации, понимаешь ли, договор о неразглашении тут не действует. Вступая в команду самоубийц, все знают, что обратной дороги нет, только вперед. Свернуть на другую дорожку — означает быть убитым. И… я в тупике, — Намджун подался вперед, упираясь локтями в колени и низко опустив голову. — Я понимаю, что это выглядит жалко и, может, неправдоподобно, но у меня нет другого выбора, я должен свернуть. Но чтобы жить свободно, он должен сдохнуть. Я устал кромсать людей, получать за это деньги и жить в вечном страхе, что мою семью устранят, стоит мне сказать хотя бы одно неверное слово. Я больше не могу купаться в крови, от которой никогда не отмоюсь. Если бы моя мать знала… — Намджун поджал губы, проведя пятерней по волосам. — Очень трогательно, но мне с этого что? — хмыкает Мин и все-таки опускает бутылку. — А ты не знал, что Кииоши трахает Тэхена? — Намджун вскинул голову, упираясь взглядом в Юнги, и понял — в точку. В больное, незащищенное место. — О ч-чем ты? — голос предательски задрожал. Ярость вновь забурлила в горле. Хотелось выцарапать глаза не только Кииоши, но и Намджуну, хотя он и понимал, что тогда потеряет единственную возможность уничтожить мразь, что сделала Тэхена таким. — А ты не знал, да? — продолжает ковырять чужую рану Намджун. — Не знал, что он с ним творит? Он вертит им, как хочет. Трахает, обкалывает героином, избивает, дает трахать своим псам, — вот, из-за чего он сейчас в больнице. И знаешь, что он приказал мне? Привести его. Неважно, в каком виде. Даже полуживым. Кииоши не отпустит его. Никогда, — говорит, словно режет, Ким. Юнги под грудную клетку словно воткнули длинный острый нож, проворачивая по несколько кругов в обе стороны. Дышать внезапно стало трудно. — Я начал давно подготавливать почву. Он не раз порывался тебя прикончить, но чудом этого не сделал. Тэхен отчаянно тебя защищает, — Намджун покачал головой. — Не думаю, что ты представляешь то, что ему пришлось пережить ради тебя. И вот, до чего это дошло, — ухмыльнулся он. — Каким образом ты стал готовиться? — словно в прострации спросил Юнги. — Первым делом я сообщил о твоей кончине, — Юнги вскинул голову, поджимая губы, но Намджун поднял вверх палец, прося подождать. — О твоей кончине, как Мин Юнги. Но никто не знает тебя, как Шугу. — К чему ты клонишь? — рычит Мин. — К тому, что тебе придется под него лечь. Стать его шлюхой. — Да ты в своем уме? — Юнги хотел было ринуться вперед, вцепившись ему в горло, как Намджун пригвоздил его к месту: — Если хочешь, чтобы Тэхен остался жив. Мин отбросил бутылку в сторону, вцепившись пальцами в собственные волосы, до мушек перед глазами жмурясь. Это не может быть правдой. Это просто против правил. Юнги не может поверить в реальность его слов, но вот он — Кафка, что бок о бок проводил с ним время, воссоздавал Притон из руин, принимал всех притонцев, как братьев, но на деле — руки, которыми Кииоши прострелил не одну голову. Юнги потерян. Он не знает, чему верить и как ему быть. Но… когда на кону стоит жизнь Тэхена, как он может поступить иначе? — Какова вероятность того, что ты говоришь правду? — спрашивает Мин, впервые взглянув Намджуну в глаза, где нет намека на ложь. — Просто… поверь мне, — тихо просит Намджун.